Опубликовано в журнале Звезда, номер 5, 2018
И старый норвежец, учивший вражде
Любовной еще наших бабушек, с полки
На стол попадал и читался в беде
Запойней, чем новые; фьорды и елки,
И прорубь, и авторский взгляд из-под челки.
Александр Кушнер
Хочется прочесть что-нибудь для души. Но ничего нового, что бы удовлетворяло этому условию, не находится. И вот потянулась рука к верхней полке, где стоит все любимое, старое. Гамсун. О Гамсуне я давно не встречала никаких упоминаний. Кажется, что он прочно забыт. А между тем он нобелевский лауреат. И у него есть собственная тема. Самая волнующая, по правде сказать.
Так, как он, о любви не писал никто. Эта особенная любовь-вражда в литературе описана Гамсуном. И это не выдумка писателя. Так бывает. Отчего? «Спроси пыль на дороге, спроси у ветра в листве, спроси непостижимого Создателя жизни…» Слишком сильное чувство бунтует, не хочет подчинения, зависимости, оно ищет выход во враждебных выпадах, в сокрытии истинных чувств. Это похоже на болезненное отклонение. Но все-таки это любовь, и, как она ни представляется мне сегодня дикой и странной (в молодости, кстати, так не казалось), хочется напомнить о ней, изображенной пером замечательного писателя.
Любимый герой Гамсуна — человек нервный, неуравновешенный, впечатлительный и ранимый. Это и Нагель («Мистерии»), и Глан, и Эдварда («Пан»), и Виктория («Виктория»), и герой романа «Голод». Вспоминаются неуравновешенные персонажи Достоевского, который повлиял на Гамсуна, по собственному признанию писателя. Но у Достоевского причина неожиданного поведения лежит в характере человека, а у Гамсуна причина — любовь. Такая любовь. Если в романе «Виктория» влюбленных молодых людей разделяет разное социальное положение, то в романе «Пан» — самом поэтическом его произведении — нет этого препятствия для любви. Все дело в силе бунтующего чувства, пытающегося противостоять душевной зависимости.
В лесной сторожке живет молодой человек, лейтенант Глан. Он бесконечно влюблен в северную природу, природу Норвегии. «Слава тебе, Господи, за каждый кусочек вереска, который Ты дал мне увидеть; они словно крошечные розы на обочине, и я плачу от любви к ним. Где-то близко лесная гвоздика, я не вижу ее, я узнаю ее по запаху. А ночью вдруг распускаются большие белые цветы, венчики их открыты, они дышат. И мохнатые сумеречницы садятся на них, и они дрожат. Я хожу от цветка к цветку, они словно пьяные, цветы пьяны любовью, и я вижу, как они хмелеют». Роман этот называется «Пан». Пан — бог дикой природы. Древнее мифологическое существо глядит с его страниц. А повествование ведется в настоящем времени, в каком-то present indefinit, которое выражает регулярное действие, действие вообще, так что любое событие становится как бы повторным и тем самым особенно выделенным. Время стоит на месте, а то, что происходит, — происходит всегда. Трудно это объяснить. Какая-то загадка таится в этом повествовании, то и дело прибегающем к настоящему времени. И это внезапное обращение к настоящему времени создает особую атмосферу романов Гамсуна, вневременную и лирическую. Сама поэзия рождается в этих прозаических текстах. Это похоже на стихи. В стихах тоже время обычно настоящее, стихи не любят прошедшего времени.
Неподалеку от лесной сторожки Глана в поместье живет молодая девушка Эдварда, дочь помещика, избалованная и романтическая. Молодые люди знакомятся, между ними вспыхивает любовь. Эдварда с детской непосредственностью раскрывает свое раненное любовью сердце, она слишком откровенна и боится, что Глан не ответит ей той же силой чувств. Она первая признается в любви. Но потом, как бы в отместку, с недетским коварством имитирует равнодушие, провоцируя Глана на подобное же поведение. Любовь порабощает ее с такой силой, что инстинктивно ей хочется избавиться от нее.
Избавиться от любви не удается, и тогда она превращается во вражду. Какие это мучительные и безнадежные отношения! Как бы ни были нам чужды, они психологически точны и понятны у Гамсуна. Наталкиваясь на демонстративную холодность, Глан теряется и совершает безумные поступки: прилюдно швыряет из лодки в воду башмачок, свалившийся с ноги Эдварды. При прощании, перед отъездом он убивает своего пса, которого Эдварда просила ей оставить на память, и посылает его труп своей возлюбленной, а на званом вечере плюет в ухо предполагаемому сопернику. Между тем он человек мягкий и нежный. Но как бы повинуясь какому-то негласному жестокому закону, он вынужденно вступает в борьбу и не сдается. Представьте себе, что вчера вас прижимали к сердцу как самого дорогого человека, а сегодня встречают как чужого и посылают по вашему адресу язвительные реплики. Вообразите, что вы почувствуете! Эдварда сама не рада тому, что затеяла, но воинственный механизм запущен и остановить его невозможно. Когда она делает шаги к примирению, Глан становится непроницаем для сердечного чувства — слишком долго он страдал из-за нее. Эдварда в отчаянии произносит целый монолог, горячо признаваясь в любви, но Глан молчит. А затем: «Вы что-то хотели мне сказать?» — спрашивает он. История кончается трагически («Смерть Глана»).
