Опубликовано в журнале Звезда, номер 2, 2016
I. Необходимое предисловие
Юрий Тынянов (1894—1943) и Илья Эренбург (1891—1967) познакомились в марте 1924 г. в Ленинграде; их заочное знакомство началось раньше. Похоже, что Тынянов узнал имя Эренбурга-поэта, когда тот и понятия не имел о молодом Тынянове-филологе. У них были общие друзья, с которыми они дружили раньше, чем познакомились друг с другом. Чтобы точнее понять их взаимоотношения, следует хотя бы вкратце упомянуть, как складывались их жизни до первой встречи.[1]
Тынянов был почти на четыре года младше Эренбурга, он родился в семье врача («Отец любил литературу, больше всех писателей — Салтыкова»), имевшего троих детей: двух мальчиков и девочку, и прожил детские годы в Режице — провинциальном городке Витебской губернии («Часах в шести от мест рождения Михоэлса и Шагала и в восьми от места рождения и молодости Екатерины I. <…> В городе одновременно жили евреи, белорусы, великорусы, латыши… С тех пор знаю старую провинцию»). Это была еврейская семья, но прочно ассимилированная (прямое упоминание об этом я встретил лишь у Эренбурга).[2] Тынянов окончил Псковскую гимназию, где его интересы определились рано; в 1912-м он поступил в Петербургский университет на славяно-русское отделение историко-филологического факультета; был учеником С. А. Венгерова, который оставил его для продолжения научной работы при кафедре русской литературы. («Революция. Тяжело заболел. В 1918 встретил Виктора Шкловского и Бориса Эйхенбаума и нашел друзей».[3]) Широко и основательно образованный, блестящий человек, Тынянов целеустремленно посвятил всю свою жизнь русской литературе; помимо научных исследований с 1925 г. он писал историческую прозу.
Жизнь Эренбурга с рожденья до 1924 г. трудно уложить в компактные рамки одного абзаца. Родился в Киеве в еврейской буржуазной семье (где были еще три старших дочки), а с пяти лет жил в Москве. Его родители вполне осознанно не дали детям еврейского образования, полагая, что для жизни в России оно им не понадобится. Учился в Первой Московской гимназии; избалованный дома, был строптив и упрям и с детства предпочитал заниматься лишь тем, что его увлекало. В гимназии подружился со старшеклассником Николаем Бухариным, связавшим его с революционным подпольем; во время событий 1905 г. запустил занятия и был оставлен на второй год. Войдя в московский Комитет большевиков, попал в поле зрения полиции и в январе 1908-го был арестован. На этом закончилась учеба; дальше — только самообразование. Весь 1908 г. — тюрьмы, высылки; в декабре освобожден до суда под залог для лечения и срочно выехал за границу; политэмиграция. Парижская группа содействия большевикам: Ленин, Каменев, Зиновьев, Луначарский; поездка в Вену к Троцкому. Молодые друзья; кратковременный роман с Лизой Мовшенсон (впоследствии «Серапионовой сестрой» Е. Г. Полонской), стихи, выпуск сатирических журналов; гнев Ленина и изгнание из группы. Первая книга стихов (Париж, 1910), отклики на нее русских поэтов; переписка с Брюсовым, знакомство и дружба с Волошиным, с Савинковым; круг парижской богемы: Модильяни, Пикассо, Леже, Аполлинер, Жакоб… Книги стихов, переводы французской поэзии.[4] В 1915—1917 гг. — корреспондент русских газет на франко-германском фронте; замысел «Хулио Хуренито». Летом 1917-го возвращение в Россию. Публичное неприятие октябрьского переворота; публицистика, стихи, бегство от ареста из Москвы в Киев. Пекло Гражданской войны: немцы, гетман, Петлюра, красные, белые. Политическая публицистика. Крым, крах политических иллюзий. Возвращение в Москву, отъезд за границу с советским паспортом. Писательство.
Эпистолярная часть архива Ю. Н. Тынянова была утрачена; летом 1940 г. весь архив Эренбурга уничтожен им в Париже. Так что никакими сведениями об их переписке мы не располагаем. К слову сказать, весной 1939 г. в Праге погиб и архив Р. О. Якобсона, переписывавшегося с Эренбургом.
