К дискуссии о предвоенном развертывании войск Красной армии на западе Советского Союза в 1941 году
Опубликовано в журнале Звезда, номер 9, 2016
В микрофильмированной коллекции генерал-полковника Дмитрия Волкогонова в собрании Гуверовского архива Стэнфордского университета (Hoover Institution Archives, Stanford University) заслуживают внимания несколько малоизвестных источников, которые могут быть востребованы при изучении дискуссионного вопроса о советском военном развертывании на западе накануне войны с Германией. Специальные мероприятия, проводившиеся в приграничных округах в последние предвоенные месяцы и недели, тесно связаны с проблемой стратегических планов и намерений военно-политического руководства СССР. «Мы были готовы! Как это — не были? — возмущался пенсионер Вячеслав Молотов в беседе с поэтом Феликсом Чуевым. — Мы ждали нападения, и у нас была главная цель: не дать повода Гитлеру для нападения. Он бы сказал: „Вот уже советские войска собираются на границе, они меня вынуждают действовать“» (30, 35)*. Нацисты, как известно, так и объясняли нападение рейха на Советский Союз (16, 195—198). «Большевистская Москва готовит удар в спину национал-социалистической Германии в ее борьбе за свое существование», — резюмировали авторы-составители ноты германского МИД от 21 июня 1941 года (16, 199).
Гитлер считал подобное развитие событий вполне вероятным и опасным. 20 июля 1941 года рейхсминистр занятых восточных областей Альфред Розенберг записал в дневнике: «Фюрер сказал мне, что у Советов оказалось гораздо больше танков, чем мы предполагали, и они гораздо лучше. Если бы две такие танковые армии по 6000 машин в каждой двинулись бы в сентябре в атаку[1], мы могли бы оказаться в ужасном положении» (18, 310—311). 9 ноября 1941 года Гитлер выступал перед товарищами по партии и заявил, что накануне войны на восточной границе рейха находились более 170 дивизий Красной армии.[2] Переговоры с Молотовым в Берлине показали, что летом—осенью 1941 года начнется советское вторжение, а к 22 июня его сроки исчислялись неделями или даже сутками. Поэтому Гитлер решил предупредить события и принял самое тяжелое политическое решение в своей жизни о нападении на Советский Союз (21, 3—6).
Постфактум министр иностранных дел Иоахим фон Риббентроп подтверждал, что Гитлера беспокоила концентрация советских войск на восточных границах рейха и в Бессарабии, а к весне 1941 года «из-за идеологических взглядов, а также русской политической позиции, военных приготовлений и требований Москвы» у него «все больше вырисовывалась картина чудовищной коммунистической опасности для Германии» (20, 173, 180). Однако нота МИД и гитлеровские заявления исходили от стороны-агрессора и объективно могут рассматриваться историками в качестве самооправдания. Хотя пенсионер Молотов, узнав в очередном разговоре с Чуевым о том, что Гитлер опасался сталинского нападения на Германию, согласился со своим собеседником и вскользь заметил: «Конечно, в этом тоже был известный вопрос» (30, 44—45).
Вместе с тем полемика о сталинских планах и намерениях, которая продолжается четверть века, не была обусловлена нацистской точкой зрения. Подробное рассмотрение содержания данной дискуссии и аргументов ее участников выходит за рамки настоящей публикации. Приведем лишь несколько примеров, для того чтобы показать сомнительность утверждений о безусловной связи «ревизионистских» концепций с гитлеровскими заявлениями, оправдывавшими нападение рейха на Советский Союз (4, 19; 8, 9—10). О вероятной подготовке Сталиным собственного удара — до того, как публицистическая версия Виктора Суворова приобрела популярность на постсоветском пространстве, — в той или иной степени писали современники и исследователи, очевидно, никак не симпатизировавшие нацистской Германии.
Например, маршал Александр Василевский, занимавший весной 1941 года в звании генерал-майора должность заместителя начальника Оперативного управления Генерального штаба РККА, признавал, что неожиданное нападение Германии резко изменило первоначальные расчеты военно-политического руководства СССР: «Беда не в отсутствии у нас оперативных планов, а в невозможности их выполнить в той обстановке, которая сложилась» (1, 274). Вопрос заключался лишь в том, о каких конкретных планах Генерального штаба шла речь, но Василевский не стал вдаваться в детали, отметив лишь, что они были «подробно разработанные» (1, 273). В 1989 году полковник Даниил Проэктор в связи с проблемой развертывания войск Красной армии на западе СССР, вероятно, первым среди советских историков поставил вопрос о том, «не готовил ли Сталин всю эту массу войск не только для обороны, но и для наступления» — и ответил на него утвердительно: «Есть много признаков, что да» (19, 311). Феликс Чуев опубликовал интересные рассуждения Молотова о чрезмерно напряженном состоянии страны и общества накануне войны с Германией: «Можно ли народ, или партию, или армию, или даже своих близких держать так год или два в напряжении? Нет» (30, 35). Весной 1991 года Вячеслав Кондратьев вспоминал о массовом движении войск с Дальнего Востока на запад в предвоенные месяцы. И по мнению писателя-фронтовика, «разговоры о превентивном характере начавшейся войны имели основания» (9, 7). Новые сведения о последних предвоенных планах Сталина сообщил генерал-полковник Дмитрий Волкогонов (5, 139—140).
