Публикация и примечания Ирины Зориной. Продолжение
Опубликовано в журнале Звезда, номер 2, 2016
Из записной книжки 1992 года
США, июнь—июль. У Солженицына в Вермонте
(Перед отъездом в США, куда Карякин был приглашен на конференцию, он набросал несколько пунктов для разговора с А. И. Солженицыным. — И. З.)
1) Сахаров—Солженицын. Два крыла России.
2) Александр Мень.
3) От «Бесов» до «Архипелага ГУЛАГ».
4) «Люби революцию» — давал почитать мне этот чуть ли не его первый роман. Кажется, даже есть эпиграф (проверить) из какого-то поэта: если есть, мой мальчик, что-то на свете, что можно любить, то — люби революцию. Горькая ирония? Ну не апологетика же!
Еще помню суровые строчки о Наташе, его первой жене. Когда та играет на фортепиано: она и в музыке больше всего любила себя. Потом так же беспощадно о своей жене Ольге будет писать Юра Три<фонов>.
5) «Бодался теленок…». Все-таки неблагодарность и неблагородство по отношению к тем, кто ему, не щадя себя, помогал.
Вспомнить эпизод в санатории под Звенигородом, когда мы с Ирой слушали передачу Би-би-си. И вдруг о «Теленке». Сразу екнуло: не страх, а досада, огорчение. Неужели и про наши отношения расскажет? Сгоряча начал писать ему открытое письмо. А потом действительно испугался, потому что только он, да еще отец, знали одну мою историю.
Когда я написал свое «письмо вождям» летом <19>68 года и был готов к тому, что меня посадят. Предупредил отца об этом. Тот, поиграв желваками, дал добро.
Встретил Александра Исаича в редакции «Нового мира», показал ему мое письмо. Обнял меня, поцеловал и сказал: «Ю. Ф., вы нашли себя. Вот для этого вы и предназначены. Вообще на этом пути я вижу спасение России. Никакие партии ее не спасут. И вообще партийность, многопартийность — не наше дело. Личность, личность должна проявиться. Эта, конкретная. Вот вы, например».
Я, конечно, ошалел от этого «державинского» благословения, пошел по Тверской к центру и вдруг понял, что не буду посылать письмо, потому что оно было написано не столько, не только кровью, но и желчью, пополам с желчью. Прямо-таки физически почувствовал, что этим письмом я только увеличу количество злобы в мире. И может быть, Александру Исаевичу больше всего по душе пришелся тогда жар моей ненависти… Вероятно, с этого момента началось охлаждение с его стороны. Или это я придумал? Но во всяком случае я не мог не думать о том, что он мог решить: Ю. Ф. струсил. Это было не так…
Короче, когда я решил писать ему открытое письмо, то вдруг подумал: а что если он возьмет да придаст огласке эту историю?.. Кстати, когда я прочитал «Теленка» (а мне об этом рассказали Юра Жилин и Борис Пыжков, работавшие в группе консультантов Международного отдела ЦК. С их стороны это был подвиг: они по «списку» прочитали «Теленка», увидели упоминание обо мне и срочно позвонили, и намеком вызвали, и на улице рассказали). А. И. С. сделал мне «подарочек» как раз в момент, когда шла моя первая книжка «Самообман Раскольникова».
А свое «открытое» письмо, помнится, я начинал так: «А знаете ли Вы, АИС, помните ли, что Пушкин, узнав о декабрьском восстании, сжег свои драгоценнейшие бумаги, боясь подвести друзей, т. е. те бумаги, где хотя бы намеком упоминались их фамилии?.. А знаете ли Вы, человек, несомненно, практичнее в хорошем смысле этого слова, чем Коржавин, что последний больше всего боится подвести своих оставшихся в России друзей и прибегает к такой конспирации, что ему и сам Ленин бы позавидовал?.. Ведь, в сущности, Вы распоряжаетесь моей жизнью, моей судьбой. Конечно, с высоты Вашего величия и Вашего призвания, Ваших заслуг моя или чья-то еще жизнь — пустяк, а все-таки вся наша русская классика и Вы в том числе не тому нас учили и научили».
