Опубликовано в журнале Звезда, номер 8, 2018
Литература о пребывании декабристов в сибирской ссылке довольно обширна. В основном историки уделяли внимание более видным деятелям тайных обществ и тем, кто оставил значительное эпистолярное наследие. Но в этом многочисленном массиве литературы осталось достаточно неосвещенных вопросов по истории политической ссылки, которые были бы интересны широкому читателю. Особенно это касается рядовых, малоизвестных декабристов, заброшенных в глухие уголки сибирского севера. Об одном из таких глухих и тяжелых во многих отношениях мест ссылки XIX в., Туруханском крае, и пойдет речь.
Перед тем как непосредственно приступить к описанию туруханского периода ссылки декабристов, необходимо дать представление, что собой представляла Сибирь в XVIII—XIX вв. Из-за своей отдаленности Сибирь ассоциировалась с каким-то другим и далеким государством. Несмотря на то, что европейская и сибирская части России были единым государственно-правовым пространством, на их территориях использовались особые медные «сибирские монеты», а к титулу императора прибавлялось «Царь Сибирский». В 1803 г. было создано Сибирское генерал-губернаторство, которое в 1822 г. разделено на Западно-Сибирское с центром в Тобольске и Восточно-Сибирское с центром в Иркутске.
Сибирь нередко представлялась как страна, в которой царили воровство и чиновничий беспредел. За лихоимство в Сибири наказывали жестко не только чиновников и купцов, но и сибирских правителей. Так, первый Сибирский губернатор М. П. Гагарин по указу Петра I за злоупотребления и воровство был повешен в присутствии царя, придворных и родственников казненного. Труп Гагарина, истлевший и изъеденный птицами, для устрашения провисел на Биржевой площади в Петербурге более семи месяцев.
С введением в 1783 г. Иркутского наместничества первым генерал-губернатором Сибири (наместником) стал генерал-поручик И. В. Якоби, живший в Иркутске как столбовой русский барин с 75 людьми прислуги и расходами в 35 тыс. руб. в год. Это послужило основанием к доносам. В 1788 г. он был отстранен от должности и тринадцать лет находился под следствием. Формально прощен. Написанный Г. Р. Державиным указ, подписанный Екатериной II, по делу Якоби надолго заклеймил сибиряков как ябедников и кляузников. И действительно, Восточную Сибирь характеризовали доносы в его различных формах — анонимы, ябеды, изветы, кляузы. Ими были засыпаны канцелярии разных уровней. Доносы писали на всех и все — от маломальского чиновника до губернатора.
В 1798 г. из Иркутска вследствие доноса с фельдъегерем в Петербург увезен губернатор Нагель для личного объяснения с Павлом I. Другой губернатор, генерал от инфантерии Б. Б. Леццано, смещен сенатором И. О. Селифонтовым на основании жалоб и почти восемь лет находился под следствием, но был оправдан. Назначенный в 1819 г. генерал-губернатором Восточной Сибири М. М. Сперанский писал: «Если бы в Тобольске я отдавал всех под суд, то здесь (в Томске. — Э. Ш.) осталось бы уже всех повесить. Злоупотребления вопиющие, и по глупости губернатора Илличевского, по жадности жены его, по строптивому корыстолюбию брата его, губернского почтмейстера, весьма худо прикрытые <…> Чем дальше спускаюсь я на дно Сибири, тем более нахожу зла, и зла почти нестерпимого. Слухи ничего не увеличивали, и дела хуже еще слухов».
Практически за незначительные провинности представителей самых разных сословий в больших количествах ссылали за Урал. Об этом в 1807 г. писал служивший на должностях иркутского и тобольского губернатора А. М. Корнилов, а именно, что после отмены в России смертной казни более полувека пустынные земли Сибири заселялись преступниками. Как показала практика, ссыльные дворяне, купцы, мещане и дворовые люди из-за «испорченности нравов, изнуренной распутной жизнию <…> к водворению на положение поселянина или крестьянина вовсе не способны», поэтому от них было мало толку и выгод для государства. А вот для сосланных крепостных были созданы все условия для процветания. Возможно, для многих станет откровением, но ссыльный крепостной в Сибири получал свободу и правительственные льготы, что порой вредило им, так как они не могли правильно ими воспользоваться.
Ссылка в Сибирь считалась одним из видов насильственного заселения необжитой земли. Но для полноценной колонизации малонаселенных и необжитых земель не хватало женщин. Юрист и государственный деятель Н. С. Таганцев в 1902 г. указывал, что между ссыльными приходилось одна женщина на шесть мужчин, а из добровольно следовавших за мужьями приходилась одна на тридцать мужчин. Поэтому правительством принимались меры по женитьбе ссыльных на инородках. Еще в XVIII в. в г. Березово покупали семилетних остячек за 20 копеек медью. С 1825 г. правительство стимулировало покупку у инородцев детей женского пола и стало выдавать им денежные вознаграждения за браки со ссыльными.
Корнилов продолжит: «Всякий присыльный преступник, вступая в Сибирь, пользуется с первого шага такими правами и свободою, каких не имел он даже и до своего преступления: ибо нередко принадлежав какому бы то ни было помещику, он или платил оброк, или работал всегда под ближайшим надзором его и руководством; но, пришед в Сибирь, без всякого труда, без всякого приготовительного исправления от нравственной порчи, получает себе для образования все нужное. Льгота его до того простирается, что он получает от благотворительной руки Правительства как бы новую жизнь, готовый дом на доброй земле, денежную ссуду на обзаведение хозяйства, и делается крестьянином свободным, без всякой выслуги. Таковый переход из состояния крепостного человека к совершенной свободе делает то, что большая часть из присыльных, зараженные пороками, предаются праздности, пьянству и разврату, губя с собою всю и будущую на них надежду».
Такие неудачные поселенческие опыты привели к тому, что император Николай I в 1835 г. высказал мысль об отмене ссылки на поселение, оставив таковую лишь для каторжных. Несмотря на протекцию этой императорской идеи со стороны министра внутренних дел Д. Н. Блудова и министра юстиции Д. В. Дашкова Государственный Совет в 1838-м и 1840 г. поддержал мнение М. М. Сперанского, доказавшего, что ссылку заменить нечем и что Сибирь может принять сколько угодно ссыльных с пользой для нее.
Почти все петербургское высшее общество рассматривало ссылку в Сибирь как одно из наиболее жестоких наказаний. Генерал-губернаторы И. Б. Пестель и М. М. Сперанский свою службу в Иркутске считали ссылкой. Декабристы Н. И. Тургенев и Н. В. Басаргин ссылку в Сибирь сравнивали со смертной казнью. Чиновник Л. Ф. Львов напишет, что в конце 1830-х гг. «В Петербурге чуть ли не полагали, что соболя бегают по улицам Иркутска, и что вместо булыжника золотые самородки валяются по полям». Мнение о сибирском захолустье усугублялось длительностью и нестабильностью почтового сообщения.
Декабрист Г. С. Батеньков, ранее служивший в Иркутской губернии, писал, что сведения о топографии Сибири были еще далеки от совершенства: даже местное начальство затруднялось указать, какие земли заняты, а какие свободны. Декабрист Н. И. Лорер вспоминал слова генерал-губернатора Восточной Сибири А. С. Лавинского по поводу их распределения по местам поселения в 1833 г.: «Господа, — сказал он нам после первого с нами знакомства, — я должен был бросить жребий между вами, чтоб назначить, кому, где жить. Ежели б правительство предоставило мне это распоряжение, я, конечно, поместил бы вас по городам и местечкам, но повелением из Петербурга мне указывают места. Там совсем не знают Сибири и довольствуются тем, что раскидывают карту, отыщут точку, при которой написано „заштатный город“, и думают, что это и в самом деле город, а он вовсе и не существует. Пустошь и снега».
Природа и социальное положение ссыльного края накладывали отпечаток на основные болезни сибиряков. Енисейский губернатор А. П. Степанов в 1830-е гг. отметит, что в Сибири «болезни свирепствуют наиболее: скорбут, воспалительные горячки, сифилистическая, понос кровавой, катаракт. Сей последний почти у всех и беспрестанно».
У самих декабристов сложилось неоднозначное отношение к Сибири и к ее обитателям. Следуя сюда, большинство из них восхищались жизнью сибирских крестьян, объясняя это тем, что здесь отсутствовало крепостное право. Например, о своем пути в Сибирь вспоминали Н. В. Басаргин: «Чем далее мы подвигались в Сибири, тем более она выигрывала в глазах моих. Простой народ казался мне гораздо свободнее, смышленее, даже и образованнее наших русских крестьян, и в особенности помещичьих. Он более понимал достоинство человека, более дорожил правами своими». В. Ф. Раевский: «Я воображал себе Сибирь холодной, мрачной, страшною, заселенной простодушным и бедным народом и вдруг увидел огромные слободы, где не было ни одной соломенной крыши, и народ разгульный и бойкий. Обхождение со мною вольное, но не обидное». С другой стороны, в Сибири процветала долговая кабала, которая порой была похлеще крепостного права, и чиновничий беспредел. Для отработки долгов крестьяне сами нанимались в работники к своим кредиторам или же отдавали последним своих детей. Порой кабала становилась пожизненной. С кабалой безуспешно пытался бороться М. М. Сперанский. Позже декабристы поняли всю примитивность и отсталость сельского хозяйства, промышленности и торговли в столь богатом сибирском крае. Через 30 лет сибирской ссылки В. Ф. Раевский так характеризовал сибирский народ: «При проезде моем в Россию через лучшие [сибирские] губернии я видел и не узнал этого бойкого, бодрого, стройного русского человека, так исказился он и изменился в 32 года! Хитрость, подлость, дерзость, наглость так и отражаются на пьяном облике и в его рабских кривляньях и ухватках». Писатель И. А. Гончаров напишет: «Сибирь не видала крепостного права, но вкусила чиновничьего — чуть ли не горшего — ига. Сибирская летопись изобилует такими ужасами <…> Чиновники не перевелись и теперь там. Если медведи в Сибири, по словам Сперанского, добрее зауральских, зато чиновники сибирские исправляли их должность и отличались нередко свирепостью».