II. «Хулио Хуренито». Эренбург ждет откликов.
Тынянов молчит
Первый по хронологии событий сюжет на тему «Эренбург и Тынянов» — в воспоминаниях «Города и встречи» Е. Полонской (она окончила в Париже Сорбонну, получив диплом врача, в 1915-м ей позволили вернуться в Россию, чтобы направить на фронт; в 1921-м в Петрограде вышла ее первая книга стихов «Знаменья»; «Серапионовы братья» приняли ее в свое братство — отсюда знакомство и дружба со Шкловским, Эйхенбаумом и Тыняновым): «В 1922 году я получила по почте от Ильи Григорьевича Эренбурга его первый роман „Хулио Хуренито“ и написала реферат об этой книге для „Вольфилы“. <…> Никто еще не читал тогда в Петрограде романа Эренбурга, и я очень волновалась. Заранее отметив страницы, откуда надо будет цитировать наиболее острые и характерные места, я начала читать, а свет все убавлялся. Я стала протирать глаза, но все словно было залито мутью. А без цитат мое чтение не имело смысла. Внезапно Тынянов, который сидел почти рядом со мной, предложил мне вполголоса: „Говорите, потом называйте мне страницу, а я почитаю“. Это было спасением и чудом. Он читал печатный текст по книге, а я на память, чуть заглядывая в свой конспект, прочла реферат. Было много разговоров, но общее впечатление сводилось к тому, что каждый должен сам прочесть роман Эренбурга. <…> После доклада Юрий Николаевич проводил меня до дома, и я дала ему роман „Хулио Хуренито“ на несколько дней. <…> Юрий Николаевич в то время знал уже Эренбурга как поэта, читал его первую книгу стихов…»[5] Дополним этот текст и продолжим тему. Работу над мемуарами Полонская начала в 1962-м (глава о Тынянове писалась позже — в 1964—1966 гг.); толчком к этому, несомненно, послужили воспоминания Эренбурга «Люди, годы, жизнь». 21 сентября 1961-го, прочитав «Новый мир» с очередной порцией этих мемуаров, Полонская написала Эренбургу: «В <19>22—23-м мы изучали Белого: „Как сделан «Серебряный голубь»“ — так назывался один реферат, прочитанный в Вольфиле. Потом ты прислал мне „Хулио Хуренито“, и Иванов-Разумник упросил меня прочесть доклад об Эренбурге и „Хуренито“. Я сказала: могу только пересказать роман подробно. Он согласился, и я пересказала. Было много народу, Сологуб, Замятин, Зоргенфрей, серапионы, какие-то критики. Комната была освещена плохо, кухонной керосинной лампочкой у меня и коптилкой на столе президиума. Пошли споры. <…> У меня заболели глаза, и я больше не могла читать отрывки из книги. <…> Ты меня извини, но воспоминания заразительны…»[6]
Тот вечер в Вольфиле состоялся 23 октября 1922-го.[7] Через сорок лет детали подзабылись; даже о Тынянове на том вечере Полонская вспомнила не сразу. «Хулио Хуренито» вышел в Берлине в январе. Из петроградских адресов Эренбург знал лишь адрес М. М. Шкапской, написавшей ему в Берлин (их познакомила в Париже в 1913-м именно Лиза Мовшенсон). Шкапской первой он и послал книгу, посылал трижды — последний раз 29 марта[8]; в тот же день послал книгу и Полонской (ее адрес Эренбургу сообщила Шкапская), написав ей: «Я посылаю тебе сегодня „Необычайные похождения Хулио Хуренито “— это как будто самое подлинное из всего мною сочиненного».[9]
Книга дошла до Петрограда уж никак не позже мая. И несколько месяцев Эренбург терзал Шкапскую просьбами дать ее прочесть людям, которые смогут о ней написать; особенно настойчиво просил о Замятине, которого ценил, как единственного европейского автора в России. Осенью Шкапская переехала в Москву, и литературные просьбы по Петрограду Эренбург отсылал Полонской. Про то что о вечере в Вольфиле Эренбург знал, понятно из его письма Полонской от 25 ноября 1922-го: «Вольфила привела меня в предельное умиление — я готов был расплакаться или по меньшей мере стать честным. Ведь это ж нечто, рассказанное Учителем. Ты знаешь — ты могла бы быть его прекрасной ученицей! То, что он „опасен“, — я знал. Но это заметили как будто поздновато: ведь Госиздат купил у меня второе издание, оговорив, что снабдит оное предисловием, которое должны писать или Бухарин (я хотел), или Покровский. М. б., теперь они передумают (точнее, их). Напиши мне подробно все, что знаешь об изъятии этой книги…»
Еще до вечера в Вольфиле и после него столь ожидаемые Эренбургом отклики на его прозу печатались в Советской России систематически, и его корреспондентки старательно их пересылали в Берлин. Приведем спорящие друг с другом выдержки из рецензий, дошедших до Эренбурга:
Статья Мариэтты Шагинян начиналась с того, что уже полное название романа Эренбурга[10] «наводит на ассоциации, которые позднее, при чтении книги, подтвердятся: вам придут на память великие сатиры времен античного декаданса и подражающие им европейские романы-обозрения. <…> Новый замечательный роман Ильи Эренбурга, составляющий целое событие в нашей литературе, и является таким сатирическим обозрением, не в кабацко-афишном, а в античном смысле слова. <…> Едкая и глумливая сатира обнажает перед нами фарисейские черты Европы. <…> Вся низость и пошлость военной идеологии осмеяна Эренбургом с беспощадной иронией, голосом патетическим и хлестким, как голос другого гениального еврея, Генриха Гейне. <…> Не щадит, впрочем, Эренбург и самое революцию, которую любит по-ницшевски, — как мост к будущему. <…> Многие скажут, что блестящая книга Эренбурга написана все же слишком легко, слишком фельетонно. Это правда. <…> Фельетон Ильи Эренбурга, развившийся в сатирический роман, знаменует собою как раз победу современных формационных процессов в искусстве. Дело в не в том, хороши они или плохи, нравятся они нам или не нравятся. Дело в том, что их несет жизнь, за них будущее и они победят».[11]
Андрей Соболь: «Если угодно — это роман, если хотите — это памфлет, поглядите с другой стороны — это книга лирики, но и в том, и в другом, и в третьем случае она ярка, она самобытна, и она от первой строки до последней русская».[12]
Лев Лунц: «„Хулио Хуренито“ книга „опасная“, не русская. Это сатира, но для русского читателя непривычная. Ведь у нас принято осмеивать только градоначальников, дьячков, пьяниц и врачей. А Эренбург смеется над всем и над всеми. „Хулио Хуренито“ — сатирическая энциклопедия»[13].