Нечто подобное находим в лирике Ахматовой.
Хочешь знать, как все это было?
Три в столовой пробило.
И прощаясь, держась за перила,
Она словно с трудом говорила:
«Это всё… Ах, нет, я забыла,
Я люблю вас, я вас любила
Еще тогда!»
«Да».
Еще один пример:
Задыхаясь, я крикнула: «Шутка
Все, что было. Уйдешь, я умру».
Улыбнулся спокойно и жутко
И сказал мне: «Не стой на ветру».
Любовная ссора — ее постоянный мотив. Что может быть трагичнее такой любви? Но какая в этом есть щемящая лирика!
Похоже, что к этому жестокому бунту чувств женщины склонны больше, чем мужчины. Они — инициаторы вражды у Гамсуна. Это и в романе «Пан», и в романе «Виктория», и в романе «Странник, играющий под сурдинку» (фру Фалькенберг), и в романе «Дети века» (фру Адельхайд). Во всех этих романах разыгрывается одна и та же драма, в которой женщина играет роль первой скрипки. Какой-то трагически несчастный, неподвластный разуму женский выверт!
«К своему собственному величайшему удивлению, он не отвечает на ее ласку, он стоит не шевелясь и даже отвернув голову. Тогда ее руки разжимаются, она, пошатываясь, отходит от него и опускается на первый попавшийся стул. (Обратите внимание на настоящее время глаголов. — Е. Н.) Она ничего не понимает, не понимает, что сама непоправимо испортила свои отношения с мужем, что его терпению пришел конец и вместо терпения на первый план выступила долго сдерживаемая воля». («Дети века»). Муж и жена годами живут под одной крышей как посторонние люди. Встречаются за обеденным столом, обращаются друг к другу на «вы» и только по делу. Та же ситуация и в романе «Странник, играющий под сурдинку». Как это, наверное, трудно, как, наверное, больно…
В романе «Мистерии», самом достоевском гамсуновском романе, главный герой Нагель приезжает в маленький городок, который встречает его флагами в честь помолвки знатной горожанки фрекен Дагни Хьелланд. Она красавица. И двадцатидевятилетний Нагель влюбляется в нее с первого взгляда. А он человек необычный, странный. Чтобы обратить на себя внимание Дагни, он рассказывает какие-то необыкновенные занимательные истории, в которых сам участвует, но… в непривлекательном виде. И неизвестно, правду ли говорит или выдумывает. Например, говорит, что медаль за спасение утопающих (которую честно заслужил) он просто купил на рынке, чтобы производить впечатление на окружающих, и что в футляре для скрипки, который он привез с собой, у него не скрипка, а грязное белье. В какой-то момент на балу в руках у него оказывается скрипка, и он с блеском исполняет вдохновенную мелодию, поражая общество, но, когда в следующий раз его просят что-нибудь исполнить, отказывается, уверяя, что не умеет играть. Его странное поведение достигает цели: Дагни ему более чем симпатизирует. Он умен и своеобразен, и она убеждается в том, что его самооговоры лживы. Казалось бы, он должен был ее оттолкнуть от себя своим враньем. Но нет! Его беспримерная искренность и желание выставить себя в неприглядном виде оказываются привлекательными. И это показано тонко и смело. Наступает момент, когда Нагель не выдерживает светского тона и во внезапном порыве обнимает Дагни, осыпая ее страстными поцелуями. «И он твердил без конца: „Я люблю тебя, я люблю тебя“». Она не сопротивлялась больше, голова ее слегка склонилась к его левой руке, и он горячо целовал Дагни и шептал нежные слова. Он отчетливо чувствовал, что она сама прижимается к нему, а когда он целовал ее, она еще плотнее закрывала глаза». Через минуту она, опомнившись, отстраняется, она возмущена и плачет, и напоминает ему, что обручена. Но становится ясно, что он проник в ее сердце, своим нелепым поведением не оттолкнул ее, совсем нет. С этого момента герои вступают в ожесточенную вражду, вдохновляемую любовью. Не буду пересказывать сюжет романа, остановлюсь на одном этом эпизоде, психологически все-таки понятном, но таком странном с точки зрения логики вещей. Безумные откровения Нагеля похожи на многоречивые излияния героев Достоевского, но интересно то, как они воспринимаются собеседником. У Достоевского почти все герои выворачивают душу наизнанку, и это почему-то никого не удивляет. Непонятная искренность и нервозная болтливость Нагеля не столько нравятся девушке (нравится они не могут), сколько невольно захватывают, зачаровывают. Это необычно и ново. И читатель всем сердцем вовлечен в эту ситуацию.
Между прочим, в уста Нагеля вложены многие мысли и взгляды самого Гамсуна. Нагель подвержен влиянию Ницше, отвергает все общепринятые авторитеты, ему свойственно необыкновенное высокомерие. Он развенчивает философское учение Льва Толстого, называя его глупым и старческим. Правда, на вопрос, любит ли он Толстого, отвечает, что любит «Анну Каренину» и «Войну и мир».