В 1992 году — за год до публикации в России знаменитой нефантастической повести-документа «Ледокол» Виктора Суворова — в Москве вышла в свет монография «1941 год — уроки и выводы», подготовленная авторским коллективом под руководством доктора военных наук генерал-майора Виктора Неласова. По причине небольшого тиража книга стала известной только специалистам. Военный историк Анатолий Кудрявцев, написавший в монографии вторую главу об оперативно-стратегическом планировании, сообщил читателям о разработке «Соображений об основах стратегического развертывания Вооруженных Сил Советского Союза на Западе и Востоке на 1940—1941 годы», последовательно дополнявшихся в период с лета 1940 года по май 1941-го (29, 52—56). Ученый отстаивал оборонительный характер сталинской военной доктрины и полагал: «Советскому Союзу были чужды захватнические войны, он не собирался ни на кого нападать» (29, 49, 58). Однако начальник Политуправления РККА армейский комиссар I ранга Лев Мехлис, выступавший 14 марта 1939 года на XVIII съезде ВКП(б), считал необходимым в случае войны «перенести военные действия на территорию противника, выполнить свои интернациональные обязанности и умножить число советских республик». Прозвучавшие слова делегаты встретили аплодисментами (6, 273). После начала второй империалистической войны в Европе осенью 1939 года последовали вторжения войск Красной армии в Польшу и в Финляндию.
Исследования Владимира Невежина показали, насколько соответствовали концепции «наступательной» войны проекты директивных и инструктивных материалов, рождавшихся в Главном управлении политической пропаганды (далее — ГУПП) Красной армии в мае—июне 1941 года. В них недвусмысленно ставилась задача «всесторонне готовиться к войне, в любой обстановке, действовать наступательным образом, а при необходимости, взять инициативу нападения на противника, т. е. на Германию, на себя» (14, 316). В предвоенной июньской директиве ГУПП о состоянии военно-политической пропаганды подчеркивалось: «Ленинизм учит, что страна социализма, используя благоприятно сложившуюся международную обстановку, должна и обязана будет взять на себя инициативу наступательных военных действий против капиталистического окружения с целью расширения фронта социализма» (28, 302).
Вместе с тем Анатолий Кудрявцев констатировал на основании новых источников, включая «Соображения по плану стратегического развертывания» мая 1941 года, намерение руководителей Генерального штаба РККА во главе с генералом армии Георгием Жуковым «упредить противника в развертывании и атаковать германскую армию в тот момент, когда она будет находиться в стадии развертывания и не успеет еще организовать фронт и взаимодействие родов войск» (29, 57). Позже уточнявшиеся варианты «Соображений» 1940—1941 годов, представлявшие основной документ советского предвоенного планирования, были опубликованы в документальном сборнике «1941 год» (27, 181—193, 236—253, 288—290, 741—746; 28, 215—220). «Соображения» разрабатывались, совершенствовались и дополнялись на протяжении девяти месяцев, докладывались Сталину, санкционировавшему изменения в планировании, которые соответствующим образом отражались на перемещении и сосредоточении войск в западных приграничных округах. Таким образом, речь шла не о рабочих «черновиках» (4, 35), а о реально действовавших совершенно секретных документах особой важности, связанных друг с другом общим замыслом, исходивших от военно-политического руководства СССР и принятых к исполнению (12, 302—306; 26, 102—114).
Вышеупомянутые документы из коллекции генерал-полковника Дмитрия Волкогонова необходимо рассматривать в контексте широкомасштабных и секретных военно-политических мероприятий, осуществлявшихся в СССР в последние предвоенные месяцы и недели.
В начале февраля 1941 года Наркомат обороны и Генеральный штаб РККА представили в Политбюро ЦК ВКП(б) и Совнарком записку с изложением схемы мобилизационного развертывания Красной армии (27, 607—640). Схема разрабатывалась с учетом новой организации войск, изменений в их дислокации и возможности отмобилизования по очередям и каждого округа в отдельности, в зависимости от обстановки. Общая численность армии, развертываемой по мобилизационному плану 1941 года (далее — МП-41), не считая формирований гражданских наркоматов, должна была составить 8 682 827 человек и 187 880 вольнонаемных (27, 612). При этом 49 % штатной численности Красной армии по МП-41 — фактически половина — приходилось на войска пяти приграничных военных округов: Ленинградского, особых — Прибалтийского, Западного, Киевского и Одесского. Если же учесть войска Архангельского, Московского, Орловского и Харьковского округов, тогда доля штатной численности Красной армии, в целом развертываемой на западе, составила бы 65 % (27, 639).
Содержание МП-41 позволяет утверждать, что, с точки зрения руководства СССР, основной противник находился на западе, а не на востоке или на юге. Вместе с тем принятое решение ни в коем случае не было результатом правильной оценки намерений Гитлера. Сталин — практически вплоть до 22 июня — вообще не рассматривал всерьез возможность нападения Германии на Советский Союз, отчасти потому, что рейх был связан затяжной войной с Великобританией (4, 20, 25; 5, 129; 12, 253, 256, 258; 13, 231—232; 15, 126—128, 144; 19, 301—302; 23, 278; 26, 134, 148—150; 30, 32). Более того, Сталин публично намекал на неприятные сюрпризы, которые ждут Гитлера, пребывавшего в самоуспокоенности от успехов вермахта в Европе. «Любой политик, любой деятель, допускающий чувство самодовольства, может оказаться перед неожиданностью», — заявил публично руководитель Советского государства 5 мая (28, 161). Таким образом, концепция стратегической обороны на западе СССР противоречила принципиальным взглядам Сталина о вероятности гитлеровской агрессии, поэтому соответствующие документы («Соображения об основах стратегического развертывания» 1940—1941 годов, февральский «Мобплан» 1941 года и др.) готовились, утверждались и исполнялись вне всякой связи с нараставшей германской угрозой и директивой № 21 «Барбаросса». Тем более что речь шла о соблюдении высокого уровня секретности проводившихся мероприятий.
Существенно, что нарком обороны маршал Семен Тимошенко и начальник Генерального штаба РККА генерал армии Георгий Жуков, подписавшие февральскую записку, предложили провести частичную мобилизацию («отдельных военных округов, отдельных частей и соединений») в мирное время скрытым порядком, под видом так называемых «Больших учебных сборов» (далее — БУС) (27, 630). Точно так же под видом БУС проводилась мобилизация приписных в сентябре 1939 года перед вторжением Красной армии в Польшу (12, 87—88, 292).
