Окончание
Опубликовано в журнале Звезда, номер 12, 2017
Все это нарушало основные принципы подпольной работы советского правительства, направленные только на сохранение власти: говорить одно, а делать противоположное; под предлогом «окоммунизирования» назначать на ответственные посты малограмотных людей, «до конца преданных партии», выполняющих приказы и не рассуждающих; под предлогом «критики и самокритики» выявлять недовольных и уничтожать их.
Благие намерения ленинградской парторганизации расценивались как недопустимая самодеятельность, и участь тех, кто слова хотел воплотить в дела, была предрешена.
На 26-й партийной конференции Василеостровского района в марте 1950 г.[1] т. Климов называет фамилии работавших в блокаду «выродков» — секретарей василеостровского РК, работников Исполкома и его председателя, руководителей заводов, университета, институтов, научных учреждений, исключенных из партии.
И государственная телега покатилась по проторенному пути.
Ее остановила только смерть «вдохновителя и организатора» этого пути. Последовала встряска партаппарата в начале «оттепели», и приободрившиеся трудящиеся все чаще стали высказывать недовольство по поводу условий работы и быта.
Рабочие Адмиралтейского завода заговорили на 14-й общезаводской конференции 15 октября 1958 года[2]:
Арцибасов (партгруппорг цеха 22): «Ледокол («Ленин») <…> мы вынянчили на своих плечах и дошли до швартовных испытаний. <…> Я работаю на нем с первого приварыша, работал на макете, и с первого приварыша началась кутерьма. <…> Со всех цехов были брошены хорошие кадры, но если плохо помогают сверху, то и кадры руки опускают. <…> Я хочу сказать, что новый состав парткома должен больше обращать внимание на документацию. <…> Документация — это все. Если она в порядке, то и работа спорится. <…> Парторганизации нужно смотреть во все дырочки, во все отделы и цеха».
Яковлев (контролер цеха 6): «…люди совершили героический труд по заказу сельского хозяйства. <…> Материал задерживали. <…> На оборудование льет вода, люди работают под дождем. <…> Виновников нет, никто нигде не указан — куда это годится! <…> Чтобы получить фонд мастера, нужно его поделить с мастером. (Оживление в зале.) <…> Руководство заводом забыло о людях. <…> Может быть, Клопотов (директор завода) и больше сделал бы, но он боится. Он слабохарактерный. А вдруг не разрешат! (Апл.)».
Гнедин (начальник цеха 18): «В течение 1,5—2 лет мы работаем почти без плана. Так неравномерно работать нельзя. <…> Мы должны потребовать от горкома изменить положение <…> мы делаем все что угодно, только не корабли. <…> Почему нас заставляют кувыркаться? — Приводит примеры, когда все подготовлено к выполнению заказа и вдруг заказ снимают. — Деньги — в трубу».
Кургур (бригадир судосборщиков цеха 10): «Работали днем и ночью. <…> И только доштурмовали один заказ в поте лица, началась „Лейна“. <…> Взялся 10-й цех за шлюпки, за которые никто не брался, и опять штурм. <…> Плитки на „Лейне“ до того безобразно уложены, что немцы ходили и отворачивались, как будто не замечают. Мы поставили первое судно на экспорт, а с плитками так получилось, потому что был штурм. <…> Зарплата труда повышается, а производительность труда такая же, так как нет квалифицированных рабочих. Каждый день работаем сверхурочно — вот и производительность чуть повышается. <…> В столовых очереди, <…> о качестве пищи я не говорю — лишь бы поесть. Санузлов поблизости нет. <…> План-то спускается, а вот оборудование в нашем цехе осталось со времен Петра Великого. Оно не обновляется. Нужно, чтобы новый состав партбюро был более зубастый и не ждал, когда ЦК партии <…> спросит, что вы делаете…»
Каминский (председатель): «Товарищи, в выступлениях делегатов не находят места вопросы внутрипартийной, агитационно-массовой работы. Я прошу учесть этот момент».
Балаев (комендант цеха 8): «Мы до сих пор не знаем, когда будем спускать корабли. <…> Стапель стоит, колоссальные деньги затрачиваем, металл тратим, и все ржавеет. <…> Нам план спустили, <…> а мы же знаем, что его не выполним, <…> зачем же такие вещи делать, <…> давайте работать планово. <…> Ни один инструктор РК не придет в партгруппу на собрание, не посоветует, что и как лучше сделать… Нельзя так работать. <…> Горкому, райкому, парткому нужно это дело исправить».
Гаврилов (машинист цеха 3): «План увеличивают, а материалами обеспечивают плохо <…> у нас оборудование списано 10 лет назад, <…> а мы все работаем. Может быть, когда упадет молот, тогда только будут оборудование менять. Мы строим спутники, создаем хорошие станки для демократических государств, а сами оборудование не можем приобрести. <…> Нужно горкому и совнархозу заняться этим вопросом».
Александров (цех 12): «Нужно больше собраний о работе завода. <…> От старого остался беспорядок, <…> сейчас беспорядков не стало меньше. Специалистов стало больше, <…> одного не хватает — порядка. <…> Организацию производства нужно в корне пересмотреть. — Говорит о штурмовщине при изготовлении жаток для сельского хозяйства). — Штурмовщина — это сверхплановые убытки. <…> в такой спешке о качестве говорить не приходится. <…> Мы любим свои деньги, а государственные деньги не считаем. <…> Имеем 1 млн 300 тыс. убытков на заводе, <…> а ответственные люди есть? <…> Почему виновники перерасходов не были наказаны партийной организацией? <…> У нас сотни тысяч валяются под ногами, а мы варварски распоряжаемся. <…> Прокладку вырезали, а остается 50—60 % резины. Спрашиваю: куда девать отходы, а мастер говорит: „Знаешь мусорный бункер, вот и неси туда“. Если бы мне разрешили собирать и выносить отходы, то я через полгода имел бы участок в Зеленогорске и дачу. <…> Новому составу парткома нужно будет повысить требовательность к парторганизациям цехов».[3]
Петров А. А. (секретарь ГК) подводит итоги: «Если бы мы сегодня добились такого положения, чтобы каждый коммунист отдавал бы себе отчет в тех целях, которые ставит партия, чтобы каждый коммунист вел массы, то на сегодня наши задачи можно было бы считать решенными, <…> но мы во внутрипартийной работе этого еще не достигли… Неправильные нотки звучали в выступлениях…»
Далее он пространно рассуждает об агитационно-массовой работе с молодежью и приводит цифры: «…За мелкое хулиганство в прошлом году привлечено 26 тыс. чел., в этом году 26 тыс. привлечено только за 8 месяцев. <…> В прошлом году милиция подняла 99 тыс. пьяных с улиц. <…> Сделано далеко не все. <…> Мы, коммунисты недостаточно развиваем инициативу молодежи. <…> Устранить подмеченные недостатки и поднять уровень всей внутрипартийной работы — вот основа наших успехов.…»
8 января 1963 года на 25-й партийной конференции секретарь парткома Лужин докладывал[4]: «…на 1963 год план Адмиралтейского завода увеличился, по сравнению с 1962 годом, на 50,5 %. <…> Мы знаем наши недостатки, но многие из них от нас не зависят. Поэтому здесь требуется вмешательство вышестоящих партийных органов. <…> Мы уже почти декаду работаем в новом году, но не имеем ни плана по труду, ни плана материально-технического обеспечения судов, сдаваемых в этом году. — Приводит примеры: — Готовый ледокол больше месяца стоял у стенки завода, так как не были готовы лебедки».
Дубровский (директор завода «Судомех») говорил о своих проблемах: «Госплан подготовил графики постройки, не подкрепив их соответствующим по срокам комплектующим оборудованием. <…> Что же получается? Готовые корпуса будут стоять, дожидаясь, когда Госплан сочтет необходимым дать нам оборудование. <…> А конечный срок сдачи кораблей остается неизменным».
Кулешова (секретарь парткома фабрики им. Володарского): «До сих пор мы получаем машины Подольского и Ростовского заводов, прессы — Орловского завода. <…> Например, получена машина 206-го класса. Проработала она 10 дней и вышла из строя. Прессы Орловского завода совсем не безопасны в работе — при обрыве хотя бы одной пружины верхняя подушка падает и может придавить руки рабочему». Жалуется, что из новых нетканых материалов «поролона не хватает, а флизелина нет совсем. Фурнитуру выпускает одна пуговичная фабрика — пуговицы и пряжки плохого качества».
Все докладчики как один заверяют, что, несмотря ни на какие трудности, сделают все, чтобы «еще успешнее прокладывать путь к коммунизму». Эти заверения всегда завершали любые выступления и со времен «великого кормчего» были обязательны. Приходилось уповать на пришествие коммунизма, так как партия объявила народу, что «социализм построен окончательно и бесповоротно».
На 21-й заводской конференции 20 октября 1965 года В. А. Лебедев (секретарь парторганизации цеха 8) говорил[5]: «Товарищи коммунисты! Вся идеологическая и организационная работа стапельного цеха была направлена <…> на повышение производительности труда и на этой основе — на выполнение государственного плана. <…> Положение сейчас на участках нашего цеха далеко не благополучное. <…> Перспективы далеко не блестящие. <…> Мы понимаем, что недостатки в обеспечении материалами являются в большой степени сложившейся системой планирования, подвергнутой справедливой критике на сентябрьском Пленуме ЦК КПСС. <…> Коммунисты цеха <…> всецело одобряют меры по улучшению системы управления и планирования. <…> При помощи и контроле со стороны партийной организации <…> встретят 23-й съезд <…> новыми трудовыми успехами».
Павловский (мастер цеха 10) настаивал на том, что мастер — это центральная фигура цеха: «…на бумаге мастер имеет много прав, <…> есть фонд мастера <…> премировать рабочих, <…> но денег нет. <…> Прогулял рабочий, <…> нужно оформить кучу документов на этого разгильдяя. <…> Ты ему говоришь о его безобразном поведении, <…> а он стоит и смеется тебе в лицо: „Ты меня воспитывай, это твоя святая обязанность“. А не пора ли гнать прогульщиков с производства? <…> В мае этого года на заводском партсобрании я выступил о плохом снабжении строящихся кораблей.[6]
Председатель: Ваше время истекло… Слово имеет…»
Итоги подвел Г. В. Романов (секретарь ГК): «На Пленуме было убедительно показано, что наша промышленность развивается на здоровой и прочной основе социалистических производственных взаимоотношений. <…> Темпы строительства судов могут быть еще выше. <…> Мне поступила записка Удальцова, <…> что ленинградские предприятия плохо поставляют комплектующие изделия и материалы. Замечание правильное, <…> но поймите, товарищи, ведь в таких же условиях не только Адмиралтейский завод, но и другие заводы — Балтийский, завод им. Жданова, но все же за последние годы <…> они начинают сдачу кораблей с мая, июня, июля. <…> Я думаю, партийная конференция имеет право <…> предъявить сегодня претензию хозяйственному руководству, партийному комитету за такое положение. До каких пор можно терпеть, чтобы в таких тяжелых условиях работал завод и коллективы цехов. <…> Все это приводит к тому, что имеют место недостатки в планировании, неудовлетворительная организация труда и производства, <…> трудоемкость выше плановой. <…> За период 1960—1965 годов на заводе не внедрено таких моментов, которые бы позволили резко снизить ручной труд, механизировать его и значительно повысить производительность труда. <…> Единственным орудием в цехе 8 является кувалда, больше ничего нет. А ведь можно было бы в максимальной степени оснастить эти работы средствами механизации, <…> этими вопросами, товарищи, надо заниматься. <…> На „Дрездене“ пожар длился 8 часов с большим материальным ущербом, на крабозаводе „Лезо“ тоже был пожар, а записывается, что материального ущерба нет. <…> Ведь можно было бы приковать внимание коммунистов к этим вопросам».
Признаками постепенного разрушения сложившейся системы является ее осторожная критика активными деятелями самой системы.[7] Тот же Романов на 28-й партийной конференции в январе 1966 года, начав за здравие: «РК партии, первичные партийные организации добились некоторого улучшения уровня работы, усиления партийного влияния на решение хозяйственных задач», далее пошел перечислять за упокой: «Подмена работы общими лозунгами, декларациями, переоценка роли и силы постановлений, бумаги — вот в чем главная причина недостижения результатов. <…> Не проводится работа по изучению спроса потребителей, <…> не внедряется система бездефектного изготовления. <…> На Адмиралтейском заводе потери рабочего времени опять возросли, <…> только 30 % рабочих начинают работу вовремя. <…> На фабрике Самойловой потери рабочего времени увеличились на 70 %. <…> Факты бесчисленных заседаний, элемент декларативности имеют место, к сожалению, и в работе Октябрьского РК. <…> Инструкторы РК большую часть времени проводят в стенах райкома, <…> мало беседуют с коммунистами, <…> судьба критических замечаний коммунистов неизвестна, так как их реализация не организована. <…> У руководителей предприятий слабые знания по экономике, и учиться они не хотят. <…> В ЛКИ <…> 40 % преподавателей имеют стаж не более 2 лет, <…> студенты работают на чертежных досках прошлого века, <…> тяжелое положение с учебной площадью и лабораториями…» (Как тут не вспомнить требование-просьбу директора ЛКИ т. Яковлева и академика Поздюнина в 1930 году о постройке нового учебного корпуса, оснащенного современным оборудованием!) Доклад завершился обычным реверансом в адрес Пленума ЦК и очередного съезда.
На 23-й отчетно-выборной партийной конференции 18 октября 1969 года В. С. Толстиков (секретарь ГК) сначала отвечал на задаваемые ему вопросы[8]:
«— Почему в магазинах мало мяса, почему нет дешевой обуви?
— За 9 месяцев в Ленинграде продано мяса на 4 %, рыбы на 19 % больше, чем в прошлом году. <…> Мы не успеваем за ростом зарплаты, за ростом благосостояния трудящихся. <…> „Скороход“ выпускает 40 млн пар обуви в год, но в связи с отсутствием достаточных запасов сырья она вынуждена работать прямо с колес. <…> Задачи стоят очень сложные. К ним приковано внимание <…> ЦК».
Затем он переходит в наступление, чтобы не думали, что он не понимает, откуда берутся цифры выполнения и перевыполнения планов: «Записано, что 99 % прироста объемов продукции на Адмиралтейском заводе получены за счет роста производительности труда. <…> Но ведь этот рост производительности труда, товарищи, достигнут за счет сверхурочных часов, <…> когда рабочее время практически не учитывается!» Дальше — больше: «За 9 месяцев около 100 человек задержаны с водкой при входе на предприятие. <…> При сдаче заказов устраиваются коллективные выпивки, <…> используя спирт, предназначенный для других целей». Тем не менее работу Октябрьского РК он признает «удовлетворительной».
На 33-й районной партийной конференции в декабре 1978 года[9] А. А. Проворов с воодушевлением говорил о «претворении в жизнь курса 25 съезда КПСС», о всемерном повышении эффективности и качества, о проектных разработках, «выполненных досрочно». Однако «Серьезным недостатком <…> остается неритмичность в работе, <…> штурмовщина, <…> сверхурочные, <…> снижение качества продукции».
Председатель Исполкома Ленгорсовета Л. Н. Зайков отметил, что «отчетно-выборные конференции являются важным политическим событием в жизни нашей партии. <…> Григорий Васильевич Романов подчеркивал, что намечаемые рубежи комплексного плана экономического и социального развития на 1979 год мы обязаны рассматривать как минимальные. <…> За счет встречных планов и соцобязательств необходимо добиваться выхода на более высокий рубеж». Однако «промышленность района по итогам трех лет не вышла на контрольные цифры пятилетки по темпам развития объемов производства. <…> Следовательно, необходимо дальнейшее повышение уровня деятельности райкома КПСС в вопросах партийного руководства экономикой».
Чтобы не приводить еще бесчисленные примеры бессистемного планирования и, как следствие, работы районной промышленности с бесконечными «прорывами» (то есть невыполнением плановых цифр), простоями и постоянными сверхурочными и при этом абсолютной беспомощности партийных руководителей на что-то повлиять, рассмотрим один важный документ.
«Программа-500. Научное оппонирование группы ученых НИИ и вузов Ленинграда» 1990 года.[10] Во введении сказано, что «группа ученых поставила перед собой цель — провести научную экспертизу основных положений документа с позиции логики, последовательности, учета специфики современного этапа социально-экономического развития». Отмечается «значительный вклад группы разработчиков (Г. Явлинский и др.) в теорию и практику развития советского общества». Ученые «полностью согласны с основными выводами авторов Программы относительно глубокого экономического кризиса страны, <…> кризиса власти и доверия народа властным структурам» и считают, что разработка такой Программы должна была быть еще в начале 80-х годов. И далее: «Просматривается утверждение авторов Программы о неспособности социалистической системы выйти из кризиса. <…> Хотя для многих ясно, что общество, в котором мы живем, социалистическим можно назвать лишь с большой натяжкой. <…> Социалистические принципы хозяйствования, начиная уже с 1930-х годов, подменялись иными — волюнтаристскими, не вкладывающимися ни в одну из известных экономических систем (концепция „особого пути“). Попытки „социалистичности“ экономической системы 1965 и 1979 годов, по сути, провалились из-за неподготовленности мероприятий, скачкообразности, как это было и с построением коммунизма в 1980-е годы».
