О Тамаре Петкевич. Вместо некролога
Опубликовано в журнале Звезда, номер 2, 2018
Едва ли не последние написанные Тамарой Владиславовной (Владимировной)[1] Петкевич (29 марта 1920 г., Петроград — 18 октября 2017 г., Санкт-Петербург) строки — короткое вступление к книге «Шепот пепла. Письма Александра Гавронского», вышедшей в марте 2017 г. Эта книга, где она указана как автор, на самом деле — публикация обращенных к ней писем ее лагерного режиссера и пожизненного друга, которого она называла «мой первый и главный Учитель». Письма же Тамары Владиславовны к Гавронскому не сохранились, он был вынужден их сжечь. Начинается вступление словами: «Древние римляне считали, что в истории человечество ищет огонь, а не пепел. Согласна! Однако в фазе пепла огонь сохраняет немалые тайны. Мы помним, что пепел стучал в горячее сердце Тиля Уленшпигеля. Знаем и легенду о птице Феникс, которой дано возрождаться из пепла…»
Сколько смыслов, сколько разных граней у этого высказывания!
Конечно, говоря о пепле, Т. В. Петкевич имела в виду всех, ставших, по Ахматовой, «горстью лагерной пыли», но также и тех, кто выжил, и саму себя. «В общем, порванная жизнь уже не восстанавливается. Если даже очень хочешь, даже стараешься, и как будто и жизнь идет навстречу в чем-то, то все равно она уже состояться не может», — сказала Тамара Владиславовна в одном интервью.[2] Этому нельзя не поверить, но и поверить тоже нельзя. Тот, кто читал книги воспоминаний Т. В. Петкевич, и тем более тот, кто ее видел, был с ней рядом, знает, что она была самой жизнью, воплощенной цельностью.
О пепле, стучавшем в сердце. Однажды после очередных похорон Тамара Владиславовна сказала: «Остались одни могилы». Я спросила: «Как это вынести?» Она ответила: «Это вынести невозможно. К какому имени ни притронешься — такая боль! Я все время помню драму, муку их жизней. И у меня такое чувство, что я виновата перед ними, что я эту муку должна как-то искупить».[3] Когда с конца 1960-х она по ночам, освобождаясь от работы, семьи, других человеческих обязанностей, стала писать воспоминания, в 1993 году вышедшие под названием «Жизнь — сапожок непарный», это не было созданием собственно книги, это была, по ее словам, «неотменимая потребность вернуть в жизнь хотя бы некоторые имена, обстоятельства прежних лет и судьбы ушедших людей».[4]
О птице Феникс.
Личный опыт Тамары Владиславовны был таков, что хватило бы на десяток трагических судеб. Арест и гибель отца. Гибель матери и одной из сестер в блокадном Ленинграде. Пребывание другой сестры в детском доме — в то время как сама Тамара была за тридевять земель вместе со ссыльным мужем, а затем — под арестом и в лагере. Семь лет лагерей, поначалу — общие работы, на грани гибели. Множество предательств, среди них предательство мужа. Затем предательство лагерного друга, который отнял у нее сына. Отношения с сыном, всю жизнь остававшиеся живой раной. Смерть в лагере бесконечно любимого человека. Годы, проведенные в ссылке, с запрещением жить в 39 крупнейших городах. Мучительное возвращение в «вольную» жизнь.
Да и дальше было непросто, тем более что Тамара Владиславовна все проживала с остротой, обычно людям несвойственной. «Вы все увеликаниваете», — сказал ей один из друзей-литераторов, прочитав рукопись будущей первой книги. Действительно, она видела каждый миг жизни, каждую ее песчинку необыкновенно крупно.
Лагерная актриса, затем ссыльная, игравшая «на птичьих правах» в провинциальных театрах, она не считала свою актерскую судьбу состоявшейся. На мой вопрос: «А какую роль хотелось бы сыграть — и не удалось?» — ответила: «Мечтала сыграть Настасью Филипповну». Перечитывая роман, я вспомнила об этом. И поняла. Она хотела сыграть страдание и красоту. Наверное, это бы получилось — с ее опытом, куда более страшным, чем у героини Достоевского. Вот когда от лица Настасьи Филипповны действительно было бы больно. И можно было бы поверить, что красота спасет мир. Своего рода выходом на большую сцену, где играется спектакль вровень с античной трагедией, стали мемуары Т. В. Петкевич.