3/5 марта Генеральный штаб РККА за подписью второго заместителя начальника Генерального штаба генерал-лейтенанта Василия Соколовского издал директиву № Моб/1/542252сс, адресованную командующему войсками Западного особого военного округа (далее — ЗОВО) генералу армии Дмитрию Павлову. Основанием для издания директивы послужила разработка МП-41, в связи с чем Соколовский передал приказ наркома Тимошенко: «Всем войсковым частям и учреждениям округа разработать в деталях планы укомплектования до штатов военного времени в соответствии со сроками, установленными схемой развертывания» (27, 710). К 15 июля на имя Тимошенко следовало представить доклад о мобилизационной готовности войск округа (27, 716).
8 марта члены Политбюро санкционировали призыв Наркоматом обороны «на учебные сборы в 1941 году военнообязанных запаса в количестве 975 870 человек» (27, 731). 11 марта датирован очередной уточненный план Генерального штаба РККА о стратегическом развертывании Вооруженных сил Советского Союза на западе и востоке с нанесением основного удара по Германии на юго-западном направлении, в первую очередь в Южной Польше, с пометкой: «Наступление начать 12. 6» (12, 303, 314—315; 26, 103, 105). Подписали документ Тимошенко, Жуков и Василевский — в качестве исполнителя (27, 746).
В тесной связи с вышеупомянутыми источниками и событиями и следует рассматривать документы из коллекции генерала Волкогонова. Первый из них — это директива командования ЗОВО, отданная во исполнение полученной директивы за подписью Соколовского (17). Судя по содержанию последней, мы можем предполагать, что аналогичные директивы Генерального штаба РККА были направлены из Москвы и командующим войсками других приграничных округов, но в данном собрании их нет. Либо Волкогонов и его сотрудники не выявили в Центральном архиве Министерства Обороны (ЦАМО) данные документы, либо они не сохранились.[3]
15 марта командующий войсками ЗОВО генерал армии Дмитрий Павлов, член окружного Военного Совета корпусной комиссар Александр Фоминых и начальник штаба ЗОВО генерал-майор Владимир Климовских подписали директиву № 008130, адресованную Военным советам армий, входивших в ЗОВО, областным военным комиссарам, командирам соединений и частей ЗОВО. Копия направлялась начальнику Генерального штаба РККА. В соответствии с новой схемой развертывания войск округа по МП-41 приказывалось «приступить к разработке нового мобилизационного плана и к „15“ июня с(его) /года привести войсковые части и учреждения Округа в полную мобилизационную готовность, разработав в деталях планы отмобилизования частей в соответствии со сроками, установленными схемой развертывания». Одновременно следовало «авиационные, механизированные и части ПВО содержать в постоянной боевой готовности» (17, 17 по нумерации архивного дела). При разработке мобилизационных планов надлежало руководствоваться указаниями, составлявшими основное содержание директивы.
I. По укомплектованию начальствующим составом:
Боевые и запасные части, включая переменный состав, укомплектовать начсоставом запаса I разряда из числа лучше подготовленных и наиболее молодых возрастов; инженерно-технический состав, независимо от наличия воинского звания, приписывать на соответствующие технические должности по специальности; младший начсостав, окончивший курсы усовершенствования и выдержавших испытания на младших лейтенантов, приписывать к частям на общих основаниях, не дожидаясь приказа наркома обороны о присвоении звания. Приписку руководящих советских, партийных и хозяйственных работников на должности рядового состава или второстепенные административно-хозяйственные и технические должности не допускать. Не подлежали приписке офицеры бывшей польской армии, военнослужащие румынской армии и белоэмигранты. Лица с высшим и средним образованием, состоявшие на действительной службе, при условии окончания ими учебных подразделений, оставлялись на должностях командиров взводов (17, 18—19).
II. По укомплектованию рядовым и младшим начальствующим составом:
Количество возрастов, поднимаемых по мобилизации, сообщалось облвоенкомам особым пакетом. Строевые части комплектовались обученными военнообязанными запаса (рядовые — не старше 30 лет, младший начсостав — не старше 32 лет). Армейские запасные полки комплектовались обученным составом за счет всех возрастов, поднимаемых по мобилизации. Не приписывались: немцы, поляки, румыны, финны, болгары, турки, японцы, корейцы и китайцы. По завершении приписки к 18 мая 1941 года требовалось доложить о количестве освобожденных, в первую очередь из числа работавших в системе наркоматов промышленного и оборонного значения (17, 20—21). Приписку следовало производить с 10 % надбавкой к мобилизационной потребности, без отрыва от производства, включая работу приписных комиссий в выходные дни. Вызов военнообязанных следовало производить только персональным повестками, категорически воспрещалось вывешивание каких-либо приказов и объявлений (17, 22—23). Далее следовали указания по организации мобилизации конского состава, транспорта, горюче-смазочных веществ и т. д.
Устанавливались сроки для подачи донесений о выполнении календарного плана работ по МП-41: а) облвоенкомам — к 17 апреля (с докладом о готовности к приписке) и к 13 мая (об окончании приписки); б) Военным советам армий, командирам соединений, отдельных частей и облвоенкомам — к 10 июня (о ходе разработки мобпланов). К 18 июня требовалось представить доклад о мобилизационной готовности войск округа (17, 33).
Таким образом, даты мобилизационной готовности войск ЗОВО, содержавшиеся в директиве № 008130 (15—18 июня), были очень близки к предполагаемой дате начала наступления 12 июня в мартовском плане, которую, как полагают некоторые исследователи, приписал от руки генерал-лейтенант Николай Ватутин (25, 190) — первый заместитель начальника Генерального штаба РККА по оперативным вопросам и устройству тыла.
Последующие мероприятия предвоенных месяцев и недель, проводившиеся в связи с планами сталинского руководства, неоднократно описывались в исторической литературе, и мы лишь кратко упомянем о них, чтобы рассмотреть второй документ из коллекции Волкогонова в контексте предшествующих исторических событий.