Туруханский край, являясь самой северной и самой большой территорией Енисейской губернии, был одним из самых обширных и малозаселенных регионов Сибири. Документы о политической ссылке в Туруханском крае крайне скудны в связи с сильными пожарами в начале 1880-х гг., уничтожившими значительную часть архивов местных присутственных мест. Поэтому сохранившиеся сведения и документы, повествующие о пребывании декабристов в Туруханском крае, приобретают особую ценность.
Туруханск, как зимовье, был основан в 1607 г. С 1619 г. интенсивно заселялся переселенцами из сгоревшего города Мангазея и в память о нем неофициально назывался Новая Мангазея. С 1677 г. приобрел вид военного укрепления, в 1785 г. получил статус уездного города, стал крупным торговым центром. В 1822 г. оставлен за штатом, а в начале XX в. перенесен на место с. Монастырское, в котором находился Троицкий монастырь. С этого момента Монастырское переименовано в Туруханск, а прежний Туруханск стал именоваться Старотуруханском.
В начале 1820-х гг. Г. С. Батеньков написал очерк-анализ «Записка о Туруханском поселении», сохранившийся среди бумаг декабриста в отделе рукописей Российской государственной библиотеки им. В. И. Ленина и до настоящего времени не опубликованный (прилагается в конце данной статьи). Батеньков был хорошо осведомлен о состоянии сибирского захолустья, являясь в 1819—1820 гг. одним из ближайших помощников генерал-губернатора М. М. Сперанского в Иркутске и в 1821—1825 гг. секретарем Сибирского комитета в Петербурге. Очерк интересен тем, что он написан перед внедрением декабристов на поселение в Туруханск и раскрывает методы властей по заселению сибирского севера, обеспечение живучести поселенцев и проблемы проживания в этом безлюдном и отдаленном регионе за период 1811—1820 гг.
Туруханский край оказался для сосланных декабристов самым мрачным местом. Заброшенные в Туруханск декабристы оказывались в самых тяжелых климатических условиях и в самой бедной и непросвещенной части Сибири. В конце сентября замерзала р. Турухан и прекращалось всякое сообщение; наступала полярная холодная 8-месячная зима с недельными метелями и такими морозами, что железо трескалось как стекло. Лето приходило в конце июня вместе с тучами комаров и мошки. Отрезанные от всего цивилизованного мира туруханцы почту из Енисейска получали и отправляли только один раз в месяц.
Енисейский губернатор А. П. Степанов в 1835 г. пишет, что этот заштатный город расположен «…на месте ровном, которое, будучи окружено протоками, выходящими из Енисея, и в него обращающимися, представляет из себя довольно большой остров <…> но сии протоки или шары существуют в полную только воду. Туруханск из уездного города в 1822 году сделался посадом. В нем одна кривая улица и несколько домов кое-как разбросанных. Когда растает снег, весь посад покрывается грязью до нового, потому везде, где только требует необходимость, сделаны возвышенные помосты из досок. В Туруханске недавно выстроена новая деревянная церковь по красивому фасаду. Здесь есть ветхий, довольно обширный гостиный двор, который почти ни к чему не служит, несмотря на довольно значительную ярмарку 29 июня. Здесь есть казенные магазины с солью, запасным хлебом и мягкой рухлядью. Жителей посада <…> всех считается 365 человек.
Дурной воздух во время лета, гнилые воды, местоположение плоское, строение ветхое и удаление от мест населенных пунктов делают Туруханск одним из неприятнейших селений. В нем есть однако же одно замечательное озеро <…> оно наполнено отвратительными вшами, которые, так сказать, кишат в нем. Несмотря на то, жители, по лености ездить на Турухан, протекающий в 4 верстах от посада, или на озеро в ближайшем расстоянии от него лежащее, черпают воду из сего озера для обыкновенного употребления, процеживая только ее через ветошку; а чтоб очистить желудок, пьют ее с самими насекомыми. Одно из них, увеличенное в Доландов микроскоп, обнаружило хобот».[1]
Исследователь, статский советник И. С. Пестов, в 1831 г. записал, что дома в Туруханске малы и большей частью черные (то есть без труб для выхода дыма), без дворов, лишь при некоторых имеются бани. Отрадой для жителей является ярмарка, проходящая с 15 июня по 1 августа. Мужчины почти постоянно на промыслах и почти не различаются в образе жизни с тунгусами, остяками и самоедами: «Ибо одежда их большею частию состоит из звериных шкур, как у дикарей; пища положительно надо сказать все сырьем: едят рыбу и зверей не вареных, не печеных на огне, и при съемке со зверей, тело их в тоже время едят без соли, или лучше сказать жрут, обсасывая самую текущую кровь зверя и живой рыбы, когда она еще трепещется, также и самую кровь обсасывают, в полном удовольствии отзываяся, что они при таком насыщении лакомятся; с мерзлой же рыбы соскабливают тонкие стружки, называемые строганиною, и едят их без всякой приправы». Еще про одно лакомство туруханцев поведал Пестов — это прогнившая рыба, выделявшая из себя продукты гниения, «род бульона с пеной: этим-то бульоном промышленники запивают свою яству, черпая оную, по неимению почти вовсе обыкновения иметь ложки, своими пригоршнями, приговаривая: „Как вкусно, как кислéнько и лакомно!“ И что из рыбы совсем еще не перегниет, не сопреет и не перекиснет, то части оные с большим аппетитом пожирают и между собою таким для них вкусным лакомством не нахвалятся». Несмотря на то, что местные употребляют мясо в сыром виде и «мясного и рыбного кушанья запивают простою из Енисея водою», они никаким болезням не подвержены и живут до ста лет и более.
Другой исследователь Третьяков в 1871 г. запомнил туруханцев как низкорослых, косноязычных, золотушных; «при крайней неопрятности они довольно ленивы <…> они отличаются тупостью, беспечностью, легкомыслием и подобострастием, соединенным с нехитрым лукавством. Жалкий инородческий костюм этих крестьян с вонючей неопределенного цвета рубахой и сумрачный, как бы истомленный вид с понуренной головой как-то не располагают в их пользу приезжего <…> Суровость климата, отсутствие животворных солнечных лучей, недостаток пищи, задерживая развитие физической природы человека, ставят его в страдальческое положение».
Туруханский край всегда поражал своей дикостью и суеверием. Историк И. В. Щеглов, перечисляя важные данные из истории Сибири, в 1883 г. сообщал, что случаи людоедства по причине голода среди северных инородцев редко, но были. Но в неголодный 1814 г. крещеный якут Налтанов, удавив своих двух дочерей, изрубив их тела, сварил и вместе с крещеной якуткой Сотниковой и ее дочерью съел их. В 1861 г. русский крестьянин, чтобы избавиться от повальной болезни и смерти, для шаманского ритуала принес в жертву свою родственницу — девочку заживо погребли.
Первым из декабристов в Туруханск из Петропавловской крепости был доставлен осужденный на вечное поселение Ф. П. Шаховской в сопровождении двух жандармов и енисейского полицейского пристава Усова в 2 часа дня 7. IX. 1826 г. В отношении от 12. IX. 1826 г. указаны приметы ссыльного: ростом 2 арш. 8 ½ вершка, волосы на голове и бровях светлорусые, бакенбарды не носит, глаза темно-голубые, лицом бел и худощав, нос прямой, подбородок выдающийся вперед, на верхней губе с левой стороны небольшая бородавка. Поселился Шаховской в доме у Анисьи Семеновны Сусловой.
Шаховской, доставленный в Туруханск, находился в тяжелом душевном состоянии, связанным со смертью матери А. Ф. Шаховской († 2. XI. 1825) и неизвестностью о жене, которую оставил в начале ее беременности. Второй сын, Иван, родился (р. 20. X. 1826) через полтора месяца после водворения его в Туруханск, с ним декабристу не суждено было свидеться. Шаховской ответил 5. X. 1826 г. на запрос из Петербурга о своем семейном положении: «Жену свою оставил я в селе Ореховце в тяжелой беременности с мучительными припадками. С нею сын наш Дмитрий, по 6-му году. Если Бог укрепит силы и сохранил дни ее, то в половине сего месяца должна разрешиться от бремени. Но если ужасное несчастие постигнет меня, и последняя отрада исчезнет в душе моей с ее жизнию, то одно и последнее желание мое будет знать, что сын мой останется на руках ее семейства, в роде отца ее князя Дмитрия Михайловича Щербатова <…> Сие положение, горестное и сомнительное, усиливается расстоянием шести тысяч верст, отделяющим меня от родины и от родного моего семейства, и местом настоящего пребывания моего, где кончатся все сношения и редко почта не останавливается за бурями, которые во всякое время свирепствуют на реке Енисее, одно сообщение с городами губернии, из которых ближайший, Енисейск, отстоит на 1090 верст расстояния. В месяц отходит она один раз, но приходит непостоянно и часто два месяца, ожидая разлития реки или зимнего пути, останавливается, и таким образом, прерываются все сношения».