Для множества людей ее «Сапожок» оказался спасительной книгой. Об этом ей писали и говорили, я и сама слышала это много раз. Я спросила Тамару Владиславовну: «Как получилось, что ваша книга дарит людям ощущение смысла и света, несмотря на весь ужас описываемых в ней событий? Это далось вам само или вы что-то отсекли в книге?» — «Как огонь возникает от трения, так ощущение света, я убеждена в этом, возникает от соприкосновения с душой собеседника. Конечно, я пережила и видела гораздо более страшные вещи, чем те, о которых написала. Но любой человек, испытавший несчастье, будет говорить о своем духовном или душевном переживании, а то, как он бился ночами головой об стену, он вряд ли расскажет. Это, в общем, не то, что нужно. Нужен опыт превозможения, верно?» — «То есть тем самым вы берегли читателя?» — «Нет. Просто гораздо нужнее это. Я бы погибла уже давно, если бы жила с ощущением только кошмара. Кошмара столько в жизни, что если мы будем делиться этими кошмарами, то мы и шага не сделаем вперед. Я верю, что у каждого человека есть ощущение золотого сечения. Исторические катаклизмы уничтожают нормальную единицу измерения. Можно культивировать эту ненормальность. Но, если у вас есть хоть какое-то здоровье, хоть немножечко солнца в крови, вам всегда захочется держаться золотого сечения. Пока оно не потеряно, это какой-то шанс сохранить равновесие».
Да, «солнце в крови», «золотое сечение» — это в ней было, есть это и в ее книгах. Прочитав «Сапожок», философ, бывший лагерник Г. С. Померанц написал Тамаре Владиславовне: «На последних страницах нашел слова Хеллы — совсем как мои: „Жизнь наделила нас… изнутри идущим огнем…“ Что-что, а захватывающую душу искренность вы отвоевали у жизни с лихвой. И вот это все будило в людях человечность. Даже в следователе, в начальнике тюрьмы, в надзирателе. Это то, что потрясает. <…>
Вот вы и высказали себя всю, думая о других. „Очарованная душа“ (это о вас верно сказали), проходя через ад, на миг даже бесов завораживает. В этом особое обаяние этой книги. Вы уступаете Шаламову по мастерству, но духовно вы мне бесконечно ближе. В книге много того, что поверх тюремного и лагерного быта, что-то неповторимое, и это неповторимое — вы».[5]
И до выхода «Сапожка», и в особенности после вокруг Тамары Владиславовны было множество людей. Я никогда не видела, чтобы человека так любили. На дни ее рождения съезжались родные и друзья не только из разных городов России, но и из разных стран. Перед ее благородством, талантом, красотой, «вечной женственностью» преклонялись, перенесенные ею страдания вызывали немедленный отклик, желание что-то для нее сделать — она умела все это царственно и благодарно принять, но дело не в этом! Царственность, потребность в признании, идущая, может быть, от подлинно актерской сути, — лишь одна из сторон этой великой женщины. Ее не любили бы так преданно, так многолетне, если бы не ее глубинная потребность в людях, не самоотдача, равной которой мне не приходилось видеть.
Я помню, как однажды она разговаривала по телефону с бывшим коллегой. По-моему, это был незрячий директор Дома культуры слепых — там Тамара Владиславовна долгое время работала художественным руководителем (не забуду, как много лет спустя хор слепых выступал на ее юбилее). Разговор был очень напряженный. Тамара Владиславовна убеждала собеседника не уходить с работы, объясняла, почему он обязательно должен остаться на своем месте. Но убедить не удавалось — и она вдруг зарыдала. Она рыдала и продолжала его убеждать.
Помню и один свой телефонный разговор с ней, когда мне надо было ложиться на операцию. Я узнала об этом в тот день, еще не успела примириться с новостью, к тому же мучили боли — и я, говоря об этом, заплакала. И она, без слез и лишних слов переносившая на моих глазах гораздо более серьезные операции, заплакала в ответ: «Если с вами что-то случится — и со мной немедленно случится».
Многие, очень многие могут вспомнить ее отклик и деятельную поддержку в трудное для себя время.
Никто не вслушивался, не вглядывался в собеседника так, как она. Никто не обнимал, прощаясь, с такой благодарностью, с таким теплом. И ведь — еще раз скажу — это было обращено ко многим. К ней приходили и приезжали люди из разных краев. Почти не имея иногда сил поднять трубку, она все-таки никогда не выключала телефон: «А вдруг у кого-то что-то случится?» И телефон звонил постоянно. Лишь в последние месяцы жизни, когда она беспомощно лежала и уже не могла распоряжаться собой, сиделка часто выключала его. Но когда кто-то из друзей говорил, что не может ей дозвониться, потому что телефон отключен, Тамара Владиславовна отвечала с жаром: «Это бред! Он всегда включен, я запрещаю его выключать!»