В тот же день, 15 марта, которым датирована директива № 008130, последовал приказ Тимошенко, вводивший в действие «Положение о персональном учете потерь и погребении погибшего личного состава Красной Армии в военное время», с требованием снабдить к 1 мая войска («смертными») медальонами и вкладными листками по штатам военного времени (12, 333).
В период с 25 марта по 5 апреля во всех военных округах (кроме Прибалтийского особого — далее ПрибОВО — и Дальневосточного фронта) без широко пропагандистского освещения состоялся призыв в РККА граждан, родившихся после 1 сентября 1921 года и не призванных в 1940 году. Оповещение происходило через рассылку персональных повесток. Всего было призвано 394 тыс. человек (12, 295). 4 апреля начальник Оперативного управления Генерального штаба РККА генерал-лейтенант Герман Маландин утвердил план учений в округах. В частности, на ближайшие месяцы в Киевском особом военном округе (далее — КОВО) были запланированы следующие игры и учения: командные штабов армий и корпусов «Наступательная операция» (март—апрель), игра «Наступательная операция фронта» (7—10 мая), командное учение в 5-й и 6-й армиях «Наступательная операция» (12—17 мая); в Одесском военном округе (далее — ОдВО): игра на картах «Армейская наступательная операция» (26—28 мая) (28, 31, 35).
По инициативе наркома обороны на западе продолжалось размещение специальных ударных соединений. 23 апреля ЦК ВКП(б) и Совнарком приняли совершенно секретное постановление № 1112-459сс «О новых формированиях в составе Красной Армии». В нем утверждалось предложение Тимошенко о создании к 1 июня пяти воздушно-десантных корпусов (каждый численностью 8020 человек в составе трех воздушно-десантных бригад): два для КОВО, по одному — для ОдВО, ЗОВО и ПрибОВО (28, 104—105). В тот же день ЦК ВКП(б) и Совнарком приняли следующее совершенно секретное постановление № 1113-460сс, утвердив предложение Главного военного совета о формировании трех полевых управлений армий: 13-й (ЗОВО), 23-й (Ленинградский военный округ — далее ЛенВО) и 27-й (ПрибОВО) (28, 106).
В апреле 1941 года на западе СССР начался скрытый процесс сосредоточения 247 дивизий для войны с Германией, составлявших уже не 65 %, а более 80 % наличных сил Красной армии. После завершения сосредоточения эта огромная группировка включала бы в себя более 6 млн человек, около 70 тыс. орудий и минометов, более 15 тыс. танков и до 12 тыс. самолетов (12, 333). Однако закончить все необходимые мероприятия к 12 июня не удалось, в первую очередь в связи с недостаточной пропускной способностью железных дорог, работавших в режиме мирных перевозок (25, 190).
4 мая члены Политбюро единогласно постановили назначить Сталина Председателем Совнаркома с сохранением должности Генерального секретаря ЦК ВКП(б). Молотов становился его заместителем и руководителем внешней политики СССР. 5 мая члены ЦК утвердили это постановление (28, 155). В преддверии грядущей войны формальный статус Сталина еще более возрос. В тот же день вечером Сталин выступил в Кремле на приеме-банкете, состоявшемся в честь выпускников военно-учебных заведений, и произнес свой знаменитый тост, в котором не только подчеркнул необходимость «перейти к военной политике наступательных действий» (28, 162), но и, по ряду свидетельств, предложил поднять бокалы «за новый этап развития Советского Союза и расширения его границ» (2, 167—175).
Вероятно, преимущественно во второй декаде мая в кабинете Сталина состоялось основное обсуждение итогового варианта «Соображений по плану стратегического развертывания Вооруженных Сил Советского Союза на случай войны с Германией и ее союзниками». По последнему варианту «Соображений» первой стратегической целью для войск Красной армии на Западе назывался «разгром главных сил немецкой армии, развертываемых южнее Демблин, и выход к 30 дню операции на фронт Остроленка, р. Нарев, Лович, Лодзь, Крейцбург, Оппельн, Оломоуц», для чего главный удар планировалось нанести силами Юго-Западного фронта (8 армий в составе 122 дивизий, включая 28 танковых и 15 моторизованных) «в направлении Краков, Катовице, отрезая Германию от ее южных союзников» (28, 216, 218). По аргументированному предположению Марка Солонина, в совещаниях участвовали лица, принимавшие в СССР важнейшие военно-политические решения (Сталин, Тимошенко, Жуков, Молотов, секретарь ЦК и член Главного военного совета РККА Георгий Маленков), а также их ответственные исполнители (нарком путей сообщения Лазарь Каганович, первый заместитель председателя Совнаркома Николай Вознесенский и первый заместитель начальника Генерального штаба генерал Николай Ватутин) (26, 111—112).
В период 13—22 мая с соблюдением строгой маскировки началось выдвижение к западной границе СССР четырех новых армий (16-й, 19-й, 21-й и 22-й). Еще трем армиям (20-й, 24-й и 28-й) надлежало завершить сосредоточение к 10 июля (12, 331—332). В это время более 40 % стационарных складов и баз Красной армии находились в западных округах, многие располагались в двухсоткилометровой приграничной полосе. Окружные склады были перегружены боеприпасами, горюче-смазочными материалами (далее — ГСМ), снаряжением и другим военным имуществом сверх приемных нормативов. Кроме того, еще более 14 тыс. вагонов боеприпасов и более 4 тыс. вагонов материальной части и вооружения хранились на открытом воздухе, а по распоряжению Генерального штаба РККА на запад перебрасывались свыше 100 тыс. тонн горючего (12, 332).
