Опубликовано в журнале Звезда, номер 11, 2016
Писатель-билингв — явление крайне редкое, а писатель-билингв, одинаково успешный в обоих языках и обеих культурах, — явление уникальное. Таков Набоков. Равноценное владение английским и русским языками изначально задает совершенно особое отношение автора к художественному тексту, порожденному им как на одном, так и на другом языке. Отсюда и проникновение элементов русского языка в английский текст (например, записанных латиницей отдельных русских лексических единиц в «Аде»), и наоборот, появление ка`лек с английского, как в лексике, так и в синтаксисе, в набоковском русском тексте («фонарь с мертвой батареей», «медленный леденец», «с оттенком смотрите-какое-сосу-смешное» и др.). Можно сказать, что такое взаимопроникновение стало характерной и отличительной чертой стиля «русского и американского писателя», как обычно именуется Набоков в энциклопедиях, и мы являемся свидетелями работы, по словам Элизабет Божур, «многоуровневой творческой ментальности»[1].
В связи с этим вполне естественным представляется особое внимание Набокова к переводу, причем переводу как чужих, так и тем более собственных произведений. Необходимо отметить, что взгляды Набокова-переводчика с течением времени претерпевали серьезные изменения. Поначалу ему был ближе принцип вольного переложения. Именно так в 1923 г. была переведена кэрролловская «Алиса в Стране чудес», героиня которой стала у Набокова Аней, а действие было перенесено на русскую почву. Однако к 1960‑м гг. Набоков приходит к принципу переводческого «буквализма», максимально точной передаче содержания исходного текста. И именно в соответствии с этим принципом он осуществляет перевод «Евгения Онегина», в результате чего пушкинский роман в стихах оказался лишенным рифмы, поскольку сохранить в точности и смысл и рифму, по словам Набокова, «математически невозможно».[2]
Но одно дело — перевод чужого текста, и совсем иное — авторский перевод. В последнем случае автор-переводчик обладает большей творческой свободой. Конечно, он вряд ли создаст произведение, коренным образом отличное от исходного, однако может существенно отредактировать собственный текст.
В 1977 г. в издательстве Оксфордского университета вышло интересное исследование Джейн Грейсон «Набоков переведенный: сравнение русской и английской прозы Набокова»[3], в котором анализируется язык четырех романов и трех вариантов автобиографии и делаются важные выводы о творческой манере Набокова как переводчика собственных произведений. Стоит отметить и важные для понимания переводческих стратегий Набокова исследования Максима Д. Шраера, вошедшие в книгу «Мир набоковских рассказов».[4]
Рассказ «Пильграм» был написан Набоковым в 1931 г. и опубликован в «Современных Записках» (Париж), позднее включен в сборник «Соглядатай» (Париж, 1938), а в 1941 г. переведен на английский язык для журнала «Atlantic Monthly». Несмотря на то, что перевод был сделан в соавторстве с П. Перцовым, мы все же вправе говорить об авторском переводе: «Эти три рассказа были приготовлены мною (и только я один отвечаю за все расхождения между ними и оригиналом) в сотрудничестве с Петром Перцовым», — писал Набоков в «Библиографической справке» к сборнику «Набокова дюжина».[5]
«Пильграм» относится к берлинскому периоду творчества писателя, прожившего в столице Германии пятнадцать лет (с 1922-го по 1937 г.). Германию Набоков не любил, о чем сам говорил неоднократно. Но даже если бы он не утверждал это прямо, такой вывод вполне можно было бы сделать на основании тех образов немецких бюргеров, которые появляются на страницах его книг. Тридцатые годы — период побед нацизма, который Набоков ненавидел. При этом, как справедливо отмечает Н. И. Артеменко-Толстая, Набоков в своих рассказах 1920—1930-х гг. никогда не изображает немецкую интеллигенцию, но всегда — обывателей, «копошащихся в своем мещанском болоте, лелеющих идеал тупой, куцей жизни»[6], то есть социальную базу нацизма.
