Размышления над книгой Сергея Юрьенена «Фён»
Опубликовано в журнале Звезда, номер 3, 2016
Сергея Юрьенена в России не слишком печатают, не очень знают. Причиной можно назвать его «невозвращенство», долгую работу на «вражеском голосе» — «Радио Свобода». В Париже, куда Сергей Юрьевич приехал с женой-иностранкой и маленькой дочкой в 1977 году и откуда в Россию не вернулся, с воодушевлением приняли его — испугавший поначалу русские эмигрантские издательства — роман «Вольный стрелок» (1984). По окончании холодной войны, в перестройку, проза Юрьенена начала печататься и в России, его роман «Дочь Генерального секретаря» (1999) в журнальной версии выдвигался на русского «Букера». Именно с этого романа началось мое знакомство с писателем, чья юность прошла в Питере, молодость в Европе. Ныне он живет в Америке. Книга «Дочь Генерального секретаря» была прислана мне из Парижа другом Юрьенена Николаем Боковым и поразила раскованностью — ощущалось, что человек вырвался на свободу и наслаждается ею в полной мере, это сказывалось в построении сюжета, когда действие то и дело перемещалось из одной страны в другую и из одного временного отрезка в другой. То же самое происходило и с речью, в которой легко переплетались лексемы из многих языков. Не говорю уж об изображении любви — здесь Юрьенен явно следует какой-то своей доро`гой, привнося в целомудренную российскую литературу не свойственный ей «европейский» эротизм. Сил у автора было много, и сил нерастраченных.
И вот передо мной последний по времени роман Юрьенена, под странным для русского уха названием «Фён» (Franc-Tireur [США], 015).
В этом сложном по жанру повествовании — автобиография? политическое расследование? шпионский роман? — действие происходит в Германии, в Мюнхене, потому и в названии появляется это немецкое слово «фён». Проходит оно и через повествование, ибо его герои, в основном русские, работающие на Пц (Подрывной центр), страдают от баварского суховея:
«—Из ада! И не дует, а пронзает тебя наскрозь».
Или так:
«—Называется ветром, но движение воздуха не ощущается. Просто замечаешь, что вокруг все сходят с ума».
А еще так, но это уже к концу: «…в средние века в Баварии было правило… Преступление, совершенное в момент фёна, наказывалось менее строго, потому что фён считался смягчающим обстоятельством. За убийство не четвертовали, а просто вешали…»
Пытаюсь вспомнить, встречался ли «фён» в читанном мною в юности великолепном романе Лиона Фейхтвангера «Успех», где действие тоже происходит в Мюнхене. Нет, не припомню. В книге немецкого писателя столица Баварии показана как город, в многочисленных пивных которого начинался «национал-социализм», иначе «фашизм». Про мюнхенские пивные, взрастившие фашистский путч, Юрьенен тоже упоминает, и вообще оказывается, что здание Пц, где работает alter ego автора, писатель и журналист Андерс, имеет свою историю: в войну там был госпиталь для немецких военных, после войны находились американские оккупационные войска, и уже в годы холодной войны возникло финансируемое ЦРУ, а затем американским Конгрессом радио, ни разу не названное автором как «Радио Свобода», а только жутковатой аббревиатурой Пц.
Отсылок к роману Фейхтвангера у Юрьенена я не встретила, зато есть у него — и на первых же страницах — обращение к известной поэме Генриха Гейне «Германия. Зимняя сказка». Как и автобиографический герой Гейне, автобиографический герой романа «Фён» приезжает в Германию из Франции зимой. Разница между ними лишь та, что, как пишет Юрьенен о Гейне, «на самом деле возвращение автор совершил только в своем воображении, физически оставшись в Париже, где лежит на кладбище Монмартра».[1] Герой Юрьенена приезжает в Мюнхен из Парижа, чтобы зарабатывать деньги, которые писательский труд принести ему не может. В Пц его ожидает должность аналитика с последующим карьерным восхождением — и это означает, что и он, и его парижская жена Лола, и их маленькая Нюша станут «твердой стопою на прочное основание», как говорит Гоголь об одном своем герое.
Не с первого, но со второго раза Андерс, или как позже начинает звать его автор — Рай, «продается» Пц, то есть вливается в ряды «антисоветчиков».
С Гейне автора «Фёна» сближает еще одно обстоятельство. Оба они «невозвращенцы», беглецы, политические беженцы.