Через три месяца Шаховской был извещен, что указом от 22. VIII. 1826 г. ему вечная ссылка заменена на двадцатилетнее поселение. Ежемесячные донесения местного исправника о поведении ссыльного обычно носили шаблонный характер и выглядели как донесение: «Честь имею донести, что насчет нравственности Шаховского наружного распутства никакого не замечено, но каков же его настоящий образ мыслей — проникнуть совершенно мне невозможно по той причине, что часто временного с Шаховским обхождения иметь не могу, находясь в беспрестанных занятиях по делам службы» (1. II. 1827 г.). Туруханский заседатель, не имея конкретных инструкций по поводу государственных преступников, решил перестраховаться и 1. XI. 1826 г. запретил Шаховскому писать письма. Только 22. I. 1827 г. пришло разъяснение губернатора Степанова от 17. XII. 1826 г. о дозволении ему писать, но обязательно через III отделение.
В письме к жене от 3. II. 1827 г. Шаховской пишет: «Здоровье мое поправилось, воздержанная жизнь, легкая пища, движение поддерживают физические силы; нравственность укрепляется надеждою, способности развиваются умственными занятиями».
Енисейским частным приставом Лалетиным в Туруханск 23. III. 1827 г. из якутского Средне-Колымска доставлен психически больной Н. С. Бобрищев-Пушкин. Он был осужден на вечную ссылку, но 22. VIII. 1826 г., так же как и Шаховскому, срок сокращен до двадцати лет. Расстройство психики произошло вследствие представления о безнадежном прозябании остатка жизни в суровой якутской ссылке. О его приезде туруханский заседатель докладывает 28. III. 1827 г.: «Он состояния бедного, показывает себя помешанным рассудком», а Ф. П. Шаховской пишет жене: «Бобрищев-Пушкин приехал сюда в ужасном состоянии: все смотрели на него как на человека почти помешанного в уме. Он точно был в самой сильной ипохондрии».
Поселился Бобрищев-Пушкин на частной квартире, которую ему определили туруханские власти. Но потом он переехал к Шаховскому. Их день начинался с молитвы, продолжался в беседах и чтении книг. О болезни товарища и взаимоотношениях с ним Шаховской пишет жене, что эта болезнь лишает «всех любезных качеств его, поэтический дар и познания скрылись во мраке мыслей, производимых действием черной желчи», и это «помрачает все душевные качества и лишает всяческой надежды, очерняя собственные свои поступки, которые влекут за собой ненависть к самому себе и к жизни <…> Я приноровился к характеру его болезни и к образу его мыслей <…> и пригласил его облегчить его внутреннее беспокойство, обратив на исправление здоровья, убедив в необходимости лечения». В другом письме Шаховской сообщает: «Он мало-помалу победил леность, соединенную с сею болезнью, начал пить холодную воду; часто ходит мыться, а потом купаться, большое движение <…> и могу сказать, любовь моя к нему и его взаимное дружеское расположение, духовные разговоры, посещение Церкви Божьей, исправление молитв и чтение в отправлении богослужения, все сняло мрачное покрывало и представило все достоинство христианина, нравственного и доброго человека с обширными познаниями и приятным рассказом».
Ссылка Шаховского протекала в условиях полной духовной изоляции и была отягощена постоянными придирками со стороны полиции и Церкви. Несмотря на все это Шаховской оставил краеведческие записки о Туруханском крае[2], изучал его растительность и почву, сотрудничал с директором Петербургского ботанического сада Ф. Б. Фишером. Усугубил положение Шаховского местный поп Куртаков, который поставил ему в вину его наблюдения за местной природой, как «доказательство его маловерия и даже еретичества», и вынудил 19. V. 1827 г. Шаховского написать объяснение с покаянием.
Всеми силами он старался помочь местным жителям. Из 400 руб., присланных ему женой, он заплатил 370 руб. по недоимке за пострадавших от неурожая крестьян, что привело к следствию над ним о правильности выдачи ссыльным денежных средств. Из доклада сотника Сапожникова от 1. II. 1827 г. следует, что Шаховской «от жителей, как туруханских, равно и отживущих от Туруханска вверх по Енисею приобрел особое расположение через сужение их деньгами, обещанием улучшить состояние их через разведение картофеля и прочих огородных овощей, провозвещая им дешевизну хлеба и прочих вещей в крестьянском быту необходимых». На что енисейский губернатор 23. III. 1827 г. ответил: «Не следует воспрещать хозяйственные занятия, и поэтому, ежели он разведет картофель и другие его родные овощи, что прежде в Туруханске не было, и будет их раздавать или продавать жителям, то сие не может принести никакого вреда, кроме пользы». Более того, император одобрил занятие Шаховского по разведению картофеля и даже предложил денежные субсидии в помощь для посева и сбора картофеля.
Но Шаховской вскоре разочаровался в местных жителях, о чем писал жене: «Леность и вино совершенно погубили жителей Туруханска», а в письме от 24. XII. 1827 г. об их семейных взаимоотношениях, полуазиатском быте и нравах: «Мужья держат своих жен в таком уединении, что бывая часто в доме, при коротком знакомстве с мужем, жены его ни в глаза, ни по имени не знают. Одни семейственные праздники соединяют их на вечера, проводимые большею частью в танцах. За ужином женщины сидят в одной комнате, а мужчины в другой. Все бы это могло казаться только странным, но поверишь ли ты, друг мой, что в самые торжественные праздники женщины не подходят ни к Кресту, ни к иконам. Удивляюсь равнодушию духовенства к сему нарушению порядка литургии, в которой все христиане должны участвовать и совершать священные обряды, введенные церковью <…>. Колдовство, суеверие, боязнь мертвых и духов — все это происходит из-за незнания Евангельского учения, как следствие безверия и отступления от христианского духа смирения и крепости <…>. Многие (даже мужчины) боятся оставаться одни в горницах и самый день не спасает их от страха».
В свободное время он читает книги, занимается лечением и фармацевтикой, ходит в церковь. Из донесений туруханского заседателя от 1. III и 1. IV. 1827 г. следует, что декабрист стал обучать крестьянских детей грамоте[3] и заниматься врачеванием: «Занятия имеет чтением книг. Составляет из оных лекарства, коими пользует одержимых болезненными припадками туруханских жителей, при чем, ободряет оных обещанием восстановления здоровья, но в таковом занятии никакого успеха не замечено». Предписанием от 7. V. 1827 г. гражданский губернатор А. П. Степанов запретил ему лечить и обучать детей, так как право на эти занятия дает только генерал-губернатор Восточной Сибири.
В мае 1827 г. Туруханск посетил енисейский окружной начальник, который 18. VI. 1827 г. докладывал енисейскому губернатору, «что Шаховской с самого здесь водворения поныне участь свою сносит с примерным терпением и кротостью: черты истинного душевного раскаяния, надежда на милосердие и прощение монарха. Упование на Благость Божию высказывается во всех его разговорах, раскаяние в прежнем своем преступлении и заблуждении, желание загладить поступок свой добродетельными делами — видны во всем образе его жизни: времяпровождение его состоит почти единственно в исполнении обязанностей, налагаемых религией и чувствами любви к ближнему, к пользе народной…».
По итогам рассмотрения этого доклада император повелел перевести Шаховского в лучшее место: сначала в Красноярск, а затем в лучший город Енисейской губ. — Енисейск. Резолюция А. Х. Бенкендорфа от 20. VI. 1827 г. о переводе Шаховского гласит: «Написать губернатору по высочайшему повелению, что следует изменить место поселения Шаховского; пусть он назначит город, чтобы он не пострадал от переселения». Шаховской отметил в своем дневнике 10. VIII. 1827 г., что для его отправки прибыл урядник Нифонтьев. Отправили его 12. VIII. 1827 г. согласно инструкции гражданского губернатора — в «приготовленной крытой лодке» и «таким образом, чтобы он отнюдь ни в чем не потерпел, ибо на сие есть высочайшая государя императора воля», а именно «иметь неусыпное попечение о сохранении оного равно и о имени его» и «по станциям до Енисейска для тяги лодки брать потребное число лошадей или собак, а буде оных не случится, тогда пристойное число людей».
Оставшись один, больной Бобрищев-Пушкин вел жизнь скромную и уединенную, которая заключалась в чтении книг, выполнении небольших хозяйственных работ и посещении церкви. Оторванность от родных и мрачность изгнания отразились в повышении его религиозных чувств, проявившихся в желании уйти в монастырь. Из донесения туруханского заседателя от 1. V. 1827 г.: «Находящейся в Туруханске под надзором моим Бобрищев-Пушкин, временно оказывает себя помешанным рассудка, но вредного и противного закону от него не предвидится. Имеет усердие хождением в святую церковь для богомолья, временно занимается работой. Впрочем, читает духовные книги. Обхождения со здешними жителями и разговоров не имеет. Намерения его простираются в Туруханский Троицкий монастырь для богомолья, о чем и просит меня об увольнении его в оный».
