Опубликовано в журнале Звезда, номер 6, 2016
* * *
Для чего нам дана безупречная речь —
Отголосок предвечного Слова,
Если чувства в нее все равно не облечь —
Так, чтоб сдвинулась первооснова
И гора всеми звеньями дрогнула, прочь
Отступая под натиском веры?
Ведь дана же инструкция, действуй точь-в-точь! —
Раз в истории были примеры…
* * *
Зачем мне эта чепуха,
Не стоящая, право,
Не то что лавра — лопуха,
Что лезет из канавы?
* * *
Сижу, мусолю перевод —
Из Одена. Тоскливо, сыро.
Вечерний млеет небосвод,
Но без толку пылится лира,
И сводит брови Аполлон
У переносицы высокой,
И клонит ветку на балкон
Патлатый клен неподалеку.
А в памяти еще сидит
Заноза нашей первой встречи.
И время вроде бы летит,
Но — по касательной. Не лечит.
И так же зыбок бледный свет
Над черной, точно небо, аркой,
И так же в жизни смысла нет.
Лишь пятна крон, решетки парка.
* * *
Оранжево-красной улитке
Подобна, пылая в углу,
Спираль электрической плитки
Пронизывает полумглу
Плакучего сруба, узоры
Древесных колец годовых
Пугают и радуют взоры…
И стук отдаленный затих.
Как меркнут закатные краски
Над пиками елей в окне!
Как будто во сне или в сказке.
Во мне ли причина, вовне?
И кажется страшной во мраке
Штормовка на шатком гвозде,
И вой монотонный собаки
Все ближе подводит к черте,
Шагнув за которую, мысли
Дневные рассыплются в прах…
Укрой меня, к сонму причисли
Забывших про холод и страх!
* * *
Заснеженных кустов коралловые рифы,
И черная вода звенящего ручья,
И полоса лыжни влечет нас, точно скифы —
Персидского царя, — рискни, мол… Нет, не я
На этот раз — пускай попробуют другие,
Кто не был никогда за призрачной чертой,
Где белые меха, и искры золотые,
И тонкая резьба, и этот свод литой…
Пускай вдали тропа теряется, петляя,
Мороча дураков, не знающих цены
Мгновенью забытья. Но ты-то, ты-то — зная! —
Зачем, поддавшись вновь гипнозу новизны,
Торопишься туда, откуда нет возврата,
Где, потеряв себя, взамен не обретешь
Ни слитков серебра, как в сказке, ни заката
Холодного огня, где месяц, будто нож,
Сквозь кружево блестит ветвей и скрипы елей
Заставят кипяток сознанья замереть,
Отменят навсегда намеренья и цели,
Отучат наконец бояться и хотеть…
* * *
Если писать стихи, то только в стол.
Если читать их вслух, то лишь деревьям и травам,
Потому что они не поставят тебе ни пятерку, ни кол,
Каким бы ни был твой слог — гладким или корявым.
Только тогда, когда этот труд вообще ни на что
Не претендует — ни на какой поощрительный шорох,
Проносящийся по рядам в притихшем ЛИТО,
Точно поднятый ветром листвы прошлогодней ворох, —
Только тогда имеет смысл их править — лечить, как больных детей,
Приводить в сознанье отдельные строчки, лежащие в коме,
Когда есть пониманье того, что они ни для чьих ушей
По большому счету не предназначены, кроме…
* * *
Лыжи последнее время слушаться не хотят:
То не скользят совсем, то откат назад
Сильный дают, — все же дерево, а не пластик…
Вот и болтаешься, точно оторванный хлястик.
Не удовольствие, а лошадиный труд.
Я бы вернулась, да жаль десяти минут,
Что на дорогу потратить пришлось от дома.
Чувство такое, наверное, всем знакомо:
Так отношения держат, зайдя в тупик,
Или мечта изучить наконец язык,
Так, чтобы, оказавшись в среде чужеродной,
Все понимать — от сводки, скажем, погодной
До разговора каких-нибудь негров в метро
Про передачу о жизни Мэрилин Монро.
Вот и буксуешь на месте, не приближаясь к цели, —
Темная материя в белых клубах метели.
* * *
После тяжелой и продолжительной болезни,
Завершившейся, к счастью, благополучно,
Жизнь, по идее, должна быть насыщенней, интересней,
Но мне почему-то все так же тоскливо и скучно.
Видимо, все же не вышла еще заноза:
Нету такого пинцета. Ходи с ней, пока не сдохнешь.
И не поможет тебе ни притворно победная поза,
Ни табуретка, которой в сердцах ты об стенку грохнешь,
Вспомнив его театральность, напыщенность и витийство,
Умение глазки закатывать с непревзойденной манерой…
Сколько дают сейчас за преднамеренное убийство?
Если бы я жила в прошлом веке, то подалась бы в эсеры.
И мы собирались бы где-нибудь на конспиративной квартире,
Обсуждали маршрут следования очередного министра,
И было бы до лампочкисорокаваттовой мне всё в мире,
Я бы умела действовать оперативно и быстро,
Меня бы не мучили приступы нерешительности, вопросы,
Комплекс вины и прочие интеллигентские штучки…
Я бы легко обрывала все связи и вынимала занозы,
Оставшиеся — после разрыва — в сердце, — пропитанные ядом колючки.
* * *
Где льется дней моих невидимый поток…
ИзвивыСороти тугие,
Косые взгляды двух озер
На нас, букашек: кто такие?
Небес изменчивый узор,
Взор полусонного светила
Сквозь тяжки вежды облаков…
И все-таки какая сила
У этих топких берегов
В зеленых лезвиях осоки,
В кудрявых зарослях ольхи!
Ты что в невидимом потоке
Поймать надеешься — стихи
Плетешь, как сети? Неужели
В магическую силу слов —
Свидетелями — липы, ели! —
Все веришь, бедный рыболов?
* * *
Гляжу ль на дуб уединенный…
Тебя я обошла со всех сторон,
Дивясь необоримой древней мощи,
Свидетель трех веков — царей, корон…
Вокруг — луга, березовые рощи,
Пруды, поля, политики, война,
Труды, реформы, свадьбы, кинопробы,
Шаги, машины, шум и тишина —
Услышать голос вещей кроны чтобы
И перешептывание корней
В сырых пластах, в седом культурном слое
Сквозь толкотню и сутолоку дней…
Шуми, склоняйся, древо мировое.
КРЕПОСТЬ ОРЕШЕК
Глазницы черные развалин
И волн страдальческий оскал —
Как будто сам товарищ Сталин
Стоять им насмерть приказал,
Туманный берег прикрывая,
Свинцовый отражая свод.
О, дышащая сталь живая!
В седую даль, за взводом взвод.
В водоворотах, клочьях пены
И отблесках огня — едва ль
Без вас бы выстояли стены —
Как расставаться с ними жаль!
Но к пристани уж катер подан,
Дорога жизни позади
Осталась, под набрякшим сводом.
Сиди и влажную тверди
Строку, подняв ко тверди взоры,
Следи за чайкой, чей полет
Теперь до самой Усть-Ижоры
Твое сознание займет,
Пока расстеленная шкурка
Заката тлеет над рекой
И тают башни Шлиссельбурга
В дали, подернутой тоской.