Стоит сказать несколько слов об удивительной биографии Сергея Юрьенена. Будущий писатель родился в Германии, а именно: во Франкфурте-на-Одере, в советской зоне оккупации — через три года после окончания войны. Его рождению предшествовала трагедия — его отец, тоже Сергей Юрьенен, человек со шведскими корнями, советский техник-лейтенант, был по ошибке застрелен своими, когда ехал на партконференцию в Берлин.
Мать Сергея, Любовь Москвичева, происходила из семьи австровенгерского военнопленного, осевшего в России. В войну из родного Таганрога она была отправлена в Германию и четыре года провела в трудовом лагере в Вестфалии, где из-за черных кудрявых волос ее часто принимали за еврейку (в книге мне встретился эпитет «библейские» при упоминании глаз матери героя). После смерти мужа она с маленьким сыном вернулась в Советский Союз. Потом у сына была учеба, журфак Белорусского и филологический факультет Московского университетов; в последнем начинающий писатель встретил иностранную студентку Аурору Гальего, дочь одного из руководителей компартии Испании… Свадьба была международной, молодых напутствовала Долорес Ибарурри. Но коммунистичское сердце Игнасио Гальего радовалось недолго. Отправившись в Париж через три года после свадьбы (1977), молодые там остались. Сергей стал невозвращенцем.
Роман как бы предполагает погруженность читателя во всю эту историю. Мало того, автор по какой-то причине уверен, что читателю известны «тайны» как Старой площади (ЦК КПСС), так и Лубянки (КГБ), и что он, читатель, безошибочно ориентируется в том, что происходит в головах их сотрудников. Сознаюсь чистосердечно: все, полные намеков и умолчаний, разговоры обитателей этих кабинетов, воспроизведенные в романе, прошли мимо меня, я не смогла углубиться в их суть и понять коварство и изощренность замыслов. Зеркальным образом все то, что, по воле автора, говорилось «подрывниками-антисоветчиками» в Пц, то бишь на «Радио Свобода», я тоже не смогла понять — то ли по причине непосвященности, то ли из-за особой зашифрованности высказываний. Диалог Юрьенена оказался мне не по зубам. И в этом я виню исключительно себя — нет «подрывного» мышления. Зато какой пир для тех, у кого оно имеется! Андропова, Михаила Сергеевича Горбачева я узнала легко, а вот с менее известными персонажами — как по ту, так и по эту сторону — справиться не получилось. Заинтересовал меня некий бывший российский резидент по фамилии Менкин. Сам он называет себя «дважды эмигрант Советского Союза». Вот его данные: родился в Питере перед революцией, закончил Сорбонну, отец — артист, мать — княжна. Завербованный Сергеем Эфроном, воевал в Испании. После жил в Америке, а перед войной вернулся с родителями в СССР. В это время, как пишет автор, «большинство знакомых по Парижу третий год как подводились на Лубянке под расстрельную статью». Менкиных однако не трогали — из-за родовитой мамы? из-за дяди-актера, веселившего Сталина на Кремлевских обедах? В таком же роде биография любимчика фортуны продолжается и дальше… Пересказываю этот сюжет исключительно для знатоков вопроса, способных угадать героя. О себе скажу, что поначалу обрадовалась, встретив подсказку о том, что шестнадцатилетний Мур, сын Цветаевой, оставил в своем дневнике восхищенные записи о Кирилле Менкине, «баловне судьбы». Решила, что это Дмитрий Сеземан, удивительный человек, реэмигрант, которого до его второй эмиграции во Францию мы с сестрой встречали в Московском молодежном музыкальном клубе. Но потом поняла, что не угадала: и родился не там, и в Испании не воевал, и родители его были репрессированы… Так и осталась сия загадка неразгаданной…
Роман Юрьенена строится на пересечении двух сюжетных линий и двух взаимопересекающихся голосов — писателя Андерса-Рая и некоего Кирилла Кондратьевича, советского тайного агента, которому поручено «вести» писателя, следя за ним и ставя палки в колеса. Замысел симпатичный, но, как кажется, до конца не осуществленный: после нескольких сцен «самообнажения» Кирилла и его диалогов с Шефом, в коем угадывается Андропов, агент из поля зрения исчезает, и писатель всецело переключается на своего alter ego. И вот тут, когда двойной сюжет переходит в «одинарный», повествование входит в спокойное русло биографического романа.