Но летом болезнь, отягощенная нищенским существованием, обострилась. Первое письмо от родных, посылку и 100 руб. ассигнациями Бобрищев-Пушкин получил лишь через девять месяцев после приезда — 27. XII. 1827 г. Вторая и последняя корреспонденция (посылка) им была получена перед отъездом из Туруханска — 31. I. 1828 г. Вот что местный заседатель сообщал о нем в ежемесячном донесении от 18. VI. 1827 г.: «С самого своего прибытия был в величайшей степени ипохондрии, которая для людей недальновидных оказывала на его рассудок помешанным. Главная причина происхождения такой сильной ипохондрии, как полагать с достоверностью можно — находящаяся в нем черножелчная болезнь, понесенное наказание, раскаяние в своем преступлении, трудный переезд из Колымска в Туруханск, крайняя бедность и даже нищета, в коей он и ныне находится. Все сие произвело в нем то, что он одичал, отказался почти от всех людей, перестал мыться, отрастил себе бороду.
С самого своего приезда и до сего дня все его занятия состоят единственно в ежедневном и всегдашнем хождении в церковь — к заутрени, к обедне и к вечерне. Остальное время провождает он в чтении книг священного писания. В разговорах он очень молчалив и печален, участь свою сносит с видимою горестью и усугубляет ее еще собственным своим перед всеми уничтожением и покорностью. Известно мне, что он бывшие у него деньги и даже платье раздал в Туруханске бедным на тот конец, чтобы жить и во всем претерпевать нужду.
На вопрос мой, для чего он не держит себя опрятнее, не бреется, он всегда повторяет ответ: „Я носельщик, к чему я должен сносить участь свою, как заслужил ее, я наказан государем за мое преступление и нет мне надежды на прощение…“»
В очередных донесениях за июль и август 1827 г. говорилось, что здоровье ссыльного поправилось, ведет себя скромно и добропорядочно, занимается чтением церковных книг, «усерден к святой церкви», других занятий не имеет и содержит себя «соразмерно состоянию своему».
Н. С. Бобрищев-Пушкин некоторое время жил у А. С. Сусловой, вместо уехавшего Шаховского. Однако в октябре 1827 г. он от нее съехал в связи с очередным обострением болезни, и его поселили у мещанина Скорнякова, который содержал больного за его счет. Неожиданно 30 октября больной декабрист в припадке вытолкал Скорнякова на улицу. После этого никто не хотел брать его к себе на постой. Об этом инциденте пишет местный заседатель Сапожников (донесение от 1. XI. 1827 г.). Здесь же Сапожников сообщает о припадках больного декабриста: «С 15 октября Бобрищев-Пушкин стал показывать себя помешанным рассудком, а ныне уже и более показал себя не в полном разуме, сперва с молчанием имеет задумчивость долгое время, потом засмеется, бегая по комнате, размахивая руками, до тех пор пока оные не престанут, отворотится лицом в угол, простаивает в оном долгое время не говоря ни с кем ни слова».
Через месяц, в донесении от 1 декабря, заседатель сообщал об этом обострении болезни: «Бобрищев-Пушкин в рассудке своем не поправляется, а находится в том же положении не имеющий полного разума, а притом пришел в слабость здоровья своего от того, что он обеспокоивает себя частовременно, бегает по комнате, махает руками до того, что падает на пол, пролежит на оном с час или два и опять повторяет тоже». В дальнейшем положение больного улучшилось, и следующие донесения от 1 января и 1 февраля 1828 г. сообщают, что он «здоровьем своим поправился и пришел в совершенный разум и ведет себя скромно, упражняется чтением церковных и гражданских книг и занимается чертежным искусством для своего удовольствия, но только ни в чем никакого занятия не имеет, а находится праздным».
Как видим, психическая болезнь у Н. С. Бобрищева-Пушкина носила периодический характер. По-видимому, болезнь еще не окончательно овладела его рассудком. После приступов безумия сознание на какое-то время прояснялось, и тогда ему казалось, что все происходило с ним как бы во сне. В таком пограничном состоянии декабрист находился весь период пребывания в Туруханске. В ряде изданий ему приписывали диагноз — периодический психоз. По собранным этнографом С. В. Максимовым в Сибири сведениям, Н. С. Бобрищев-Пушкин страдал приапизмом и религиозноманией.
Еще в августе 1827 г. декабрист подал прошение о поступлении в Туруханский Троицкий монастырь, находившийся в 30 верстах от Туруханска. Енисейский губернатор 7. IX. 1827 г. обратился с запросом к императору. Николай I перевод разрешил (4. XI. 1827 г.), но с оговоркой, чтобы там декабрист находился под надзором полиции. Согласно указу Священного Синода от 18. XI. 1827 г., Бобрищев-Пушкин подлежал переводу в Троицкий монастырь, но с условием, что надзор полиции за ним останется. На Синод было возложено соблюдение всех формальностей и испытание искренности его намерений. Но еще до перевода он впал в сильный приступ сумасшествия, который заключался «в жестоком молчании, в речах бессвязных, изъявляющих религиозное исступление, и, наконец, даже в поступке дерзком против хозяина». Подобное состояние, по мнению начальства, заставило сомневаться в осознанности его желания поступить в монастырь. В январе 1828 г. припадки прекратились, и 4 февраля он был отправлен в Троицкий монастырь.
Одна из самых северных русских обителей Свято-Троицкий (ранее Туруханский Троицко-Мангазейский) монастырь располагался в месте впадения Нижней Тунгуски в Енисей, в селе Монастырском, основанном в 1660 г. Принадлежал он к Иркутской епархии, находясь под управлением архимандрита Енисейского Спасского монастыря. В монастыре была каменная церковь во имя Живоначальной Троицы с приделом Благовещения Пресвятой Богородицы (кон. XVIII — нач. XIX в.), от которой до наших дней сохранился лишь 1-й этаж.
Для начала надо представить состояние Троицкого монастыря в первой четверти XIX в. Он был жутко беден, братия разбегалась, оставшиеся три монаха жили впроголодь. Не выдержав, терпеливая братия в 1828 г. подала жалобу епархиальному начальству на невыносимые условия жизни, в которых был непосредственно виновен настоятель. С 1822 г. настоятелем обители был семидесятилетний игумен Аполлос, происходивший из духовного звания, образования не имел, был пьяницей, картежником, дебоширом и развратником. Он подозревался в хищении монастырского имущества и братских доходов. В такой монастырь поступил психически больной Н. С. Бобрищев-Пушкин.
По требованию властей 21. III. 1828 г. Бобрищев-Пушкин письменно заверил енисейского гражданского губернатора и подтвердил свое «намерение находиться при монастыре, каком бы то ни было, для исполнения по моей возможности во всей их подробности духовных обязанностей христианских, которые в монастыре исполнять несравненно удобнее, нежели в другом месте». По этому поводу игумен монастыря 5 апреля уведомил власти: «По сему предмету должен был я спросить означенного государственного преступника, непреклонное ли желание имеет быть навсегда в монастыре, который и пояснил мне, что он хочет быть навсегда в монастыре, и по прошествии трех лет будет просить Священный Синод о возложении на себя монашеского чина».
Но оказалось, что Священный Синод еще в начале 1828 г. распорядился направить Бобрищева-Пушкина в Якутский Спасский монастырь, и 30. V. 1828 г. в Иркутскую духовную консисторию поступил об этом указ. Началась новая переписка, по итогам которой Священный Синод 23. VII. 1828 г. одобрил поступление декабриста в Туруханский монастырь.
Но к этому времени произошел инцидент, повлекший за собой перевод больного декабриста в Спасский монастырь в г. Енисейск. А началось все 4. VI. 1828 г., когда казначей Троицкого монастыря самостоятельно, вразрез сообщений игумена, донес иркутскому архиепископу, что в течение четырехмесячного пребывания в Троицком монастыре Бобрищев-Пушкин «не оказал ни безропотного послушания, ни скромного обращения в общежитии, ни благоговения в церкви». Не успел настоятель монастыря Аполлос разделаться с ябедником, как уже сам сообщал 5. VII. 1828 г., что 26 июня после утрени Бобрищев-Пушкин заявил ему, что больше не собирается его слушаться, и потом «сперва ударил его чугунным пестом в голову и прошиб оную до крови, а потом тем же пестом ударил игумена в левую руку, сделав на ней синее пятно. Пест сей игумен мог вырвать из рук его с великим усилием. Так как игумен усмотрел Бобрищева-Пушкина в припадке помешательства, то во избежание опаснейших для монастыря последствий счел своим долгом отправить его под надзор земской полиции». О данном происшествии Священный Синод 21. IX. 1828 г. проинформировал военного министра. Жалуясь на психически больного декабриста, церковные иерархи не учли, что он государственный преступник, находящийся под особым контролем у государя, а тот повелел назначить расследование по данному делу, и итоги расследования оказались не в пользу настоятеля.
По результатам расследования Духовная консистория в июле 1828 г. обвинила игумена Аполлоса в присвоении денег, выделенных на содержание декабриста в сумме 57 руб. 14 ¾ коп. серебром, а Бобрищева-Пушкина по решению Священного Синода перевели в Енисейский Спасский монастырь, куда и отправили 21. VII. 1828 г. под надзором урядника Рычкова. Но этим не ограничилось, епархиальное руководство «за таковую жестокость нрава, алчбу корыстолюбия, неуместность винопития, принятие в келью свою женщины, за играние ночью с мужиками в пешки и карты, за площадное ругательство, за повод к соблазну и самый соблазн многих и за другие гнусные поступки» признало игумена Аполлоса виновным и приговорило его в 1829 г. к «лишению священства и изгнанию из монастыря», но, учитывая старость и долговременное служение, ограничилось только «низведением его со степени игумена в степень иеромонаха».