Виктор Шкловский: «Я не знаю, какой писатель Эренбург. Старые вещи нехороши.[14] О „Хулио Хуренито“ хочется думать. Это очень газетная вещь, фельетон с сюжетом, условные типы людей и сам старый Эренбург с молитвой; старая поэзия взята как условный тип. Роман развертывается по „Кандиду“ Вольтера, правда, с меньшим сюжетным разнообразием… У Эренбурга есть своя ирония, рассказы и романы его не для елизаветинского шрифта. В нем хорошо то, что он не продолжает традиций великой русской литературы и предпочитает писать „плохие вещи“. <…> Прежде я сердился на Эренбурга за то, что он, обратившись из еврейского католика или славянофила в европейского конструктивиста, не забыл прошлого. Из Савла он не стал Павлом. Он Павел Савлович. <…> Он не только газетный работник, умеющий собрать в роман чужие мысли, но и почти художник, чувствующий противоречие старой гуманной культуры и нового мира».[15] Евгений Замятин: «Эренбург — самый современный из всех русских писателей, внутренних и внешних, или не так: он уже не русский писатель, а европейский, и именно потому — один из современнейших русских. Это — конечно еретик[16] (и потому революционер) — настоящий. У настоящего еретика есть то же свойство, что у динамита: взрыв (творческий) — идет по линии наибольшего сопротивления. <…> Едва ли не оригинальнее всего, что роман — умный, и сам Хулио Хуренито — умный. За редкими исключениями русская литература десятилетиями специализировалась на дураках, тупицах, идиотах, блаженных, а если пробовала умных — редко у кого выходило умно. У Эренбурга — вышло. <…> Другое: тонкая, остро отточенная ирония. Это — тоже оружие европейца, у нас его знают очень немногие; это шпага, у нас — дубинка, кнут. <…> На шпагу — поочередно, безжалостно — нанизывает Эренбург империалистическую войну, буржуазную мораль, религию. Социализм, государство — всякое. И вот тут-то бросаются в глаза не заросшие кожей куски: рядом с превосходными главами, под которыми не стыдно подписаться и Франсу, — есть абортирование, с философией очень поверхностной и фельетонной…»[17]
Приведу еще писательское суждение — очень хорошо и давно знавшего и понимавшего Эренбурга М. Волошина (в его письме из Коктебеля в Феодосию В. В. Вересаеву 2 апреля 1923 г.): «Книгу Эренбурга „Хулио Хуренито“ я успел наскоро, но внимательно прочесть в Ялте. Мне она крайне понравилась. В ней есть конструктивная невыдержанность. Но она блестяща. Но Европа до войны удалась значительно лучше, чем война и Советская Россия».[18] Эренбург об этом суждении не знал.
И еще одно, тоже не известное Эренбургу, суждение Е. Л. Шварца, с которым он познакомился в Петрограде в 1924-м; в нем речь о 1920-х гг.: «В те дни я прочел „Хулио Хуренито“, лучшую, вероятно, из эренбурговских вещей. Книжка задевала, но скорее отрезвляла, чем опьяняла. <…> Но успех его тех лет, неистовый, массовый, казался мне необъяснимым. Я шутя уверял, что он продал душу черту. Толпа забила Большой зал Консерватории, где он выступал. Студенты прорывали наряды милиции и мчались наверх по лестнице…»[19]
В Берлине тогда находилось немало русских писателей; Эренбург сообщал об их отношении к своей прозе Шкапской 12 июля 1922 г.: «С Ремизовым о „Хуренито“ еще не говорил. Белый очень хвалил, но, по-моему, не читал. Понравилось Виктору Борисовичу (Шкловскому, бежавшему из Петрограда в Финляндию в марте 1922-го. — Б. Ф.) (он приехал в Берлин, но я с ним еще не видался)». 28 июля: «Видал Викт. Бор. и дружественно беседовал обо всем».