Ученые опасаются, что советскому человеку реформы будут непонятны, что в Программе «нет опоры на материальные, финансовые, трудовые и валютные ресурсы». И приводятся данные: «…износ основных фондов в промышленности 42 %, в строительстве 52 %, в сельском хозяйстве 19 %. <…> На этом оборудовании, средний возраст которого 29—30 лет, невозможно создать продукт, пользующийся <…> спросом, <…> из-за его качества. <…> Предполагается, что в ходе реализации Программы максимальный рост цен достигнет 200—250 %».
Далее говорится о состоянии сельского хозяйства: «Ежегодно в России умирает порядка трех тысяч населенных пунктов, <…> большинство хозяйств убыточные, <…> преобразование отстающих колхозов в совхозы (за последние 40 лет) привело лишь к превращению слабых в слабейшие. <…> Земле нужен грамотный крестьянин, <…> а большинство работников не имеет опыта и знаний самостоятельного ведения хозяйства».
Эксперты приводят мнение экономиста Ю. Ольсевича, который отклоняет перестройку общества по западной модели, так как «невозможно вспрыгнуть сразу на далекую вершину высших западных экономических достижений. Сначала надо проделать долгий и тяжелый путь от зачаточного капитализма, <…> первоначального накопления». В заключение эксперты предлагают «разумное сочетание» плановой и рыночной экономики «для действенного повышения ее эффективности».
Это мнение советских экономистов, которые в деталях знали советскую модель экономики, так как вынуждены были работать в условиях устоявшейся экономической схемы, безуспешно пытаясь ее частично реформировать.
Причину всех беспорядков на предприятиях и в учреждениях районная партийная власть видела в «ослаблении массово-политической работы» первичных организаций. И если производственников и технических работников райком подгонял к перевыполнению планов ссылками на их авангардную роль в государстве, то к работникам культуры был подход иной. С ними не церемонились, требуя прислушиваться к мнению партии, которая «выражает интересы народа», и представлять в художественных образах советского человека — героического труженика, до конца преданного Коммунистической партии и народу.
Воспитание деятелей советской культуры
В борьбе между трудом и капиталом государство
должно
стать на охрану рабочего. <…> Что сделали из этого мы?
Мы загнали эту идею до диктатуры пролетариата. Мозг,
голову поставили вниз, а ноги наверх. То, что составляет
культуру, умственную силу нации, то обесценено, а то, что
пока еще является грубой силой, которую можно заменить и
машиной,
то выдвинули на первый план. И все это, конечно,
обречено на гибель, как слепое отрицание действительности.
Академик И. П. Павлов. Из лекции «О русском уме», Петроград, 1918 г.
В первые годы советской власти культурная политика Центра состояла в широком распространении грамотности среди российского населения (для дальнейшего обучения научившихся читать и писать политграмоте) и в скорейшем введении в действие плана всеобщей электрификации страны, чтобы в самых глухих местах России — хотя бы в сельском клубе — загоралась «лампочка Ильича». Она символизировала «свет истины» и начало новой эры — равенства (но не всех сословий), свободы (но только для беднейших слоев населения), братства (но только с единомышленниками по большевистской партии). Следующим шагом было политическое воспитание юного поколения и постепенное «орабочение» руководящего состава фабрик, заводов, институтов, артелей и т. д. Мозговой центр России был отправлен на пароходах за границу, чтобы не мешал рабочему классу строить коммунизм. С ноября 1925 года во всех образовательных учреждениях был введен «политминимум» с предметами: политэкономия, исторические революционные движения и исторический материализм.
Вот, например, какие темы обсуждались на собраниях коллектива РКП(б) Государственной консерватории в 1925—1926 годы[11]: 10 дек. 1925 года — Разбор тезисов Бухарина. <…> Постановили: Считать тезисы Бухарина усвоенными…; 23 дек. — О кампании 1905 г. <…> Конференция Безбожника <…>. Одним из важных был вопрос «Об академической чистке оперной студии и намечении (так!) комиссии по чистке».
С 1922 года Центр требовал одобрения всех действий советской власти, какими бы они ни были, всеми без исключения, Коллективами РКП(б), чтобы, во-первых, продемонстрировать перед «мировой буржуазией» единство трудящихся и, во-вторых, вовлечь в коллективную ответственность всех живущих на территории советской России. Поэтому те, кто этого единства партии и народа не поддерживал, подлежали уничтожению — выборочному (начало, середина 1920-х годов) или тотальному (30—40-е годы).
На собраниях коллектива Консерватории середины 1920-х сотрудники Консерватории, назначенные райкомом, высказывали свое мнение резко и прямо: «Федоров: «Я поступил в 1923 году и буду говорить прямо, что видал. <…> С комсомольцами я близок, и все они говорили о Городинском нелестное мнение. <…> У него есть <…> интеллигентская психология. Будучи в Аксекции, Городинский не ввел туда ни партийцев, ни комсомольцев». Свое мнение о Городинском высказала и инструктор РК т. Каспарова: «Первоначально у меня был разговор с Хохловым и здесь же я выяснила, что у вас самое мелкобуржуазное окружение, что налагало отпечаток на весь коллектив». Городинский ответил: «Я раньше не знал, что я такое пугало для комсомольцев. Основой всякой демократии должно быть плехановское правило: выслушай и чужое мнение. <…> Я утверждаю, что все, что здесь было сказано, есть ложь и клевета, построенные из самых низменных побуждений!»
Тем не менее в октябре 1926 года Городинский указывал «на недопустимые методы, к которым прибегает оппозиция в борьбе с ЦК партии. <…> В стране диктатуры пролетариата не может быть терпимо существование других партий. <…> Выступление Крупской характеризует ее как ярую оппозиционерку». Резолюция собрания гласила: «Коллектив осуждает отступников и нарушителей единства и требует ответа: или с нами или против нас».[12]
В 1939 году при обмене партбилетов директору Консерватории Маширову Алексею Ивановичу был задан представителями РК следующий вопрос[13]: «Есть ли чуждый элемент в Консерватории? Ответ: Попадался чуждый элемент и среди студенчества и среди профессуры. По мере выявления эту публику удаляем».
Еще раньше, на расширенном пленуме РК и РКК ВКП(б) совместно с партактивом Петроградского района 1929 года[14], представитель Электротехнического института т. Мохов сообщает о результатах обследования РКК фабрики «Совкино» и о решении комиссии уволить таких-то режиссеров, артистов, операторов: «Они спрашивают — за что? <…> А у нас было секретное письмо, секретная инструкция, <…> где нам предлагалось исключить по политическим соображениям заядлых монархистов, черносотенцев, <…> чтобы разрядить атмосферу. <…> Когда Рекстину сказали, что выпускаемые картины являются неудовлетворительными, он заявил, что не наше дело судить, на это нужен художественный вкус. <…> Рабочие заметки являются рычагом, направляющим нашу кинематографию, весьма важного фронта в борьбе за искусство рабочего класса. <…> Я полагаю, что нам нужно твердо сплотиться и в любой момент, когда кто-нибудь попытается из подворотни высунуть голову для того, чтобы посягнуть на устойчивость большевистских рядов, эту голову отрубить. (Апл.)».
«Отчет о состоянии идеологической работы в парторганизации района за 1947 год» начинался так[15]: «Постановления ЦК ВКП(б) о литературе, театре, кино и другим вопросам идеологической работы сказались как организующая и преобразующая сила, которая способствовала значительному улучшению всей партийно-политической, пропагандистской и воспитательной работы районной партийной организации». И далее на 49 страницах подробно описывалось, как «коммунисты и интеллигенция района, вооруженные Постановлениями, <…> значительно повысили свой интерес к явлениям искусства, литературы. <…> Коммунисты театра им. Кирова справедливо критиковали руководство театра за отсутствие заботы о создании советской оперы. <…> Проявляемые отдельными профессорами и преподавателями Консерватории низкопоклонство перед западной буржуазной культурой, аполитичность и недооценка советского творчества впервые были обсуждены на партийном собрании».
Критикуя свои «недоработки», деятели РК попутно отрицательно отзываются о состоянии идеологической пропаганды в учреждениях культуры района. Они жалуются и на плохое руководство отдела пропаганды ГК: «…в одной из библиотек были обнаружены книги Мережковского!» Иными словами, они замахиваются и на критику городского начальства. Впрочем, объясняется это тем, что в партийных недрах уже начинает разворачиваться «ленинградское дело».
1 декабря 1949 года ректор Консерватории т. Серебряков оповещал РК: «В настоящее время мы занялись рассмотрением всех руководящих кадров, которые засорены (космополитами. — Л. Т.). Я надеюсь, что в этом вопросе парторганизация и Горком нам помогут освободиться от ненужных лиц».[16]
3 марта 1950 года на заседании бюро РК председатель т. Дмитриев выговаривал ректору[17]: «Товарищ Серебряков, это не либерализм с вашей стороны, а надо бы вам больше партийности проявлять. <…> т. Юшкевич не сумел мобилизовать партийную организацию для улучшения воспитательной работы.[18] <…> Среди ваших коммунистов есть люди, которые неправильно рассуждают и до сих пор не наказаны — это беспринципность т. Юшкевича <…> вы знали об этом, но перед РК этот вопрос не ставили <…> по отношению к космополитизму тут партбюро ничего не сделано. В выступлении Зориной — от космополитизма в первую очередь страдают молодые кадры; <…> нет в Консерватории борьбы с недостатками, с космополитами. <…> Консерватория комплектовалась за счет лиц недостойных. Надо сейчас принять меры и кое-что отсеять. Правильно говорит т. Зорина, что руководство Консерватории <…> не возглавляет этот дело, <…> а часто противодействует». Бюро РК единогласно постановило: Серебрякову объявить выговор с занесением в учетную карточку.
Надо заметить, что выговоры объявлялись «с занесением в учетную карточку» и без занесения. Первый мог повлечь за собой тяжелые последствия, как правило, увольнение от должности. Выговоры «без занесения» чаще всего получали алкоголики.
Тем временем «ленинградское дело» набирало обороты, расширялся круг людей, работавших с «выродками», и уже 17 марта 1950 года Серебряков мог переложить вину за плохую борьбу с космополитами на руководителей РК и ГК[19]: «Надо прямо сказать, что в борьбе с космополитами ни старое руководство Горкома партии, ни райком никакой помощи в этом вопросе не оказывали». Затем он пожаловался, что в Консерватории было 12 комиссий, но с выводами этих комиссий никого не знакомили. Называет фамилии инструкторов, которые запретили проводить в Консерватории семинары по марксистско-ленинской эстетике: «Райком плохо руководил организациями идеологического фронта. <…> Пленумы проходили без всякой критики и самокритики, по существу, штамповали все решения Бюро РК без всякого обсуждения». И далее: «Не оправдывая никак руководство и парторганизацию Консерватории по возвращению некоторых космополитов, я должен сказать, что сделано это было по прямому указанию Комитета искусств и старого руководства Горкома, в частности отдела агитации и пропаганды Смоловика и Шувалова».
На 14-й районной партийной конференции, как всегда, цитировали вождя[20]: «Иметь правильную политическую линию — это, конечно, первое и самое важное дело. Но этого все же недостаточно <…> нужны люди, понимающие политическую линию партии, <…> способные защищать ее, бороться за нее».
В докладе секретаря РК т. Филиппова говорилось о «крупных недостатках по подбору и воспитанию секретарей партийных организаций». Приводились примеры: «Руководитель Географического общества коммунист Колесник допустил засорение кадров людьми, не внушающими политического доверия, <…> передоверив руководство обществом некой Завадской, бывшей дворянке 69 лет. <…> До последнего времени сектор культмассовой работы в Доме композиторов возглавляла баронесса Остен-Сакен. Когда РК указал на необходимость ее увольнения, в ее защиту выступил заместитель секретаря парторганизации Энтелис».
1 октября 1950 года страна освободилась от очередных «врагов народа», прервавших на некоторое время победное шествие к коммунизму. На 15-й районной партконференции в августе 1952 года директор театра заслуженный деятель искусств Г. Н. Орлов признал, что «критика т. Филиппова, высказанная в адрес руководства театра, совершенно справедлива. В выполнении основной творческой задачи — создание советской оперы — театр руководствуется Постановлениями ЦК <…> по идеологическим вопросам и <…> редакционными статьями в газете „Правда“».
Секретарь партбюро ЛКИ В. И. Козлов в качестве примера «улучшения руководством партийного просвещения» называет «интересные» работы учеников философского семинара: «Об идеалистических извращениях пространства и времени», «Реакционная сущность теории электронного резонанса» и др.
Чапский (заместитель директора НИИ им. Лесгафта) возмущался: «На заседании Ученого совета еще до сих пор недостаточно энергично выступают наши научные работники с критикой недостатков работ своих коллег. <…> Нельзя умолчать и о позиции акад. Орбели, который, к сожалению, еще до настоящего времени не выступил публично с анализом своих ошибок, на которые ему было указано».
Новиков (секретарь Обкома), комментируя некоторые изменения в проекте Устава партии, особенно нажимал на проявление «большевистской бдительности <…> на любом участке и в любой обстановке».[21] Не оставил без внимания и кадровую политику: «Райком не особенно проверял в Консерватории положение с кадрами: в январе 1946 года был принят в партию преподаватель музыки Белоземцев. Отец его священник, дважды арестовывался, брат был белым офицером и в 1920 году осужден на 10 лет. <…> Зам. дир. Ветров имеет брата, осужденного в 1932 году тройкой ОГПУ, но Ветров скрывает эти данные от райкома партии. <…> Жена участника антипартийной группы Щербакова <…> зачислена в Консерваторию. Говорят, т. Серебряков такую визу накладывал, заведомо зная, что она жена участника антипартийной группы».
Сорокин (секретарь парторганизации Ленинградского отделения Союза композиторов): В Ленинграде борьба с формализмом в основном закончена. <…> Кандидат в члены партии т. Шахматов, окончивший Консерваторию, <…> дважды побывал на одной из великих строек коммунизма <…> и написал большую кантату о Волге для хора, солистов и оркестра. <…> Все коммунисты, за исключением Дзержинского, самостоятельно повышали свой идейный уровень и составили свои индивидуальные планы. <…> Мною написана оратория „Александр Матросов“, в 1952 году я закончил хоровую сюиту „О великих стройках коммунизма“. В настоящее время я пишу балет „Аврора“. <…> Студент 2-го курса Чистяков написал кантату, которая затмила кантаты, написанные маститыми мастерами, — „Песня труда и борьбы“. <…> Однако в целом творческая работа ленинградских композиторов страдает крупными недостатками. <…> Мы должны выполнить мудрое указание т. Сталина — создать советскую оперную классику».
В заключительном слове секретарь РК Филиппов заметил: «Сорокин обмолвился, что в Союзе композиторов полностью изжит формализм. <…> Надо сказать, что формализм <…> полностью далеко не изжит, о чем мы все знаем хотя бы по тому, что опера „Угрюм-река“, написанная композитором Френкелем, страдает именно формализмом».
Сорокин все-таки не успокаивается и настаивает на том, что «с формализмом покончено два года тому назад» и что «в театре нет ни одного произведения, которое бы носило антинародный характер». Объясняет, что в «Угрюм-реке» не было формализма, но неудачно были показаны отрицательные персонажи — ярче, чем положительные. Заверил, что либретто оперы переделывается и в новой редакции она будет поставлена на сцене Малого оперного театра.[22]
Творческие коллективы, как и коллективы предприятий, заводов и фабрик Советского Союза, не были избавлены от обязательного одобрения любых действий ЦК. Таким образом, одобряя все без исключения постановления ЦК, все и несли коллективную ответственность за действия власти.
12 декабря 1953 года на 16-й партийной конференции Федотова (секретарь парторганизации Музея связи) с возмущением говорила: «Решениями 19-го съезда партии <…> предусматривается необходимость усиления работы музеев по коммунистическому воспитанию трудящихся. <…> За последнее время у нас в Ленинграде начал подвизаться Утесов. Спрашивается, почему? <…> После таких серьезных решений партсъезда по идеологическим вопросам, когда с такой силой был подчеркнут вопрос о типическом в искусстве, о партийности в искусстве, об идейности в искусстве, — после всего этого разрешать выступление Утесова. <…> Нам ли разрешать такие выступления? Что в них идейного? Правой ножкой и левой ножкой? Ни-че-го! (Шум в зале.) На мой взгляд, пора пересмотреть вопрос о незаслуженности Утесова в искусстве…»[23]
Орлов (директор Театра им. Кирова) поведал делегатам о состоявшейся в театре дискуссии — можно ли в балете решать современную колхозную тему (речь шла о балете Червинского «Родные поля»).[24] Рассказал о том, что осуществляются постановки оперы Дегтярева «Нашествие» и оперы Чишко «Донецкие шахтеры». Рассказал и поучительную историю о заведующем отдела «Художественная литература и искусство» в Обкоме партии т. Иванове, который «сейчас не работает»: «Иванов слушал оперу „Хованщина“. После первого акта вызвал моего заместителя и говорит ему: „Скажи дирижеру Хайкину, чтобы он взял побыстрее темп“. (Смех.) Хайкин пожал плечами: „Что это, оперетта? Хорошо, постараюсь“. Я уже не говорю о таких случаях, когда руки одного дирижера ему нравились, а другого — не нравились, так как мешали ему смотреть на сцену (он сидел на приставном стуле во втором ряду)».