После семнадцатидневного плавания под надзором квартального надзирателя Артемьева в Туруханск из Читинского острога после окончания каторжных работ 20. VI. 1828 г. доставили декабристов И. Б. Аврамова, Н. Ф. Лисовского и С. И. Кривцова. Публицист М. О. Гершензон напишет, что С. И. Кривцов «…застал Туруханск уже обезлюдевшим, полуразрушенным; из 60 изб треть была брошена за ветхостью, около 25 являли доказательство лени и выносливости обитателей, которые, несмотря на лютость здешней зимы, продолжали жить в этих полуразвалившихся лачугах, и только около 15 можно было по нужде признать годными для жилья. Единственная кривая улица была даже в разгаре лета так топка, что если бы не узкие мостки, по которым непривычному человеку приходилось с трудом балансировать, то нельзя было бы перейти из дома в дом. Население Туруханска составляли главным образом казаки, жившие здесь, как и всюду в Сибири, своими домами; они получали небольшое жалованье и провиант и употреблялись для всевозможных административных надобностей: возили почту, доставляли хлеб, смотрели за местными магазинами, из которых продавался хлеб инородцам. Их было в Туруханске до сотни, но так как большинство всегда были раскомандированы, то в городе редко оставалось из них и 15 человек; если прибавить к ним еще около 30 мещан, то этим и ограничивалось все взрослое мужское население. В здешнем климате, где ртуть стоит выше нуля не более 60 дней в году, хлебопашество невозможно; даже ячмень не успевает вызреть, капуста не может завязать кочня; в жалких огородах сажают только репу, редьку, свеклу да картофель. Рыбы в Туруханске ловилось мало, по отсутствию удобных мест для рыбной ловли, зверя тоже поблизости нет, или русские поселенцы не умели охотиться за ним; и жили они в беспробудном пьянстве, в праздности и нищете, перебиваясь казенным пайком».
По приезде декабристы сняли сообща одну небольшую комнату. С наступлением заморозков в начале сентября они перебрались в лучший туруханский дом мещанки Скорняковой, состоящий из двух комнат и кухни. Они купили коров и наняли кухарку. Денег у них было мало, и только те, что привез Кривцов. Его товарищи Аврамов и Лисовский происходили из мелкопоместных дворянских семей, и все время, пока они жили вместе, единственным источником доходов были средства Кривцова. За одиннадцать месяцев пребывания в Туруханске Кривцов получил тысячу руб. ассигнациями и восемь посылок, одна из них на 500 руб. За этот же период Аврамов получил 150 руб. и две посылки от декабриста С. Г. Волконского, а Лисовский — 150 руб. и посылку от декабристки Е. П. Нарышкиной.
Первую туруханскую зиму они перенесли очень тяжело. Из-за полярной ночи и жутких морозов по неделям не выходили из дома, томясь без движения в спертом воздухе и полумраке. В результате неподвижного образа жизни Кривцов в ноябре-декабре заболел скорбутом. Из письма Кривцова губернатор Степанов узнал, что декабрист нуждается в теплой одежде, и предложил свою услугу по покупке ему шубы в Красноярске, но Кривцов отказался. Приблизительный распорядок их жизни в Туруханске был таков: подъем между 7 и 8 часами, до 9 часов чаепитие, до 14 — перевод на русский язык зарубежных авторов, потом обед и отдых, потом снова чай, до 21 — снова перевод книг, до 23 — игра в карты, в 23 — ужин и отбой.
Старшая сестра Кривцова, Анна Ивановна, выразила желание отправиться к нему в Туруханск, чтобы сгладить его изгнание, но декабрист отказал ей, так как «буду ежеминутно упрекать себя за твои страдания». Может быть, и к лучшему, что Анна не поехала, так как она была девушка с тяжелым характером и в глухую туруханскую зиму наверняка бы свела брата с ума. Вот как писала о ней С. И. Кривцову его мать Вера Ивановна: «Ты знаешь ее характер молчаливый, то я одна с ней никак не могу жить. Я, отдавши замуж Сонюшку, жила с ней месяц; я, право, думала, что с ума сойду или получу жестокую ипохондрию. Поверишь ли, что в месяц, верно, она 10 слов не сказала; то ты можешь судить, при моей горести вести таковую жизнь — это бы была истома пуще смерти. Но ведь я не веселья желаю, но, по крайней мере, видела бы живых людей перед собой, а не мертвых». Или: «А то она с угрюмым своим нравом меня свела с ума и сама сошла, чего я, наверное, ожидала».
По ходатайству матери С. И. Кривцову 13 .II. 1829 г. был разрешен перевод в Минусинск. Об этом переводе шеф жандармов Бенкендорф сообщал военному министру Чернышеву 19. II. 1829 г.: «Его Императорское Величество Всемилостивейше повелеть изволил перевести Кривцова в город Минусинск, если господин Губернатор не найдет сему препятствия». Препятствий со стороны енисейского губернатора не оказалось, и Кривцов покинул Туруханск 28. V. 1829 г.
Побывавший в Туруханске полковник корпуса жандармов Маслов сообщал начальству в октябре 1829 г. о двух оставшихся там декабристах: «Аврамов, водворенный в Туруханске, переносит судьбу свою с покорностью, коротких сношений с жителями не имеет, переписывается с родными и получил от них всего 150 р., часы и несколько одежды. Он имеет хорошие познания, и, прибыв в Туруханск, гордился своей ученостью; но суровый климат и безнадежность подавили его надменность. Лисовский, там же поселенный, человек слабый, болезненный, ума ограниченного и без малейшего воспитания. Он чрезвычайно молчалив и как бы удивляется сам своему преступлению. Они оба ведут себя скромно, занимаются чтением и усердно исполняют обязанности веры. Кривцов, переведенный в Минусинск, быв с ними в Туруханске, оказывал им пособие, по отправлении же его, они лишены всех способов к содержанию себя».
После отъезда Кривцова Аврамов и Лисовский, оставшись без средств к существованию, ходатайствовали о разрешении заниматься каким-нибудь делом. Несколько раз им помогли мать Кривцова и жены декабристов Нарышкина и Волконская. Правда, потом помощь им стала приходить от разных лиц регулярно и в достойных размерах. Как сильно нуждающимся им выдавали солдатский паек и крестьянскую одежду. В 1829 г. они смогли купить небольшой домик у поверенного Редрова за 100 руб.
Им обоим было разрешено 24. X. 1831 г. заниматься торговлей в Туруханском крае. После поступления такого разрешения 4. II. 1832 г. Лисовский через два дня уже получил билет для торговой поездки в Енисейск, откуда вернулся через четыре месяца — 31 мая. После вскрытия Енисея Аврамов отправился в длительную поездку по р. Нижней Тунгуске до устья Турыги (около 4 тыс. верст) и вернулся обратно лишь к середине 1830 г. Пристав Усть-Турыжского урочища сообщал 4. III. 1830 г. (поступило в Туруханск 28 марта), что Аврамов «в дурных и законопротивных поступках мною замечен не был».
Вообще с торговыми оборотами этим декабристам везло. Так, в 1832 г. Аврамов за несколько приемов заработал 1140 руб. С 8 августа по 1 октября 1833 г. он снова отправился по торговым делам в верховья Тунгуски. Об этой поездке известно из письма М. А. Фонвизина к И. Д. Якушкину от 18.VI.1834 г.: «В прошедшем году он по своим торговым делам ходил по Нижней Тунгуске довольно далеко и имел хорошие обороты. Во время сего восьмимесячного странствия по стране дикой, населенной одними кочующими инородцами, ему случалось, подобно Робинзону, пробыть 9-ть дней в совершенном одиночестве — товарищи его казаки разошлись на промыслы, и он остался один в зимовье, сам пек хлебы, стряпал пищу и мыл белье». В этом же письме Фонвизин сообщил, что в 1834 г. Аврамову и Лисовскому запретили далеко отлучаться от места поселения «по невозможности местному начальству посылать об них своевременно срочные донесения», чем больше всего был расстроен Аврамов, «ибо торг на Тунгуске был самый выгодный». Но, как увидим, впоследствии это ограничение было снято.
6. III. 1834 г. Аврамов отправился в Енисейск, а по возвращении 14 июня проследовал за полярный круг к Толстому Носу для промысла рыбы. Вернувшись, отправил в ноябре того года отцу 95 руб. и проследовал до Енисейска, откуда вернется в середине 1835 г. Следующие годы также проходили в постоянных разъездах. При этом отъезжающим декабристам для надзора и охраны выделялся казак.
Когда всем жившим на поселении декабристам разрешили выделять 15 десятин земли, Аврамову и Лисовскому из-за несуществующего в Туруханске хлебопашества разрешили 27. VIII. 1835 г. заниматься рыбной ловлей. Следующие два года торговые дела декабристов шли удачно, а в связи со стабильным финансовым положением Аврамову даже прекратили выдачу казенного пособия в сумме 200 руб. и солдатского пайка. В 1837 г. они построили погреб и два амбара. В 1839 г. декабристы совместно купили у титулярной советницы Сапожниковой дом за 1200 рублей, который стали сдавать в аренду туруханскому управлению.