Всеми своими рецепторами она была подключена не только к прошлому, но и к настоящему — к людям и к миру. Еще несколько лет назад она смотрела по телевизору все новости: «Иногда я до такой степени переселяюсь туда, что забываю, что я в комнате». Про российские события сказала как-то: «Жизнь стала чудовищно страшной». А про мир в целом, включая небесные сферы: «Мир существует в такой страшной схватке».
Но жадно ловила и все, что происходило хорошего, интересного, ее волновало будущее, волновали открытия, научные гипотезы, мистические прозрения. Она радовалась цветам, улыбалась друзьям, отзывалась на шутку и даже слегка кокетничала с давними поклонниками. «Пойми, ты обязана жить! — когда-то написал Тамаре влюбленный в нее лагерный друг. — Ты заядлый, проверенный радостник». И она жила, с трезвой готовностью к концу и с ощущением драгоценности жизни: «Просыпаясь утром, я смотрю в окно и думаю: „Мне дарован еще один день“».
Когда мы познакомились — в 1993 году, после выхода «Сапожка», — Тамаре Владиславовне исполнилось уже семьдесят три года. Здоровья не было, но еще не было седых волос, и силы были — всегда последние, но недюжинные. «Мне силы откуда-то даются». — «Когда очень надо?» — «Именно так: только когда очень надо». В это время она часто выступала: сначала с презентацией книги, потом просто на вечерах, ей посвященных. Как бы ей ни было плохо перед выступлением и после него, во время встреч происходило волшебство: на сцену выходила царственная красавица. Она представала перед читателями и как свидетельница, готовая рассказать о своей эпохе, и как живое свидетельство «выстаивания и преображения».[6]
Из записанного на магнитофон разговора тех лет: «Тамара Владиславовна, как изменилась ваша жизнь, когда книга была опубликована?» — «Очень изменилась. Это вообще другая жизнь. Все открылось по-другому. Я думала, что никаких неожиданностей уже не будет, что я достаточно ведаю и вряд ли что-нибудь еще открою новое. И тем не менее я заново открыла людей. Я об этом попробую написать. Глубинное сострадание людей к моей судьбе, как и мое сострадание к тем, кто прошел схожие дороги и не выразил это, он живет с этой болью. Мы просто узнали друг друга». — «Человеческая любовь, человеческое сочувствие и чужие судьбы в таком объеме — это тяжело?» — «Тяжело. Но и утешительно. Есть у Набокова, по-моему, удивительное определение. Он говорит: „Непостижимое слово «домой»“. И теперь, как ни странно, это взаимное сострадание я ощущаю общим домом». — «Приходится ли готовиться к встречам в залах?» — «Я не могу сказать, что готовлюсь к встречам. Готовность имеет только одну форму — открытости и искренности. Смысл этих встреч для меня — в диалоге. Это беседы на равных началах». — «Они дают вам какой-то новый приток сил?» — «Несомненно, вы знаете, какими красивыми и естественными бывают люди, если создается атмосфера доверительности, когда можно существовать без всякого стремления быть не собой! Ведь каждый из нас существует тогда не в одиночку, а со своими биографиями, проблемами, вопросами, воспоминаниями, понимаете? После этих встреч остается чувство полноты жизни. И это помогает мне отрицать собственный опыт…»
На вечерах прочитавшие «Сапожок» спрашивали, что было дальше, после лагеря, просили о продолжении книги. Фазиль Искандер написал Тамаре Владиславовне: «Я уверен, что ваша книга навсегда останется в русской литературе… Хотелось бы, чтобы вы еще что-нибудь написали, столь же мощное и убедительное. Хотя, конечно, наше время менее всего способствует самоуглублению. Однако дух веет не только, где хочет, но и когда хочет».[7]
И во второй половине девяностых годов, когда ей было под восемьдесят, Т. В. Петкевич взялась за вторую книгу. Она писала ее на компьютере — в то время, когда компьютеры только появились в России. По ее просьбе ей прислали бэушный компьютер друзья из Германии. В отличие от многих, включая меня, у Тамары Владиславовны ни на минуту не возникло страха или отвращения к этому инструменту. Ей только чуть показали, как с ним обращаться, — она сразу села и начала работать. Когда что-то не получалось, могла часами искать нужную кнопку, комбинацию клавиш — и в конце концов справлялась. Она не была техническим гением: устав осваивать новое, не научилась переписывать набранный текст на дискету (флешек еще не было) — это делали друзья из тех, кто помоложе. Но она обладала удивительной способностью концентрации внимания, силой воли и силой желания.