Впрочем, по мнению Артеменко-Толстой, в этом ряду немец Пильграм стоит особняком, он «симпатичен». С такой оценкой трудно согласиться. Пильграм действительно стоит особняком, но совсем не потому, что он располагает к себе читателя. Перед нами крайне неприятный, тупой, грубый и злобный человек, типичный бюргер, способный, как видно из его истории, на воровство и подлость. Единственное, что отличает Пильграма от прочих, это его тайная страсть и заветная мечта, его любовь к бабочкам, которой поделился со своим персонажем Набоков. Пильграм, энтомолог и владелец небольшой лавки, доставшегося ему от отца «магазина бабочек», никогда не выезжал за пределы Пруссии. И отправиться в энтомологическую экспедицию, самому ловить бабочек в разных странах мира — его давняя, страстная и единственная мечта. И когда, обманув вдову, доверившую ему продажу коллекции своего мужа, он получает необходимую для путешествия сумму, когда наконец он готов ступить за порог лавки, без всяких угрызений совести оставляя ничего не подозревающую жену одну, с долгами, на произвол судьбы, из его рук вдруг выскальзывает копилка, мелочь рассыпается по полу, и Пильграма, наклонившегося, чтобы собрать монетки, настигает удар. Смерть приходит, не дав воплотить мечту в реальность, и путешествие в заветные края он осуществляет уже по ту сторону земного бытия.
Первое, на что исследователь перевода этого рассказа обращает внимание, — это название. В русском варианте — «Пильграм», в английском — «The Aurelian».
Несомненно, для русского читателя, для которого изначально и был написан рассказ, имя «Пильграм», даже приписанное немцу, звучит довольно необычно. Представляется, что эта необычность чрезвычайно важна для автора. Герой, немецкий бюргер, все же не такой, как все (бабочки занимают в его жизни главное место, что совершенно нетипично для расчетливых обывателей). Каким образом могло появиться это имя? Мы знаем, что Набоков любил давать своим героям необычные имена, иногда известные; например, Лужин, Годунов-Чердынцев или Цинциннант — каждое имеет определенную ассоциацию. Поэтому очевидно, что столь необычное имя героя рассказа также может скрывать в себе некую загадку, которую следует разгадать.
Интересные, убедительные и детально обоснованные предположения, касающиеся имени героя, высказываются в статье Максима Шраера «Паломничество, память и смерть в рассказе Владимира Набокова „Пильграм“»[7]. Речь идет о несомненном сходстве — и фонетическим и семантическим — этой фамилии со словом «пилигрим». Что, конечно, связано в первую очередь со стремлением Пильграма отправиться в своего рода паломничество — ловить бабочек в самых экзотических уголках земного шара.
Вместе с тем, на наш взгляд, существует еще один источник, к которому мы могли бы возвести эту фамилию. Не исключено, что она позаимствована у Антона Пильграма, архитектора и скульптора, работавшего на рубеже XV—XVI веков в Вене. Чех по национальности, Антон Пильграм получил ее, вероятно, по названию чешского городка Пельгржимов (Pelhřimov; по-немецки — Pilgram), откуда архитектор, по-видимому, был родом.
Этот реальный Пильграм известен как один из строителей венского собора Святого Стефана. В 1513 г. помимо решения общих архитектурных задач Пильграм также выполнял отдельные работы, связанные с внутренним убранством здания. Прежде всего, им был сконструирован великолепный балкон для органа, под которым он поместил свой скульптурный портрет, инициалы и год создания балкона. В самом центре собора перед посетителем возникает поясное изображение мастера, словно высунувшегося из каменной стены. В руках у него угольник и циркуль, лицо несколько усталое. Он смотрит прямо на зрителей, как будто немного придавленный нависающим сверху балконом.
Кроме того Антон Пильграм создал в этом же соборе кафедру, у основания которой вновь поместил свое скульптурное изображение — этот барельеф называют «Выглядывающий из окна» или «Зевака в окне». Вот здесь, по нашему мнению, и может крыться еще один ключ к разгадке фамилии набоковского героя. Пильграм — человек, пытающийся «высунуться», «выглянуть», выбраться из каменной неподвижности в живой, настоящий мир.
Не слишком явный намек на венского архитектора Пильграма мы находим и в тексте набоковского рассказа: «Энтомолог он был превосходный, венец (курсив мой. — Н. Ж.) Ребель назвал его именем одну редкую бабочку». То есть сам Пильграм назван Набоковым по имени венца Пильграма, а Ребель, тоже венец, в свою очередь, называет именем Пильграма бабочку.