«Знаете ли вы, что такое любовь? Это просто ветер, который прошелестит в кустах и стихает. Но бывает любовь — точно неизгладимая печать, она не стирается всю жизнь, не стирается до смерти. И ту, и другую любовь создал Господь…»
В несколько мелодраматическом романе «Виктория» старый учитель говорит герою, что никому еще не удавалось жениться на своей любимой, а если и удавалось, она вскоре умирает. Таков его жизненный опыт. Видимо, что-то подобное чувствовал сам Гамсун. Во всяком случае, нельзя рассказать так убедительно о том, чего не знаешь, не испытал.
Коснувшись биографии писателя, придется сказать о его националистических воззрениях. Ему импонировал приоритет «нордической расы», провозглашенный нацистами. С 1934 года Гамсун открыто поддерживал нацизм. При этом почему-то не любил англичан и не хотел для Норвегии английского влияния. Во время оккупации Норвегии Гамсун сотрудничал с гитлеровцами, считал, что, когда немцы завоюют Европу, Норвегия в ней будет занимать одно из первых мест. Он встречался с Гитлером и выступал в печати с профашистскими статьями. Норвежское общество этого ему не простило, читатели тысячами возвращали ему по почте его книги.
Последние годы его долгой жизни (1859—1952) были для Гамсуна тяжелы вдвойне: осуждение соотечественников и семейная драма. В полном собрании его сочинений в шести томах (М., 1991—2000) публикуется как бы вместо биографии киносценарий «Гамсун» шведского исследователя Пера Улова Энквиста. В этом сценарии отражен суд над Гамсуном и все предшествующие ему события: арест, дом престарелых и психиатрическая больница. В 1945 году Гамсуна арестовывают и помещают в дом для престарелых, а затем в психиатрическую больницу. Из больницы, в которой он провел четыре месяца, Гамсун вышел с пошатнувшимся здоровьем, пребывание там было тяжелым испытанием. Видимо, власти города хотели избежать суда над своим великим соотечественником и надеялись, что медицинское заключение избавит Гамсуна от этого. Но сам Гамсун, будучи в здравом уме и твердой памяти, настаивал на том, что отвечает за свое поведение и хочет выступить перед судом. О страшных преступлениях фашистов Гамсун узнал только после войны. Это смягчает его вину, но, по правде сказать, его ницшеанство не кажется привлекательным, и, при всем желании оправдать большого писателя, приходится признать, что симпатии он не вызывает. Суд состоялся в 1947 году, его признали виновным, но, учитывая преклонный возраст (восемьдесят восемь лет), освободили от тюрьмы. Он умер в своем имении в Нерхолме на 93-м году жизни. На его похоронах было пять человек: жена и четверо его детей.
Послевоенные произведения Гамсуна стали печататься только с 1962 года. Но надо сказать, ничего значительного им уже не было создано. Нобелевскую премию он получил в 1920 году за роман «Соки земли». Это эпопея, напоминающая историю Робинзона Крузо. Некий крестьянин в глухом лесу начинает строить жилище, к нему присоединяется женщина, и они ведут замкнутую, но упорным трудом благоустроенную жизнь на земле. Вполне возможно, что Нобелевский комитет рассматривал Гамсуна как автора первых его замечательных произведений — «Голод», «Мистерии», «Пан». «Голод» — очень сильная вещь. И автобиографическая. Гамсун в юности ни за что не хотел расстаться с литературой, когда его не печатали. Бедствовал и голодал. Его известность, позволившая ему жить на литературные заработки, началась с «Голода». Все лишения и унижения, которые описаны в этом романе, испытаны автором на себе.
О личной драме писателя я тоже почерпнула сведения из сценария Энквиста. Гамсун женился на актрисе Марии Андерсен. Он настоял, чтобы она оставила театр. По-видимому, роль жены великого человека, которую пришлось играть Марии, не удовлетворяла ее самолюбие. Еще бы! — ей приходилось терпеть измены мужа. В 1936 году между ними произошла ссора, после которой совместная жизнь казалась невозможной. В 1941 году Мария предприняла поездку по городам Германии, где выступала с пропагандистскими проповедями. Супруги надолго расставались, но окончательно не разводились, и в самом конце жизни писателя, если верить сценарию Энквиста, они помирились. О любви-ненависти этот «старый норвежец» знал не понаслышке.
Перечитывая Гамсуна, его романы, я переносилась в свою юность, и мне кажется, что человек, не прочитавший этого вовремя, чем-то важным обделен. А еще я подумала о том, что проза быстро устаревает. Перечитывая, мы переоцениваем невольно, и вот такое создается впечатление. В отличие от стихов. С ними ничего не делается. А проза… Даже Томас Манн, даже Хемингуэй и, безусловно, Гамсун уже не те, что при первом прочтении. За исключением этой гамсуновской любви, которая продолжает жить, и, может быть, ей суждена вечная жизнь. Как стихам.