М. Д. Францева вспоминала: «Моему отцу, как служащему в Енисейске исправником, приходилось делать большие разъезды по делам службы. Одна из самых замечательных поездок его была в Туруханск и далее на север <…>. Нелегко ему было в Туруханске, на краю света, вдали от семьи, бороться со злом и чувствовать кругом себя одну лишь враждебную силу <…>. Господь послал ему утешение и отраду в лице встретившегося там одного тоже поселенного из декабристов, Александра Борисовича Абрамова (Ивана Аврамова, ошибка мемуаристки. — Э. Ш.), который как человек хороший, добрый и образованный был для отца в этой глуши настоящим, как он выражался, сокровищем и опорой. Не легче было, конечно, и Абрамову, почти заживо погребенному в дикой, суровой стране, далеко от всего родного, близкого, цивилизованного <…>.
Абрамов был характера очень доброго, веселого и общительного, старался всем делать добро и помогал кому словом, а кому и делом, заступался часто за невинных и отстаивал их. Его все там очень любили, и когда он умер, заразившись сибирской язвой, то оплакивали, особенно бедные, как родного отца».
Следуя из Туруханска в Енисейск на судне с рыбой и другими товарами Иван Борисович Аврамов († 17. IX. 1840) на тридцать восьмом году жизни скоропостижно скончался и похоронен на кладбище д. Осиново Анцыферовой волости.
Туруханский край славился своей преступностью, поэтому многие декабристы считали, что Аврамова убили. М. К. Юшневская писала И. И. Пущину 6. X. 1841 г.: «Слухи носятся, будто маленький Аврамов насильственной смертью умер. Будто его приказчик, желая воспользоваться его деньгами, постарался переселить его на вечный покой!». В своих записках С. Г. Волконский отметит, что И. Б. Аврамов «поселен в Туруханске, где отравлен местным заседателем, желавшим овладеть его небольшим капиталом». В своем «Погостном списке» М. И. Муравьев-Апостол запишет, что Аврамов и его товарищ по ссылке Лисовский «оба зарезаны у себя на дому в Туруханске, Енисейской губ.». Версии о насильственной смерти Аврамова и Лисовского придерживался А. Е. Розен, и это ошибочное мнение закрепилось в исторической и краеведческой литературе.
В архиве Е. И. Якушкина сохранилось письмо Н. Ф. Лисовского к брату декабриста А. Б. Аврамову от ноября 1840 г., в котором, со слов приказчика, следовавшего вместе с умершим, изложена история болезни и смерти И. Б. Аврамова: «Мы были вместе на низу (вниз по Енисею. — Э. Ш.) для промысла рыбы. 15 августа он должен был отправиться для сбыта нашего промысла в город Енисейск, а мне нужно было остаться дома <…>. Отошедши же слишком 500 верст, он занемог; началом болезни его был веред (нарыв, гнойник. — Э. Ш.) на правой стороне носа, от чего сделалась опухоль (это было 14 сентября) и затянуло совсем правый глаз, после этого он начал чувствовать озноб. 15 числа к вечеру опухоль распространилась на другую половину лица, и он не мог уже видеть и левым глазом. В этом положении он оставался до вечера, 16 числа мог еще ходить, но жаловался на сильную боль в левом боку; ночью ему сделалось хуже, и около полуночи потерял употребление языка, владение членами; пробыв в таком положении несколько часов, 17 сентября на станции Осиновской умер, оставя мне столько горя и хлопот, потому что местное начальство, приняв все, что было на судне за собственность его одного, описало и взяло под сохранение; и я теперь только узнал, как неосторожно мы поступили, что не составили акта, по которому бы имущество одного должно принадлежать другому, хотя это и положено было между нами с тех пор, когда начали разделять общую нашу участь».
Из архивных материалов известно, что в сентябре 1840 г. судно, на котором плыл по Енисею с товаром И. Б. Аврамов, проходя осиновские пороги, перевернулось, и декабрист, оказавшись в холодной воде, сильно простудился. 17 сентября он умер «от простуды» и был погребен 20 сентября на кладбище Осиновского зимовья. Могила Аврамова не сохранилась.
В Туруханске Аврамов от местной казачки Феоктисты Даурской имел восемь внебрачных детей: Сергея (р. 1832), Татьяну (р. 1836), Александра (р. 1840), остальные скончались в младенчестве до 1840 г. После смерти И. Б. Аврамова вдова и дети остались на попечении Н. Ф. Лисовского. Лисовский в том же ноябрьском письме к А. Б. Аврамову пишет о семейном положении его умершего брата: «По излишней скромности своей он скрывал от вас, что имеет детей, а между тем, он оставил на мое попечение двух человек детей, а третьего (в декабре родится Александр. — Э. Ш.) через несколько времени ожидаю. Женщина эта 12 лет была подругой его жизни и имела 5 человек детей, но те умерли. А остался мальчик 9 лет, которого зовут Сергеем и который очень прилежно учится, и девочка по 4-му году».
Узнав о смерти Аврамова, первым из друзей откликнулся П. С. Бобрищев-Пушкин (брат психически больного Н. С. Бобрищева-Пушкина), написавший Лисовскому 12. XII. 1840 г. с просьбой сообщить о состоянии семьи Аврамова. Лисовский ответил ему в июне 1841 г.: «Проживши столько лет вместе с добрым моим Иваном Борисовичем, мы ничем не делились, а теперь у меня все описали в пользу его наследников, и я остался с сиротами почти без насущного, притом три тысячи долгу, и в довершении всего, кредиторы наши начинают уже меня беспокоить <…> упомяните также и о детях его, которые остались теперь на моих руках; их трое, два мальчика и девочка. Старшему 9 лет, а младшему нет еще и года».
П. С. Бобрищев-Пушкин в свою очередь писал И. И. Пущину 22. IX. 1841 г., что дочь Аврамова готова взять на воспитание декабристка П. Е. Анненкова, а двух мальчиков можно определить в казацкое училище, но прежде следует узнать, согласна ли на это их мать. Только через полтора года после смерти Аврамова его родственники смогли помочь вдове и его детям. Из письма П. С. Бобрищева-Пушкина к И. И. Пущину и Е. П. Оболенскому от 28. V. 1842 г. видно: «От батюшки на прошедшей почте я получил письмо с приложением ко мне письма от брата Аврамова. Он прислал мне копии с того, что он писал тотчас же по уведомлении от Лисовского к нему и Копылову, т. е. о передаче Лисовскому всего оставшегося имения после брата, доверяя ему вполне устроить все касательно сирот и их матери, и, сверх того, просит и его, и меня уведомить подробно об их фамилии и именах, чтобы и впредь самому по возможности помогать им».
У Лисовского тоже была семья. Но в отличие от Аврамова свой брак он узаконил. Получив летом 1833 г. разрешение на вступление в брак, Лисовский 7. VIII. 1833 г. женился на дочери туруханского священнослужителя Платониде Алексеевне Петровой, от которой имел, по разным данным, от трех до пяти детей, в том числе Надежду (р. 13. VIII. 1835), Владимира (р. 18. IX. 1836) и Алексея (р. 6. II. 1838).
Жизнь Лисовского прервалась трагично. С 1840-х гг. являясь в Туруханске поверенным по алкогольным сборам, он скоропостижно умер († 6. I. 1844 г.) на сорок втором году жизни в Толстом Носу (сейчас урочище Усть-Енисейского района Таймырского автономного округа).
Зимовье Толстый Нос — одно из старейших поселений в устье Енисея. Оно было основано в нач. XVII в. как сторожевой пост, чтобы «караулить север государства Российского». Находилось оно в 762 верстах от Туруханска и в 1830 г. насчитывало восемь домов, казенный хлебный магазин, деревянную церковь Введения Богородицы. В 1982 г. на месте предполагаемого захоронения декабриста Н. Ф. Лисовского в бывшем поселении Толстый Нос установлен памятник из бетона в виде колокольни (авторы — норильские архитекторы С. Малых, В. Москвичев, Е. Парамзина) и доска с надписью: «Декабрист / Лисовский / Николай / Федорович / 1799 (правильно — 1802. — Э. Ш.) — 1844 гг.». Изготовлен памятник работниками Норильского комбината.
Сюда по торговым делам неоднократно из Туруханска спускался декабрист Аврамов, о чем М. А. Фонвизин сообщал И. Д. Якушкину 26. XI. 1834 г.: «Нынешним летом плавал он вниз по Енисею за так называемый Толстый Нос, семь или восемь сот верст ниже Туруханска, где природа совершенно мертва и где прекращается всякая растительность <…> Аврамов доставлял туда хлеб, там нагрузил свое судно рыбою, насоленною им самим, которую здесь и распродал. Сим небольшим торгом он и Лисовский с семейством кой-как существуют».
О причине смерти декабриста известно из полицейского дознания, которое гласит: «При производстве следствия обнаружено, что заседатель Добрашев и государственный преступник Лисовский, как во время проезда своего из Туруханска до селения Толстоносовского, так равно и в сем последнем, предавались непомерному пьянству». Официальной причиной смерти признано алкогольное опьянение, которое подтвердил и туруханский лекарь Попов: «Смерть Лисовского последовала от долговременного употребления винопития при геморроидальной болезни». Вместе с тем вдова Лисовского предъявила заседателю Добрашеву обвинение в том, что он насильно заставил мужа отправиться в Толстый Нос и спаивал его, а медицинское заключение было сделано без вскрытия трупа. За данное упущение лекарь Попов позже получил выговор от врачебной управы.