В английском варианте рассказа фамилия Пильграм сохранена (к ней, впрочем, добавляется имя Пауль, по-видимому, ради аллитерации — прием чрезвычайно распространенный у англоязычного Набокова), однако она больше не фигурирует в названии. В названии же появляется слово Aurelian. Для английского языка слово это архаичное и не во всяком словаре помещаемое. Наш современник скажет: «лепидоптеролог», «энтомолог», «собиратель бабочек».
Фактически Набоков заменяет одно необычное слово (с коннотациями «пилигрим», «странник», «человек, пытающийся вырваться из каменной обыденности») на другое, архаичное и не менее необычное слово. В названии английской версии подчеркивается конкретная страсть героя — бабочки. Aurelian происходит от латинского aurelia, то есть куколка, хризалида, которая иногда, перед тем как из куколки вылупляется бабочка, приобретает золотистый оттенок (aurum — лат. золото). Данный архаизм настолько редко употребляется, что Набоков даже счел необходимым ввести пояснение в английский текст рассказа: «Пильграм принадлежал или, скорее, должен был бы принадлежать (что-то — место, время или человек — оказалось выбрано неудачно) особому племени мечтателей — мечтателей, коих в старые времена называли аврелианцами, возможно, благодаря хризалидам, этим „природным драгоценностям“, которых так восхитительно было находить висящими на заборах над пыльной придорожной крапивой». («Pilgram belonged, or rather was meant to belong (something — the place, the time, the man — had been ill-chosen) to a special breed of dreamers, such dreamers as used to be called in the old days ‘Aurelians’ — perhaps on account of those chrysalids, those ‘jewels of nature’, which they loved to find hanging on fences above the dusty nettles of country lanes».)
Нельзя полностью исключить и некоторую связь английского названия с именем римского императора Аврелиана (Aurelianus), правившего в 270—275 гг., который тоже умер в дороге — был убит заговорщиками, отправившись в военный поход против персов.[8]
Вообще, замена — это довольно распространенный переводческий прием. Но здесь следует оговориться: замены в автопереводе могут быть, как в данном случае, совершенно иной природы, чем те, что встречаются в работе обычного внимательного переводчика.
При переводе данного рассказа авторские замены возникают довольно часто. Точнее сказать, речь идет о замене образов, об изменениях, пусть незначительных, в образной системе произведения. Так, например, арапчонок в чалме стал сладострастным турком (a voluptuous Turk); хозяин трактира — тощий человек с ущемленной дряблой кожей между углами воротничка — превратился в щеголя в крахмальном воротничке и зеленом свитере (dashing fellow in a starched collar and green sweater); волосатые икры жены Пильграма были заменены на столь же отталкивающие заклеенные пластырем мозоли на ногах (plastered corns on her feet); очень по моде одетый господин, энтомолог, купивший у Пильграма дорогую коллекцию, стал загорелым человеком в очках в старом макинтоше и без шляпы на смуглой лысой голове (a sunburned, bespectacled man in an old macintosh and without any hat on his brown bald head).
Некоторые замены связаны с культурными традициями англоязычной читательской аудитории. Серебряный подстаканник, к примеру, превратился в серебряную стопку (silver tumbler), вещь более привычную для людей англоговорящих. (Вообще слово подстаканник обычно переводится на английский как Russian glass holder или попросту podstakannik.)
Чтобы подчеркнуть «немецкость» главного героя, Набоков заменяет коньяк из русского варианта на пиво (beer), которое Пильграм пьет в трактире. Первоначальное словосочетание стоили недорого становится более конкретным и сразу же относит читателя к эпохе Веймарской республики и следующего за нею Третьего рейха — по рейхсмарке за штуку (reichsmark apiece).
С той же целью — приблизить читателя к культурному контексту эпохи — в английский текст вводятся иноязычные (немецкие) лексемы. То, что в русскоязычной версии звучало по-русски, теперь обрело «немецкий голос». Гороховая колбаса становится Erbswurst. Восклицание героя «Тихо!» — «Ruhe!»; «Да, да, да» — «Ja, ja, ja»; «Пора, — сказал Пильграм, — пора» — «Also los!», said Pilgram.
В то же время Набоков может убрать слишком «неанглийский» образ, но при этом решить не заменять его на более близкую читателю реалию. Лежа под периной становится лежа покойно (lying safely).