Сам Эренбург о жанре своей книги думал и однозначного ответа не находил. В авторском предисловии к «Хуренито» сказано: «Мне было бы весьма обидно, если бы кто-нибудь воспринял настоящую книгу как роман, более или менее занимательный». Между тем 27 июня 1921 г., еще в процессе работы над «Хуренито», он писал о нем редактору берлинского журнала «Русская книга» А. С. Ященко: «Пожалуй, роман. Сатирическое отображение всей современности»[20]; приведем еще три его высказывания в письмах Шкапской: «Роман или, вернее, нечто вроде» (27 ноября 1921), «Сатира современности» (23 декабря 1921), «Хуренито мне дорог потому, что никто (даже я сам) не знает, где кончается его улыбка и начинается пафос. Об этом пишут, спорят и пр. Одни — сатира, другие — философия etc. В нем я более чем где-либо правдив, без обязательств хоть какой-нибудь, хоть иллюзорной цельности. Популярность — неважна (хотя мне и было занятно узнать, что он очень понравился Ленину и Гессену[21]).Занимательность — находка. Это европейская проза» (5 мая 1922).
Неудивительно, что все писавшие о «Хулио Хуренито» — и поклонники романа и не принимавшие его — отмечали его языковую небрежность, что понимал и сам автор. Приведем здесь и самое позднее его суждение о романе: «Люблю я „Хулио Хуренито“ потому, что эта книга, при множестве недостатков, написана мною, мною пережита, это действительно моя книга. <…> Может быть, в ней недостаточно литературы (не было опыта, мастерства), но нет в ней никакой литературщины».[22]
III. 200 000 метров об Илье Эренбурге
В 1923-м вслед за «Хулио Хуренито» в Москве издали часть прозы Эренбурга, вышедшей в Берлине (цензура запретила его «Неправдоподобные истории»[23] и «Шесть повестей о легких концах»[24]). Вышли романы «Жизнь и гибель Николая Курбова» (о судьбе чекиста, пустившего себе пулю в лоб), «Трест Д. Е. История гибели Европы» и книга новелл «13 трубок». Советская периодика 1923—1924 гг. (от Одессы до Владивостока) убеждает, что уже в эти годы Илья Эренбург стал одним из самых популярных русских писателей — тьма рецензий, статей, обзоров, фельетонов, масса критических стрел и восторженных откликов, упоминаний походя, домыслов и злобных выпадов, споров, материалов литературной хроники и прочих материалов вполне широкого идеологического и политического спектра (от адептов пролетарской литературы до литературно продвинутых авторов).
Евгений Замятин, сравнивая книги Эренбурга, прочитанные им в 1923-м, с «Хуренито», написал в цитированной статье про все три сборника, условно говоря, рассказов: они «тоже очень живые, очень современные, очень еретические книги. <…> Пусть в „Хулио Хуренито“ — он еще безъязычен, но ведь в „13 трубках“ и „6 концах“ он нашел свой язык, главное — свой. <…> „Жизнь и гибель Николая Курбова“ — несомненный симптом, что Эренбург услышал музыку языка в прозе». Про отзыв Виктора Шкловского о «Жизни и гибели Николая Курбова» Эренбург 17 декабря 1922 г. написал Шкапской: «Прочитав его в рукописи, Виктор Борисович сказал: „Это самая храбрая вещь, ибо не знаю, кто теперь не будет вешать на вас собак“.».
Имя Тынянова в письмах Эренбурга 1923 г. не встречается, хотя о Тынянове он мог узнать от В. Б. Шкловского, с которым познакомился еще в Киеве в 1918-м и близко общался в Берлине в 1922—1923 гг.; о нем могла писать ему в Берлин Е. Г. Полонская; наконец, мог рассказывать Р. О. Якобсон, с которым он подружился в 1923-м. В свою очередь, Тынянову об Эренбурге могли рассказывать Шкловский, Полонская и Г. М. Козинцев[25], студентам которого в ФЭКСе Тынянов читал лекции по литературе. До 1924-го Тынянов об Эренбурге не написал ни слова, хотя «Хулио Хуренито» прочел еще в 1922-м и о шумном его успехе в Советской России (в 1923-м он вышел в Москве с предисловием Н. И. Бухарина[26]) знал хорошо. Современным литературным процессом Юрий Тынянов в 1924-м интересовался как филолог; он размышлял над тем, каково будет развитие русского романа и каковы его тенденции. По «Хулио Хуренито», задуманному в 1916-м, судить об этом было нельзя, и Тынянов писать о нем не стал.
Из всего нескончаемого журнально-газетного потока откликов на прозу Ильи Эренбурга тех лет в нашем случае выделим публикации бойкого петроградского еженедельника «Жизнь искусства» (в 1918—1922 гг. он выпускался в виде газеты). В № 1 за 1924 г. там напечатаны две статьи, не без иронии поминавшие прозу Ильи Эренбурга: краткий обзор И. Оксенова «Проза 1923 года» и статья Б. М. Эйхенбаума «О Шатобриане, о червонцах и русской литературе». Заявив, что современные русские писатели, желая быть прочитанными, должны придумать себе иностранный псевдоним и назвать свой роман «переводом», Эйхенбаум заметил: «Есть, правда, еще одно средство — уехать за границу и оттуда бросаться романами, сочиненными по последней русско-парижской моде. Но это дорого стоит, да и фамилию надо подходящую иметь — вот как у Ильи Эренбурга, а поедет Николай Никитин — так, пожалуй, ничего и не выйдет».