Говоря о погосте Толстый Нос, хотелось бы остановиться еще на одном захоронении. По преданию, здесь похоронен московский патриарх Пимен (конец XVII в.). Но кто был на самом деле Пимен, за что и когда сюда сослан — до настоящего времени не известно. Ответы на эти вопросы безрезультатно искали историки еще в XVIII в. В 1897 г. на предполагаемом месте захоронения Пимена был установлен памятник из белого мрамора. На лицевой стороне памятника написано: «По преданию / на семъ мѣстѣ / покоится рабъ / Божiй/ Пименъ», а на обратной стороне — «Каменъ / сей Сооруженъ / Усердиемъ/ Енисейскаго / мещанина / К. П. Серебреникова / 1889 г.». Могила Пимена увековечена на морских и речных картах Нижнего Енисея, его имя носит и протекающая рядом речка Пименка. В 1920-е гг. надгробная плита на могиле Пимена пропала, а памятник был частично разрушен. В навигацию 1997 г. экипаж теплохода Енисейского пароходства «Федор Наянов» рядом с памятником Пимену установил деревянный крест.
После смерти Лисовского была выявлена недостача водки на сумму 10 тыс. руб. на складе в Туруханске, и ее отнесли на счет умершего. Собственными трудами и при помощи друзей Лисовский оставил после смерти нажитое вместе с Аврамовым довольно обширное хозяйство: три дома, немало мебели, девять лошадей, два быка, судно в пять сажен, восемь лодок и прочее мелкое имущество. В результате местный заседатель Добрашев, следовавший вместе с декабристом в Толстый Нос, похитил у Лисовского часть денег, векселя, а вернувшись в Туруханск, удержал 220 пудов муки декабриста, вывез «за долг» из питейного подвала 82 ведра водки на 1148 руб., присвоил корову и сено, описал все имущество вдовы Лисовского, в том числе ее одежду. Местные власти повернули дело так, что вдову с сиротами объявили несостоятельными должниками, и все имущество было изъято в пользу местного откупщика Никиты Мясникова. Еще в течение пятнадцати лет с торгов продавалось имущество Лисовского. Дома ушли за 28 руб. 57 коп. и 63 руб. 57 и 1/8 коп. серебром. Получить вырученные деньги вдове и сыновьям умершего удалось лишь в 1865 г., то есть через двадцать один год после смерти декабриста.
Осиротевшую семью сначала приютили какие-то сердобольные люди, а потом Платонида с детьми переехала к отцу в Канск. Сын Алексей в 1847 г. был принят на казенный счет в пансион при Иркутской гимназии, а дочь Надежда — в Иркутский сиропитательный дом «вследствие поданного иркутским I гильдии купцом Иваном Кокориным объявлении о желании содержать ее там за свой счет».
Историк В. А. Смирнов замечает, что Лисовского современники не воспринимали как государственного преступника — его политический статус стерся еще при жизни. Так, ученый А. Ф. Миддендорф, побывавший в Туруханске в 1843 г., назовет декабриста «купцом Лисовским». Не упоминает его как декабриста заседатель Третьяков, описывавший край в 1871 г. Подводя итог пребыванию Аврамова и Лисовского в Туруханске, В. А. Смирнов указывает, что если иные более образованные декабристы оставили заметный след в местах своего поселения, то здесь влияния на местных жителей почти не было. «Думается, только в мелких повседневных делах, устранении некоторых незаконных явлений, улучшении положения того-другого обывателя, но ничего прочного, что длилось бы года, в Туруханске от декабристов не осталось. Там у них не было ни учеников, ни последователей, которые унаследовали бы их идеалы и применили к окружающей жизни, и стоило последнему декабристу умереть — и все опять пошло по-прежнему».
Приложение
Г. С. Батеньков
Записка о Туруханском поселении[4]
Первоначальные поселенцы в Туруханском крае из русских суть зашедшие сами собою из разных мест беглые, хотя же по распоряжению Тобольской казенной палаты и поселено там несколько человек, но без сомнения весьма малое число тем, что к 1812 году состояло их только 21 человек. На главном тракте, лежащем от Туруханска вниз по Енисею до Толстого Носа, где сбираются подати на расстоянии 827 верст и оттоль до Ледовитого моря на расстоянии до 700 верст находятся 77 зимовьев и в оных 142 души. Во многих зимовьях осталось по два или по одному человеку, а иные и вовсе запустели. На двух других трактах, кроме вышепомянутого главного: первом — на сугланное место, называемое Тазом, расстоянием 600 верст, находилось одно зимовье и в оном 6 душ, а на другом — вниз по Енисею в правую сторону Иркутской губернии к Жиганскому комиссарству на расстоянии около 2500 верст находилось крестьян 130 душ, да и в самом Туруханске состояло их не более 30 душ.
По причине столь малого числа людей, рассеянным на столь ужасном пространстве, возка почт делалась тягостною, а проезд по сим трактам как для частных людей по надобностям торговым, так и для земских чиновников для сбора ясака ставился не только затруднительным, но даже и опасным. По сим обстоятельствам бывший томский гражданский губернатор Марченко представил в 1811 году о приселении к вышеписанным зимовьям 360 душ. Предположительно сие утверждено мнением Государственного Совета 30 июля 1811 года, высочайше конфирмованным, и по исчислению в Министерстве внутренних дел сделанному, ассигновано на сей предмет 22 тыс. рублей. В оном мнении постановлено: 1-е. На поселение обращать всех людей из жителей Томской губернии по суду к отсылке в Иркутск следующих, исключая приговоренных в каторжную работу, избирать здоровых, к хлебопашеству способных и не старше 45 лет, холостых, женить на преступницах и убыль обоего пола пополнять. 2-е. Поселенцев сих освободить от платежа подушной подати на 6 лет, и от рекрутской повинности, как поставкою в натуре рекрута, так и складочных денег, навсегда. 3-е. Последнюю выгоду сию распространить и на старожилов, оставшихся до 1811 года в зимовьях по Енисею и по тракту на Тазе в 240 душах, которым прощены сверх того все недоимки и долг за хлеб по 1811 год. 4-е. Как старожилов, так и причисленных к ним, иметь в окладе наличных людей, не обременяя их платежем за умерших или без вести пропавших. 5-е. Каждому туруханцу дать на год продовольствие хлебом на мужа и жену 6 четвертей муки ржаной и 1 пуд соли. 6-е. Снабдить их скотом и нужными инструментами в виде ссуды, которую уплатить должны по прошествии льготы в течение 15 лет, на что по исчислению Министерства внутренних дел назначить по 50 руб. на 170 человек, имеющих поселиться по тракту от Туруханска до Енисейска, а водворяемых ниже Туруханска по тракту к Тазу 190 душам по 25 руб. Первым их них положено из сей суммы купить лошадь, корову и 10 разных инструментов, а если кому способные иметь собак, то вместо 25 руб. на лошадь назначенных, выдавать по 15 руб.
Первоначальные распоряжения томского губернского начальства обратились на отыскание мест для поселения удобных по тракту к Тазу, где предположено было поселить 190 душ. Вместе с сим послан в Туруханск особый поселенческий смотритель, который благовременно распорядился помещением поселенцов и покупкою нужного для них хлеба и скота. Земледельческие и другие хозяйственные инструменты высланы были из екатеринбургских заводов. После того с 1812 года начато отправление людей разными партиями по предварительному в г. Томске осмотру и большая часть из них женились. Первые нужды, по прибытии поселенцов на место, оказались в теплом одеянии по суровости тамошнего климата необходимом. Гражданский губернатор вышел тотчас с представлением о позволении снабжать поселенцов на счет казны теплою одеждою и обовью. Но Министерство внутренних дел предписало не посылать туда тех ссыльных, которые недавно прибыли из внутренних губерний, но таких, которые будучи отданы на некоторое время старожилам, обзавелись нужною одеждою и обувью.
В 1813 году поселенцы начали уже нуждаться в хлебе, употребив годовую пропорцию, выданную им из казны. Почему и предписано было смотрителю выдавать им хлеб заимообразно по его рассмотрению с возвратою, однако ж за оной, в свое время, денег. Из дел видно, что в том году выдано было только 183 пуда. В 1814 году недостаток сей увеличился и явный оказался голод. Не только новые поселенцы, но и самые старожилы принуждены были питаться пихтовою корою или сеном пареным горячей водою и посыпанным солью. Гражданский губернатор предписывал смотрителю продавать хлеб нуждающимся из Инбатского и Туруханского магазинов, но в делах не видно, продано ли какое количество, да, вероятно, поселенцы и не в состоянии были платить за оной. В сем же году несколько поселенцов, идучи в город в худой одежде и истомленные голодом, померзли. Нужды сии удовлетворены одним удостоверением гражданского губернатора о достаточном запасе хлеба в Инбатском и Туруханском магазинах, но не видно, чтобы оказано было действительное пособие. В сем же году губернатор представлял о прибавлении суммы на Туруханское поселение, хотя и прежде назначенной довольно еще оставалось, и возобновил ходатайство свое о снабжении сих поселенцов теплою одеждою, вследствие чего генерал-губернатор предписал в рассуждения одеяния для поселенца нужного руководствоваться правилами для колодников установленными, или стараться оказать им в сем пособие посредством пожертвования, которое было открыто, и собранная одежда, также некоторое количество хлеба, отправлены в Туруханск.