Для авторского перевода рассказа характерен и другой прием, по частоте использования приближающийся к приему замены, — это уточнение, детализация образа. Автор-переводчик прибегает к конкретизации и добавлению. Так, русское промеж облаков становится промеж шиншилловых облаков (in between chinchilla clouds); редкая бабочка (rare moth), названная в честь Пильграма, получает свое латинское название Agrotis pilgrami, отсутствующее в русском тексте. Русскому сравнению как картину соответствует английский сравнительный оборот как если бы это был любимый портрет (as if it were a beloved portrait). Глагол возвращался также получает дополнительную деталь: возвращался с болтающимися подтяжками (came back with his braces dangling).
Еще об одном случае конкретизации, которая сочетается с существенной перестройкой всего предложения и абзаца, хотелось бы сказать особо, поскольку за этой конкретизацией скрывается намек, подсказка, важная для понимания дальнейшего развития событий. Речь идет о том дне, когда в лавке Пильграма появился наконец вероятный покупатель дорогой коллекции.
«И вот однажды, в серый и сырой апрельский день, когда он размечтался, и вдруг дернулся звоночек, пахнуло дождем, вошла Элеонора и деловито просеменила в комнаты, — Пильграм ясно почувствовал, что он никогда и никуда не уедет…»
Все так и продолжалось — и одержимость, и отчаяние, и кошмарная невозможность обмануть судьбу, пока не наступило первое апреля — именно эта из всех возможных дат. (So it went on, that obsession and that despair and that nightmarish impossibility to swindle destiny, until a certain first of April, of all dates).
Как видим, кроме других существенных изменений в текст введена точная дата — 1 апреля, день дурака, день обмана. И это уточнение весьма существенно для Набокова, который всегда с особым вниманием относился к датам. Думается, что это своего рода намек на неосуществимость мечты героя. Внимательный читатель уже начинает подозревать, что судьба подстроила Пильграму какую-то каверзу.
Добавлений в английском тексте довольно много. Иногда они включают отдельные предложения и целые абзацы. В этом случае мы вправе говорить уже не столько о переводе текста, сколько о его редактировании автором. Совершенно справедливо было отмечено Джейн Грейсон, что в автопереводах Набокова «добросовестный переводчик сосуществует с художником-творцом».[9]
В рамках статьи невозможно проанализировать все английские расширения русского текста. Однако следует заметить, что по своему характеру они имеют различную природу. Одни придают бóльшую детализацию описываемому явлению. Например, отсутствующее в русском тексте описание психологического состояния Пильграма, которому никак не удается воплотить свою мечту в жизнь: После этого он уже ни на что не надеялся. И все больше и больше впадал в уныние, в то время как страсть его делалась все сильнее (After that he gave up trying. He grew more and more depressed as his passion grew stronger). Другие привносят юмористический оттенок в повествование. Например, упоминание о мифическом пресвитере Иоанне (Prester John), на земле которого могла быть поймана редкая бабочка. Или вставка о разговоре Пильграма с другим знатоком чешуекрылых, где упоминается бабочка, приобретенная на аукционе энтомологом Эйснером: «А самка Эйснера была не столь уж свежа», — добавлял посетитель, и какой-нибудь любитель подслушать чужой разговор, заглянувший купить тетрадь или почтовую марку, невольно задался бы вопросом: о чем, бог мой, беседуют эти двое? («And Eisner’s female was not so fresh», the visitor would add, and some eavesdropper coming in for a copybook or a postage stamp might well wonder what on earth these two were talking about).
Противоположное явление — опущение, исключение того или иного отрезка текста, — присутствует в английском варианте примерно в той же пропорции, что и добавление. Однако судить о причинах, заставивших Набокова не переводить какой-то абзац, предложение или словосочетание, еще труднее. В каких-то случаях, вероятно, им руководило стремление сделать английский текст лаконичнее, но одновременно ярче. Это проявляется, например, в следующем пассаже.
Русский вариант: «…когда воспоминание о покупателе стало уже совсем призрачно, как нечто, случившееся давным-давно, или даже не бывшее вовсе, а так, погостившее случайно в мозгу…»
Английский вариант: «…и еще через день, когда вся эта история представлялась ему лишь бредом…»
(«…and after still another day when the whole thing seemed merely delirium…»)
И последнее, на что хотелось бы обратить внимание, это фонетические особенности английского текста.