В том же 1924 г. петроградское издательство «Academia» под грифом Российского института истории искусств в непериодической серии «Вопросы поэтики» напечатало сборник статей Эйхенбаума «Сквозь литературу».[27] Есть в нем статья «Иллюзия сказа», датированная еще 1918-м; в ней формулировались мысли, близкие Тынянову: «Недаром мы обеднели настоящими романами и не умеем писать их так, как писали Шпильгаген или Зола, или старые англичане. Точно утеряли чутье к этой форме и разучились технике. Роман — форма смешанная и рожденная именно письменной культурой. Роман пишется, а не записывается, и пишется именно для чтения. <…> Романы Достоевского построены на соединении страстного личного тона с драматическими приемами (развитой диалог и разговор). У Толстого построение основано на разнообразии психологических „сцеплений“ и на приемах биографического анализа. Роман у Тургенева — те же новеллы; у него никогда нет прочного узла для всех лиц, хотя их обычно немного». Лет тридцать или сорок назад, не помню уже как именно, — ко мне залетел этот сборник, на форзаце которого выцветшими чернилами и старомодным почерком начертано: «Молодому и симпатичному литератору Ван-Везену от старого Эйхенбаума по случаю „Проблемы“ Ю. Тынянова. Тот же автор. 3/V. 1924». Не комментируя здесь «Проблему», перейду к тому, что в том же 1924 г. в № 4 «Жизни искусства» за подписью Ю. Ван-Везен была напечатана статья «200 000 метров Ильи Эренбурга». Это было первое печатное выступление Ю. Н. Тынянова о прозе Эренбурга. Оно начиналось как журналистский фельетон[28]: «Слава Ильи Эренбурга совпала с японским землетрясением. Фуджи-Яма молчала тысячу лет и вдруг заговорила. Илья Эренбург хоть и не молчал тысячу лет, но тоже заговорил как-то вдруг (робкие извержения стихов в расчет не принимаются). Токио на три четверти был разрушен. Вышел „Хулио Хуренито“. Иокагама была разрушена. Вышел „Трест Д. Е.“. Наконец море так, здорово живешь, взяло и смыло остров. Вышел „Николай Курбов“. Соответственно, все дела в первом романе. „Хулио Хуренито“ имел успех необычайный. Потом стоило только изменить заголовок, вычеркнуть рассуждения самого Хулио (что бесконечно огорчало всю среднюю школу России), прихватить Уэллса, вспомнить кой в чем и Тарзана — чтоб погубить Европу. После этого ничего не оставалось делать, как погубить Николая Курбова».
То, что через девяносто лет фельетон может не показаться остроумным, нормально. А вот писать о том, что фельетон, сочиненный Тыняновым, содержит фактические неточности — пожалуй, неловко. Утверждение, что в 1921 г. Эренбург «заговорил как-то вдруг» — ошибка не только потому, что «Стихи о канунах» (литературно) и «Молитва о России» (политически) не были «робким извержением»[29], но и потому еще, что в 1919-м в Киеве Эренбург написал, а в 1920-м в Софии напечатали его записки с фронта «Лик войны»[30], названные Цветаевой «прекрасной книгой»[31]. Затем романы «Жизнь и гибель Николая Курбова» и «Трест Д. Е.» действительно вышли в 1923 г., но в конце каждого из них автором указана дата написания: в «Курбове» — «февраль—ноябрь 1922», в «Тресте» — «февраль–март 1923». Из текста Тынянова получается, что сразу вслед за «Хуренито» Эренбург создал (действительно как бы на отходах от него, но заметно слабее) «Трест Д. Е.». Это не так: до «Треста Д. Е.» Эренбург написал «Жизнь и гибель Николая Курбова», причем работа над ним оказалась для него непривычно трудоемкой, и на время он ее забросил, быстро реализуя очередной замысел (книгу «13 трубок»).
Говоря о стиле Эренбурга, Тынянов повторил высказанное уже многими суждение: «Ну, конечно, это стиль фельетонный. Вот пружина, дававшая все время какой-то привкус: фельетон притворился романом», — именно в этом, считал Тынянов, причина оглушительного успеха «Хулио Хуренито». Обсуждая лишь, «как сделаны» три романа Эренбурга и не касаясь их содержательной и даже фабульной стороны, Тынянов пишет фельетон, который проигрывает уже цитированным писательским откликам, в том числе суждениям вождя формалистов В. Б. Шкловского.
Разумеется, в 1924-м никто, даже такой значительный филолог, как Тынянов, не мог даже догадаться о пророчествах «увлекательного» «Хулио Хуренито». Это стало ясно лишь по прошествии десятилетий. В. А. Каверин, еще в 1924-м прочитавший своим студентам большую лекцию о первом романе Эренбурга и описавший подробно последовавший за ней яростный спор своих слушателей, впоследствии так вспоминал об этом: «Я рассказал об этой памятной лекции, чтобы показать, как в те далекие годы сознание было заколдовано, захвачено значением литературной формы. Вопрос о том, фельетон или житие „Необычайные похождения Хулио Хуренито“ был важнее того пророческого[32] смысла, которым были проникнуты его лучшие страницы. <…> Никому не казалось в 20-х годах, что судьба выдала билет дальнего следования этой книге, написанной в течение одного месяца 1921 года».[33] В романе Эренбурга многое действительно было предсказано с удивительной точностью деталей (скажем, казавшаяся тогда противоестественной смесь национализма с социализмом и организация нового порядка в Европе; столь же немыслимое для цивилизованного мира уничтожение еврейского мирного населения; изобретение оружия массового поражения и применение его американцами против японцев — все это есть в книге Эренбурга и все это можно было оценить лишь десятилетия спустя.