В 2006 году вторая книга была вчерне готова. Я по желанию Тамары Владиславовны стала одним из «своих», неофициальных редакторов рукописи. Тамара Владиславовна принимала бóльшую часть поправок; если же что-то не принимала, то мягко. Порой вроде бы соглашалась, но впоследствии, уже без меня, возвращала прежнюю фразу или находила новый вариант. Трудность работы для меня была не в общении с ней, а в понимании, что, приближая написанное к литературной норме или снимая переизбыток эмоций, который мог бы вызвать раздражение читателей, я лишаю текст оттенков вложенного Тамарой Владиславовной смысла, ее дыхания. Каждый оборот, пусть даже невнятный или вроде бы повторяющий уже сказанное, был наполнен этим дыханием, этим смыслом — и потому прикасаться к тексту было страшно. Возможно, робость мне в чем-то и помешала. Рукопись не требовала композиционных изменений, как в свое время рукопись «Сапожка» (по словам ее неофициального редактора С. В. Дружининой, она была сокращена раза в два, до того издательства от нее отказывались). Но все же, может быть, и вторая рукопись требовала более уверенной редакторской руки.
После долгих, упорных размышлений Тамара Владиславовна нашла для новой книги замечательное название — «На фоне звезд и страха». Не хуже, чем «Жизнь — сапожок непарный». Талант Т. В. Петкевич называть книги вытекал из большего — из дара наполненного и самобытного слова, любого слова, письменного или устного.
Книга «На фоне звезд и страха» вышла в 2008 году. К тому времени «Сапожок» был неоднократно переиздан; в ряде стран появились его переводы. Хотя по трагизму, по мощи материала вторая книга уступала первой, она была горячо принята ожидавшими продолжения читателями. Резо Габриадзе назвал ее «дивной прозой».[8] Позднее, после доработки, книги составили двухтомник под единым названием «Жизнь — сапожок непарный». Уже несколько раз двухтомник был выпущен петербургским издательством «Балтийские сезоны». Главный редактор издательства Е. С. Алексеева говорит: «Интерес к книгам Тамары Владиславовны постоянно высок. Каждый год уходит тысяча экземпляров».
Слава, награды, интервью, множество людей вокруг — и пожизненное, приступами, чувство одиночества. С 1998 года, с момента смерти мужа, режиссера Владимира Александровича Галицкого, — одинокое житье в квартире. Много помощников — и слабеющие силы, больницы. Великолепная память, такая же ясная и глубокая, как ум, — и слова, в августе 2015-го произнесенные в больничной палате при внимательном, пристальном наблюдении за старухой, забывшей даже свое имя: «Вот что меня ждет». Около двух лет назад появились первые признаки ослабления оперативной памяти, около года — серьезные проблемы с ней. Но прошлое и, соответственно, всех нас Тамара Владиславовна прекрасно помнила до самого конца. Последние два года у нее была круглосуточная сиделка.
Еще в марте 2016 года, накануне 96-летия, Т. В. Петкевич дала интервью для «Радио Свобода», — рассказала, как страна оплакивала смерть Сталина. Интервью назвали «Когда Сталин умер, я танцевала». Медленно, с трудом Тамара Владиславовна говорила: «Я не понимала, за что его любят. Он приносил моей семье только беду. Понимаете, навык думать самостоятельно не воспитывается, потому что много лжи, правда не в чести, правда гораздо труднее, чем ложь. <…> Современная жизнь тоже не хочет утруждать себя — так лучше, так легче, легкомысленнее. Потребность раздумывать, искать истину не воспитывается».[9]
В июне 2016 года Тамара Владиславовна участвовала в церемонии установки мемориальной таблички «Последний адрес» своему отцу — на доме № 50 по 1-й линии Васильевского острова.
В начале того же года было написано вступление к книге «Шепот пепла». А в марте 2017-го, перед презентацией этой книги, было записано видеоинтервью с Т. В. Петкевич[10]: она вспоминала про А. О. Гавронского, про лагерный театр. Пришлось вырезать куски с повторами, в результате интервью получилось очень достойным, его показали на вечере. Сама Тамара Владиславовна присутствовать на презентации уже не могла, но с радостью слушала рассказы о ней — это было такое сильное впечатление, что оно некоторое время держалось в памяти.
