Стихи
Опубликовано в журнале Зарубежные записки, номер 18, 2009
Эти голуби-орлы
с подоконника –
со своим курлы-мурлы,
и покойника
поутру в 5.50
воскресят.
Им плевать в конце-концов,
мамкам-папочкам,
что сейчас не до птенцов.
Брошу тапочком:
с подоконников и крыш
наших – кыш!
Завела весна опять
те концертики…
Не пора ли покупать
контрацептики?
Все же лучше прикупить,
чем топить…
* * *
Мне снилось: я – Илья Ефимыч Репин,
рисующий в манере Art Nuvo.
За то, что череп твой великолепен,
я восхвалял дантиста твоего.
Сверкая декольтированной шеей,
как говорится – сделав первый шаг
к взаимности грядущих отношений,
ты предлагала кофе, чай, мышьяк…
Тогда из глубины водоворота –
из самых подсознательных колец –
возникла мысль, что все мужского рода,
поскольку все имеет свой конец.
И я увидел Рай, который словно
Одесса – где платаны и причал…
Спросили:
– Вы из Ровно?
– Нет, из Ковно, –
я ангелам небесным отвечал.
Когда в окне реальность забелела,
я пробудился с криком: помоги!
Болела на заре нога, болела –
как будто оторвали полноги…
Уже взбиралось солнце по канатам,
чтобы окрасить небо цветом blue,
Я понял: я – патологоанатом,
и знаю, почему тебя люблю.
Лирика-3
что утроена по ночам,
не хочу в колдовство с наукою –
по ведуньям и по врачам…
Ты не близкая и не дальняя –
и такою ты можешь быть.
Умоляю я: или дай ее –
или дай мне ее забыть…
2
Ты была бесшабашной, шумной…
Но словами, лицом, фигурой –
утверждаешь, что стала умной,
а вот раньше была ты дурой…
Изводясь от любовной мании,
об одном постоянно думаю:
в твоем собственном понимании,
ты не раз еще станешь дурою.
3
Я тебе интересен, почти родной,
и любовь моя без эрзаца,
потому, что и ты – это три в одной,
от такого не отказаться.
Ты вернешься ко мне не любя? Любя!
Не сейчас – так немного позже…
Потому, что стихи рождены от тебя,
и они на тебя похожи.
* * *
Еще недавно говорил: “Виват,
моя любовь! Прорвемся мы, поверь мне –
сквозь многие года, по меньшей мере…”
И я был прав, но в чем-то – виноват…
Не из-за романтических утех
извелся, исстрадался, износился?
Смешно, просил любви – и допросился…
И вот она не там, и не у тех.
Она меня убила. Много раз –
как поп собаку… Что сказать – сурово…
Спроси: хочу я возродиться снова?
Спрошу: а будет лучше, чем сейчас?
* * *
Мне главной роли не играть…
Уже страдал, уже лечился,
уже могу не умирать,
но жить – еще не научился.
Ведь ты – по сути, инженю –
мне отвела такую нишу:
понадобишься, позвоню
(нашла по вызову парнишу).
Поверь, что это не по мне, –
но я согласен, как ни странно,
на этой сцене-простыне
исполнить роль второго плана.
Ты не звонишь, но, может быть
(а что с того – нормальный бартер),
вдруг разрешат тебе любить
юрист, психолог и бухгалтер.
И все-таки (на том стою),
факт неотзывчивости странен:
когда в любовь брала свою,
ты знала – я душевно ранен.
Проблемы есть – когда их нет?
Причины есть – всегда бывают…
Но ведь меня-то – убивают!
Кричу, а ты молчишь в ответ.
Некростишья
Чашка кокнулась,
завершив полет.
Кошка чокнулась
и вовсю орет.
Не поможет тут
антидепрессант:
быт – тяжелый труд,
а не детский сад.
Впрочем, этот быт –
далеко не все…
На стене висит
падло Пикассо.
Это кто б ее
резал на куски?
“Баба”. Копия.
Рамка из доски.
Долго мучалась,
или вмиг – как тромб?
Жизнь закончилась –
поломался комп.
* * *
А доктор выписал таблетки
от бешенства – по штуке в день…
Держись вдали от табуретки,
чего не надо не надень.
Сам из себя не делай лоха,
несчастный случай – не успех,
о мертвых – хорошо и плохо,
и, в общем, так, как обо всех.
Смотри, как падают орехи –
и от паденья удержись.
Стишок-стежок – и нет прорехи.
Такая штопаная жизнь.
* * *
Просто так сидим, куда-то едем,
празднуем, кого-нибудь хороним…
чувствую себя большим медведем,
неуклюжим, грубым, посторонним.
Но возникнет Саныч, словно Санта,
краснолицый, и развеет скуку,
с поллитровкой антидепрессанта
протянув мне дружескую руку.
Он-то знает все – про боль в затылке,
и куда деваются подруги,
про грядущий день и кто в округе
собирает марки и бутылки.
Сколько шума из-за этой жизни –
лучшие ученые в запарке…
А Сан Саныч – бог медведя гризли.
Он медведей кормит в зоопарке.
* * *
В нехорошую погоду
люди вышли на природу,
чтобы собирать грибы, –
так столкнулись две судьбы.
Я смотрел и думал: если
было б это – редколесье,
то судьба, судьбу не ждя
убежала б от дождя,
но в хорошую погоду
тут всегда полно народу,
и куда ни ткнешься, так
натолкнешься на бардак.
В жестком пластиковом кресле
я сидел и думал: если
был бы реже этот лес,
ни к кому б никто не лез.
* * *
Утро осеннее – иго монгольское.
Бродит собака-калека…
Муторно вдруг – на душе что-то скользкое:
я не люблю человека…
Время, по-своему, очень не свойское –
время хандры и потерь.
Я четверть века любил человека,
и не люблю вот – теперь.
Холодно-холодно – видишь дыхание? –
не середина июля…
Утро осеннее, утро нахальное,
да и собак не люблю я.
* * *
А если б я в то время был бы себя мудрей,
скорей всего не заводил бы людей, зверей,
обителей, автомобилей, картин и книг –
чего сегодня нет любимей, к чему привык.
Бродил бы, разводя турусы и без забот,
перечисляя только плюсы своих свобод.
И говорил бы: вот мой выбор – и он таков,
возможно, я отсюда выбыл – но без оков.
А если бы я был серьезней, хватило б сил:
любви бы подлинной и поздней – не попросил.
Где раздавали эти доли – не наверху?
Не говоря уже о боли в душе, в паху…