28 ноября 1959 года секретарь РК А. А. Закурдаев учил[25]: «До сих пор композиторы слабо работают над созданием опер на современные темы. <…> В опере „Три толстяка“, поставленной коммунистом Э. Пасынковым, <…> имеются ложное новаторство, элементы формализма. Не лишен недостатков и спектакль „Хореографические миниатюры“, решенный в плане показа человеческих страстей, но не несущий большой идейной нагрузки. <…> Необходимо руководствоваться прежде всего идейно-художественными принципами, бороться с малейшими проявлениями формализма и лженоваторства».
Председатель Ленинградского отделения Союза художников Соколов отчитывался: «В Ленинградском отделении имеется 34 народных художника. <…> Многие члены Союза получили специальные длительные командировки на крупнейшие новостройки, на целинные земли. <…> Налажена деловая связь завода „Красный выборжец“ с нашими художниками. <…> Бабасюк пишет картину групповые портреты лучших людей Кировского завода. Баскаков поднимает современную тему „Из школы на производство“, <…> Лаврененко — „Комсомольская бригада на стройке“, Пентишин — „У истоков жизни“, где повествуется о том, как молодые люди подходят впервые к проходной завода и с какой теплотой и вниманием их окружают старшие товарищи производственники, подходящие к этой проходной.[26] <…> Прошкин работает над картиной „Строительство атомного ледокола“. <…> У нас организован филиал Всесоюзного общества по распространению политических и научных знаний». Рассказав о таких достижениях Союза, Соколов немного покритиковал начальство за «жесткий административный тон, который господствует в РК партии».
Секретарь горкома Н. Н. Родионов в длинной речи высказал и свои взгляды (в фарватере генеральной линии) на тему культуры: «За последнее время несколько упрочилась связь наших творческих организаций с жизнью. <…> Ленинградские композиторы написали хорошие песни о фабриках и заводах, о тружениках, о народе. Художники пошли ближе к народу, укрепили связь с предприятиями. <…> Некоторых положительных результатов достиг Театр им. Кирова. <…> Все это является прямым результатом воздействия решений 21-го съезда КПСС и ответом деятелей искусства на известные выступления Н. С. Хрущева. <…> Однако <…> из стен музыкальных учебных заведений выходит много молодых людей с неправильными, мещанскими взглядами на жизнь, на труд».
В заключительном слове А. А. Закурдаев ответил на вопросы (например: «Почему мостовые и тротуары находятся в плохом состоянии?» Ответ: «Улицы будут ремонтироваться по плану») и отметил, что «выступавшие правильно критиковали райком партии». Указал и на неправильную критику: «Я бы хотел остановиться на выступлении т. Соколова. Товарищ Соколов, неправильно вы ориентируете партийную конференцию, <…> у вас есть не художники, а просто присосавшиеся. Государство тратит колоссальные средства, а вы устраиваете выставки, а разве произведений на современную тему там много? На последней выставке преобладали такие картины, как „Крестный ход“, разные портреты не знатных людей, а просто так. <…> Ваши художники часто ударялись в другое направление, вели другую линию, стали заниматься детскими играми. <…> Поэтому не администрирование было, а было требование в свете выполнения решений вышестоящих партийных организаций. (Апл.) Так, товарищи, районный комитет и должен делать!»
8 января 1963 года на 25-й партийной конференции 1-й секретарь РК В. Ф. Волков выступил с докладом на тему «Задачи <…> по реализации решений ноябрьского Пленума ЦК КПСС».[27] Слово было предоставлено и М. К. Аникушину (председателю Ленинградского отделения Союза художников): «Товарищи, мне сегодня трудно выступать, потому что в нашем Союзе <…> больших достижений нет и хвалиться нечем. <…> В печати происходят дебаты о путях развития искусства, о путях развития социалистического реализма. <…> Недавно состоялась историческая встреча членов партии и правительства с деятелями культуры. <…> Нам, деятелям культуры, прямо скажем, всыпали <…> за то, что мы попустительствуем иногда проникновению нездоровых решений в искусстве. <…> Некоторые наши художники занимались украшательством нашей жизни. Мне кажется, что это неправильно. Искусство не призвано к тому, чтобы заниматься украшением жизни, оно должно идти за жизнью и выражать эту жизнь, опираясь вместе с тем и на произведения старых мастеров». Далее он говорит о том, что на Западе «царит абстрактное искусство» и заканчивает оптимистически: «Наши ленинградские художники найдут в себе моральные силы побороть эту грязь и добиться того, чтобы встать в первых рядах, как рабочие и крестьяне, строительства новой жизни. А для этого у нас есть силы, есть талантливые люди!»
3 декабря 1964 года на 27-й партийной конференции 1-й секретарь В. Ф. Вол-ков, говоря об увеличивающихся прогулах молодых рабочих, заметил[28]: «У молодежи наблюдаются ростки тлетворного влияния буржуазной идеологии». Затем он стал рассуждать о культуре: «Низок уровень критики и самокритики. <…> На выставке художников появляются серые, невыразительные картины, искажающие нашу действительность и образы советских людей-тружеников. <…> Это говорит о беспринципности выставкома и о слабости партийного влияния. <…> Члены Союза художников, посещая выставку американской графики, не дали должного отпора пропаганде формалистических взглядов на искусство. <…> Союз композиторов пассивен в разоблачении модернистской музыки буржуазного Запада».
Затем В. Ф. Волков отвечал на вопросы:
«В: Почему в докладе не нашла отражения позитивная сторона выставки художников?
О: Мы не можем пройти мимо недостатков, <…> там много серых произведений, выполненных в мрачных тонах, <…> в которых мало оптимизма, что не удовлетворяет советского зрителя.
В: Когда в Ленинграде будут хорошие передачи по телевидению и радио?
О: Наше радио и телевидение страдает иногда неудачными материалами, которые они преподносят. <…> Работа их находится под повседневным контролем Горкома и Обкома партии. <…> Руководство значительно укреплено».
В отчетном докладе на 30-й партконференции в декабре 1970 года одним из достижений Октябрьского РК было названо «руководство учреждениями и организациями творческих союзов».[29] Перечислялись музыкальные произведения на патриотические темы, документальные фильмы на те же темы, «замечательный памятник Ильичу лауреата Ленинской премии М К Аникушина» и др. Была отмечена отличная работа партбюро и правления Союза художников, которая проявилась в запрете на участие в юбилейной выставке картины коммуниста т. Кабачека, в которой «извращена политика партии в период коллективизации». Называются фамилии известных артистов и композиторов, вступивших в партию. Однако «3 сентября этого года <…> в Лондоне <…> отказалась вернуться на Родину солистка Макарова. <…> Коммунисты театра <…> наметили меры по усилению идейной закалки актеров». Далее называются фамилии тех «безответственных» руководителей, которые были освобождены от работы.
Большинство из тех, чья молодость пришлась на 1960—1970-е годы, уверены в том, что партийцы жили сами по себе, а рядовые люди — сами по себе, совершенно не ощущая никакого партийного давления. Да, на собраниях трудящиеся спали, единый политдень называли «рыбным днем», программу «Время» не слушали (в 9 ч. вечера выходили гулять с собаками), газетные передовицы не читали, выступлениями генеральных секретарей не интересовались, травили анекдоты про чукчу, про армянское радио. Да, читали «Новый мир», «Иностранную литературу», «Науку и жизнь», стремились попасть на поэтические вечера, на театральные постановки, где только один намек на зверства «вождя народов» вызывал бурю аплодисментов. Все это говорило о внутреннем пробуждении народа, о постепенном избавлении от страха.
Но руководители предприятий, институтов, творческих союзов еще какое давление испытывали (Аникушин, Серебряков и др.)! В партийных сферах Сталин был жив, вся партийная иерархия, им придуманная, работала четко, даже словесные формулировки не менялись в течение десятилетий. Государство финансировало культуру, ни о каком частном финансировании и речи быть не могло. От слов руководителей, от их реакции на решения съездов, пленумов зависела судьба их коллективов. И как в 1930—1940-х годах прижатые к стенке «враги народа» признавались в том, чего никогда не совершали, ради спасения своих семей, так и партийным руководителям местного уровня приходилось говорить казенные слова ради сохранения своих коллективов.
Партийную власть очень беспокоила возрастающая из года в год религиозность советских трудящихся. 15 мая 1980 года на научно-практической конференции по идеологической работе секретарь райисполкома М. Б. Третьяков докладывал[30]: «За последние 4 года количество <…> крещений возросло на 28 % и превысило 3,5 тыс. Нас беспокоит рост крещений среди школьников и подростков. <…> В 2,5 раза возросло количество взрослых, совершивших обряд крещения — 502 чел. в прошлом году. 60 % из этого числа люди в возрасте до 30 лет. <…> Главная причина в том, что мы не смогли воспитать воинствующих атеистов».
Б. В. Васильев (председатель секции научного атеизма при обществе «Знание»): «Трудно переоценить значение ленинских мыслей о религии в наше время. <…> Единственная страна, в которой процент порвавших с религией людей до 30 лет составляет 90 %, — это СССР. <…> В США молодежь этой же возрастной группы, неверующая, составляет лишь 20 %. <…> Равнодушных не только к религии, но и к атеизму у нас 44 %. <…> И вот это-то равнодушие — очень беспокоящий факт. 92 % вообще не знают о существовании журнала „Наука и религия“. <…> Не могут назвать ни одного атеистического кинофильма. <…> Некто Ивлев, аспирант физического факультета ЛГУ, ушел из дневной аспирантуры сторожем в Никольский собор. Мы заинтересовались, что это в сторожах ходит дипломант университета, да еще вдобавок почти кандидат наук. Он отслужил там 1,5 года, заработал стаж и после этого был принят в Духовную семинарию».[31]
1985 год. Секретарь РК Л. П. Фомина на встрече с трудящимися говорила на тему «О партийном руководстве творческой интеллигенцией»[32]: «За последнее время <…> надо сказать о значительной активности парторганизаций учреждений культуры и искусства. <…> В Кировском театре 3 секретаря <…> из шести — народные артисты РСФСР, <…> умеющие проводить партийную линию. <…> За 9 месяцев текущего года 43 человека принято в члены КПСС. <…> Прием проходит в обстановке высокой взыскательности и гласности. Проводятся политзанятия, приуроченные к посещению выставок. <…> Не отработаны до конца вопросы контроля за деятельностью художественных советов, <…> здесь еще слабо проявляется партийное влияние. <…> В среде самодеятельных музыкантов <…> пытаются активно работать наши идейные противники. <…> Райком учит тому, как в общении с зарубежными деятелями искусства раскрывать наши идеалы, разоблачать клевету о стране. <…> Райком должен быть информирован обо всех без исключения сторонах жизни и деятельности творческих коллективов».
В 1988 году, когда процессы перестройки общества были в разгаре, когда люди получили возможность говорить и о власти, и о положении в стране, и о проблемах, которые в течение десятилетий не решались из-за партийного противодействия, Октябрьский РК предпринимал героические усилия, чтобы возглавить это новое движение. На 37-й партийной конференции в ноябре 1988 года секретарь РК Н. А. Игнатьев рассуждал о повороте лицом к человеку, о воспитании чувства хозяина на предприятиях, о советах трудовых коллективов, о привлечении беспартийных к руководству. Но предупреждал[33]: «…политического влияния терять мы не имеем права!»
Выступление М. К. Аникушина на этой конференции было коротким: «Как вы заметили, последние минуты используют работники идеологического фронта. <…> По сути дела, искусство в Советском Союзе исходит из Октябрьского района. Мы не придавали этому значения огромное количество лет. Я предлагаю, чтобы все творческие организации вместе подумали, что нужно сделать для выполнения всех хороших решений о развитии творческих союзов нашей страны».
В молодое, радостное, активное перестроечное время весь народ, кроме партфункционеров, день за днем терявших свои привилегии, был озабочен одной мыслью — как обустроить страну. Об этом в 1990 году и говорили везде, предлагая свои рецепты. Судьбой страны был обеспокоен и М. К. Аникушин. На 39-й партийной конференции он с болью говорил[34]: «Мое дело — это искусство. <…> Первая наша задача — научиться жить так, чтобы мы чувствовали друг друга в доброте и согласии, чтобы мы думали о городе и вместе с тем о селе, которое нас кормит, о земле — кормилице нашей. <…> Мы потеряли святое дело защиты защитников, <…> блокадники находятся в крайне низком душевном и денежном состоянии. <…> Мы должны помочь нашим блокадникам, афганцам, защитникам Родины. <…> Мое дело — созидать, строить. Это относится к нашему городу. <…> Но <…> надо все отправить в село, в землю, которая нас кормит. Если мы этого не сделаем, мы пропащие люди. Все. Спасибо».
А вот о свободе творца в любой области деятельности сказал человек, вроде бы далекий от сферы искусства — кандидат в члены РК, мастер Адмиралтейского объединения Н. Н. Матвеев: «Нам необходимо в первую очередь восстановить духовность и нравственность, которые у нас на самом низком уровне. <…> Нужно ликвидировать командно-административную систему, начиная с парткомов, райкомов <…> заканчивая Центральным комитетом. <…> Если мы человека научили только исполнять, то творить он никогда не будет».
Как видно из краткого обзора партийных наставлений деятелям культуры, ни стилистика, ни методы «руководства культурой» райкомами за десятки лет не претерпели никаких изменений. Из года в год сокращался круг тем, разрешаемых властью, в искусстве, в литературе. Андрей Синявский писал: «У нас одна цель — коммунизм, одна философия — марксизм, одно искусство — социалистический реализм. <…> Положительные герои советской литературы <…> твердят о коммунизме на работе и дома, <…> на смертном одре и на ложе любви, <…> в положительном герое соцреализма мы видим обрыв, а не продолжение традиций».
В эпоху «великого кормчего» представители освобожденного от эксплуатации рабочего класса били палками по пяткам Мейерхольда, морили голодом академика Н. Вавилова, разоблачали творчество Пастернака — и во всем этом, как считала власть, проявлялась «авангардная роль пролетариата». Русскому человеку партия разъяснила, что религия — это опиум, а вместо Заповедей — основы всякой религии и общечеловеческих ценностей — всучила какой-то Кодекс какого-то строителя какого-то коммунизма, в котором ключевыми словами были «нетерпимость» и «непримиримость». Народу, из-под ног которого был выбит фундамент — нравственный закон жизни, — можно было вбивать в голову все, что угодно, называя простые человеческие нужды (пища, тепло) «делячеством».
Несколько десятков советских фильмов, которые с таким ностальгическим восторгом смотрит и стар и млад, были не чем иным, как большевистской рекламой, иногда высокохудожественной (например, фильмы Эйзенштейна, Александрова, Пырьева и ряд других). Чем хуже было положение на селе, тем радостнее жилось колхозникам в фильмах, чем больше процветали доносительство и обман в советском обществе, тем честнее и правдивее были герои советской кинорекламы. Кинорежиссер Андрей Смирнов называет цифру выпуска советских фильмов — 150 ежегодно. Где они теперь? И кто их смотрел или смотрит? Только по архивным документам можно понять, чего стоило правдивому художнику выйти со своим произведением к зрителю, какие препятствия приходилось преодолевать, а нередко и отказываться от замысла. Типичная история произошла и с фильмом А. Смирнова «Белорусский вокзал». Он, кстати, в одном из интервью 2016 года высказал свое мнение не только об унизительных для свободного художника препятствиях, которые испытывали творческие люди в советское время, но и о патриотизме: «Патриотизм — это любовь к своей стране, к родному очагу, <…> а не холуйское обслуживание государственной власти».
Нравственный климат при советах
Привыкая делать все без рассуждений, без убеждения в истине
и добре, а только по приказу, человек становится безразличным
к добру и злу и без зазрения совести совершает поступки, противные
нравственному чувству, оправдываясь тем, что «так приказано».
Н. А. Добролюбов
В первые годы установления рабочей власти было не до нравственности. Нравственно, по словам Ленина, было все то, что служит делу революции. В апреле 1922 года Сталина избрали секретарем ЦК и он немедля занялся расстановкой своих кадров, щедро оплачивая их работу и предоставляя большие льготы. В обязанности ответственных организаторов районных коллективов РКП(б) входило составление ежемесячных отчетов. В бланках отчета, набранных типографским шрифтом, было около 100 граф. За год у райкома набиралось более 300 листов с разворотом — сводки от каждого коллектива района с подробнейшей информацией обо всем, что за месяц происходило в коллективе. По ответам оторгов партийных ячеек Центрального (с 1930 года — Октябрьского) района на циркулярные письма можно судить о задаваемых Центром вопросах, в том числе «о склоках в коллективе с подробным их описанием». В документах Петроградского района я нашла типографские бланки с подобными вопросами, появившиеся 1 января 1922 года.[35] Кроме сведений о составе РК, обо всех изменениях, о том, кто выбыл, по какой причине, где находится сейчас (фамилия, имя, отчество, номер партбилета, откуда прибыл), требовались ответы и на такие вопросы:
«Не было ли случаев конфликтного характера между работниками РК, какие это случаи, чем они были вызваны, по каким вопросам и чем закончились? Имеются ли фракции при профсоюзах и в чем выражается их работа?