С целью изменения социального состава неблагонадежного населения и охраны тылов будущих фронтов ужесточалась карательная политика в приграничных областях СССР. 14 мая члены Политбюро приняли строго секретное постановление, обязав органы НКГБ и НКВД УССР усилить борьбу против членов Организации украинских националистов С. А. Бандеры (ОУН-Б) с репрессированием членов семей украинского и польского подполья на Западной Украине (11, 264—265). В тот же день члены ЦК ВКП(б) и Совнаркома приняли строго секретное постановление № 1299-526сс «О мероприятиях по изъятию контрреволюционных элементов в западных областях Белорусской ССР» (11, 281). В течение следующих пяти недель в Западной Белоруссии сотрудники органов госбезопасности и внутренних дел репрессировали 24 422 человека (из них арестованы — 2059, выселены в отдаленные местности СССР — 22 363) (11, 288). Всего за 21 «советский» месяц — с сентября 1939-го по июнь 1941 года — в западноукраинских и западнобелорусских областях подверглись депортациям в дальние районы СССР около 320 тыс. человек, арестам (с заключением или расстрелом) — 120 тыс. человек (7, 42—43).
15 мая в СССР начался призыв приписного состава на БУС. Фактически речь шла о скрытой частичной мобилизации. До 22 июня власти призвали в войска 805 264 человека — практически четверть от контингента, подлежавшего призыву по всеобщей мобилизации, — после чего численность Красной армии превысила 5 млн человек. Призыв по БУС позволил усилить 99 стрелковых дивизий, дислоцированных преимущественно в приграничных округах (12, 295, 331).
Репрессивные операции проводились и в трех прибалтийских республиках. 16 мая нарком госбезопасности СССР комиссар госбезопасности III ранга Всеволод Меркулов направил в ЦК ВКП(б) докладную записку № 1687/м с копией проекта постановления ЦК и Совнаркома «О мероприятиях по очистке Литовской, Латвийской и Эстонской ССР от антисоветского, уголовного и социально опасного элемента» (28, 221—223). В качестве репрессивных мер, сопряженных с конфискацией частного имущества, предлагались аресты, заключение в лагеря на срок от пяти до восьми лет и ссылка на поселение в отдаленные местности СССР сроком на двадцать лет. Для проституток, состоявших на бывшем полицейском учете, предусматривалась ссылка сроком на пять лет в северные районы Казахстана. На следующий день спецсообщением № 2288/м Меркулов уже отчитался Сталину об итогах карательной операции, в результате которой в трех прибалтийских республиках подверглись репрессиям 40 178 человек (из них арестованы 14 467, выселены в отдаленные местности СССР — 25 711) (11, 279—280).
Вечером 24 мая в кабинете Сталина состоялось совещание высшего политического и военного руководства страны — самое представительное в таком составе для предвоенных месяцев 1941 года вплоть до 22 июня. Оно длилось более двух часов. В нем участвовали Сталин, Молотов, Тимошенко, Жуков, Ватутин, командующие войсками, члены Военных советов и командующие ВВС пяти западных приграничных округов, а также начальник Главного управления ВВС РККА генерал-лейтенант авиации Павел Жигарев. При этом Молотов в тот вечер провел в сталинском кабинете почти четыре часа (28, 144—145). Материалы совещания 24 мая до сих пор не опубликованы, неизвестно, велась ли его стенограмма, а участники, пережившие войну, не оставили о нем опубликованных мемуаров. Логично предположить, что на данном представительном совещании обсуждались вопросы, не имевшие отношения к отражению германской агрессии, — в противном случае его подробности стали бы известны из документальных публикаций и воспоминаний. Скорее всего, речь шла о реализации планов, изложенных в майском варианте «Соображений».
В начале июня в войска западных приграничных округов начал поступать «Русско-немецкий разговорник для бойца и младшего командира» (12, 363), изданный большим тиражом. 4 июня члены Политбюро утвердили предложение Тимошенко о создании в РККА польской дивизии путем переукомплектования к 1 июля поляками и лицами, знавшими польский язык 238-й стрелковой дивизии, дислоцировавшейся с марта в Казахстане (Средне-Азиатский военный округ) (25, 204—205). Это военно-политическое мероприятие не только противоречило секретному дополнительному протоколу о недопустимости и подавлении источников польской агитации к германо-советскому договору о дружбе и границе от 28 сентября 1939 года (22, 110), но и представляло проблему с точки зрения сохранения секретности: в долгосрочной перспективе факт существования польской дивизии в составе Красной армии было трудно скрывать. Напомним, что 11 ноября 1939 года, накануне советско-финляндской войны, началось формирование 106-й стрелковой дивизии из советских ингерманландцев, карел и финнов. Через две недели на базе «финской» дивизии закончилось комплектование национального корпуса (23, 173—174). После нападения СССР на Финляндию это соединение стало 1-м корпусом Финской народной армии, подчиненной терийокскому правительству Отто Куусинена. Таким образом, решение Политбюро от 4 июня 1941 года о создании польской дивизии, скорее всего, имело непосредственное отношение к ближайшим планам Сталина в отношении Германии.
Вечером 9 июня в Кремле состоялось совещание высшего военно-политического руководства СССР, продолжавшееся почти пять с половиной часов. Непрерывно в нем участвовали Сталин, Маленков, Тимошенко, Жуков, заместитель председателя Комиссии по военным и военно-морским делам при Бюро Совнаркома Николай Вознесенский, начальник Главного артиллерийского управления РККА маршал Григорий Кулик и бывший начальник мобилизационно-планового отдела Комитета обороны при Совнаркоме[4] полковник Иван Сафонов. Учитывая присутствие Сафонова, можно предположить, что обсуждались и согласовывались вопросы проведения в СССР военной мобилизации. Кроме того, в отдельные часы в кабинет приглашались член Комиссии по военным и военно-морским делам маршал Климент Ворошилов, нарком среднего машиностроения Вячеслав Малышев, нарком авиационной промышленности Алексей Шахурин и генерал Жигарев (28, 298).
