Опубликовано в журнале Звезда, номер 1, 2018
Эрланд Юсефсон. Роль.
М: Baltrus-Новое издательство, 2005
В 1989 году Эрланд Юсефсон — шведский актер театра и кино, наиболее нам известный по ролям в фильмах Бергмана и Тарковского — играл Гаева в «Вишневом саде» Питера Брука. Постановка шла в Москве, Ленинграде, Тбилиси и Токио. Два с половиной месяца Юсефсон методично делал записи, с редкими исключениями — каждый день.
«Я рад, что веду дневник. Если б я этого не делал, все бы просто растворилось в тумане, которым окружены многие мои контакты и опыт, приобретенный за пределами Швеции».
До сих пор находятся люди, предполагающие, что частные записи — это переливание с одной страницы на другую чего-то вроде сплетен и откровенных признаний, и нельзя сказать, что это не так. Но каждый автор самостоятельно выбирает дискурс своей прямой речи. Юсефсон, не сменяя сдержанного скандинавского тона, пишет об отношениях в труппе, уходит в рассуждения о театральном искусстве и ремесле актера, в Советском Союзе часто вспоминает о Тарковском, за его пределами — о Бергмане и итальянских кинематографистах, подробно записывает впечатления от Токио и японской культуры и много пишет о себе. Старательно, как будто выполняя собственное задание, он записывает ощущения прошедшего дня, впечатления от сыгранной пьесы, любые пришедшие на ум воспоминания, и тонким лейтмотивом — родина, Швеция.
И с радостью читая рассуждения об искусстве, я с неменьшим вдохновением слежу за ходом мысли Юсефсона, когда он замыкается на разговор о самом себе. Казалось бы, какое дело до совершенно частных вопросов, возникающих при случайных обстоятельствах — ужин в ресторане, перелет Москва—Ленинград, токийский транспорт, — которые автор дневника задает сам себе? С одной стороны, это сродни возможности поговорить с человеком, узнать логику его мысли. С другой — это шанс в очередной раз убедиться в значимости собственного опыта: бесценно в дневнике шведского актера наткнуться на детские воспоминания, которые знакомы и тебе.
«…изменило ли пребывание в Советском Союзе мой подход к роли Гаева. Я сказал, что, надеюсь, оно углубило мое видение.
Думаю, так и есть. Ассоциации стали богаче, прибавилось опыта. Я встретился со всеми чеховскими героями. Жизнерадостные, грустные говоруны, которые так много рассуждают о переменах, что времени на дело уже не остается. Энтузиасты будущего и люди ностальгирующие, мечтатели и люди с совершенно ясными намерениями, горькие пьяницы, бездельники, старухи в длинных очередях, следящие за тем, чтобы, несмотря ни на что, жизнь продолжалась. Равнодушные и заботливые, бессовестные и предупредительные — колоссальная шкала чувствительности и бесчувствия, снобизма, обнаженного отчаяния, фатализма, и пессимизма, и оптимизма, и уверенности, неуклюжее, медленное движение в огромной туше общества, инициатива и рецидив, памятник и траур, жизнь жизнью, а смерть смертью. Сегодня в Ленинграде метель».
Несмотря на эту цитату, которая в усеченном виде вынесена на обложку, в книге мало слов о быте и homo soveticus: практически все время труппа проводила в театре и на официальных встречах, и было сложно получить представление о реальной жизни догорающей страны. Но вряд ли можно подумать, что без этой политико-социологической рефлексии книга становится скучнее. На самом деле мы неплохо знаем самих себя, к тому же многие будущие читатели сами помнят это время, людей в нем; в конце концов, мы все читали Чехова, — а представление об абсолютной современности чеховских героев и ситуаций не покидает Юсефсона.
Неочевидно, но ценным и действительно интересным оказывается иное. Эрланд — не «наш», русский, но и не кардинально другой (скажем, японец); он швед и во многом далек от нашей ментальности, но при этом он очевидно сочувствует нашей культуре и находит в ней свои созвучия.
«Я стал жалеть о своем решении. Стал жалеть себя. Но скоро это прошло. В ящике письменного стола у меня лежало несколько девизов. Афоризм, который я придумал сам: „Эгоцентрик? Я!“ Другой заимствован у художника Курта Улльбергера: „Кладбища полны незаменимыми людьми“. И третий афоризм, который обычно использовал в сложных ситуациях Ингмар Бергман: „Скажи еще что-нибудь, на что мне абсолютно наплевать“. Кроме того, я сказал себе, что если я больше не хочу руководить театром, то мне нужно только встать с кресла и выйти за дверь. Никто меня за это не убьет. Но я остался в кресле. Понимая, что остался в кресле, потому что хотел этого. И мне стало намного легче».