Не было ли случаев разногласия или конфликтов в среде членов РК? <…> По каким вопросам, <…> какая часть организации к ним примыкала, поддерживала ту или иную точку зрения? Какие вопросы интересовали более всего массы района?
Не было ли случаев конфликтного характера, <…> недовольства или нареканий на парторганизацию со стороны беспартийных?»
Ответственный организатор коллектива (организации, ячейки) должен был информировать РК о «важных событиях в районе помимо перечисленных в сводке», и описывать их «подробно». Вся эта ежемесячная информация от каждого коллектива поступала в РК и далее по своим каналам — в Статотдел ЦК РКП(б).
Ответы на некоторые из этих вопросов были, например, такие[36]: «Общее состояние здоровое, никаких уклонов и группировок. <…> В Электротехническом институте имеется группа с троцкистским уклоном. <…> Проделана большая работа по изжитию колебаний. <…> В Сельскохозяйственном институте без ведома райкома <…> была назначена студенческая конференция. <…> Идет обследование всей работы института. <…> В коллективе завода имени Макса Гольца благодаря наличию большого количества бывших членов партии чувствуется начало разложения».
В русле генеральных установок Центра типичным является высказывание на собрании ячейки оторга Госиздата т. Боровкова 20 сентября 1923 года[37]: «…о личной жизни рабочих, <…> о чем они думают, какое у них мировоззрение, <…> мы ничего не знаем. Поэтому партия должна проявлять к личной жизни сотрудников интерес, <…> дабы иметь возможность судить об их действительном мировоззрении, так как таковое проявляется главным образом в мелочах личной жизни, когда товарищи находятся вне сферы влияния организации».
Особо бдительные члены коллективов предлагали «хорошенько прощупать» пассивного товарища, который, по их мнению, «снаружи хороший, а душа у него черная», или тех, кто «заражен обывательщиной».
В 1923 году были введены личные карточки на каждого из коммунистов, где отмечались социальное происхождение, все передвижения наверх или вниз, выговоры, поощрения и т. д. Если руководящим работником был беспартийный, то также требовались все его биографические данные.
При такой политике ЦК партии доносы для «нового человека» стали делом чести и особой доблести. Нередко они начинались так: «Руководствуясь директивой Бюро райкома…» и далее перечисляются фамилии тех, кто совершал, совершил или может совершить «антипартийные поступки». 15 февраля 1923 года член коммунистической ячейки т. Заблудовский пишет[38]: «…ректор Консерватории Глазунов не работает, а хозяйство рушится. <…> Уже подняли головы всякие белогвардейские элементы (называет фамилию Каменевич), до того смирно державшиеся, происходят какие-то собрания, устраиваются какие-то <…> закрытые вечера, студентам-пролетариям заявляют, что вопрос о них должен пересматриваться. <…> Одним словом, Консерватория совершенно разваливается». Предлагает «направить энергию коллектива исключительно на политическую работу».
1927 год. На 11-й партийной конференции Василеостровского РК рабочий завода «Севкабель» т. Самцов высказал свое мнение о «раскольнической» оппозиции[39]: «Ленинградская организация в лице Зиновьева, в лице Евдокимова и др. ошибалась. Она думала, что нож, которым оперировала большевистская партия при жизни Ленина, после его смерти этот хирургический операционный нож притупился. Но они жестоко ошиблись. Нож, которым оперировал Ленин, взяла целиком наша коммунистическая большевистская партия. <…> Этот нож <…> сумел оперировать больное тело ленинградской организации. <…> Он оперирует против белогвардейцев, против меньшевиков и, наконец, против оппозиции, которая хотела расколоть нашу партию».
1931 год. 15-я партийная конференция Василеостровского РК. От ВУЗов района выступает т. Юшигин[40]: «У нас по ЛГУ соцсоревнованием и ударничеством охвачено 100 % студенчества. <…> За этот год раскрыто несколько зубров с не чисто ленинской психологией. До этого времени некому было их раскрывать. Не важно раскрыть буржуазных ученых, а важно указать, в какой области, в каком месте его идеология была уродлива. Эту вещь может выявить и выявила только пролетарская часть студенчества». Далее он говорит о достигнутых успехах — если в 1930 году среди выпускников не было ни одного партийца, то в 1931-м «рабочая прослойка» первых курсов составила 60 %.
1936 год. В Василеостровском РК обсуждается закрытое письмо ЦК ВКП(б) «О террористической деятельности контрреволюционного троцкистско-зиновьевского блока».[41] Один из секретарей РК т. Кокуев зачитывает письмо и затем сообщает о мерах, которые были приняты РК по обнаружению районного «охвостья»: «В аппарат райкома пробрался и работал двурушник контрреволюционер Кошелев. В Академии наук окопалась и орудовала группа двурушников контрреволюционеров, которые не были разоблачены при проверке документов и которые могли делать свою гнусную <…> работу благодаря притуплению революционной бдительности, благодаря ротозейству и самоуспокоенности. Необходимо иметь в виду, что троцкистско-зиновьевским охвостьем являются не только те, которые попали в списки участников оппозиции, но есть много таких, которые, будучи находясь в рядах оппозиции, сумели увильнуть. <…> Двурушник Кошелев <…> не состоял в списках, <…> а на самом деле оказался отъявленным контрреволюционером. Обмен партдокументов мы заканчиваем, остались хвосты, но отсюда нельзя делать выводы, что якобы можно ослабить внимание, <…> часть искусно замаскировавшихся <…> рассчитывают проскользнуть <…> незамеченными. <…> Необходимо быть бдительными <…> и в части тех, кто прошел обмен. И здесь не место стесняться…» Товарищ Кокуев сетует, что некоторые коммунисты имеют связь с бывшими в оппозиции и «не сигнализируют», считая это обычным знакомством. Отмечая, что «в районе имеются случаи притупления классовой бдительности», в качестве самокритики признает, что «в районе совсем не поставлено серьезное и глубокое изучение коммунистов и окружающих их людей».
Товарищ Филатов, тоже работник аппарата РК, поддержал выступление Кокуева: «Из этого письма мы должны сделать такие выводы — снять головы с тех, которые пытаются нам мешать <…> и вредят. <…> Из ВУЗов мы все время выбрасывали <…> контрреволюционеров. Выкачивали их во время чистки, выкачивали в связи с убийством Кирова, при проверке документов. <…> Все же сегодня нет твердой уверенности. <…> Почти все выявленные контрреволюционеры во время обмена <…> выявлены беседчиками (то есть провокаторами. — Л. Т.) и о них же сигнализировали не партийные организации, а люди со стороны (это отчеркнуто на полях с замечанием: „Слабо работают парткомы по выявлению оппозиционеров“)». И еще один вывод делает Филатов: «Если муж коммунистки бывший оппозиционер и с партийной работы снят, <…> то ее надо тоже исключить из партии. <…> Необходимо обратить внимание на бывших членов партии, <…> наладить систематическое изучение их поведения, их поступков и изучать их не меньше, нежели коммунистов».
Письмо ЦК так взбудоражило все собрание, что начали называть фамилии тех, кто «был знаком с Троцким», и, тем не менее, прошел обмен партдокументов, у кого «сестра замужем за контрреволюционером, а он кандидат в партию», кто «примиренчески относится к выявленному охвостью» и т. п. Рабочий оборонного завода Тимофеев пророчески предсказывает: «Если это письмо дойдет до широких членов партии, то оно вызовет невиданное озлобление к контрреволюционерам (называет фамилию Талалаев — он, мол, бывший оппозиционер, а выбран членом Ленсовета. — Л. Т.). <…> Это письмо ЦК должно совершенно изменить наше отношение к бывшим членам партии».
1937 год. Закрытое партийное собрание на заводе Марти 26 марта.[42] Секретарь парткома т. Зябко сообщает об итогах февральского Пленума ЦК: «…первым был поставлен вопрос о правых отщепенцах Рыкове, Бухарине. <…> Эти отщепенцы докатились до такой подлости, что вместе с контрреволюционной группой Троцкого, Зиновьева и Каменева начали вести контрреволюционную работу. <…> Пленум со всей силой расстрелял подхалимскую трескотню и парадную шумиху. <…> Парторганизация завода должна трижды увеличить свою политическую бдительность».
Рабочие жаловались на плохую организацию труда, на простои, на некачественную работу: «Мы судно 200 сдавали 6 месяцев. <…> Скверное качество по котлам. <…> Парторг 22-го цеха бракованные изделия заставляет не браковать», — говорит т. Некрасов. Ему вторит Першаков (цех 8): «В нашем цехе полнейшее вредительство — то брак, то переделки».
Засухин (цех 20): «Наш цех — это гуляйполе, а не цех, безобразное положение с работой, считаю, что в нашем цехе есть вредительство <…> из-за переделок срывается программа».
Ярошук: «Товарищ Сталин поставил перед нами задачи, что все успехи зависят от партийно-политической работы. <…> Благодаря этим недостаткам мы слабо работаем <…>. Бригады простаивают — это такая беспечность, а может быть, и вредительство».[43]
Исаков: «Как мы сейчас работаем, так работать нельзя! Программа под угрозой срыва. <…> Считаю необходимым окоммунизировать аппарат заводоуправления».
23 июня 1937 года на общем собрании т. Зябко докладывает[44]: «Товарищи, Сушунов, бывший директор завода, занимавшийся вредительством у нас на заводе, арестован органами НКВД как враг народа. Сейчас ставится вопрос <…> об исключении его из партии. <…> В связи с этим фактом <…> выявить <…> людей, которые его окружали с партбилетами в кармане и беспартийных, которые были с ним политически связаны, прямо помогали ему, <…> помочь органам, <…> до конца выкорчевать. <…> Сегодня будут обсуждаться 6 человек на предмет их исключения из партии. <…> Все члены партии, которые окружали Сушунова, <…> должны по-партийному, по-честному, по-большевистски сказать <…> какие были их отношения с Сушуновым и деловые, и личные, и интимные, <…> у которых есть малейшие факты из своих собственных наблюдений. Каждый шаг, каждый штрих, который может навести на враждебную работу у нас на заводе…»
Фарберов (завком): «Я работал с 1932 по 1934 год управделами у Сушунова. <…> Окружение у Сушунова в то время было особенно близкое: Жуков, Дроздов, Курносов, Мадера, Косой, Бочаров <…> собирались на квартире у Сушунова. <…> (Голос с места: „Ты там был? Борьба твоя какая была?“) <…> С 1934 года я был назначен начальником цеха, и моя связь с Сушуновым прекратилась». Признается в своей «большой ошибке»: «После отстранения Сушунова от работы он зашел в завком и просил путевку для своей приемной дочки, и я дал путевку, не посоветовавшись с членами завкома. Это была моя большая ошибка, <…> но все сделаю, чтобы помочь парткому разоблачить врагов народа, которые еще есть на заводе».
Рабочий Наумов из 20-го цеха сказал, что ему, «как свежему человеку», ясно, что творилось на заводе: «…враг народа не любил коммунистов. Когда молодой специалист Ивченко <…> назвал Смоленцева (гл. инженера) дворянином, так Сушунов за него чуть голову не свернул». Называет Виноградова и Титова, которые «плелись в хвосте за Сушуновым», Покрамовича, Харзеева, Косого и призывает к тому, чтобы «выкорчевать сращивание коммунистов с врагами народа».
Пискунов: «…велись антипартийные разговоры. <…> Валявко выявил эти факты. <…> Органы НКВД зря не забирают. <…> Меня удивляет РК и <…> персонально т. Шульман, который поддержал кандидатуру Сушунова. <…> Я считаю необходимым на этом собрании протокол завести о Шульмане. (Голос с места: „Надо Шульмана хорошо прощупать!“)».
Покрамович: «…те, кто сейчас арестован (12 чел.), это все любимчики Сушунова. (С места: „Какие любимчики?“)» Называет фамилии 19 человек.
Шокин (чл. завкома) «…банда окружала себя чужаками на протяжении целого ряда лет. <…> Вот лицо Гольденберга — учащийся в Политехническом институте, награжден царским правительством золотой медалью. Вероятно, выдавал некоторых революционеров. <…> Он не пожелал участвовать в стахановском движении — заболел, а в то же время преподавал в Кораблестроительном институте. <…> Сушунов не принял комиссию по разбору дел Гольденберга: „Мне разговаривать некогда. Идите к Смоленцеву“». Называет Аладьина, который не дал хода какому-то делу, Новикова, начальника 3-го цеха: «Новиков — чужак…»
Басин (начальник цеха 13): «…наша задача с вами — очистить завод. <…> Федоров, верно, перепугался, на нем ответственность большая. (Федоров отказался от слова.) <…> Надо будет проверить нашего главного бухгалтера Иоффе, который к этой группе относился с положительной стороны. <…> Бронштейн — начальник 5-го цеха, <…> у меня много простоев по его вине. Сушунов умышленно заставлял Бронштейна выполнять производственную программу, а не программу по инструменту. <…> Бронштейн был очень близок к этой группе».
Валявко: «Мне очень интересно, что эти типы ни один не признались. <…> Шторин — первый бузила. <…> Этих сукиных сынов всех нужно очистить. <…> Сушунов, я скажу, не один. Вас сидит много здесь, которые с Сушуновым крепко связаны. <…> Вот Малиновский в газете, <…> вот Федоров. <…> И райком, и Шульман, и Сушунов они к одной партии принадлежат (последняя фраза подчеркнута чернилами. — Л. Т.). А Головин рассказал парторганизации, что он делал? <…> Вот Виноградов <…>. Всех их нужно исключить из партии, чтобы ни одна сволочь не осталась на заводе».[45]
Деманис (работник РК) признает, что группа, возглавляемая Сушуновым, своевременно не была раскрыта: «Это ошибка и РК, и Шульмана. <…> Зябко помог докопаться. <…> Мы должны вместе с вами не только вскрыть эти корни, но и наметить ряд мероприятий. <…> Нам сейчас легче сделать это, имея на руках решения февральско-мартовского Пленума ЦК, выступление т. Сталина, давшего нам анализ этого вредительства и давшего программу, как надо ликвидировать это вредительство».
Зябко, завершая прения, отвечает на вопрос, в чем заключается шпионская деятельность Сушунова: «У меня нет итогов следствия, но <…> мы сами, коммунисты, можем проанализировать ряд вещей». Далее он называет десятки фамилий, в основном из руководящих работников завода, которые были в «шайке», и заявляет, что «корни этой шайки переплелись со шпионско-вредительской группой». Говорит о том, что Сушунов «вербовал» людей для шпионской работы, о том, что «у РК крупнейшие политические ошибки», и «персонально у Шульмана», и что, «если сопоставить цепочку фактов, это поможет раскрыть глубокую шпионскую вредительскую работу на заводе».
На этом партийном собрании присутствовал, очевидно, и мой отец. Он молчал, как молчали все мы, когда травили Сахарова, Солженицына и других…
Эти «идеологические битвы» происходили на судостроительном заводе им. Марти. Тон задавали рабочие-коммунисты, по выражению старого производственника, «приехавшие из деревни и не выварившиеся в заводском котле». Возможно, и Зябко, избравший партийную работу, был из этого числа (кстати, и он вскоре загремел, обвиненный во вредительстве по чьему-то доносу). Но речи технической интеллигенции ничем не отличались от «не выварившихся в заводском котле». Когда разговор идет о жизни и смерти, все равны и защищаются как могут. Ответственность лежит на тех, кто, попирая все нравственные законы, постоянно и планомерно натравливал людей друг на друга, пробуждая в них животный страх и заставляя проявлять качества, не совместимые со званием человека.
В августе 1936 года в Василеостровском РК идет обсуждение закрытого письма ЦК с грифом «Совершенно секретно».[46]
Волков (ИАЭ): «…работу контрреволюционеров характеризуют <…> схоластика в работе как учеников Деборина. Этнографию <…> превратили в одну из самых сухих и запутанных дисциплин. <…> Вредительство в научной работе было (пожар в институте). <…> Давали работу бывшим баронессам, бывшим миссионерам. <…> Быковский <…> активный троцкист, говорил, что у нас как жандармская охранка и т. д. Бусыгин ему покровительствовал. <…> Вишневский <…> печатает хвалебную рецензию на одну книгу, чуждую нам, контрреволюционную. <…> Азадовский, монархист, колчаковец, <…> так обнаглел, что пишет фольклор первых лет революции. Парторганизация тогда отпора не дала».
Цехновицер (ИРЛИ): «Кошелев заявлял: „Что ты, хочешь против ЦК партии идти?“ <…> Мы имеем в ИРЛИ засоренность и в личном составе и в редакционном контроле. Бароны-проходимцы нашли место в ИРЛИ. <…> У нас нет настоящей партобстановки».
Рымша (АХС): «Я виноват в том, что не был бдителен. <…> Ответственным был Сорока. <…> В близких отношениях с ним были Радуев, Троицкий, Искандеров, Марченко, Смирнов».