6) Иван Фролов, ставший помощником Демичева: надо перепрыгнуть через поколение ХХ съезда…
7) Лакшин. Его письмо к АИС.
8) Можаев.
9) Б. Н. Е. (Борис Николаевич Ельцин. — И. З.)
10) К «Красному колесу» — задача решается, а ответ известен заранее.
11) Литература соединяет. Л. Толстой.
12) Оч<ень> хор<орошо> — Ленин («Ленин в Цюрихе»), а Сталин — в «Круге первом». Упрощен. Родство его самого с Лениным (ценил время; не любил праздности, и еще многое другое).
Солженицын потому и понял Ленина, что в нем самом это сидело и было выкорчевано.
Эволюция АИС. Если он мог быть ленинцем, то уж Ленин никогда не мог стать Солженицыным. Ср. Достоевский: «Нечаевцем я, пожалуй, мог стать, даже был, Нечаевым — никогда».
АИС. Абсолютно уникальный план индивидуального свержения коммунизма (первый, единственный, кто выполняет планы и даже перевыпоняет). И вдруг коммунизм крахнул, а он все еще сидит в Вермонте…
13) Зарубин.
14) Моя периодизация советской истории (от романтизма к цинизму, от самообмана к обману, от насилия ко лжи и грабежу).
15) Нужно его, Солженицына, «Слово к молодым». Ср. Достоевский и Толстой.
16) NB. Не забыть о Копелеве6…
Замечание 1993 г.
Разумеется, план разговора полетел к черту, я не спросил и об одной десятой того, чего хотел. Но кое-что удалось, в частности о Леве К<опелеве>.
АИС слышал о моей болезни и об операции на сердце. Искренне расспрашивал. Я сказал, что во многом меня спас Лева. АИС как будто не слышал. Я-то ждал реакции, хоть какой-то. Потом за обедом я снова повторил этот маневр. Опять глухота. Жутко обидно. Жить осталось недолго, а он…
Забавная история произошла в Шереметьево, когда вылетал в Америку. Н. Д. попросила отвезти «маленькую посылку». Оказалось, как всегда, — огромный саквояж с пудом книг. Молния порвалась. На саквояже надпись — Солженицын. Я проходил через ВИП.
Грузчик:
— Так ведь с……!
Я:
— Так ведь это для Солженицына.
Он:
— Как? Для того самого?
Я:
— Ну конечно.
Он:
— Так вы к нему?
Я:
— Да.
Он:
— Ну тогда не с…….
И сам засмеялся.
У АИС 10 июля 1992, 11:30—14:30
Боялся встречи с А. И. С. Как мой герой Коля, когда шел к Достоевскому. (Коля — герой ненаписанного Дневника русского читателя — повести о русском мальчике, влюбленном в Достоевского, видевшем писателя незадолго до его смерти и всю жизнь читавшем и собиравшем литературу о нем. — И. З.) Потом Коля будет долго вспоминать, припоминать, огорчаться — не успел, забыл, не так сказал…
Встретились. Обнялись, поцеловались.
Я — ему:
— Вы сейчас выглядите лучше, чем 20 лет назад…
Он смеется в ответ:
— Бог есть. Вознаградил. А если б остался, через несколько лет отдал бы концы. Я ведь уже доходил там. Дураки, сами помогли мне выжить.
Сразу повел меня в кабинет. Фантастическая библиотека. Общее впечатление мощи. Имеет ВСЕ (!) «Известия». Радостно показал. Как читает их (со своих детских лет начиная, когда впервые стал видеть газеты).
О Хрущеве:
— Читаю вот «Социалистический вестник». Какой был хулиган, как грозил Западу… У нас как-то все сжалось во времени и забыли многое…
16 лет он здесь бевзвыездно (только один раз в Японию да на Тайвань). По 14—16 часов вкалывает в день.