12—16 июня 1941 года под видом учений и изменений дислокации летних лагерей штабы приграничных округов стали выдвигать в районы сосредоточения на расстоянии от двадцати до восьмидесяти километров от границы войска второго эшелона армий прикрытия и резервов (всего 114 дивизий). Все перемещения предполагалось закончить к 1 июля. Марши предписывалось совершать по ночам. Скрытное направление корпусов с корпусными управлениями и частями, запасами огнеприпасов и ГСМ «ближе к госгранице» Тимошенко и Жуков мотивировали необходимостью повысить боевую готовность войск. Очевидно, что если речь шла всего лишь о мерах по подготовке к отражению германского нападения, то советские дивизии, особенно в полосе ЗОВО, подводились командованием прямо под первый сокрушительный удар противника и их боеготовность в результате выполнения директив из Москвы не повышалась, а снижалась (12, 332; 28, 358).
На фоне этих таинственных мероприятий 13—14 июня в средствах массовой информации широко прозвучало знаменитое сообщение ТАСС, опровергавшее заявления о возможной «близости войны между СССР и Германией». Более того, автор-составитель сообщения, которым, не исключено, был сам Сталин, отвергал и предположения о концентрации войск на границе — как советских, так и немецких, — назвав любые циркулировавшие слухи о грядущей войне «лживыми и провокационными» (28, 361). Традиционная версия истории последних предвоенных недель позволяет сделать вывод о том, что «умный» Гитлер усыпил бдительность и обманул «глупого» Сталина. С этой точки зрения сообщение ТАСС от 13 июня 1941 года производит абсурдное впечатление. Но если предположить, что военно-политическое руководство СССР в тот момент последовательно реализовывало планы, изложенные в итоговом варианте «Соображений» и закрепленные решениями совещания от 24 мая, то тогда сообщение ТАСС выглядит естественной и логичной частью кампании по дезинформации противника.
В тот же день, когда сообщение ТАСС прозвучало по радио, генерал Ватутин подготовил справку о развертывании Вооруженных сил СССР «на случай войны на Западе». Из нее следовало, что всего в Советском Союзе имеется 303 дивизии (в том числе 198 стрелковых, 61 танковая и 31 моторизованная[5]). Из них на западе СССР в составе четырех фронтов разворачивались 186 дивизий:
на Северном — 22 (в том числе 16 стрелковых, 4 танковых, 2 моторизованных);
на Северо-Западном — 23 (в том числе 17 стрелковых, 4 танковых, 2 моторизованных);
на Западном — 44 (в том числе 24 стрелковых, 12 танковых, 6 моторизованных);
на Юго-Западном — 97 (в том числе 63 стрелковых, 20 танковых, 10 моторизованных).
С учетом сил армий резерва Главного командования и центральных армий резерва Главного командования численность группировки Красной армии на западе возрастала до 237 дивизий (в том числе 155 стрелковых, 51 танковая, 25 моторизованных). На второстепенных участках и в глубоком тылу СССР оставались 66 дивизий (в том числе 43 стрелковых, 10 танковых и 6 моторизованных), из которых 33 (в том числе 30 стрелковых, 2 танковых и 1 моторизованная) могли быть переброшены на запад в течение тринадцати суток (28, 358—360).
17 июня члены Политбюро приняли строго секретное постановление «Об отборе 3700 коммунистов на политработу в Красную Армию». В период с 1 июля по 1 августа Наркомату обороны разрешалось призвать в армию 3700 политработников запаса для укомплектования среднего политсостава на основании персонального отбора годных кандидатов в возрастах от двадцати двух до тридцати лет, с последующим утверждением местными партийными органами (28, 381). К 19 июня в Молдавской ССР закончилась карательная операция органов госбезопасности, в ходе которой репрессиям подверглись 18 392 человека (4507 — арестованы, 13 885 — выселены в отдаленные местности СССР) (28, 394).
Такие события последних предвоенных месяцев и недель предшествовали изданию документа, о котором пойдет речь далее. В конце второй декады июня из Москвы в приграничные округа начали поступать шифровки Жукова о развертывании на базе окружных штабов фронтовых управлений с их переброской к государственной границе на полевые командные пункты (далее — КП). Это было вполне логично, учитывая состав сил фронтов, перечисленных Ватутиным в справке от 13 июня. Однако скрытное развертывание фронтов в мирное время означало скорую и неизбежную войну.
В коллекции генерала Волкогонова автор выявил одну из таких шифровок, № 5439, 5440 (24), направленную на рассвете 19 июня из Москвы в Ригу на имя командующего ПрибОВО генерал-полковника Федора Кузнецова. На машинописном документе есть рукописная пометка с неразборчивой подписью ответственного лица: «Комвойсками доложено в 5.10. и 9.30. приказано доложить н<ачальни>ку штаба». Еще одну рукописную пометку «Читал» (с датой 19. 6.) оставил начальник оперативного отдела и заместитель начальника штаба ПрибОВО генерал-майор Федор Трухин — будущий создатель власовской армии на заключительном этапе войны. Текст документа приводится с сохранением подчеркиваний и особенностей орфографии:
«СОВЕРШЕННО СЕКРЕТНО
Подлежит возврату через 48 часов
Снятие копии воспрещается Экз. № ……… в шифрорган штаба округа
ШИФРОВКА № 5439, 5440
Из Москвы
Подана 19. 6. 41 в 4.00. Принята 19. 6. 41. в 4.20.
Поступила в ШО округа 19. 6. 41 в 04.25
ВРУЧИТЬ НЕМЕДЛЕННО
КОМАНДУЮЩЕМУ ВОЙСКАМИ ПРИБОВО Л И Ч Н О
НАРОДНЫЙ КОМИССАР ОБОРОНЫ ПРИКАЗАЛ ВЫДЕЛИТЬ УПРАВЛЕНИЕ ФРОНТА И К 23 ИЮНЯ 1941 ГОДА ПЕРЕВЕСТИ ЕГО НА КП ПОНЕВЕЖ, ТЩАТЕЛЬНО ОРГАНИЗОВАВ УПРАВЛЕНИЕ ВОЙСКАМИ.