Невероятные усилия, которые она делала в последнее время, чтобы выныривать из тюрьмы собственного тела навстречу приходившим и звонившим ей людям, были сродни подвигу.
Когда я после месячного перерыва была у нее 16 октября — как оказалось, за два дня до смерти, — она, тяжело дыша и почти не имея сил открыть глаза, попросила: «Расскажите о себе». Слушала с огромным усилием, задремывала, просыпалась. «А что на улице?» Держала меня за руку и отпустила ее, только когда крепко уснула. В тот же день у нее была М. В. Галицкая — дочь Владимира Александровича, 17-го — К. Н. Глотова. Наверное, в эти дни приходил и еще кто-то. Это было ей нужно (недели за две до того я по телефону извинилась, что не могу прийти: болею, боюсь ее заразить, — она ответила горячо: «Ну что вы! Приходите — просто сядете подальше»). 18 октября, часа за три до смерти, ей звонила давняя подруга Е. А. Фролова. Тамара Владиславовна говорила ей, какие они с ее мужем (А. С. Бергером) верные друзья.
Около семи вечера, почувствовав себя лучше, она впервые за неделю встала, а через несколько минут упала и умерла.
21 октября на отпевании в соборе Владимирской иконы Божией Матери было около двухсот человек. Похоронили Т. В. Петкевич на Комаровском кладбище. День похорон был сияющим, редкостно красивым. Не припомню этой хмурой осенью другого такого дня.
Меня могут упрекнуть в том, что я создала идеальный образ, легенду, а ведь живой человек не может быть идеалом, у него неизбежно есть свои недостатки, свои слабости. Да, конечно. Идеалом Тамара Владиславовна Петкевич не была. А вот птицей Феникс — была.
1. В паспорте, полученном Тамарой Владиславовной Петкевич в 1950 г. после освобождения из лагеря, было проставлено неверное отчество — Владимировна. С тех пор у Т. В. Петкевич было два отчества. До выхода книги «Жизнь — сапожок непарный» ее чаще называли Владимировной, после выхода книги, где звучит имя отца, — Владиславовной.
2. Волчек Д. О книге Тамары Петкевич «На фоне звезд и страха» // «Радио Свобода». Культурный дневник. 11 декабря 2008 г. https://www.svoboda.org/a/476642.html.
3. Здесь, как и в нескольких местах далее, я включаю уже публиковавшиеся фрагменты своих бесед с Т. В. Петкевич и статей о ней: Рубинчик О. Опыт превозможения: К 80-летию Тамары Петкевич // Русская мысль. Париж. 30 марта — 5 апреля 2000. № 4311. С. 13; Рубинчик О. Что принесла мне воля: О новой книге Тамары Петкевич «На фоне звезд и страха» // Новая газета. № 17 (1335). 13—16 марта 2008. С. 15.
4. Петкевич Т. В. Жизнь — сапожок непарный. СПб., 1993. С. 5.
5. Петкевич Т. В. На фоне звезд и страха. СПб., 2008. С. 474—475. В последней главе издания опубликованы некоторые из писем, пришедших Тамаре Владиславовне после выхода книги «Жизнь — сапожок непарный».
6. Существует серия «Антология выстаивания и преображения», в одной из книг которой рядом с фрагментами воспоминаний Т. В. Петкевич опубликованы отрывки из романа В. С. Гроссмана «Жизнь и судьба», статья Г. С. Померанца и др.: Жизнь — сапожок непарный. М., 2001.
7. Петкевич Т. В. На фоне звезд и страха. С. 472—473.
8. Габриадзе Р. На старых весах. Петкевич Т. В. На фоне звезд и страха: Воспоминания. СПб.: Балтийские сезоны, 2008 // Петербургский театральный журнал. 2008. № 3 (53). http://ptj.spb.ru/archive/53/bookshop-53/nastaryx-vesax/.
9. Волчек Д. «Когда Сталин умер, я танцевала» // «Радио Свобода». История. 13 марта 2016 г. https://www.svoboda.org/a/27605368.html.
10. Презентация проходила в Музее Анны Ахматовой в Фонтанном доме. Видеозапись была сделана инженером музея Д. А. Фетисовым, беседу вели Т. С. Позднякова и К. Н. Глотова.