Радуев (ИВ): «Говорят, что я работал бок о бок с контрреволюционерами. <…> Папаян не выступал по партвопросам. Он написал книгу об азиатском способе производства. Я не знал, что он колебался». Называет фамилии пяти человек и рассказывает, что в 1932 году он написал «философские работы» и собирался напечатать в «Проблемах марксизма», а Урановский ему сказал: «Ты что, хочешь накинуть себе веревку на шею?» Кошелев также называл его «сумасшедшим». И заключает: «Эта банда старалась меня использовать».
Золотарев (ЗИН): «С глубоким удовлетворением я выслушал постановление ГК. <…> Я близко знал Кошелева. Я, к несчастью, охотник, и он тоже. <…> Ездил с нами Преснухин из РК. <…> Надо пристально посмотреть на т. Фролова, который был информатором. Сейчас он парторг Института истории. Надо также обратить внимание на Денисова. <…> И, наконец, надо поговорить и о т. Смирнове. <…> Меня дважды изгоняли из аспирантуры и дважды восстанавливали. Это было дело рук Папаяна и Кошелева».
Скляров: «Одним из методов работы всей этой банды было насаждение схоластики в науке и подготовка своих кадров. <…> Я доверял Папаяну как секретарю РК. <…> Смирнов учился в Восточном институте вместе с Папаяном и был связан с ним. Груздев приглашал Смирнова на докторанта. В 1927 году Смирнов <…> встречал на вокзале Троцкого и об этом факте он никому не говорил. Узнал о приезде Троцкого от того же Козлова. (Смирнов с места: „В оппозиции я никогда не был!“ Голоса с мест: „Скажи о взаимоотношениях с Бусыгиным“)».[47]
Воробьев (ИРЛИ): «Все приветствовали письмо ЦК, которое было написано после убийства Кирова». Рассказывает, что он еще с 1932 года «сигнализировал», а его начали «травить», но в результате те, о ком он сигнализировал, осуждены на 10 лет. Называет фамилии «не внушающих доверия». И заканчивает так: «У нас все-таки мало выявляют друг друга».
Богданов (ЛАХУ): «Мы, хозяйственники, слепо обслуживали эту контрреволюционную банду. Нам тоже надо назвать живых <…> людей <…>. (С места: „Ты скажи, как было дело с Барком и как ты защищал Волкова, с которым пьянствовал!“)».
Ибрагимов (ИВАН): «…мне кажется, что Рымша недостоин быть членом партии, это видно по всему его выступлению. <…> Надо выяснить, случайно ли Смирнов в 1927-м году, имея уже 6-летний партстаж, пошел встречать Троцкого. Тут есть определенные сомнения…»
Дрязгова (ИАИ): «Тут товарищи говорили, что я была близка к Бибиковой. <…> У нас есть много факторов научного вредительства. Кадры Института истории — это гнездо активных платоновцев. Планы Института аполитичны, нет ни одной актуальной темы (называет фамилии руководителей „банды“. — Л. Т.), <…>. В институт недавно было привлечено 50 аспирантов и ни одного коммуниста». Называет Кошарского, Урановского, Гарбера, Юсупова, «прохвоста Луковского, который, к сожалению, еще не изъят». Называет Кокуева, который «проглядел этих контрреволюционеров» и фамилии еще девяти человек. И призывает: «Надо помочь РК вскрыть каждого человека и ударить по круговой поруке».
Кузьмина (изд-во АН) сказала, что она хотела бы «осветить <…> истинное положение вещей»: «Некоторые коммунисты при проверке были <…> занесены в число пассива только потому, что они почти никогда не выступали на партсобраниях». Такую «пассивность» она объясняла тем, что типографские рабочие, наборщики стеснялись выступать перед профессорами, аспирантами, научными работниками. (Потемкин с места: «А ты забыла о том, как Сталин говорил на стахановском слете, <…> что коммунист должен осваивать все отрасли».) Она признает свою ошибку, но считает виновными и Бусыгина и Урановского, «которые сейчас сидят». Задержку выпуска книг объясняет или изменением комментариев, например в издании Пушкина, или тем, что «нужно выкинуть <…> все работы, подписанные Быховским, <…> а некоторые книги с его подписью уже напечатаны. (Потемкин с места: „А скажи мне, Кузьмина, почему <…> печатают книжку <…> «о кабацких ярышках», а не библиографию Кирова?“) Дело выпуска тех или иных трудов регулируется Москвой, и без разрешения <…> секретаря АН мы самостоятельно не можем решать этого вопроса».
Михайлова (ИРЛИ): «Я не ожидала от Кузьминой такого выступления. Тактика самоуспокоенности была, и надо было говорить по-другому. Раньше мы видели, что Папаян председательствовал и Кузьмина вела протокол, и сейчас она тоже ведет протокол. <…> Во время 1934 года я подала заявление в РК, где поставила вопрос о заострении бдительности и о кадрах. <…> Кошелев написал на нем: „Михайлова разводит демагогию“. После убийства Кирова я выступала 2 января. Никто меня не поддержал. Когда <…> товарищи говорят, что они боролись и сигнализировали, это неверно. Почему же тогда всю эту банду выбирали, аплодировали ей и никто не усомнился в их политической линии? Самокритики у нас не было. <…> Зачастую на собраниях занимались обсуждением разных философских вопросов. Мы должны это изжить самым решительным образом, а для этого <…> надо много и долго работать над собой». Сообщает и интересные сведения: «Горохов, член партии с 1916 года, собирал материалы <…>. И по этим материалам были раскрыты и Папаян и Печерский».
Поляков (очевидно, из райкома): «Получалось так — борьбу вели, а контрреволюционеры существовали. <…> Надо ко всем коммунистам присмотреться особенно тщательно. <…> Из ЗИНа выступал т. Золотарев, по-моему, это не большевистское выступление. <…> Выступление Цехновицера тоже неверное…»
Канаев (ИРЛИ): «Надо <…> посмотреть, какие связи и с кем были у этих контрреволюционеров. Выступление Денисова меня не удовлетворило. <…> Это надо учесть при выдаче партбилета. То же самое о Крейденко. <…> Он сказал: „Непонятно мне, за что Юрьева забрали“. До сих пор имеется тенденция называть эту банду товарищами и по имени отчеству». Далее называет еще фамилии «бандитов».
Смирнов (ИВАН): «Я несу полную ответственность в связи с делом Папаяна. <…> как это случилось, что секретарь парткома сперва не говорил о своем участии в оппозиции, а потом признался в этом. <…> В оппозиции я никогда не был. У меня была уверенность, что ко мне ничего не пристанет, <…> поэтому и пошел встречать Троцкого, <…> но, когда понял, что это политическая демонстрация, ушел. (Волков с места: „А сам ты не был замаскированным троцкистом?“) Нет, не был. В партии с 1921 года. <…> Я для партии работал все время честно, и эта глупость (Голоса с мест: „Не глупость, а политическая ошибка!“) мною болезненно переживается <…>. Ведь Кошелев не числился ни в каких списках оппозиции и оказался контрреволюционером».[48]
Кокуев (секретарь РК): «Моя и РК вина бесспорна. Главный урок — <…> пресекать в зародыше все происки классового врага. И ЦК нас об этом предупреждало. <…> Вопросы бдительности должны быть путеводной звездой для каждого из нас. <…> Почему Смирнов молчал, что ходил встречать Троцкого? А ведь мы интересовались политической биографией каждого. <…> вина в том, что мы не развернули эти сигналы, а за ними как раз и скрывалась контрреволюция. <…> Сигнализировали Курсеидов, Муратов, а из коммунистов здесь сидящих никто не писал. <…> Почему Фролов не выступит здесь и не скажет о своих троцкистских колебаниях? <…> Задача парторганизации — поднять боеспособность каждого коммуниста, ленинско-сталинскую непримиримость к врагу и к благодушию. Особенно нам придется обратить внимание на участки идеологического фронта — историю, философию, литературу, лингвистику. <…> Каждый коммунист должен подумать, чем он может помочь райкому, чтобы вырвать все контрреволюционные элементы».
Кошарский (Горком): «Банда отъявленных контрреволюционеров оказалась у партийного руководства. <…> После ареста еще <…> называли контрреволюционеров „Сашка“, по имени, по отчеству. Не чувствовалось ненависти, ярости. <…> И на этом собрании не чувствуется перестройки <…> основная задача — скрести себя до дивого места, <…> огня-то еще нет, <…> его раздувать нужно. Главная опасность сейчас в том, что мы можем еще что-нибудь прохлопать и прошляпить, <…> даже и то здоровое, что было (Цехновицер, Михайлова и др.), сваливается в непростительную ошибку. <…> Мы размагнитились и многого не понимаем. Вот Гейль, например, говорит, что у него бдительность на высоте — никто, мол, не арестован. Тогда не нужна была бы совсем парторганизация. Надо долго и настойчиво оттачивать бдительность. <…> Кошелев был прекрасным политиком с виду, а оказался бандит. Не может быть, чтобы ни разу у вас разговор не касался политических тем, хотя бы во время выпивки. А разве не было каких-либо анекдотов, что частенько бывает во время выпивки? <…> Урановский на одном из собраний говорил: „Только идиоты могут искать классовую борьбу в Академии наук“. А мы это заявление прохлопали». Называет «врагов» — Склярова, Викторова: «Викторов отравился — что это было, как не политическая демонстрация против партии!»
Полякова (МИР): «…парторганизация АН не имела своего лица. Я вспоминаю, как в 1931 году я была в числе выдвиженцев-рабочих прислана в Академию наук. Нам же больше, чем кому-либо, бросались в глаза недочеты академической работы. Мне пришлось вести борьбу уже с 1932 года, когда контрреволюционная банда начала свою работу».
Пурыгин (ЛАХУ): «Решение горкома говорит о том, как мы шляпили. <…> Самокритику нам не давали развернуть. <…> Нельзя, товарищ Уполовникова, играть в бирюльки, ты тоже здесь соучастница. <…> Есть у нас Травина, она работает сейчас в архиве. <…> У нее муж — оппозиционер, высланный, и она с ним держит письменную связь».
Травина: «В связи с высылкой моего мужа-троцкиста меня освободили от работы в парткоме. Сейчас нет никаких сомнений, что партком был контрреволюционным. Кто были близки парткому? Альтер, Шаров, Ковда, Новиков (все называемые на этом собрании фамилии в стенограмме подчеркнуты. — Л. Т.), Пружанская, Гейль, Гуревич, Юрьев, Карлсон, Вул, Сегал, Борщенко, Бибикова, которые прошли на моих глазах».
Председатель собрания Потемкин прекращает «прения». Слово просит Борковский: «У меня есть новые моменты, которые нужно сказать т. Потемкину. У нас в 1933 году была комсомольская группа, которую подозревали в троцкизме. Было вынесено решение исключить их из комсомола. После этого выступил троцкист Яковлев и заявил, что не нужно обижать молодежь, нужно ее сохранять. Тогда была создана вторая комиссия, куда вошел и Яковлев, и, насколько я помню, там же были и т. Шустер и т. Канайлов».
Большевистская власть с самых первых лет своего существования стремилась знать как можно больше о каждом человеке, особенно о СОЭ — социально-опасных элементах. Для наиболее полной информации о человеке одно и то же задание, например о выявлении в организации оппозиционеров, выполняли несколько человек — или сразу, независимо один от другого, или один за другим, проверяя работу предыдущих. Имея такую базу данных, увеличивающуюся из года в год, нетрудно было свернуть голову любой оппозиции, что и было сделано. В последующие годы выуживали и рядовых коммунистов, кто посмел 10—20 лет тому назад отдавать свой голос за оппозицию. Выуживать помогали работники архивов, которые должны были выдавать подробнейшие справки на запросы различных партийных организаций.
Так, на заседании бюро РК ВКП(б) 21 мая 1937 года, где рассматривался вопрос об исключении из партии П. Я. Аристова, члена партии с 1919 года, и Б. Я. Стрельцова, члена партии с 1917 года, — «врагов народа» (первый скрыл от партии, что он был в оппозиции в 1927 году, второй обвинялся как «участник контрреволюционной вредительской и шпионской организации в судостроительной промышленности»), слушали и дело Б. З. Зеликовича[49]:
«Борис Зеликович, мобилизованный на работу в Областной партархив, <…> относился к работе халатно. <…> В делах, им просмотренных, было обнаружено значительное количество пропусков оппозиционеров, которых необходимо было взять на учет. В общей сложности по группе оппозиционеров было пропущено 284 чел., по группе выходцев из других партий — 108 чел.».
За «неискренность перед партией» осуждался и т. Клеменчук, который «не сообщил партии, что его отчим, у которого он воспитывался после революции, имел несколько лет кустарную мастерскую по выпечке хлеба».
На бюро РКП(б) 4 января 1939 года был исключен из партии Ф. А. Григорьев, член партии с 1918 года, за «скрытие от парторганизации наличия колебаний в вопросах правильности генеральной линии партии в период троцкистской оппозиции 1923—1925 годов, за притупление партийной бдительности, выразившейся в неразоблачении Сальковского (впоследствии арестованного органами НКВД), зная его как выраженного троцкиста, и за либеральное отношение к бывшему начальнику <…> Серову, арестованному органами НКВД».[50]
На заседании парткома завода Марти 27 января 1939 года разбирали дела тех, кто в 1925 году голосовал за оппозицию. Один из них Дмитрий Андреевич Зайцев, мастер[51]:
«Вопрос: В партии просто ничего не делается. Надо рассказать подробно о себе и четко разобраться с политической точки зрения.
Ответ: Кого я знал — написал. Человек 15—20. Федоров, Беляев вообще выступали, но <…> не помню. Голосовал, но с кем голосовал, не помню.
В: За кем ты тянулся тогда, равнялся по кому?
О: Левин был, часто выступал.
В: Богданов был, Измайлов, в президиуме кто сидел? <…> Не вспомнишь? Беляев, Виноградов были на втором собрании?
О: Человек 25—30 были.
В: Товарищи есть, арестованные за оппозицию?
О: Нет. <…> Не считал, что я оппозиционер.
В: Когда разъяснили, почему умалчивал об этом? <…>
За сознательное участие в голосовании за оппозицию, за неискренность перед партией <…> строгий выговор с занесением в учетную карточку».
2 февраля 1948 года заседает бюро[52]: «В связи с закрытым письмом ЦК <…> работа, проделанная в парторганизации ЛИТМО и ЦНИИ им. Крылова по борьбе с низкопоклонством перед буржуазной наукой, техникой и культурой еще не отвечает требованиям закрытого письма ЦК. <…> Партбюро институтов не придали боевого наступательного духа в борьбе с преклонением и раболепием перед иностранщиной, <…> не вскрыли до конца эту вредную болезнь в своих институтах. <…> Не осуждено ошибочное отношение к закрытому письму со стороны члена ВКП(б) проф. Гогоберидзе, который дважды выступал против критики его раболепия перед иностранщиной, не осужден взявший его под защиту преподаватель политэкономии коммунист Бреговский. <…> Секретарь партбюро т. Погарев и директор ЛИТМО Шиканов не довели начавшуюся критику до ее логического конца. <…> Только 20 января 1948 года партбюро ЛИТМО осудило проявление коммунистом Рогинским раболепия перед иностранщиной в пособии по часовым механизмам для техникумов и профшкол. <…> Еще хуже положение в ЦНИИ им. Крылова. <…> В ряде областей судостроительной техники значительную часть работ составляют вопросы изучения и копирования трофейных и американских образцов. <…> Секретарь партбюро Агафонов и директор института т. Першин не оказались на высоте политического положения задач, поставленных тов. Сталиным, чтобы „превзойти в ближайшее время достижения науки за пределами нашей страны“».
С годами ложь и лицемерие партийных руководителей страны возрастали в геометрической прогрессии, сталинская закваска продолжала действовать. В народной глубине, наоборот, в той же прогрессии вызревали протестные настроения, которые и вылились в неуправляемые процессы во время перестройки. Ложью и лицемерием были заражены рабочая партийная элита и партийная советская интеллигенция, силившиеся сохранить свою «авангардную роль», чтобы с большим основанием учить и наставлять тех, кто уклонялся от генеральной линии. Вот пример.
30 мая 1978 года состоялось совещание актива советских, профсоюзных и комсомольских организаций по обсуждению книги Л. И. Брежнева «Возрождение» (непонятно только, почему и это дело было засекречено).[53]
Судосборщик С. В. Кудрявцев (ЛАО), заявил, что прочитав книгу, комсомольцы решили организовать «двухсменную работу комсомольско-молодежных бригад».
Э. П. Караваева (утюжильщица), вдохновленная книгой, взяла на себя обязательство «выполнить за 10-ю пятилетку два пятилетних задания».
А. И. Тихомиров (машинист экскаватора): «Каждый из нас знает: когда партия хочет решить какой-то сложный вопрос, она усиливает внутрипартийную работу».
А. С. Осипов (директор Ленинградского отделения ТАСС) «Бывают явления и события, которые невозможно переоценить, потому что их идейная значимость не только не ослабевает со временем, а, наоборот, возрастает. <…> Это не просто воспоминания ветерана, это — богатейший общепартийный опыт <…> убедительно, убежденно и страстно раскрывает формы и методы работы с людьми. <…> Тесно мыслям на 39 страницах „Возрождения“. <…> Читаешь, <…> и начинаешь понимать, откуда <…> произрастают корни многих решений ЦК».