Дотошно знает все, что происходит в нашей стране.
Об Украине (как бы по секрету):
— Культура там настоящая может быть только лет через триста, да и то не верю.
О М. С. Горбачеве:
— Бабий характер. — Очень-очень резко: Хотел только чуть-чуть подправить. — Смеется: Как крахнул коммунизм… Прямо анекдот… Но я знал раньше, теоретически: что выход из коммунизма будет не менее долог и труден, чем вход в него. И все-таки, что будет так — не предполагал…
Общество «Память» — ясно, что от КГБ.
О Б. Н. Ельцине: оценки — плюс и минус. Типично русский характер.
Потом с досадой:
— Уехал в Сочи?! Отдыхать после путча!
Я — ему:
— Такого ни в революциях, ни в реформах не бывало. Ленин бы в ночь с 24-го на 25-е не уехал.
Коррупция (а Временное правительство не брало взятки). Начинать надо было со сферы услуг (дать свободу) и главное — с земли.
Понравилось мое: «Не лозунги решают, а люди конкретные».
Об антоновщине. Я напомнил, что был потрясен его (Солженицына) рассказом лет 30 назад почти. Тогда на многое раскрылись глаза. Мне даже казалось, что в замысел «Красного колеса» «антоновщина» входила как центральная или финальная часть… (Я ведь тогда только от него узнал, что такое «антоновщина» и как ее душил Тухачевский.)
Занимается сейчас <19>20—<19>30 годами. Может быть, подготовит «конспект» — продолжение «Красного колеса» (может быть, новый жанр?).
— В России уж писать больше не буду… «Общественной деятельностью» (кавычки дал тоном) займусь.
Потом Нат<алия> Дм<итриевна> — мне: «Да не верьте вы ему».
Я о западне «Красного колеса»:
— Достоевский решал задачи, не зная ответа, а вы тут решаете, зная ответ. И хоть будь тут трижды гениален, все равно будешь обречен на подгонку…
Он:
— Да вы сами не знаете, как правы. Вот Воротынцев. Меня упрекают, что он не спас, не спасает Россию. А ее нельзя уже было спасти. И что я мог сделать? Пустил его по бабам… — И вдруг с тоской, повернувшись к полке с «Красным колесом»: — Ну кто будет читать эти десять томов? «Архипелаг ГУЛАГ», «Реквием» Ахматовой и то не читают.
Я — намеком — о письме к молодым. Начал издалека. Вот считается обыкновенно, что первым разговаривать со студентами впрямую начал Толстой (письма). А на самом деле — Достоевский…
Он:
— Да, да, понял, понял. Думал. Но не отсюда же… Далеко. Вот вернусь…
О Сахарове — гениальная нравственность, но дитя в политике (его конституция — 50 государств?!). А в политике тоже нужно быть профессионалом.
Против термина «славянофильство» хоть в трех, хоть в десяти кавычках:
— Я не из славянофильской традиции, я самороден.
Я — об экологии… Согласен.
— Здесь в США свое насилие, своя беспощадность.
Почему разрешили издание «Одного дня» — понравилось, что и ТАМ могут хорошо работать (кладка стены).
Об Эстонии:
— Не ожидал.
Я:
— А Запад молчит (я только что выступил на конференции против Мэтлока7, а Мэтлок против меня насчет прав русскоязычных. Мы — Межрегиональная группа на Первом съезде народных депутатов — помогали им выйти из СССР, а они…).
О границах — почему не пересматривать? Это ж «ленинско-сталинские» границы…
О Роднянской хорошо. Против нового атеизма.
Потом повел по «приусадебному участку». Огромный, 500 на 300 кв. м. Ручей. Пруд. Теннис.
Деревья на участке — трем не обхватить. Несколько раз с гордостью повторил: «Они старше американской революции».