Риге оставить подчиненное ВАМ Управление Округа во главе Вашим заместителем.
Исполнение телеграфте.
Выделение и переброску Управления фронта сохранить строжайшей тайне, о чем предупредить личный состав штаба округа.
№ 560/ЗНГШ Ж У К О В»
Отметим, что на протяжении следующих двух суток (20 и 21 июня) создание фронтового управления тщательно маскировалось, а в исходящих документах чередовались слова «округ» и «фронт». Скорее всего, командиры, переехавшие из Риги в Паневежис, сами до конца не понимали, служат ли они еще в штабе округа или уже в управлении фронта. Наконец в 16.45 21 июня Трухин подписал распоряжение от имени начальника штаба Северо-Западного фронта генерал-лейтенанта Петра Кленова всем руководящим штабным работникам: «Некоторые штабы частей и отделы окружного управления в документах и разговорах употребляют слово „ФРОНТ“, СЗФ (Северо-Западный фронт. — К. А.) и пр., чем разглашают место и наличие фронтового управления. Немедленно прекратить это явление и впредь штаб и управления именовать ПрибОВО» (26, 376). К сожалению, в коллекции Волкогонова автор не нашел других аналогичных шифровок. Однако из мемуарной литературы следует, что они существовали, о чем, например, писал маршал Иван Баграмян (в июне 1941 года — полковник, начальник оперативного отдела и заместитель начальника штаба КОВО).
«В то же утро (19 июня. — К. А.) из Москвы поступила телеграмма Г. К. Жукова о том, что Народный комиссар обороны приказал создать фронтовое управление и к 22 июня перебросить его в Тарнополь. Предписывалось сохранить это „в строжайшей тайне, о чем предупредить личный состав штаба округа“. У нас уже все было продумано заранее. По нашим расчетам, все фронтовое управление перевезти автотранспортом было не только трудно, но и слишком заметно. Поэтому было решено использовать и железную дорогу. Командующий округом приказал железнодорожный эшелон отправить из Киева вечером 20 июня, а основную штабную автоколонну — в первой половине дня следующего дня» (3, 76).
Таким образом, мы можем утверждать, что накануне войны шифровки о развертывании фронтовых управлений направлялись командующим войсками и других приграничных округов. Но этот секретный приказ Тимошенко не имел отношения к подготовке мероприятий по отражению гитлеровской агрессии, вероятность которой «коллективным Сталиным» не рассматривалась. При этом объяснения Молотова задним числом причин и целей сосредоточения такой огромной группировки («Мы ждали нападения, и у нас была главная цель: не дать повода Гитлеру для нападения») выглядят маловразумительными, неубедительными и нелогичными. Всей правды собеседнику Молотов сказать не мог, но и признавать себя вместе со Сталиным обманутыми Гитлером глупцами ему не хотелось.
Накануне войны в советской элите господствовало убеждение в том, что Советский Союз сохраняет внешнеполитическую инициативу. «Мы не должны допустить, чтобы враг упредил нас», — заявлял, по свидетельству Баграмяна, командующий войсками КОВО генерал-полковник Михаил Кирпонос (3, 46). Однако дальнейшие действия советского военно-политического руководства по скрытому развертыванию войск Красной армии на западе СССР были сорваны германским нападением. Предупредительных сообщений о нем поступало достаточно. Но действия Гитлера, воевавшего с Великобританией и в то же время рискнувшего открыть второй — Восточный — фронт, казались в Москве совершенно нелогичными и вступили в резкое противоречие с представлениями «коллективного Сталина» о том, как должны были бы развиваться события. С этой точки зрения нападение Германии 22 июня выглядело «внезапным» и «неожиданным».
Вышеупомянутые документы из коллекции генерал-полковника Дмитрия Волкогонова (директива № 008130, шифровка № 5439, 5440) сами по себе не имеют сенсационного значения. Но они сочетаются с другими известными нам источниками и дополняют общую картину событий последних предвоенных месяцев и недель. Тем самым сохраняется актуальность продолжения дискуссии о планах Сталина и вероятной подготовке широкомасштабного вторжения Красной армии в Европу во второй половине лета 1941 года.
Источники и литература:
1. А. М. Василевский о противодействии Сталина приведению в боевую готовность советских Вооруженных Сил // Канун и начало войны. Документы и материалы / Сост. Л. А. Киршнер. Л., 1991. С. 273—274.
2. Александров К. М. «Планировался удар по Румынии в направлении нефтяных месторождений». Генералы и офицеры власовской армии о планах Сталина и состоянии РККА в мае—июне 1941 г. // СверхНОВАЯ правда Виктора Суворова / Сб. статей. Авт.-сост. Д. С. Хмельницкий. М., 2010. С. 166—192.
3. Баграмян И. Х. Так начиналась война. Киев, 1988.
4. Вишлев О. В. Накануне. 22 июня 1941 года. Документальные очерки. М., 2001.
5. Волкогонов Д. А. Сталин. Политический портрет. В 2 кн. Кн. 2. 4-е изд. (по факсимильному изданию 1992 года). М., 1996.
6. XVIII съезд Всесоюзной Коммунистической партии (б). 10—21 марта 1939 г. Стенографический отчет / Отв. по вып. Д. Чугаев. М., 1939.
7. Гогун А. Между Гитлером и Сталиным. Украинские повстанцы. 2-е изд., испр. и доп. М., 2012.
8. Городецкий Г. Миф «Ледокола»: Накануне войны / Пер. с англ. В. А. Галкина, А. И. Петренко. М., 1995.
9. Кондратьев В. П. Оплачено кровью // Родина (Москва). 1991. № 6—7. С. 6—8.
10. Лопуховский Л. Н. Вяземская катастрофа 41-го года. М., 2007.