Но прежде чем коснуться фигуры автора и его жизни в Мюнхене, окинем взглядом тот безрадостный ландшафт, который окружает его в пресловутом мюнхенском Пц.
Местечко это сами «сотрудники» называют «банкой с пауками». Порой кажется, что это пишет Валентин Зорин из времен моей советской юности: «Что тут собрало их и держит, кроме американской зарплаты, непонятно. Антисоветизм, конечно. Антикоммунизм… Но это отступало, как вершины Альп. На первый план выходила междоусобная борьба».
Беспощадность оценки, по-видимому, объясняется тем, что был Рай на радио «чужаком-варягом», русские из всех трех эмиграций, представленные на «вражеском радио», заволновались, испугались за свое место, объединились против «выдвиженца»… С другой стороны, на следующей же странице читаем о тех же сотрудниках: «Оказалось: не инопланетяне. С виду даже не герои. Но кто же еще? Вот именно что „нашего времени“. Заброшенные Америкой к самым границам тьмы и обреченные в случае войны». Вот и поди разгадай загадку.
Все же кем эти сотрудники являются для Рая — «пауками в банке» или «героями» (пусть и нашего времени)? По-видимому, и тем и этим. Если отыскать в книге куски, описывающие работников «идеологически-подрывного фронта», но уже по другую сторону границы, то окажется, что автор призывает чуму «на оба дома». При этом мюнхенскому «дому» он сочувствует. Да и есть за что.
Возглавляет его в 1980̩е годы «советский агент», разоблаченный только в перестройку, еще одна сотрудница-монтажер, приставленная к Раю, тоже работает на ГБ, собственная безопасность у сотрудников весьма относительна, в любую минуту Пц могут взорвать, как уже было в 1981-м, в год появления Рая на радиостанции.
Тема «взрыва», повредившего стену и выбившего глаз сотруднице, продолжится в самом конце книги, когда выяснится, что его готовил весь соцлагерь вкупе со своими друзьями, ближневосточными террористами. Глаз читателя безошибочно вычленяет из текста очень современный материал: «Дамаск выдал людям Карлоса (лидера „Организации вооруженной арабской борьбы“. — И. Ч.) сирийские дипломатические паспорта и предоставил опору в посольстве Сирии и в соцстранах». Они-то и подложили бомбу под здание свободного «мюнхенского радио». Прикрывавший терракт КГБ возложил за него ответственность на ЦРУ. Очень знакомый мотив, даже впечатление дежавю, но спроецированного в будущее.
Приведу еще один эпизод из 1980-х, отчасти отражающий сегодняшнюю ситуацию в мире.
«Апокалипсис казался ближе, чем в конце 70-х, когда началось в Афганистане. Советы его, похоже, добивались. Особенно генералитет, завязнувший в „горах Востока“, но еще более уверенный в ракетно-ядерной победе… В брутальной злобе дня точно так же, как в риторике, Кремль заносило столь круто, что Рай бы не удивился появлению новых советских чудо-танков на плавных равнинах и всхолмьях „Свободной земли Баварии“…»
Но довольно. Лично мне, как скорей всего и большинству читателей, так уже опротивело все, что связано с языком агрессии и военного безумия, что оставим эти страницы романа тем, кто подобным еще не пресытился. Будем говорить о частной жизни писателя и радиожурналиста, сделавшего головокружительную карьеру от аналитика до руководителя отделом культуры на русском радио, работающего за рубежом. Карьерный рост однако не способствовал процветанию его семейных отношений. Лола в скучном бюргерском Мюнхене жить не пожелала. Приехав с подростком Нюшей к мужу, выдержала без Парижа недолго и очень быстро отбыла назад, а затем и попросила развод.
Как? ей не понравились «Баварские Афины»? А что в самом деле! Ну, есть там Английский сад, райское местечко, совсем неподалеку от «ада», жуткого Пц, но в остальном… Вот, скажем, дом, где Рай поселился: «Многоподъездная безотрадность в стиле гитлерюгенд. Брат-близнец тех, что воссоздавали в Союзе немецкие военнопленные». А вот предлагаемый стиль жизни: «Моторы, механизмы — во всем этом новая страна превосходила предыдущую. Не в том, что для счастья человеку нужно. Начиная с сигарет, которые курились здесь не вдохновенно, как в Париже, а через не могу. Ни остроумия, ни веселья, ни эротического волнения в асмосфере».