Характерный пример: ученик Тынянова Н. Л. Степанов в 1927 г. писал: «В глазах современника литература стареет слишком быстро. Наши дни больны чрезмерной легковесностью безвременья. Год-два, и вещи, еще живые вчера, — уходят в „историю литературы“ или забываются („Голый Год“, „Хулио Хуренито“, „Города и Годы“)».[34] Тут к месту будет напомнить, что за последние двадцать пять лет «Хулио Хуренито» выходил в России часто, последний раз в 2012-м.[35]
Еще в конце 1923 г. был задуман в Петрограде литературно-художественный журнал «Русский современник»; разрешение на него было получено в феврале 1924-го — в том году предполагалось выпустить шесть номеров; первая книга вышла 16 мая[36], вторую обещали в середине июня. Как значилось на титульном листе, «журнал издается при ближайшем участии М. Горького, Евг. Замятина, А. Н. Тихонова, К. Чуковского и Абр. Эфроса». Горький напечатал в журнале свои воспоминания об умершем в январе Ленине (в скором времени его заставят это воспоминания откорректировать нужным Сталину образом). В отделе критики были представлены Эйхенбаум, Шкловский и Тынянов. Шкловский писал о законах кино, собираясь заняться им вплотную. Эйхенбаум в статье «В ожидании литературы» писал о литературной критике 1923 г., начиная с эпигонов П. С. Когана и В. Львова-Рогачевского, а затем строго, но уважительно о книге Л. Д. Троцкого «Литература и революция». А Тынянов был представлен статьей «Литературное сегодня», которую «Жизнь искусства», надо думать, отвергла бы за ее серьезную сжатость, если не сказать научность. Ее герои — авторы новых романов: Сергеев-Ценский, Шишков, Эренбург, А. Толстой, Замятин и другие.
Романам Эренбурга посвящена десятая часть статьи. По сути, Тынянов в ней повторил главные тезисы статьи из «Жизни искусства», притушив фельетонную бойкость пера, и начал статью с недвусмысленного заявления: «Массовым производством западных романов занят в настоящее время Илья Эренбург. <…> Роман Эренбурга — это отраженный роман, тень от романа. Эренбурга читают так, как ходят в кинематограф. Кинематограф не решает проблемы театра. Теневой роман Эренбурга не решает проблемы романа». В связи с «Хулио Хуренито», чьи достоинства Тынянов никак не оценил, любопытно написанное им о романе Замятина «Мы». Роман существовал в рукописи, и его мало кто мог прочесть; Тынянов, видимо, прочел. Никто тогда не знал, что, как только «Мы» напечатают за границей (к чему, кстати сказать, Эренбург имел прямое отношение), — в СССР его объявят антисоветским и запретят. Как и с «Хуренито», Тынянова в случае Замятина интересует «как сделано», а уж никак не политический смысл этой антиутопии, которую теперь принято рассматривать как предтечу книг Хаксли и Оруэлла: «Сам стиль Замятина вел его к фантастике. И естественно, что фантастика Замятина — ведет его к сатирической утопии: в утопических „Мы“ — все замкнуто, расчислено, взвешено, линейно. <…> И все же „Мы“ — это удача. <…> Удача Замятина, и удачливость Эренбурга, и неудача Толстого одинаково характерны. Удача Замятина — личная удача, его окристаллизованный роман цельным сгустком входит в литературу. Удачливость Эренбурга доказывает, что роман на западном материале писать легко, а неудача Толстого — что он не нужен».[37]
Фельетон «200 000 метров Ильи Эренбурга» Тынянов больше не перепечатывал, не перепечатали его и после смерти писателя.[38] Прочел ли его Эренбург, сказать не берусь. А вот статью „Литературное сегодня“ в № 1 «Русского современника» он мог увидеть только за границей, так как уехал из СССР в Берлин 21—22 марта 1924 г.
Полный текст читайте в бумажной версии журнала
1. Автобиография Тынянова (1939) // Юрий Тынянов. (Серия «ЖЗЛ»; сборник материалов). М., 1966. С. 9—20; далее цитируется по этому изданию в скобках и без ссылок на страницы.