Потом его рассказ, как волки прошли в двух шагах… «Сижу в самом нижнем домике, рядом за столом на воле и вдруг чувствую взгляд. Оглядываюсь — в двух шагах два огромных волка. Посмотрели мы друг на друга. Они отвернулись и ушли. А ведь могли бы сожрать русского писателя».
13—15. 14:00. Обед. Самый простой. Гречневая каша…
Милейшая Екатерина Фердинандовна.
А. И. С. мне строго:
— В обед пить не будем.
— ?!
— После этого не могу работать.
— Нет, а я могу…
— Зато я вам подготовил подарок — лучшая водка, какую только пивал. Все перепроверил — датская…
И еще заметил:
— Бросьте курить. Я сам бросил, когда был рак.
Когда подымались с нижней площадки, все время удерживал меня:
— Не спешите. Вам нельзя.
Заговорили о демократии. Он мне:
— Давайте я вам продиктую… Беда той стране, в которой слово ДЕМОКРАТ стало ругательным, но и погибла та страна, в которой ругательным стало слово ПАТРИОТ.
Крайне отрицательно (пренебрежительно, даже с омерзением) — о Проханове. Очень недоволен Говорухиным.
Передал от Алеся фотографию и книгу. Об Алесе — хорошо.
Прощаясь, обнялись, поцеловались. «Берегите себя, вы должны еще работать для России» (он — мне).
Подарки:
АИС мне — «Один день», «Архипелаг ГУЛАГ», водка.
Екатерина Фердинандовна: сироп, сыр, конфеты, календарь.
Лечу из США в Россию. Читаю «Один день», только что мне подаренный А. И. (Никогда никто так не писал. Музыкальность «Одного дня».) Самолет. Просторы. Аэропорт Кеннеди. 4 часа. Читал и ревел. Никогда еще с такой малой площади земельной (сотка!) не был собран столь богатый урожай. Разве что — «Кроткая» и «Сон смешного человека».
Вспомнил. Как-то, когда были с Ирой у Юры Трифонова, сказал ему об этом в связи с его «Стариком». Вероятно, это было в марте <19>81-го, в 20‑х числах. Я подсчитал тогда, сколько у него «героев на кв. метр», сравнил их «концентрацию» на площади текста с солженицыновским «Одним днем…» и доложил ему. Через несколько дней читаю в «Литературке»: мой друг Юра Карякин подсчитал число героев в «Старике». Я и сам этого не знал, не заметил.
…Я хотел сказать ему: что ж ты эти подсчеты дал, а солженицыновские (по «Одному дню…» — И. З.) не дал, хотя я прекрасно понимал, что никто бы ему не позволил это опубликовать. Просто хотел пошутить горько… Звоню домой… на дачу… — и вдруг — Юра помер.
Комментарий 1993 года
АИС — единственный человек из тех, кого я знаю лично или понаслышке, который выполняет свои планы?
Why?
1) Наиболее реалистичны, тщательно разработаны (планы).
2) Невероятная воля (от осознанности призвания), целеустремленность. Слишком много было встреч со смертью.
3) Беспощадное отсечение всего остального, второстепенного.
Никаких забот о внешнем (как выглядеть). Есть центр, вокруг которого все вращается — АИС, и даже не он, а его работа. Все-все подчинено этому, а он подчинен работе. Но: трех ребят родил, языку русскому вместе с Н. Д. научил, вырастил, воспитал и — каких. Мог бы бассейн сделать, как всякий уважающий себя американец. Нет — пруд оставил. Тропинку мог обустроить. Нет, оставил как есть. И даже на «участке», как в кабинете, кажется: все-все вращается вокруг видимого и невидимого центра. И при этом никакой нарочитости, натужности, все абсолютно естественно. От нерасчищенной тропинки — до гречневой каши. Камень — конь заколдованный. «Дети залезали на него, а я им: расколдуется — и поедем на нем в Россию».
Публикация и примечания Ирины Зориной
Продолжение следует
Полный текст читайте в бумажной версии журнала