Не очень уверена, что российский читатель оценит эту аргументацию. Все же у нас на родине всегда было маловато веселья и эротического волнения, возможно, даже меньше, чем в Мюнхене. Но писатель Рай уже давно вылетел из отчего гнезда, да и жена-иностранка могла его офранцузить. Во всяком случае в отстутствие жены, а потом уже будучи в разводе, он довольно часто, и даже в Мюнхене, испытывал это самое «эротическое волнение». Сергей Сергеевич Юрьенен, как яствует из чтения его предыдущих романов, считает эротику такой же равноправной составляющей своих писаний, как и политику. В «Фёне» ее много, и разнообразной. Для неопытных в этом вопросе читателей, к коим отношу и себя, некоторые страницы представляются… как бы поделикатней выразиться… чересчур пряными.
Прослеживая эволюцию сотрудников и сотрудниц Пц, Рай описывает разнообразные человеческие экземпляры. Мне были особенно любопытны те, кто прибывал в эпоху перестройки, когда Горбачев отменил глушение и радиостанции срочно потребовались новые «горячие» голоса. В то время Рай раскручивал свое детище — передачу «Поверх барьеров». Посланцами из России явились некий Голубой Принц и Маруся Королева. Оба хваткие и циничные, он — «голубой», совращающий российского парнишку прямо на глазах у его товарищей и позже тайно убитый этими парнями в Английском парке, она… но для этой молодой журналистки и одновременно помеси неразборчивой потаскушки с женщиной-вамп писатель находит такие обороты и положения, что, право, берет оторопь… «Рай заводит руку назад и попадает в изножье шелковых штанов»…
В те же перестроечные годы на радио зачастили писатели из России, кое-кто был здесь еще в эпоху «железного занавеса». Псевдонимы прозрачны — прозаик Видов и поэт Озаренский. Легко опознать — Андрей Битов и Андрей Вознесенский. К Битову у автора особые чувства, тот заметил его в самом начале писательства, предсказал тяжелую судьбу, что впоследствии сбылось. Но даже перед благословившим его труды писателем Сергей Юрьенен по швам не вытягивается. Портрет же Вознесенского получился достаточно саркастический: руководитель группы совписателей, поэт Озаренский, который и так время проводил в Париже «на высшем культурном уровне», затем, заскучав в провинциальном Страсбурге, преждевременно бросает вверенных ему коллег: «Кремль отзывает… Перестройка в опасности!»
Что ж, видимо, и в реальности поэт, скорее всего, на самом деле покинул скучную «болталогическую» конференцию: прикрылся лозунгом о перестройке — и сбежал.
От тяжелых ли личных переживаний, от перегрузки ли на работе, но Рай получает инфаркт. Это печальное личное событие совпало с грандиозным мировым — крушением Советского Союза.
А в связи с последним американскому начальству не может не открыться: «антисоветское радио» в новых условиях — лишняя статья в бюджете. Правда, по некотором размышлении, радио все же оставляют, сильно сократив его бюджет и переведя его штаб-квартиру из Мюнхена в Прагу.
Мы приближаемся к последним страницам романа — герой покидает Мюнхен. «Над поворотом в безлюдный Английский парк хором надрывается черная туча ворон, оттеняя ледяное безразличие, которым просто потрясает его город, где прожито десять с лишним лет».
Дальше для нашего автора-героя начинается «пражский период», также десятилетний, но он уже находится вне романного действия. Я же как раз интенсивно слушала «Радио Свобода», живя в Италии, в 1990-х, передачи шли уже из Праги. Прекрасно помню голос Сергея Юрьенена, его «Литературный час». Помню, как мечтала когда-нибудь принять в нем участие, тем более что в передаче часто звучали новые имена, устраивались дебюты… Наверное, не одну меня стимулировал тогда к творчеству этот бодрый, увлекающий за собой голос.