М. П. Мудрова (секретарь РК КПСС): «…об этой книге говорят везде, <…> заинтересованно, страстно.[54] <…> Главная задача партийного руководства <…> глубоко и всесторонне осмыслить. <…> В полном единстве с хозяйственным должно осуществляться и политическое руководство». Цитирует отрывок из книги: «„Многим казалось, что все упирается в нехватку материалов. Нехватки, конечно, были <…>. Цемент, бесспорно, нужен. Без него бетона не замесишь. Но гораздо важнее, чтобы человек, который кладет бетон <…>, понимал, почему надо его укладывать и трамбовать при двадцатиградусном морозе на сорокаметровой высоте. <…> Вот почему партийные организации во главу угла <…> обязаны ставить задачи воспитания человека. Тогда <…> и цемент и все прочее будет появляться быстрее, и дела у нас пойдут гораздо лучше“. Разве это не задача сегодняшнего дня? Именно в таком плане мы ориентировали пропагандистов, политиков, весь идеологический актив».
Мечтой вождя революции было увидеть, как кухарка управляет государством. Ленинскую идею и старался воплотить в жизнь «корифей всех наук». Планомерно и методично ЦК насаждал своих выдвиженцев из рабочих и крестьян в партийные ячейки заводов, фабрик, учебных и академических институтов и всех творческих организаций. Главным достоинством коммунистического выдвиженца была преданность партии до конца, то есть до конечного издыхания. С помощью этих «до конца преданных» и устранялась старая интеллигенция. Сложное и многообразное видение мира расценивалось как «гнилая интеллигентская психология», а плоское и примитивное мировоззрение членов ЦК ВКП(б) как единственно правильное.
Эта многолетняя политика — вытеснение здравомыслящих людей и выдвижение на первый план скудомыслящих — принесла обильные плоды: появилась до конца преданная советская интеллигенция. Примером тому «Записка о результатах проверки деятельности Института русской литературы Академии наук СССР (Пушкинский Дом)» в августе—сентябре 1985 года. Комиссия начала работать после того, как группа сотрудников, в основном это советские доктора филологических наук, написали в 1984 году письмо генеральному секретарю — тогда К. У. Черненко[55]:
«Глубокоуважаемый Константин Устинович!
Нам, сотрудникам <…> Пушкинского Дома стало известно, что Отдел литературы и языка АН СССР уже долгое время безуспешно решает вопрос о кандидатуре директора Пушкинского Дома, подготавливает утверждение в этой должности академика Д. С. Лихачева — человека с обостренным самомнением, тщеславием и самолюбием, который весьма широко рекламирует свой патриотизм, но зачастую занимает идеологически неправильные позиции.
Напомним в этой связи лишь некоторые факты. Ленинградскому Обкому КПСС, его бывшему 1-му секретарю <…> Г. В. Романову хорошо известны тесные контакты Д. С. Лихачева с Солженицыным, который при написании своей антисоветской книги „Архипелаг Гулаг“ широко пользовался, по его же свидетельству, дневниковыми записями Лихачева 1929—1934 годов, когда тот отбывал наказание на Беломорканале за участие в антипартийном меньшевистском кружке „Космическая академия“. Контакты Лихачева с Солженицыным продолжались и после его отъезда за границу.
Столь же показательны связи Лихачева с другим известным антисоветчиком — академиком Сахаровым. И, когда представители нашей прессы обратились к нему с просьбой дать на страницах печати принципиальную оценку клеветническим нападкам Сахарова на советскую действительность, Лихачев отказался сделать это, став единственным членом Академии наук СССР, уклонившимся от осуждения деятельности Сахарова. Не случайно поэтому еще в 1973 году Ленинградский Обком КПСС принял решение не рекомендовать Лихачева для поездки в капиталистические страны, откуда он ежегодно получает различные приглашения. Ему не была разрешена даже поездка в Югославию на 8-й международный съезд славистов в 1978 году, делегатом и одним из ведущих докладчиков которого он являлся».
Далее авторы доноса пишут, что Лихачев во встречах с зарубежными специалистами «всячески рекламирует себя либералом» и что, «читая лекцию в Англии, даже заявил, под бурную овацию, <…> что он вообще принципиальный противник смертной казни. <…> В декабре 1975 года он широко распространил версию о нападении на него наемных бандитов».
Обвиняют Лихачева в использовании «структуралистских достижений Ю. М. Лотмана», называют по именам зарубежных специалистов, с которыми Лихачев имеет связи, ставят ему в вину, что американцы избрали его своим академиком (но он не смог добиться разрешения на поездку в США). Называют учеников Лихачева — «отпетый антисоветчик» А. М. Панченко, помощник и ведущий сотрудник Лихачева Я. С. Лурье и его секретарь «некто Рогинский», И. П. Смирнов. Работы академика называют «безыдейными и апологетическими по отношению к современным буржуазным концепциям». Упоминают Г. М. Прохорова — «ближайший друг антисоветчика Вагина», Л. А. Дмитриева, О. В. Творогова — «людей откровенно аполитичных». Затем плавно переходят к «сионистским молодчикам» и в связи с этим сообщают о поддержке Лихачевым ленинградского поэта В. Сосноры, «занявшегося переложением библейских псалмов». Работы Лихачева о Пастернаке, об образе Остапа Бендера, о философии и науке называют «малограмотными опусами». Обвиняют академика в том, что он подчинил себе и бывшего директора А. С. Бушмина, и исполняющего обязанности А. Н. Иезуитова. Далее перетряхивают все истории, связанные с именем Лихачева — «карьериста от науки». Называют, наконец, ученых «твердых патриотических убеждений», которые были бы достойны занять должность директора Пушкинского Дома: секретаря партбюро П. С. Выходцева, члена бюро Василеостровского РК партии доктора филологических наук Н. А. Грознову и кандидатуру «ответственного работника аппарата ЦК КПСС К. М. Долгова, которая была с удовлетворением воспринята коллективом Пушкинского Дома».[56]
Этот донос на 10 машинописных страницах скромно подписан: «Сотрудники Института». Показательна и дата отправления письма: 5 марта 1984 года — день отшествия к отцам марксизма «вождя народов».
Мы, большинство из живущих на Земле, безусловно, приспособленцы — к любому времени и к любой власти. У каждого из нас своя «Обыкновенная история». Но мы хотя бы должны знать об этом нашем свойстве и не набрасываться в порыве квасного патриотизма на тех людей, которые ищут и жаждут правды. И беда, происшедшая с Россией, не должна эти поиски правды отменять. Мы якобы боимся повторения кровавой истории и потому должны противодействовать всем, кто покушается на нашу стабильность. Это очень удобная приспособленческая позиция. Нам, конечно, непонятно, как те, кто прошел через ссылки, тюрьмы и гонения ради «народного счастья», захватив власть, сами стали угнетателями. Но оставаться человечными во власти, как мы видим из истории, удавалось лишь единицам. Метерлинк писал, что раб ненавидит своих угнетателей, но если он получает власть над ними, то использует свой опыт жизни раба, чтобы с еще большей жестокостью угнетать себе подобных.
Из архивных документов видно, что свободная мысль гасилась властью на корню. Преследованию подвергались люди, высказывающие даже сомнение в существующих порядках, например, на производстве. При помощи карательной гвардии, которой была дана неограниченная власть судить и рядить, из советского общества удалялись те, кто мыслил критически и был способен анализировать события. Насаждаемое одномыслие большинства неизбежно влекло за собой общее скудомыслие и примитивизм мышления. Обязательность исполнения указов и восхваления мудрости их автора лишало самостоятельности руководителей предприятий, творческих организаций и унижало их человеческое достоинство. Властители наслаждались унижением тех личностей, которые по природным дарованием были выше их.
Нельзя не сказать об исключительном энтузиазме в начале 1920-х. Люди, освобожденные от «оков царизма», проявляли чудеса творческой энергии во всех областях своей деятельности. Надежды, мечты о самом справедливом обществе в мире с особой силой выразились в грандиозных архитектурных проектах, своего рода подобиях Вавилонской башни. Был разработан план ГОЭРЛО — основа индустриализации России (1921—1931 годы); начались поиски новых форм и в художественном и в поэтическом творчестве; был создан Центр реставрационных мастерских в Москве по инициативе живописца, теоретика искусства профессора И. Грабаря; советские скрипачи одержали победу на международном конкурсе в Брюсселе (1937 год); совершен первый беспосадочный перелет из СССР в США через Северный полюс (1937 год); создана первая в мире полярная научно-исследовательская дрейфующая станция «Северный полюс» (1937 год); возникают научно- исследовательские институты, в том числе ВАСХНИЛ — директор академик Н. Вавилов — и др.
А в это время в тиши обкомовских, горкомовских и райкомовских кабинетов уже с 1920-х годов шла кропотливая и планомерная подпольная работа в соответствии с заданиями Центра по выявлению социально опасных, бывших, колеблющихся, несочувствующих, неискренних перед партией, пассивных, недоносителях о вражеских вылазках отдельных граждан и прочих сомневающихся в правильности выбранного пути. Критика необоснованного планирования, плохой организации труда, пьянства на работе именовалась «упадническими настроениями» и пресекалась работниками РК. То, что большинство побед молодой Советской страны пришлось на 1937 год — год повального истребления генофонда России, — может говорить о стремлении прикрыть преступления власти шумихой международных успехов. Кстати, в этом же тридцать седьмом, когда старая интеллигенция в основном и уничтожалась, остаткам этой самой интеллигенции преподносится подарок — пенсия служащим (до 1937 года пенсия по старости полагалась только рабочим).
В 1930-х годах в связи с коллективизацией, последующим голодомором, повышением цен на продукты, введением карточек энтузиазм постепенно стал угасать. Поэтому так возросла в эти годы роль пропагандистской работы. Так как творческие союзы были названы «идеологическими», то от них требовали прославления советского образа жизни, показа героики трудовых будней и авангардной роли пролетариата. Предполагалось, что партийный художник есть одновременно и высокотворческий. Была нарушена естественная иерархия в человеческом сообществе, когда люди с одним талантом, получившие власть над теми, кто имел пять-десять талантов, разъясняли им, как надо жить и как творить. И то, что большинство советского общества одобряло это нарушение естественной иерархии, и есть та нравственная червоточина, когда явное зло почитается добром. Насаждалось и приветствовалось холуйское прославление власти в произведениях искусства, которое на партийном языке называлось социалистическим реализмом.
По изменению стилистики речей работников РК можно судить о культуре граждан Страны Советов. В первые годы речь и работников РК, и рядовых партийцев была относительно свободной, хотя чаще всего безграмотной. При обсуждении неблаговидных поступков некоторых коммунистов часто звучал призыв быть такими, чтобы служить примером честности и порядочности. Рабочие не боялись высказывать свое мнение относительно большевистских порядков. С годами речи райкомовских деятелей становятся все более примитивными. Когда нет борьбы мнений, мозг человека, ржавея, прекращает свою работу, реагируя только на указания вышестоящих органов. Такая мыслительная стабильность, закрепленная постоянным страхом, передается, как мы видим, и последующим поколениям, которые уже на генетическом уровне убеждены, что во внутренних неудачах страны всегда виноваты вредители и враги народа, а во внешних — тайное мировое правительство.
Выковывалось поколение людей, для которых донос друг на друга по поводу неблагонадежности был «поступком настоящего коммуниста», одобрение любых действий власти — проявлением патриотизма, двоемыслие — привычной формой существования.
Когда холодно, казенно и бесприютно вовне, люди сбиваются в маленькие сообщества, чтобы согревать друг друга. Так было и в советское время — тепло в семье, тепло в мини-коллективах по интересам, правдивость среди единомышленников, взаимопомощь. Равенство в бесправии и в материальном положении исключало зависть, усиливало взаимную поддержку и объединяло тех, кто активно не принимал казенный официоз, всеобщее лицемерие и постоянную ложь о героических тружениках, о самом справедливом обществе, о всеобщей поддержке партии и правительства. А примиряло с несвободной жизнью в Союзе существование меньшинства — одаренных людей, каждый из которых по зову неведомой внутренней силы старался трудом приумножать данные ему таланты. И такие личности возводили на высоту и свое дело, и свою страну.
Активное меньшинство
Одаренность человека есть дар его миру.
Л. М. Затуловский
Во все времена, при любых правителях всегда находились люди, для которых стремление жить по правде было превыше жизненных удобств, семейного счастья, карьеры. Они не могли не говорить открыто о неправде, разъедающей, как ржавчина, общество, о нравственных болезнях общества. Современники таких правдолюбцев гнали, распинали, сжигали на кострах; потомки, наоборот, восхваляли, ставили им памятники, изучали их жизнь и деяния и одновременно гнали, распинали, сжигали на кострах своих современников — обличителей неправды.
Не лучше было и положение мыслителей, идеи которых большинство не принимало, потому что не понимало. И их травили ядом, ссылали в гиблые места, колесовали, сажали на кол, сжигали.
Повезло изобретателям — и то потому, что их изобретения освобождали от излишнего труда обитателей Земли. Колесо, булавку, велосипед, автомобиль, самолет и компьютер, наконец, изобрели не массы, а один из массы, ну два, ну, возможно, три, в разных точках мира. Эти единицы изменяли и продолжают изменять до неузнаваемости материальный мир.
В художественном творчестве, как и у правдолюбцев, никаких изменений за всю историю человечества не происходило. Оно всегда было на высоте, несмотря на изменения форм, о чем ясно и аргументированно поведал в своей книге профессор А. Б. Зубов.[57] Фигурка летящего гуся, вылепленная или вырезанная рукой первобытного человека, и сегодня может занимать достойное место в музее искусств.
Все они — обличители неправды, мыслители, изобретатели, художники — единичные явления и в каждой стране, и вообще в мире. Но единицы же могут повергать мир, страну, народ в пучину зла, используя и мыслителей в своих корыстных целях, и изобретателей для уничтожения все большего числа людей, и художников для прославления кровожадного властителя. Не удается вовлечь в черную дыру зла и лжи только правдолюбцев. Они-то и представляют для держащихся за власть самую серьезную опасность.
Даже во времена «вождя всех народов» единицы пользовались любой щелочкой, чтобы донести до ушей власти правду о положении на производстве, о бездействии инструкторов РК, о нехватке продуктов, об экономии на копейках и выбрасывании миллионов на ветер, о надуманности борьбы с различными уклонами.
1929 год. 12-я районная партийная конференция Петроградского района. Слово берет Егорова («Красное знамя»):[58] «Нас кроют и за учебу, и за массовую работу, <…> и за всю работу вообще. А почему работа хромает? <…> Мы получаем слишком много директив — об изжитии то уклонистов, то их соратников примиренцев, и вся работа зиждется то на борьбе с оппозицией, то на борьбе с различными уклонами. Вот что мешает цеху. <…> Дают массу директив экстренного порядка: проработайте, вынюхайте, расследуйте и изживайте. Да что изживать-то! Изживать-то нечего, потому что мы не можем быть ни примиренцами, ни уклонистами, мы для этого слишком малограмотны. <…> Это, на мой взгляд, дело Облкома. <…> Нам говорят — читайте газеты, в печать углубляйте взоры. Читаем. Там, смотришь, подрались, то неладно, другое неладно. <…> Троцкого как будто изжили, но прошел годок, и появились уклонисты. Где? В цеху? Нет. Где-то выше. <…> Издаются директивы, чтобы в цехах бороться с уклоном — да у нас, товарищи, не может уклон получиться! (Апл.)».
На этой конференции, кстати, присутствовал С. М. Киров. Держал речь. Хорошо, толково. Говорил, в частности, что американцы удивляются нашей расточительности: «Мы на наши постройки расходуем кирпича вдвое больше, чем американцы…» Но говорил также и о «хвостистских настроениях», об обострении в ближайшем будущем классовой борьбы, о необходимости чистки в партии («засиделись»), о правом уклоне, о партийцах, «зараженных остатками троцкизма». На выступление Егоровой тоже отреагировал, но как-то вяло.
В информационных сводках о проведении партдней и о подписке на заем 1-го года 2-й пятилетки партинформатор Кириллова 15 апреля 1934 года сообщает[59]: «…комсомолец Браун (группа № 8, 1-й курс) во время беседы („беседовал“ т. Найдич) вел себя вызывающе по отношению к идее займа и беседчику. <…> Браун: „Откуда вы знаете, что правительство отзовется на обращение рабочих «Красного путиловца» о выпуске нового займа? <…> Я принципиально не буду подписываться на заем“. Между тем группа не только не дала отпора антисоветским вылазкам Брауна, а отнеслась к этим репликам примиренчески».
