Опубликовано в журнале Звезда, номер 3, 2016
Наталья Иванова. Феникс поет перед солнцем.
М.: Время, 2015
«Легче всего сегодня быть судьей. Недаром на нашем чутком телевидении особое распространение получили „судебные“ жанры: „Как это было“, „Суд идет“… Кто только не желает быть судьей прошлого! Все мы его участники — даже те, кто не участвовал. Моя цель другая — постараться реконструировать время и понять механизмы его воздействия на судьбу. Всякие, включая механизмы сопротивления. И включая механизмы наладки. Потому что все это, как говорил мальчик из трифоновского „Дома на набережной“, важно для истории».
Мне бы хотелось восстановить ту эмоциональную череду, которая сопутствовала моему чтению; череду, счастливо обусловленную тем, что долго-долго мы воспринимаем книгу постепенно, страницу за страницей, и лишь закрыв ее, можем увидеть ее по-другому: целиком. Но, по правде говоря, это вряд ли удастся — говоря о начале, забыть о конце. Читательское се ля ви.
Пропускной режим времени: «Личное дело писателя»
Первое ощущение, в которое утыкаешься, это вообще замкнутость текста;оказалось сложно начать с первой статьи и подчиниться, сразу взять ритм; пришлось искать удобное место, где тише течение и попроще берега (так, катаевский мирок оказался много мягче, чем гранитная вселенная Пастернака-Ахматовой, и впустил бедного неофита). И вот, выждав паузу, оглядевшись и вслушавшись, я с нежностью узнала жанр: лекция. Семнадцать лекций о частных литературных лицах двадцатого века, отсовершенно незабвенной ААА через советские хребты Фадеева и Симонова до Андрея Битова и Владимира Маканина, которые, по-видимому, осознаются как последние герои перед наступлением современности.Однако ощущение — живое: в каких-то домах автор бывала почтительным собеседником, в каких-то сидела за чашкой чая, а то и…
Горьмя горит живая речь: «принявши заказ», «мура собачья» и т. д. Жест, харизма определяют изображенный Наталией Ивановой языковой жанр, помогающий читателю, когда перед ним на столе семисотстраничный том в хорошем переплете без картинок на обложке. Все-таки это не художественная проза, а именно речь.
Интересно: постепенно автора становится больше, чем героев. Ты вдруг обнаруживаешь себя не в Советском Союзе, а в чьей-то личной вселенной, хотя и тут над тобой — авторитарная власть. Раскручена история жизни, приведены факты, скрупулезны выписки из дневников и свидетельств — и вот выводы сделаны, дело закрыто. Скептикам места нет, аудитория убеждена, все ответы под пломбу.
Новедь в конце концов моральные вопросы, как и травмы детства, как и любовь к красному дереву, как и трудоголизм — это разве не личное дело писателя?..
Хотя в определенные моменты начинает казаться, что не демиург, но диктатор, Наталья Борисовна устает тащить на себе груз вочеловеченья советских фигур и серии становятся монотоннее, идут повторы, искра гаснет.
Быстрее, выше, сильнее: «В поисках литературного вещества». Само собой — платоновского свойства.
То есть никакая искра никогда не гасла. Вплоть до наших дней. Однако:
«Что, персонажи современной литературной сцены значительнее, интереснее — или хотя бы равны — фигурам, лицам ушедшего времени? Вопрос риторический и даже смешной».
Не знаю, как для меня, а для Натальи Ивановой — точно. Такой смешной, что именно речевые жесты часто спасают ее, когда она говорит о тех ужасах истории литературы, которые творятся прямо у нас под носом, здесь, сейчас, вокруг. Невозможно процитировать сарказм, но если мне предложат назвать этот стиль суперэксцентричным, я не откажусь.
Думаю, здесь что-то вроде магии времени. Чем дальше вглубь десятилетий, тем заманчивее препарировать, перешивать ахматовскую ли шаль, симоновский ли китель. Не забывая: что-то останется неприкосновенным; основательнее многих моральных правил в нас засело: о мертвых либо хорошо, либо осторожно.
Но так ли уж верно, что решительно все решительно плохо? Литература умирает, и это печально, книг переизбыток, и это стократ печальнее, писатели хватаются за все подряд, критики хватаются за писателей, почти все пишут или о социальных проблемах, или о любви, и все друг у друга воруют, а еще это телевидение и литературные премии — и все это без конца и края? Не знаю. Знаю одно: нелегко, но необходимо окунуться в чтение на наших глазах созданной книги о том, какие книги не надо читать.