11. Лубянка. Сталин и НКВД-НКГБ-ГУКР «Смерш». 1939 — март 1946 / Архив Сталина. Документы высших органов партийной и государственной власти. Под общ. ред. акад. А. Н. Яковлева. Сост. В. Н. Хаустов, В. П. Наумов, Н. С. Плотникова. М., 2006.
12. Мельтюхов М. И. Упущенный шанс Сталина. Советский Союз и борьба за Европу 1939—1941 гг. 2-е изд. М., 2002.
13. Мерфи Д. Э. Что знал Сталин. Загадка плана «Барбаросса» / Пер. с англ. Ю. П. Бондаренко. М., 2009.
14. Невежин В. А. «Если завтра в поход…» М., 2007.
15. Некрич А. М. 1941. 22 июня. М., 1965.
16. Нота Министерства иностранных дел Германии советскому правительству с приложениями. Берлин, 21 июня 1941 г. // Гогун А. Черный PR Адольфа Гитлера: Документы и материалы. М., 2004. С. 177—268.
17. Павлов, Фоминых, Климовских. Совершенно секретно. Экз. № 1. Военным Советам армий. Областным военным комиссарам. Командирам соединений и частей. Копия: начальнику Генштаба Красной Армии. 15 марта 41 г. № 008130. Машинопись; 18 л. (цитируется с сохранением особенностей перевода и рукописных подчеркиваний в машинописи) // Hoover Institution Archives, Stanford University (HIA). Volkogonov Dmitry Papers. Container 7.
18. Политический дневник Альфреда Розенберга, 1934—1944 гг. / Пер. с нем. С. Визигиной, И. Петрова. Комментарии И. Петрова при участии С. Визигиной, А. Дюкова, В. Симиндея. М., 2015.
19. Проэктор Д. М. Фашизм: путь агрессии и гибели. 2-е изд., доп. М., 1989.
20. Риббентроп фон, И. Между Лондоном и Москвой: Воспоминания и последние записи. Из его наследия, изданного Аннелиз фон Риббентроп / Пер. с нем. Г. Я. Рудого. М., 1996.
21. Секретно. Речь Гитлера 9-го ноября 1941 года. Машинопись; 16 л. Перевел инструктор-переводчик 7-го отделения ПОАРМА-6 техник-интендант I ранга (подпись) (цитируется с сохранением особенностей перевода и рукописных подчеркиваний в машинописи) // HIA. Volkogonov Dmitry Papers. Container 8.
22. Секретный дополнительный протокол. Москва, 28 сентября 1939 года // СССР — Германия 1939—1941. 2-е изд. (Кн. 1) / Сост. Ю. Г. Фельштинский. Предисл. А. Г. Авторханова. Нью-Йорк, 1989.
23. Семиряга М. И. Тайны сталинской дипломатии. 1939—1941. М., 1992.
24. Совершенно секретно. Шифровка № 5439, 5440. Из Москвы. Подана 19. 6. 41. Машинопись; 1 л. (цитируется с сохранением особенностей орфографии и рукописных подчеркиваний в машинописи) // HIA. Volkogonov Dmitry Papers. Container 7. На документе указан номер листа архивного дела (447), которое использовал Д. А. Волкогонов.
25. Соколов Б. В. Георгий Жуков. Триумфы и падения. М., 2003.
26. Солонин М. С. Июнь 41-го. Окончательный диагноз. М., 2013.
27. 1941 год. В 2 кн. Кн. 1 / Сост. Л. Е. Решин, Л. А. Безыменский, В. К. Виноградов и др. / Науч. ред. В. П. Наумов. М., 1998.
28. 1941 год. В 2 кн. Кн. 2 / Сост. Л. Е. Решин, Л. А. Безыменский, В. К. Виноградов и др. / Науч. ред. В. П. Наумов. М., 1998.
29. 1941 год — уроки и выводы / Подгот. д. воен. наук, ген.-майор В. П. Неласов и др. М., 1992.
30. Чуев Ф. И. Сто сорок бесед с Молотовым: Из дневника Ф. Чуева. М., 1991.
1. Гитлер ошибался в количестве советской бронетехники. К 22 июня 1941 г. на западе СССР были сосредоточены 15 687 танков (из них в эксплуатации 12 898), в том числе более 1400 Т-34 и КВ, не имевших немецких аналогов. В войсках вторжения вермахта (вместе с наличными и потенциальными силами союзников) насчитывался — по максимальным оценкам — 4171 танк и штурмовое орудие (12, 385—386), включая пулеметные танкетки и бронетехнику, требовавшую ремонта. К 10 июля 1941 г. Красная армия потеряла 11 783 танка. Когда вскоре Гитлеру доложили первые сведения о числе уничтоженных и захваченных советских танков, он заявил, что если бы знал об их количестве и качестве, то не начал бы войны против СССР (10, 14).
2. К 22 июня 1941 г. на западе СССР были сосредоточены 190 дивизий Красной армии, в том числе в I стратегическом эшелоне 40 танковых и 20 моторизованных, а во II стратегическом эшелоне — 4 танковых и 2 моторизованные (12, 386). Скорее всего, Гитлер так и не узнал о подлинном количестве сил и средств Красной армии, развернутых на западе СССР к началу операции «Барбаросса».
3. В коллекции Дмитрия Волкогонова указан следующий оригинальный архивный шифр источника (вероятно, по состоянию на период конца 1980-х — начала 1990-х гг.): ЦАМО. Ф. 127. Оп. 12915. Д. 29 (начато 11 января 1941 г., окончено 21 мая 1941 г.). Директивы ГШКА, штаба ЗапОВО по разработке мобилизационных планов и укомплектованию частей и учреждений на военное время; перечни и расчеты комплектования частей). Л. 17—34. Подчеркивания в тексте документа.
4. 29 мая 1941 г. Комитет обороны был упразднен, а вместо него создана Комиссия по военным и военно-морским делам при Бюро Совнаркома Союза ССР под председательством И. В. Сталина.
5. Указываются только стрелковые, танковые и моторизованные дивизии.