1939 год. На общем партийном собрании завода им. Марти обсуждались тезисы Молотова.[60]
Валявко (цех 20): «Я тезисы понял так, что мы должны их прочитать и проверить; если т. Молотов что-нибудь забыл, то мы должны ему напомнить. Вот, например, в тезисах ничего не сказано о хранении овощей, а мы знаем, что в подвалах у нас картофель гниет. <…> Нужно внести этот пункт — о постройке строений для хранения овощей. <…> Надо увеличить выпуск кровельного железа и сохранять дома. Я, как опытный работник по ЖАКТу, вижу, что если железо сегодня стоит 10 р., то на будущий год будет уже 20 р. <…> Нужно больше железа, потому что крыши текут.. Сейчас снимают железо и кроют толью. Верно? Верно. Дальше. Мы вот говорим: город Ленинград — культурный и первый революционный город. <…> Может быть, т. Молотов даже и не знает, что у нас в Ленинграде творится. <…> Вот мы и должны помочь, напомнить».
Этот Валявко, бывший дворник в доме генерала, личность замечательная. Он, как и все одураченные пропагандой люди, которым на протяжении многих лет внушали, что в безалаберности, бесхозяйственности, бесплановости, неорганизованности на предприятиях повинны вредители, зорким своим оком рачительного хозяина отмечая отсутствие четкой организации производства, добросовестно искал вредителей. Да, он тоже топил директора завода Сушунова. Доверяя власти, где центральными фигурами были бывшие борцы за народное дело, прошедшие царские тюрьмы, он не мог даже представить себе, что для удержания власти бывшие подпольщики и теперь продолжают подпольно бороться, но уже не с царизмом, а с народом, над которым взяли власть. Глобальных выводов он делать не мог, но все несуразности четко отмечал и не молчал.
На этой же конференции он несколько раз высказывался и все в точку: «Клевета это одно, а зажим самокритики это совершенно другое. За самокритику можно убить человека тихонько, что даже никто не разберется. <…> ЦК партии должно знать, что есть написанное, а в жизнь не проводится. У нас в завкоме и парткоме много пишут, а не выполняют». Его несколько раз выдвигали в какие-то властные партийные органы, но большинства голосов он, естественно, не получал.
В феврале 1939 года на 7-й партийной конференции тоже обсуждались тезисы т. Молотова и Жданова.[61]
Тов. Славина, одобрив тезисы, высказалась и о работе РК: «Я хочу еще указать на неправильный стиль работы райкома партии. <…> У нас был Иванищев. Он ничего не делал, и его сняли с работы. В то же время РК партии дает рекомендацию Иванищеву на областные прокурорские курсы. Кроме того, Иванищев присвоил себе студенческую путевку. Когда партийная организация начинает разбирать заявления беспартийных товарищей, которые просят выяснить дело с Иванищевым, с тем чтобы он вернул деньги студентов, тогда Иванищев пишет клеветническое письмо на всю организацию тов. Швареву (секретарь РК), и его до сих пор не привлекли за это дело». Далее Славина говорит об ответственности РК в подборе кадров и приводит пример безответственного назначения: «Месяц тому назад нам прислали Тимофеева. Он был в другом районе и сразу учетной карточки не получил. Когда через месяц мы получили учетную карточку, то узнали, что он пропойца и алкоголик. Он проработал месяц и себя не оправдал. Дело дошло до того, что студенты пришли целой делегацией к директору и говорят — уберите его. Он привлекал к сожительству своих подчиненных. (С места: „Говорите о тезисах тов. Жданова!“) Я и говорю о тезисах тов. Жданова и затрагиваю самые существенные и жизненные вопросы».
Но закончила Славина свое выступление, как и полагалось, за здравие: «…тезисы т. Жданова обсуждались всеми партийными организациями, и они полностью принимаются ими. И под руководством большевистской партии во главе с великим Сталиным мы, безусловно, решения 18-го партийного съезда выполним с честью».
Надо сказать, что самые резкие слова о работе РК позволяли себе говорить главным образом женщины. Им приходилось брать на себя то, что по естественной иерархии должно было принадлежать мужчинам — как хранителям и защитникам правды и в семье, и в обществе. И это признак нравственно больного общества.
О протестных высказываниях трудящихся регулярно сообщали партинформаторы.
29 июня 1940 года партинформатор Чижова сообщает[62]: «27 июня в 15-м цехе завода им. Марти состоялось внеочередное собрание. Оно было вызвано нездоровыми настроениями отдельных товарищей в связи с предстоящим выпуском нового займа. <…> Валявко говорил: „В прошлом году я подписался на 200 р., а высчитали 250 р. Это обман. Подписываться не буду. Если прикажут свыше, подпишусь и покончу с собой. Исключите меня из партии, я тогда на 1000 р. подпишусь“. <…> Примиренческий характер носило и выступление т. Караваева. Коммунисты Берендаков, Платов, Литвинович, Пугачев, Аполонский, Данилов и др. осудили поведение Валявко как непартийное. <…> Причины отказа от подписки признали обывательскими».
3 июля 1940 года та же Чижова обвиняет органы районного НКВД в бездействии, так как еще в марте поступали «сигналы» об антисоветских высказываниях токаря завода им. Ворошилова Григорьева: «Этот факт говорит за то, что <…> предупреждающих мер райНКВД не делает. Считаю, что на действия райНКВД необходимо обратить внимание. Информация, переданная в НКВД о Григорьеве, прилагается».
Слова Григорьева: «Я демонстрирую свои скрытые протесты на постановление правительства об укреплении трудовой дисциплины, которое направлено не по летунам, а по честным рабочим, у которых фактически снизилась заработная плата. <…> Раньше у нас работал один отец и без трудностей кормил большую семью, а сейчас, если не будет работать вся семья, пропадешь. <…> В магазинах ни черта нет, а когда не вся торговля была в советских руках, а был допущен частник, только тогда и было все. <…> Объяснял энтузиазм красноармейцев на Карельском перешейке не любовью к Родине и Сталину (красноармейцы, сидя в окопах, кроют по матушке и Сталина и правительство), а вот когда убьют кого-нибудь из товарищей или ранят, возьмет их зло, ну и поднялся отомстить, и все за ним». На донесении помечено: «Разговор в частной беседе». Также помечено, что «Григорьев — высококвалифицированный токарь энергоцеха».
Вверху донесения информатора Чижовой жирным зеленым карандашом чья-то резолюция: «Меры приняты. Григорьев арестован».
Стоило только запустить механизм поиска вредителей и врагов народа призывами к ненависти и непримиримой борьбе, как этот механизм начинал работать автоматически: люди стали уничтожать друг друга.
В информационных сводках РК «о политико-моральном настроении населения» за период январь—июнь 1940 года[63] партинформатор Чижова среди сообщений о недовольстве рабочих перебоями с хлебом, очередями в магазинах, отсутствием необходимых товаров приводит высказывания студента Академии водного транспорта Драчева, сомневающегося в правильности политики правительства, а также рабочего 109-го отдела завода Марти (без указания фамилии), который заявил: «„В наших газетах сообщалось, что в Англии повысили цены на мясо на 10 %. У нас же сразу повысили на 40 %, и газеты ничего об этом не говорят. <…> Почему не публикуют в печати о причинах повышения цен?“ <…> Во время перерывов рабочие говорили между собой: Иванов заявляет, что в Ленинграде очень хорошо, а вот в льноводческих районах хлеб не сеют, а хлеб не продают. Что хочешь, то и ешь. Рабочий Бородкин поддержал т. Иванова: „Что же ты хочешь каждый день есть? Надо привыкать два дня работать не евши, а на третий день есть“. <…> Работница типографии Заморина <…> заявила: „Все им мало и мало. Подавились бы коммунисты нашими копейками“». Далее Чижова сообщает, что один из работников добровольного спортивного общества Кистенев называл добровольцев в войне с финнами «пушечным мясом» и говорил о том, что много обмороженных. По инициативе Чижовой дела на Заморину и Кистенева были переданы в райНКВД.
Письма добровольных осведомителей обычно начинались так: «Считаю нужным сообщить об антипартийных разговорах со стороны (такого-то)».
17 октября 1941 года на заводе им. Марти заседал парткомитет.[64] «Слушали о т. Федотове Николае Федоровиче, 1903 г. р.. член партии, технолог отдела главного технолога. (9 октября 1941 года он подал заявление о выходе из партии.): „Я, проанализировав события этой войны с германским фашизмом, пришел к выводу, что дела партии сильно расходятся с теми разговорами, которые она вела в течение 20 лет. <…> Я верил партии, <…> но оказалось, что слова расходятся с делом. У меня было отобрано охотничье ружье, и выходит, что я ничем не отличаюсь от беспартийных. <…> Мне 22 года говорили, что будем воевать на территории врага, не допустим на нашу землю, а выходит наоборот. <…> Я мало понимаю настоящую обстановку и поэтому не могу информировать беспартийных. <…> Я не могу себе объяснить, <…> к чему ведет нас война, к чему такие жертвы, <…> поэтому я ничего не могу объяснить и беспартийным, когда они обращаются ко мне с такими вопросами (как к агитатору). <…> Я ушел в июне месяце в армию, 1 августа пришел на работу, а 2 месяца я ходил, ничего не понимал. <…> Я решил выйти из партии и поэтому перестал платить членские взносы.
Гурьев (секретарь парткома завода): „…разве недостаточность информирования это причина выхода из партии? <…> Почему вернулся из армии?“
„Отчислили по состоянию здоровья. Я работал и работаю, не уходя с завода, я буду также честно работать, я же советский человек“.
Гурьев: „…этот человек случайный в партии, мотивы выхода он запутал. <…> Я предлагаю т. Федотова за отрыв от парторганизации, за антипартийные настроения, выразившиеся в несогласии с политикой партии, исключить“».
На этом же заседании исключили и тех, кто отказался от партмобилизации и от предложения «вступить в партизанский отряд».
Были люди, пытающиеся высказываться и о советской печати — хотя бы о тематике заводских многотиражек, хотя бы под соусом производственной пропаганды. И несмотря на то что при жесточайшем контроле печати и несметном числе доносителей надеяться на какие-то положительные изменения было безумием, но зерна, брошенные теми, кто не мог молчать, дали свои всходы в «оттепель», а затем и в перестройку. «Разбрасывайте арбузные семечки, — советовал кто-то из западных политических деятелей, — авось, слоны и поскользнутся».
До 1956 года открытые выступления против политики правительства были единичными. Райкомами они пресекались на корню. Метод воздействия — исключение из партии. Человек, бывший в партии и исключенный из нее, становился незащищенным, так как автоматически попадал в списки исключенных, и мог стать легкой добычей органов НКВД. Если в конце 1930-х годов из партии исключали даже тех, кто в 1925 году «голосовал за оппозицию», то можно себе представить степень злопамятности действующей власти и судить о ее методах преследования любой оппозиции.
Власть постоянно интересовалась мнением рабочих и технической интеллигенции о деятельности райкома. И всякий раз мнение большинства представителей учреждений и организаций района было одним и тем же: инструкторы РК на предприятиях не бывают, ничем не помогают, их видят только в дни перевыборных собраний и при подготовке к всенародным выборам (это не мешало на всех отчетно-перевыборных собраниях признавать работу РК «удовлетворительной»). Ни к каким результатам критика работников РК рядовыми партийцами не приводила. Руководящие товарищи и назначались и снимались ЦК партии исходя из своих политических соображений, а совет с народом власть имитировала.
В «оттепель» люди заговорили, но стиль работы РК ничуть не изменился — те же сообщения партинформаторов, те же информационные сводки. Вот «Информационная сводка № 48»[65]: «2 октября 1957 года в цехе № 15 завода 196 (Судомех) проходило открытое партийное собрание „О ходе выполнения плана“. <…> Выступил судосборщик цеха т. Образцов с заявлением: „Я пришел заявить вам, товарищи коммунисты, я с вами в разрезе, я кляну сороковую годовщину Октября. Я против этого лозунга“. Присутствующие на собрании коммунисты осудили выступление т. Образцова. <…> Зам. нач. цеха т. Пономарев: „Товарищи, на заявление т. Образцова я не могу пройти мимо. <…> Я просто не подберу на это заявление Образцова слов моего огорчения, <…> оно является антисоветским, антикоммунистическим, и он должен быть осужден“». (Образцова уволили.)
Далее сообщается «На диспуте в ЛКИ осудили выступление студента Консерватории Харабурда о том, что смысл жизни не в идеологии, а в самой жизни, и выступление студента 224-й группы Городецкого о том, что лозунг „Построение коммунизма“ настолько уже затаскан и обветшал, что сейчас уже мало кого привлекает. <…> „Люди забыли, что могут быть свободные разговоры, свободное обсуждение какого-либо вопроса“. <…> Мысли этих студентов были разбиты последующими выступающими (студент 3-го курса Волин, доц. Никитин И. В., зам. секр. ВЛКСМ Дубов). <…> Реакция собравшихся студентов к этим неправильным выступлениям была явно отрицательной. После собрания многие с возмущением говорили об этих демагогических выступлениях».
Из этих донесений информаторов очень хорошо чувствуется атмосфера середины 1950-х годов, после 20-го съезда, и упование большинства, в том числе и активной молодежи, на возврат к «ленинским принципам» (архивы тогда были недоступны, и об истинных «ленинских принципах», вернее о реализации этих принципов, никто и понятия не имел).
«Оттепель» закончилась к середине 1960-х годов, и наступила застойная стабильность. Ни методы «партийного руководства массами» не менялись, ни содержание речей партийных деятелей. Райкомы продолжали «разъяснять массам» политику партии, от промышленных предприятий требовали перевыполнения плановых заданий на основе «хорошо продуманной политмассовой работы», «борьбы с браком, простоями, сверхурочкой, пьянством, прогулами», от деятелей культуры — создания «глубоко патриотических произведений, борьбы с формализмом в искусстве». Но были и новшества — речи партийных руководителей при обычной бессодержательности стали более грамотными. Райкомы при все возрастающем количестве членов партии, а значит, и увеличении партийных доходов могли позволить себе иметь штатных литературных редакторов, так что в стенограммах пленумов, собраний, заседаний индивидуальные особенности языка выступающих стали почти неразличимыми. Полученное бесплатное образование не могло изменить рабской психологии партийцев, привыкших слепо выполнять указания ЦК. Ведь образование тоже палка о двух концах: «если человек хищная личность, то образование только изостряет его ум и оттачивает когти».
Страна тем не менее развивалась. Как это может быть? Ведь уже с середины 1920-х, как видно из архивных документов, было ясно, что система «всеобщего равенства» нежизнеспособна и держится только на штыках НКВД.
Во-первых, никакой диктатор не в состоянии остановить жизнь, и любая цивилизация не может не совершенствоваться, как бы этому ни мешали. Это естественное совершенствование выдавалось за величайшие достижения советского строя. Во-вторых, энтузиазм первых лет после переворота был исключительным. В. Шаламов в очерке «Несколько жизней» пишет: «„Завтра — мировая революция“ в этом были убеждены все. <…> Каждому открывались такие дали, такие просторы <…>. Казалось, тронь историю, и рычаг повертывается на твоих глазах, управляется твоею рукою. Естественно, что во главе этой великой перестройки шла молодежь. <…> Но в жизни не было момента, когда она так реально была приближена к международным идеалам. <…> Москва тогдашних лет просто кипела жизнью. <…> В Московском университете диспуты были особенно остры, молодые ораторы — <…> все они кончили ссылкой». Этот энтузиазм рабочая власть использовала много лет, подхлестывая его то примером ударников, то стахановцев, то соцсоревнованием, то созданием бригад коммунистического труда.
Как в условиях эксплуатации человека человеком и без авангардной роли пролетариата было изобретено колесо, открыты законы электричества, составлена таблица Менделеева, создан компьютер, давшие мощный толчок развитию цивилизации, так и при Советах продолжали творить личности и сделали бы для своей страны много больше, если бы власть не истребляла их за «политическую близорукость».
Вот на очередном пленуме Октябрьского РК 16 июня 1941 года выступает т. Федоров — стахановец, агитатор цеха 2 завода «Судомех».[66] Он говорит о том, что получили новый цех с новым оборудованием, с новыми машинами. В короткий срок надо было освоить цех и дать стране высококачественное литье. С этой целью сначала подготавливались теоретически — прослушали беседу по центробежному литью, взяли книги из технической библиотеки, чтобы понять, как освоить электроплавильную печь. Попробовали детали заливать не в формы, а в викеля и в результате «сделали в 8 раз больше. Это дало возможность сэкономить рабочую силу. <…> Сейчас мы даем на 50 % больше расплавленного металла, чем предполагалось по проекту на печь. <…> Бич нашего цеха — это брак. <…> Перед агитаторами нашего цеха стоит задача борьбы с браком. <…> Сегодня на заседании пленума выступают только руководящие работники, из рабочих — один я. Нужно собрать рабочих, чтобы они обменялись мнениями по этому вопросу».