Но вернусь к роману. Нельзя не сказать о его языке — динамичном, лапидарном, но часто непонятном, так как автор исходит из своих ассоциаций и ничего не поясняет. Фраза то и дело включает скрытую цитату, с которой автор играет по-своему: «Неясное чувтво угрозы заставляло вспомнить Мюнхен на второй день Чернобыля, когда сияло, как где-нибудь, должно быть, в Аризоне или в Неваде, и никто не мог предположить, что это не особо радикальный фён, а радиоактивный распад тоталитарной системы на стронций-90, на цезий-137… и на другие долгие дела». В одном предложении поместился и зловредный мюнхенский фён, и чернобыльский радиоактивный фон, и распад Советского Союза, и даже цитата из Маяковского («и другие долгие дела» из стихотворения «Товарищу Нетте…»), с вложенным в нее новым, выводимым из ужасающего чернобыльского контекста смыслом. Или вот такое рассуждение о войне: «Чтобы страна смогла преподать тот самый великий урок человечеству, о котором предупреждал один русский крейзи». Здесь суждение из «Философического письма» Петра Чаадаева о возможной задаче России преподать человечеству «великий урок» примеряется к ситуации ядерной войны, а сам Чаадаев, один из умнейших людей своего времени, назван «крейзи», то есть сумасшедшим, каковым его хотел считать Николай I. Согласитесь, не всякий читатель способен в таких случаях уследить за авторской мыслью.
Владеющий несколькими языками (английским, французским, немецким, отчасти испанским), автор вводит иностранные слова и обороты в словесную ткань, создает новые слова на основе иностранных — «абюзирует», «лансировала» — или употребляет такой неологизм: «скоммуниздили».
Есть в тексте, не знаю, какими документами подтвержденное, место, где говорится, что Сергей Эфрон, возглавлявший Союз возвращения на родину, «был на зарплате у полпредства СССР». Дочь Сергея Эфрона и Марины Цветаевой, Ариадна Эфрон, уже после своей ссылки утверждала, что отец служил Советам не за деньги, что он не взял у чекистов ни франка.[3] Про «зарплату» слышала неоднократно, но была бы рада узнать источник этих сведений. Руфь Вальбе утверждала, что соответствующие советские архивы, в которых могли бы содержаться сведения об Эфроне как о платном агенте, закрыты.
На последних страницах книги неожиданно всплыло имя Тургенева. Разговор о нем ведут директор радиовещания и Рай. Директор цитирует «русского классика»: «И я сжег все, чему поклонялся, поклонился всему, что сжигал».[4] На слово «классик» Рай реагирует так: «второстепенный». У меня на сей счет иное мнение. Тургенев вовсе не «второстепенный классик», да и бывают ли такие? Иван Сергеевич — русский классик на все времена. И если в наше время он не слишком востребован, это беда не его, а наша.
Появился у Юрьенена Тургенев неожиданно, но, как мне показалось, не случайно. Сходство «Фёна» с тургеневским «Дымом» заметно. И действие у Тургенева происходит в Германии, и по его ходу разгораются горячие «русские» страсти, и разговоры ведутся политические, все больше о судьбе России… В итоге герой (alter ego автора) терпит любовное и жизненное крушение. Так что все ему представляется «дымом».
Но ведь и Рай у Сергея Юрьенена расстается с любимой женщиной, проходит через очень жесткие жизненные передряги.
Так не будет ли этот «дым», разрушивший счастье тургеневского Литвинова, прямым аналогом разрушительного баварского «фёна»?
1. Хотя Гейне действительно похоронен во Франции, Германию он все же посетил, даже дважды, несмотря на угрозу ареста из-за его статуса политэмигранта. Поэму «Германия. Зимняя сказка» (1844) он написал под впечатлением от реального посещения им родных мест в 1843 году.
2. Дополнительный мотив разрыва — ревность жены, спровоцированная самим шефом КГБ и направляемая из его кабинета, кажется мне моментом сомнительным, если не комичным… Вообще отсылки к «руке Москвы» в вопросах частной жизни, даже при том что автор уверен в реальности рассказываемого, вызывают недоверие…
3. См.: Ариадна Эфрон. История жизни, история души. В 3 т. / Составитель Руфь Вальбе. М., 008; Ирина Чайковская. Вглядеться в поступь Рока. Интервью с Руфью Вальбе // Чайка, 009, №͇17.
4. Цитата восходит к преданию об основателе Франкского государства Хлодвиге, принявшем христианство (V век). По-русски до Тургенева ее приводил П. А. Вяземский. В «Дворянском гнезде» она дана как строчка из стихотворения не существующего в реальности поэта Михалевича.