2. Готовя к печати двенадцатую главу седьмой книги воспоминаний Эренбурга «Люди, годы, жизнь», посвященную проблемам госантисемитизма уже в послесталинском СССР (ее впервые напечатали в «Огоньке» эпохи горбачевской перестройки с большими купюрами), я прочел в ней: «В советском обществе евреи сыграли видную роль» — и затем, как пример, следовали имена девяти советских авторов, начиная с Бабеля, причем пятым в этом списке назывался Ю. Н. Тынянов (см.: Илья Эренбург. Люди, годы, жизнь. В 3 т. М., 2005. Т. 3. С. 396; далее ЛГЖ с указанием тома и страницы). Косвенные упоминания на сей счет мне в нашей печати встречались нередко (скажем, в цитате из неопубликованного текста Ю Г. Оксмана, приведенной М. О. Чудаковой и Е. А. Тоддесом (Тыняновский сборник. Рига, 1984), в книге М. А. Нянковского «Гаркави, Тыняновы, Рохленко, Нянковские» (Ярославль, 2009), в статье М. Г. Сальман «Из студенческих лет Эйхенбаума, Тынянова и Шкловского» (Russian Literature. Vol. LXXVI. 2014. Iss. 4.).
3. Ю. Г. Оксман был арестован в 1936-м; потому имя его в этом тексте не встречается.
4. Б. М. Эйхенбаум на антологию «Поэты Франции (1870—1913). Переводы И. Эренбурга» (Париж, 1914) напечатал достаточно строгий отклик в «Северных записках» (1914. № 7. С. 193—194).
5. Е. Г. Полонская. Города и встречи. Издание подготовлено Б. Я. Фрезинским. М., 2008. С. 4 14—415. Как читался «Хулио Хуренито» в Петрограде в 1922 г., рассказывает также В. А. Каверин: «Несколько экземпляров этой книги, попавшей в Ленинград, были зачитаны до полной ветхости, за каждым экземпляром выстраивался хвост, уходящий в бесконечность. В две-три недели Эренбург стал знаменитым писателем» (авторская машинопись «Эренбург», март 1968 г.; собрание автора).
6. Почта Ильи Эренбурга. Я слышу всё… 1916—1967. М., 2006. С. 469 (далее: П3 с указанием страниц).
7. В. Г. Белоус. Вольфила. М., 2005. Т. 2. С. 374.
8. См.: Письма Ильи Эренбурга Марии Шкапской (Берлин—Париж, 1921—1925). Публикация, вступительная статья и комментарии Б. Я. Фрезинского // Диаспора. Новые материалы. Вып. IV. Париж–СПб., 2002. С. 511—583.
9. Борис Фрезинский. Письма Ильи Эренбурга Елизавете Полонской 1922—1966 // Вопросы литературы. 2000. № 1. С. 284—330.; № 2. С. 231—290.
10. «Необычайные похождения Хулио Хуренито и его учеников: мосье Дэле, Карла Шмидта, мистера Куля, Алексея Тишина, Эрколе Бамбучи, Ильи Эренбурга и негра Айши. В дни мира, войны и революции в Париже, Мексике, в Риме, в Сенегале, в Кинешме, в Москве и в других местах, а также различные суждения Учителя о трубках, о смерти, о любви, о свободе, об игре в шахматы, об иудейском племени, о конструкции и многом ином».
11. М. Шагинян. Роман Ильи Эренбурга // Литературная неделя (приложение к № 128 Петроградской правды). 1922. № 4. 11 июня. См. также: М. Шагинян. Литературный дневник. Изд. 2. М.—Пб., 1923. С. 145—147. 4 июля 1922 г. Эренбург писал Шкапской: «Получил статью Шагинян о „Хуренито“. Не только лестно, но и умно».
12. Андрей Соболь. Портреты современников. Илья Эренбург // Сегодня. [М.] 1922. № 8. С. 6.
13. Лев Лунц. Рецензия на «Хулио Хуренито» Эренбурга // Город (литература, искусство). Сб. 1. [Пб.] Январь 1923. С. 101.
14. Видимо, Шкловский имеет в виду стихи Эренбурга (1910—1918 гг.), а не прозаическую книгу «Лик войны», написанную в 1919 г., но изданную позже.
15. Виктор Шкловский. Сентиментальное путешествие. М., 1990. С. 338—339. Эренбург 25 декабря 1922 г. писал Полонской: «В. Б. сказал обо мне прекрасно — „Павел Савлович“ (я переделал в Пал Салыча и так себя именую)».
16. 12 июня 1923 г. Эренбург писал Полонской: «Не отдавай еретичества. Без него людям нашей породы (а порода у нас одна) и дня нельзя прожить».
17. Евгений Замятин. Илья Эренбург // Россия. 1923. № 8. С. 38. См. также: Новое литературное обозрение. 1996. № 19. С. 169—170. Эренбург в ответ написал Замятину: «Мое восприятие Вас как самого большого мастера заставило меня с волнением ожидать Вашей оценки. Поэтому Ваши хорошие слова так порадовали и ободрили меня» (Илья Эренбург. Дай оглянуться… Письма 1908—1930. М., 2004. С. 278. Далее: П1 с указанием страниц).
18. Печатается по авторской машинописной копии, хранящейся в Доме-музее Волошина в Коктебеле; сообщено В. П. Купченко.
19. Записано в 1953-м; см.: Евгений Шварц. Живу беспокойно. Из дневников. Л., 1990. С. 294.
20. П1. С. 112.