В Стране Советов организационный талант люди могли проявить только в условиях хотя бы минимальной свободы действий. Интересна докладная записка секретарю РК Шевченко от руководства завода «Электродело» в 1941 году[67]: «Завод <…> был организован в 1926 году сначала в системе Промкооперации, <…> специализировался на изготовлении электронагревательных приборов, главным образом лабораторного назначения. <…> Раньше такие приборы импортировались. <…> Во время пребывания завода в системе Промкооперации кроме лабораторных приборов было разработано и выпускалось много электрических нагревательных приборов бытового назначения (плитки, духовки, сковородки и т. д.), которые в то время также ни одним предприятием в СССР не изготовлялись. <…> Плитки с открытым нагревательным прибором были разработаны и выпущены заводом почти на год раньше, чем аналогичные плитки за границей. В 1934 году <…> завод был переведен из системы Промкооперации в ведение Главучтехпрома Наркомпроса РСФСР. <…> С 1934 по 1941 год завод в несколько раз увеличил свое оборудование, <…> механизировал большое количество ручных работ. Проведено было полное преобразование завода с точки зрения улучшения условий труда. <…>
За эти годы выпуск продукции увеличился в 3 раза <…> при росте численности рабочих всего на 25 %. Дальнейший рост продукции замедляется из-за недостатка в производственных площадях. <…> За последние 6 лет завод освоил новых 13 приборов, <…> например суховоздушный стерилизатор со сложным автоматическим регулированием температуры путем применения самой современной электронной техники. <…> За все время существования завода производственная программа выполнялась и перевыполнялась. <…> Только в 1939 году она была выполнена на 99,2 % и то потому, что с 15 декабря 1939 года завод был выключен из электросети и практически остановлен (до середины февраля 1940 года, когда он стал получать только половину требуемой энергии).[68] <…> За три оставшиеся месяца нужно было выполнить пятимесячную программу. <…> Был организован испытательный стенд, и каждый прибор подвергался длительным испытаниям. <…> Итоги 1940 года, несомненно, покажут резкое снижение себестоимости и большой рост производительности труда. <…> Коллектив завода взял на себя обязательство выполнить программу 1-го квартала к 25 марта и годовую программу 1941 года к 12 декабря. Директор завода Карпенко. Главный инженер Григорьев».
Инициативные люди во всех слоях общества всегда были и есть. Они, работая за троих при любой власти, всегда готовы были говорить о том, что мешает их успешной работе, и не теряли надежды на необходимые изменения. В советское время такие люди и те из них, которые во всем доверяли «народной власти» (хорошим словам, патриотическим статьям, патриотическим книгам, фильмам о счастливой жизни колхозников, рабочих, о перевоспитании «уголовников» в концентрационных лагерях и прочей победоносной информации), старались укреплять ее своим добросовестным трудом. Пенсионерке А. И. Никитиной, бывшей учительнице, секретарю партбюро ЖЭУ-9, впервые дали слово в 1980 году на 34-й районной партконференции[69]: «Я представляю интересы младшего поколения ветеранов и выступаю от имени 3 тыс. коммунистов, состоящих на учете в партийной организации жилищной системы. <…> Все пятилетки прошли через наше сердце. <…> Мы сегодня ушли на пенсию, но не на отдых. <…> Мы поднимаемся на чердаки, спускаемся в подвалы. <…> Наш дом — нам и беречь. <…> Провели „вдовий день“ — учли всех вдов, низко поклонились всем им за их труд и жизнь. <…> Сегодня за 5 лет мне впервые дали слово. <…> Когда создавали жилищные тресты, думали, что дела пойдут лучше. А что получилось? ЖЭУ обескровлены, тресты организованы без материальной базы. Поэтому-то мы и задыхаемся от жалоб. <…> Скребок да ТУМ(!) — вот и весь технический прогресс. <…> Кто должен ставить этот вопрос? Не район, а город.
Хочется спросить вас также: как допустили, что город плохо подготовился к зиме, что район второй год лихорадит, <…> в район не удосужились дать тепло? <…> Ну а работу райкома, конечно, нужно признать удовлетворительной».
26 ноября 1988 года А. И. Никитина опять держала речь[70]: «Гляжу я на вас — молодых, красивых, энергичных — и <…> завидую, <…> какие вы счастливые, что впереди у вас столько дела! <…> Сегодня я говорю от имени поколения 30-х годов. <…> Мы свято верили еще в юности, что совершим мировую революцию, что мы строим социализм. <…> И что же? Сегодня нам сказали, что мы только на пути к социализму. Знаете, как это больно. Больно за прожитую жизнь. <…> Неужели мы зря прожили жизнь? <…> Нет, нет и нет, <…> мы верим в то, что мы делали святое, правое дело социализма. <…> Большая тяжесть ложится на плечи наших старых людей. <…> Ведь это нам кричат люди, которые в коллективах молчат: „Как мы ненавидим вас, коммунистов“, что мы — ветераны из застойного периода и довели страну до такого состояния. Это неправда. <…> Нам сейчас трудно потому, что нам не помогают. <…>»
Пьянство приняло угрожающий характер, <…> нужно, чтобы шефство взяли крупные партийные организации, тогда мы дело вытянем. <…> Второе. Перестройка идет везде. <…> Сердце радуется. <…> Теперь создали новые организации — РЭУ. Великолепно. А что изменилось? Разве легче стало? Единственно, что теперь житель <…> может заверить справку в одном подъезде, где все собрано. <…> У РЭУ есть рабочие, <…> коммунистов там на 130 человек всего семь. А ведь сегодня в партийную организацию нужно всю душу вложить. <…> Мы обращаемся к горкому партии: никогда не принимайте решений самовластно, не посоветовавшись с людьми. <…> Сантехники <…> зарплату получают незаработанную (приписки). <…> Когда наши дворники и сантехники ничего не делают, они компрометируют советскую власть. Это страшно. <…> От имени всех коммунистов <…> я ставлю вопрос об усилении партийного контроля в жилищной системе. <…> Политинформаций нет, политдней нет. Никаких бесед нет. <…> Здесь райком партии и горком не доработали».
А. И. Никитина — человек инициативный, сердечный, увлеченная своим делом, но поврежденная советской пропагандой, которая утверждала, что самое главное — заниматься политмассовой работой, воспитанием трудящихся, а остальное все приложится само собой. И все-таки за всеми этими казенными словами «об усилении партийного влияния» чувствуется ее неравнодушное отношение к человеку и его простым нуждам. Именно такого отношения она и требовала от партийного руководства.
Сочетание в одном человеке крупного ученого или художника и одновременно активного гражданина, противостоящего лжи, в том числе и государственной лжи, — случай редкий. К этой категории людей относятся академики А. Д. Сахаров, Д. С. Лихачев, писатель А. И. Солженицын, может быть, десяток еще наберется. Таких личностей советская власть гноила, несмотря ни на какие их научные заслуги, а в эпоху «корифея всех наук» уничтожала. Но «всех не перевешаешь», и один из таких выживших — классик российской генетики Владимир Павлович Эфроимсон. В декабре 1985 года он выступил в Политехническом музее на премьере фильма «Звезда Вавилова»: «До тех пор пока страной правит номенклатурная шпана, охраняемая политической полицией, называемой КГБ, пока на наших глазах в тюрьмы и лагеря бросают людей за то, что они осмелились сказать слово правды, за то, что они осмелились сохранить хоть малые крохи достоинства, до тех пор пока не будут названы поименно виновники этого страха — вы не можете, вы не должны спать спокойно. Над каждым из вас и над вашими детьми висит этот страх. <…> Палачи, которые правили нашей страной, не наказаны. <…> Пока на смену партократии у руководства государства не встанут люди, отвечающие за каждый свой поступок, за каждое свое слово, — наша страна будет страной рабов, страной, представляющей чудовищный урок всему миру».
Поклонники «гения всего прогрессивного человечества» скажут, что эти слова — «образец болтологии демократа-демагога». У этого «демократа-демагога» за плечами вот какая биография.[71]
«1929 год — исключение из Московского университета за выступление в защиту ошельмованного и отправленного в ссылку профессора С. С. Четверикова; 1932—1936 гг. — арест и лагерь в Сибири. <…>; 1937 г. — <…> снятие с работы в ташкентском институте, поиски работы с „волчьим паспортом“; 1941—1945 гг. участие в Великой Отечественной войне, одним из первых в дивизии он был награжден боевым орденом; 1947 г. — увольнение из Харьковского университета за перевод антилысенковской статьи „невозвращенца“ Ф. Г. Добжанского. После увольнения Владимир Павлович пишет большую „докладную записку“ на 300 страницах об аферах Трофима Лысенко и посылает ее в ЦК партии и затем в прокуратуру. Следует арест в 1949 г. и 7 тяжких лет лагерей (1949—1955 гг.) в Джезказгане. В просвете <…> Эфроимсон <…> защищает кандидатскую и в 1947 г. — докторскую диссертацию по проблемам эволюционной генетики. <…> Несмотря на успешную защиту, утверждение в звании доктора произошло лишь через 15 лет (и то под нажимом общественности) — своеобразный рекорд в советской науке. <…> Лишь в 1967 г. Эфроимсон получает возможность экспериментов, став во главе отдела генетики НИИ психиатрии при Минздраве. <…> У него три ярко выраженные черты <…> — страсть к знаниям, любовь к справедливости и стремление к личной свободе. Он буквально фонтанировал идеями, многие из которых при его феноменальной работоспособности, богатейшей эрудиции за сравнительно короткое время удалось воплотить в жизнь. <…> Были опубликованы ряд монографий. <…> Книга „Гениальность и генетика“, написанная Эфроимсоном в 1978 г., была издана спустя 10 лет после смерти автора и 20 лет после ее написания. <…> В этой книге ученый проводит мысль, что у личностей, названных им пассионариями (в соответствии с теорией Л. Н. Гумилева), устремление к сознательной или бессознательной (порой иллюзорной) цели так велико, что превышает инстинкт жизни. <…> Каждая страна в прошлом регулярно проходила через кризисы, выход из которых нередко зависел от активности двух-трех гениев. И ныне, верует Эфроимсон, выход из кризиса в отдельной стране <…> будет в большой мере зависеть от того, в какой мере удастся на службу своему отечеству поставить достижения потенциальных гениев и необычайных талантов».
Всегда были, есть и будут люди, которыми движет любовь к своему делу, к творчеству, к правде. Их меньшинство. Но благодаря деятельности этого активного меньшинства происходит прорыв в технике, в науке, в искусстве — словом, в познании человеком мира. Именно оно, меньшинство, — двигатель прогресса и в материальном мире, и в духовном. Ученый, не оставляющий исследования даже при мизерной оплате своей работы; художник, картины которого не продаются сегодня, а он, тем не менее, продолжает творить; рабочий, рационализаторские предложения которого не реализуются, а он все-таки «изобретает в стол»; дворник, ежедневно встречающий улыбкой жильцов своего дома и благожелательно их приветствующий; священник, помогающий падшим подняться; педагог, просиживающий ночи над книгами, чтобы проще и яснее объяснить ученикам свой предмет; врач, терпеливо и сострадательно выслушивающий больного, чтобы точнее поставить диагноз; работник РК, который с участием относится к просьбам людей и старается им помочь. Одни — верные своему таланту, другие — проявляющие человечность в любом деле и тем самым его одухотворяющие. Эти-то единицы и улучшают жизнь человека на Земле и украшают ее, служат примерами жертвенности, долга, ответственности, обязательности, праведности.
Чувство, имеющее, как замечено, три уровня, выражается в русском языке (в отличие от греческого) только одним словом — «любовь». Но если под этим словом понимать эмоцию третьего уровня — чувство высокое с непременной творческой составляющей, то можно сказать, что мир держится любовью, охраняется любовью, мир обновляется только любовью.
1. ЦГАИПД. Ф. 4. Оп. 7. Д. 2. Л. 11—69.
2. Там же. Ф. 1181. Оп. 7. Д. 217. Л. 17—19, 21—25, 27—29, 32—33, 36, 43—45.
3. Там же. Л. 46, 52—55.
4. ЦГАИПД. Ф. 1431. Оп. 32. Д. 7. Л. 33—34, 56—57, 96—97.
5. Там же. Ф. 1181. Оп. 7. Д. 461. Л. 11, 16, 18—19.
6. Там же. Л. 45—50, 81, 85—89, 92—95.
7. ГАИПД. Ф. 1431. Оп. 34. Д. 9. Л. 234—248.
8. Там же. Ф. 1181. Оп. 8. Д. 555. Л. 90, 92, 95, 99.
9. Там же. Ф. 1431. Оп. 45. Д. 2. Л. 3—5, 8—9, 17, 73—74, 76—77, 81.
10. ЦГАИПД. Ф. 4. Оп. 72. Д. 210. Л. 4—9, 12, 23—25, 31, 36, 37.
11. ЦГАИПД. Ф. 7. Оп. 2. Д. 1931. Л. 2—3, 15, 24, 57—58.
12. ЦГАИПД. Ф. 7. Оп. 2. Д. 1931. Л. 71—73, 76.
13. Там же. Ф. 1431. Оп. 1. Д. 1029. Л. 183—184.
14. Там же. Ф. 6. Оп. 1 Д. 471. Л. 28—30.
15. Там же. Ф. 1431. Оп. 3. Д. 1928. Л. 1а, 4—5, 13, 18, 27—28, 44, 46—47.
16. Там же. Оп. 9. Д. 113. Л. 76.
17. Там же. Д. 29. Л. 24.
18. ЦГАИПД. Ф. 1431. Оп. 9. Д. 29. Л. 25—26, 28.
19. Там же. Д. 113. Л. 97—98.
20. ЦГАИПД. Ф. 1431. Оп. 11. Д. 2. Л. 20, 22—23.
21. Там же. Оп. 14. Д. 2. Л. 27, 29—31, 37, 41, 44, 46, 48.
22. Там же. Д. 2. Л. 107.
23. Там же. Д. 1. Оп. 17. Л. 82—83.
24. Там же. Д. 2. Л. 16—19, 21.
25. ЦГАИПД. Ф. 1431. Оп. 28. Д. 3. Л. 51, 136, 139.
26. Там же. Л. 141—142, 193, 195—196, 200—202.
27. ЦГАИПД. Ф. 1431. Оп. 32. Д. 7. Л. 76—79.
28. Там же. Д. 54. Л. 31, 33—35, 152, 155—156.
29. ЦГАИПД. Ф. 1431. Оп. 36. Д. 26. Л. 28—29, 30—31.
30. Там же. Оп. 49. Д. 41. Л. 21, 23.
31. Там же. Л. 24.
32. ЦГАИДП. Ф. 1431. Оп. 59. Д. 42. Л. 1—4, 6—8.
33. Там же. Оп. 63. Д. 1. Л. 13, 21, 27, 93.
34. Там же. Оп. 66. Д. 9. Л. 17, 76—77.
35. ЦГАИПД. Ф. 6. Оп. 1. Д. 67. Л. 81—86.
36. Там же. Д. 193. Л. 15.
37. ЦГАИПД. Ф. 7. Оп. 2. Д. 1479. Л. 62.
38. Там же. Д. 1003. Л. 41—43.
39. ЦГАИПД. Ф. 4. Оп. 2. Д. 43. Л. 8.
40. Там же. Д. 168. Л. 317—318.
41. Там же. Д. 537. Л. 3—4, 5—6, 14—15, 17.
42. ЦГАИДП. Ф. 1181. Оп. 4. Д. 35. Л. 18—20.
43. Там же. Л. 22, 25.
44. ЦГАИДП. Ф. 1181. Оп. 4. Д. 36. Л. 7—13, 15—18, 20—22, 25, 28—29.
45. Там же. Л. 33—38, 43—44.
46. ЦГАИПД. Ф. 4. Оп. 2. Д. 537. Л. 24—27, 30—34.
47. Там же. Л. 35—36, 38—39, 42—52.
48. Там же. Л. 53—67.
49. ЦГАИПД. Ф. 1431. Оп. 1. Д. 627. Л. 10—11, 23.
50. Там же. Д. 909. Л. 8.
51. ЦГАИПД. Ф. 1181. Оп. 4. Д. 57. Л. 64—65.
52. Там же. Ф. 1431. Оп. 3. Д. 2172. Л. 32—33.
53. Там же. Оп. 45. Д. 38. Л. 2—8, 11—22.
54. Там же. Л. 23—27.
55. ЦГАИПД. Ф. 4. Оп. 72. Д. 26. Л. 1, 70—76.
56. Там же. Л. 77—81.
57. См.: Зубов А. Б. История религий. Кн. 1. Курс лекций. М., 1997. С. 22—23, 43, 49—50, 52, 58—59.
58. ЦГАИПД. Ф. 6. Оп. 1. Д. 455. Л. 60—61, 83—90.
59. Там же. Ф. 1431. Оп. 10. Д. 48. Л. 31.
60. Там же. Ф. 1181. Оп. 4. Д. 53. Л. 39—40, 137.
61. Там же. Ф. 1431. Оп. 1. Д. 895. Л. 172—175.
62. Там же. Оп. 10. Д. 101. Л. 26—27, 28—30.
63. Там же. Д. 93. Л. 196—197.
64. ЦГАИПД. Ф. 1181. Оп. 2. Д. 1. Л. 260—264.
65. Там же. Ф. 1431. Оп. 25. Д. 34. Л. 131, 159—160.
66. Там же. Ф. 1431. Оп. 1. Д. 1201. Л. 64—66.
67. Там же. Д. 1346. Л. 18—22.
68. ЦГАИПД. Ф. 1431. Оп. 1. Д. 1346. Л. 22—23.
69. Там же. Оп. 49. Д. 4. Л. 52.
70. Там же. Оп. 63. Д. 1. Л. 54—56.
71. См.: Голубовский М. Гений и генетика // Вестник. 1999. № 6 (213).