В 1815 году по недостатку сена у поселенцев предписано было губернатором смотрителю выдавать всякому поселенцу на прокормление скота, для замешивания сечки, по 10 пудов ржаной муки, но выдачи сей по книгам не значится. В сем же году для поправления состояния поселенцев велено отпускать им в долг по 5 пудов муки для обмена на звериные кожи у ясашных, от чего первые получат выгоды на 119 руб. 70 коп. До 1816 года число скота, данного поселенцам, уменьшилось более, нежели в половину: часть оного издохла, без вести пропала, съедена зверьми, а некоторое число употреблено в пищу по недостатку хлеба. Главнейшей причиной уменьшения скота то, что он покупаем был на степях дикой и неприученный, от чего большая часть оного разбежалась. Судя по сим одним обстоятельствам нельзя сделать выгодного заключения о состоянии туруханских поселенцах по 1816 год, а сверх того непривычка к тамошнему суровому климату и к незанятиям оному свойственным, приводила поселенцев в уныние и бездействие. Но время и привычка приметно поправили состояние. Они деятельно стали заниматься рыбною и звериною ловлями, с выгодою продавать сии добычи, завели знакомства с ясашными народами и от них научились ловли звериной, как единственному средству к пропитанию в сем крае; ибо хотя с 1812 года сделан был опыт в посеве хлеба, который в том году успел созреть без повреждения, но в последующие годы хлеб выморзил от ранних морозов, случившихся в августе и даже в июле месяцах, отчего посев оного прекращен, а разведены с пользою некоторые огородные овощи.
В начале сказано было, что томское губернское начальство распорядилось отысканием мест, удобных для поселения, на запад к Тазу. Собранные в 1813, 1814 и 1816 годах сведения утвердили возможность там завести поселение. По причине затруднительности проходов и тундренного свойства земли, по каковым причинам и не предпринято там никакого поселения.
В 1818 году признано нужным увеличить число поселенцев в 24-х заимках, лежащих по Енисею, в коих на расстоянии 600 верст находилось только 34 дома, приселением к ним 22 душ мужского и такого же числа женского пола, расположив их в 13 зимовьях. Людей сих предположено было отправить в 1819 году в Енисейск, а оттоль, по заготовлению всего нужного, на места поселения весною 1820 года.
Во всех распоряжениях по поселению Туруханскому видна медленность, ибо с 1811 по 1820 год в продолжение 9 лет поселение не окончено и даже не водворено половины предположенного числа душ. Число людей к 1820 году состояло: мужского пола 126, женского — 96; выбыло разными случаями 23 души. Ссуды казенной на <слово нрзб.> 9552 руб. 46 к. Долгу за хлеб считалось по 1817 год 1069 руб. 79 ½ копеек, но взыскан ли оный, по делам не видно. Вообще по поселению сему заметить надлежит: 1-е. Что хотя часть оного совершена, но если судить об участи поселенцов, то об ней начальство мало имело заботливости, ибо, как и высказано, несколько человек умерло с голоду, а три человека в 1813 году найдены замерзшими. В выдаче денег на ссуду также заметить можно разнообразность н. п. <?>. Для туруханского поселенца на скот и прочия орудия назначено по 50 руб., но оного выдавало по 40 руб., то есть тем, кому вместо лошади назначено иметь собак. Но кому какая сумма выдана, верных сведений отыскать не можно. 2-е. Томский губернатор представляет ныне, во-первых, о сложении навсегда с туруханских поселенцов подушной подати, которою должны бы быть обложены поселенцы в 1812 году с 1818 года, ибо люди сии, живучи в стране дикой, холодной и безлюдной, при всех усилиях, едва могут доставить себе скудное пропитание; во-вторых, о необходимой надобности при будущих отправлениях снабжать поселенцов на первой раз одеждою и обувью, также хлебом и солью вместо одного на два года. 3-е. С 1809 года по положении Комитета Г. Г. министром производилось на каждые из 17 туруханских зимовьев по 50 руб. вспомогательных денег из общих сумм по губернии. Производство сие томский губернатор предположил отменить, когда поселенцы придут в лучшее положение, но сделана ли сия отмена по делам не видно.
Источники и литература
ГАРФ. Ф. 48. Оп. 1. Д. 315. Л. 182об—186 (Следственная комиссия (комитет) и Верховный уголовный суд по делу декабристов 1825—1826 гг. // Письмо Ф. П. Шаховского от 5. 10. 1826 из Туруханска).
ГАРФ. Ф. 635. Оп. 1. Д. 174, Л. 3—10об, 36—51об, 72—136об, 174—174об, 198—207об (Фонд князей Шаховских // Письма Ф. П. Шаховского жене Н. Д. Шаховской).
Ауэрбах Н. [К.] Материалы по истории декабристов. Декабристы в Туруханском крае // Сибирские записки, Красноярск, 1917, № 6. С. 84—90.
Басаргин Н. В. Воспоминания, рассказы, статьи. Иркутск, 1988.
Батеньков Г. С. Сочинения и письма. Т. 1 и 2. Иркутск, 1989 и 2015.
Бобрищев-Пушкин П. С. Сочинения и письма. Иркутск, 2007.
Богданова М. М. Декабрист Ф. П. Шаховской в Туруханском крае // Енисей, 1973, № 6. С. 65—68.
Вагин В. И. Исторические сведения о деятельности графа М. М. Сперанского в Сибири, с 1819 по 1822 год. Т. 1. СПб., 1872.
Вигель Ф. Ф. Записки. Т. 1. М., 2003.
Гершензон М. О. Братья Кривцовы. М., 2001.
Дмитриев-Мамонов А. И. Декабристы в Западной Сибири. СПб., 1905.
Кодан С. В. Сибирская ссылка декабристов (историко-юридическое исследование). Иркутск, 1983.
Колесникова В. С. Гонимые и неизгнанные. Судьба декабристов братьев Бобрищевых-Пушкиных. М., 2002.
Корнилов А. М. Замечания о Сибири. СПб., 1828.
Лазарев Д. Из прошлого. Политические ссыльные в Туруханском крае // Исторический вестник, 1896, № 1. С. 337—339.
Лубкова Е. Я. Жизнь и судьба князя Федора Петровича Шаховского. М., 2005.
Львов Л. Ф. Из воспоминаний Леонида Федоровича Львова // Русский архив, 1885, № 3. С. 347—365.
Львов Н. Л. Государственный преступник Н. Бобрищев-Пушкин в монастырях Западной Сибири // Исторический вестник, 1896, № 8. С. 479—490.
Малютина А. И. Декабристы в енисейской ссылке // Енисей, 1954, № 13. С. 224—235.
Маслов. Декабристы на поселении (донесение полковника Маслова, 1829) // Современник, 1913, № 9. С. 322—325.
Модзалевский Б. Л. Декабрист Шаховской (его записная книжка) // Сборник статей по русской истории, посвященной С. Ф. Платонову. Пг., 1922. С. 396—408.
Пестель И. Б. Записка о службе И. Б. Пестеля, им самим писанная // Русский архив, 1875, № 4. С. 370—407.
Пестов И. С. Записки об Енисейской губернии Восточной Сибири, 1831 года, составленные статским советником И. Пестовым. М., 1833.
Прыжов И. Г. Декабристы в Сибири на Петровском заводе. М., 1985.
Раевский В. Ф. Материалы о жизни и революционной деятельности. Т. 2. Иркутск, 1983.
Смирнов В. А. Жизнь декабристов в Туруханске (по новым данным) // Сибирские огни, 1925, № 6. С. 102—121.
Степанов А. П. Енисейская губерния. Ч. 1—2. СПб., 1835.
Стогов Э. И. Очерки, рассказы и воспоминания Э… …ва. Ч. IV // Русская старина, 1878, № 11. С. 499—530.
Таганцев Н. С. Курс уголовного права. СПб., 1902.
Францева М. Д. Воспоминания М. Д. Францевой // Исторический вестник, 1888, № 5. С. 381—412; № 6. С. 610—640; № 7. С. 61—87.
Штейнгейль В. И. Сочинения и письма. Т. 2. Иркутск, 1992.
Щеглов И. В. Хронологический перечень важнейших данных из истории Сибири. Иркутск, 1883.
Якушкина Е. И. Декабристы на поселении. Из архива Якушкиных. Л., 1926.
1. Врач и этнограф М. Ф. Кривошапкин в своей работе «Енисейский округ и его жизнь» (1865) считал, что вода с «насекомыми» из озера Вшивого имеет целебные свойства. Этой водой местные жители лечили гельминтоз, чахотку, золотуху и даже сифилис.
2. Краткий анализ этих записок дала историк М. М. Богданова, которая, не считая их научным трудом, признавала их историческое и краеведческое значение. Фактически это был первый труд, написанный ссыльным декабристом, впервые повествующий о сибирском севере.
3. Ф. П. Шаховским были разработаны наставления о воспитании детей и методика обучения детей русскому языку, которые были посвящены сыновьям и императору Николаю I.
4. НИОР РГБ. Ф. 20. К. 1. Ед. хр. 25 (Фонд декабриста Г. С. Батенькова). Особенности орфографии и стиль автора сохранены.