21. Иосиф Владимирович Гессен (1866—1943) — один из лидеров кадетской партии, редактор газеты «Речь» (СПб.), в эмиграции редактор газеты «Руль» (Берлин). Отзыв Ленина о «Хуренито»: «Это, знаешь, Илья Лохматый <…>, — торжествующе рассказывал он. — Хорошо у него получилось» (ЛГЖ. Т. 1. С. 66).
22. ЛГЖ. Т. 1. С. 406—407.
23. Вышли в декабре 1921 г. Этот запрет при советской власти никогда не отменялся, хотя во всех изданиях сталинского катехизиса «Вопросы ленинизма» о новелле из этого сборника («Ускомчел») доброжелательный отзыв публиковался, и никто не спрашивал, где ее прочитать.
24. Вышли в августе 1922 г. с иллюстрациями Эль Лисицкого.
25. Режиссер Козинцев был двоюродным племянником Эренбурга и родным братом его жены.
26. Н. И. Бухарин поддержал опубликованный в Берлине роман, заявку на который он лично одобрил в Москве в начале 1921 г.; его предисловие начинается с главного: «„Хулио Хуренито“ — прежде всего интересная книга». Сделав дальше все целесообразные экивоки («Можно было бы, конечно, сказать много „серьезных“ и длинных фраз по поводу „индивидуалистического анархизма“ автора, его нигилистического „хулиганства“, скрытого скептицизма и т. д. Нетрудно сказать, что автор — не коммунист, он не очень шибко верит в грядущий порядок вещей и не особенно страстно его желает. Все это было бы очень верно и очень почтенно»), Бухарин сформулировал вывод, не тривиальный для его среды: «Но все же книга от этого не перестает быть увлекательнейшей сатирой. Своеобразный нигилизм, точка зрения „великой провокации“ позволяет автору показать ряд смешных и отвратительных сторон жизни при всех режимах». Это при всех режимах и отличало Бухарина от тех, кто пришел на его место после 1928 г. Дальше Бухарин подчеркнул то, что отмечали не только его товарищи: «Но особенно удались автору те страницы, где бичуется капитализм, война, капиталистическая культура, ее добродетели, высоты ее философии и религии. <…> Автор — бывший большевик, знает кулисы социалистических партий, человек с большим горизонтом, прекрасным знанием западноевропейского быта, острым глазом и метким языком. Книга поэтому получилась веселая, интересная, увлекательная и умная» (См.: Николай Бухарин./span>Революция и культура. Статьи и выступления 1923—1936 годов. Сост., вступ. ст. и комм. Б. Я. Фрезинского. М., 1993. С. 30).
27. На второй странице его значилось: «Напечатано по распоряжению Разряда Истории Словесных Искусств. Председатель Разряда В. Жирмунский. 8 марта 1924».
28. М. О. Чудакова называет тон этой статьи «полемическим и острофельетонным» // Ю. Н. Тынянов. Поэтика. История литературы. Кино. М., 1977. С. 458.
29. Сошлюсь хотя бы на статьи М. Волошина про обе книги (См.: М. Волошин. Собрание сочинений. Т. 6 (1). М., 2007. С. 595—602; Т. 6 (2). М., 2008. С. 25—45).
30. После 1928 г. и до 2014 г. не выходила. Книга написана на основе корреспондениций Эренбурга из Франции для газет «Утро России» (Москва, 1915—1916) и «Биржевые ведомости» (Пг., 1 916—1917); ее, как вспоминал Ю. Г. Оксман, они с Тыняновым тогда читали (Тыняновский сборник. Рига, 1984. С. 94). См.: И. Эренбург. Лик войны. Сост., подгот. текста, вступ. ст., комм. Б. Я. Фрезинского. СПб., 2014.
31. См.: П3. С. 43.
32. Этот текст впервые напечатала ленинградская «Звезда» (1971, № 9), слово «пророческого» применительно к Эренбургу редакция сочла недопустимым, и его заменили на неуклюжее «предсказывающего» (с. 187).
33. Цитирую по авторской правленной 18-тистраничной машинописи В. А. Каверина «Эренбург» (она начинается так: «В двадцатых годах, когда я любил цитировать четверостишие Шкловского: „Семь или восемь, / Девять или двенадцать, / Не все ли равно человеку, / Считающему себя гениальным…“, образ Эренбурга возникал передо мной…»), подаренной Кавериным в марте 1968 г. А. Я. Савич, передарившей ее мне. Под названием «Эскиз к портрету» с коррекцией напечатано в книге В. А. Каверина «Собеседник» (М., 1973. С. 23—40).
34. Ник. Степанов. Новелла Бабеля // И. Э. Бабель. Статьи и материалы. Л., 1928. С. 39.
35. Издание подготовлено Б. Я. Фрезинским. СПб., 2012.
36. См. комментарии М. О. Чудаковой в книге: Ю. Н. Тынянов. Поэтика. История литературы. Кино. М., 1977. С. 463.
37. Там же. С. 153—155.
38 М. О. Чудакова пишет, что против включения его в книгу Тынянова «Поэтика. История литературы. Кино» (1977) решительно высказался ее ответственный редактор В. А. Каверин (Звезда. 1993. № 9. С. 183).