С переходом Набокова-писателя на английский язык его увлечение фонетическим обликом слова, каламбурами, аллитерациями, ассонансами, парономазией, звукоподражанием стало существенной составляющей писательской манеры. Эта особенность выявляется в его английских текстах в значительно большей степени, чем в русских. Она же проявляется и в автопереводе рассказа «Пильграм». Анафорическая аллитерация (повтор начальной буквы в нескольких стоящих рядом словах), которую так любят использовать англоязычные авторы, присутствует и в набоковской английской версии рассказа. В несколько приемов [пил кофе] из русской версии становится in several sloppy sessions (букв. в несколько неряшливых приемов). И вдруг увидел что-то зеленое, ослепительное переведено как and suddenly something black and blinding welled before his eyes (и вдруг что-то черное и ослепительное возникло у него перед глазами). В английском варианте появляется и прием звукоподражания, точнее, сочетание прямой и косвенной ономатопеи, основанное на употреблении сонорных. В исходном тексте сказано просто: Монеты рассыпались. В английском мы находим: a dizzy spinning of twinkling coins (головокружительное верчение блестящих монет). Даже рифма появляется в английской версии рассказа. Подвернулась возможность начать более выгодное дело — торговать сукном из русского оригинала обретает рифмующиеся слова, которые сообщают фразе некоторую ироничность: He had had the chance to switch to a more profitable business — selling cloth, for instance, instead of moths (подвернулась возможность начать более выгодное дело — торговать сукном, например, вместо мотыльков).
Итак, главная отличительная черта автоперевода рассказа «Пильграм» — это наличие существенной правки, результатом которой становится замена некоторых образов, адаптация текста к иной читательской аудитории, конкретизация отдельных образов и явлений, добавление в текст уточняющих, детализирующих конструкций, иногда играющих роль намека, иногда содержащих юмор, а также опущение некоторых сегментов текста. Кроме того повышается роль звуковой организации текста.
Конечно, идеальным набоковским читателем может считаться человек, одинаково владеющий и русским и английским языками, поскольку только такой читатель способен в полной мере оценить все особенности авторской манеры. Но поскольку таких читателей немного, то неизбежно возникает вопрос, не следует ли заново перевести на русский язык созданные Набоковым автопереводы. Точнее, в существующий русский текст внести ту правку, которую осуществил автор при переводе своего произведения на английский язык. Идея эта крайне заманчива, поэтому нет ничего удивительного в том, что в 2001 году переводчиком Геннадием Барабтарло была предпринята попытка донести до русского читателя некоторые изменения, внесенные Набоковым в английскую версию «Весны в Фиальте».[10]
Представляется, однако, что подобные вставки, пусть даже сделанные, как в данном случае, в виде сносок, все же нарушают целостность русского текста, сам ритм набоковской прозы. Перескакивая от текста к сноске, утрачиваешь ощущение единого дыхания, с которым написан рассказ. К тому же, как видно из приведенных выше примеров использования звуковых стилистических приемов, в русской версии все равно невозможно отразить все изменения, присутствующие в версии английской. Да и перевод вставок сделать непросто — «перемещение» из одного законченного и сложившегося художественного целого в другое влечет за собой огромный комплекс трудноразрешимых проблем.
11 Beaujour Elizabeth Klosty. Alien tongues: Bilingual Russian Writers of the ‘First’ Emigration. Ithaca, 1989. P. 16.
2. Набоков Владимир. Комментарий к роману А. С. Пушкина «Евгений Онегин». СПб., 1998. С. 28.
3. Grayson Jane. Nabokov Translated: A Comparison of Nabokov’s Russian and English Prose. Oxford., 1977.
4 Shrayer Maxim D. The World of Nabokov’s Stories. University of Texas Press, 2000.
5 Nabokov Vladimir. Nabokov’s Dozen. Penguin Books Ltd., 1960.
6. Артеменко-Толстая Н. И. Германия. Немцы. Рассказы Владимира Набокова 20—30‑х годов // Набоковский вестник. Вып. 1. Петербургские чтения. СПб., 1998. С. 55.
7. Shrayer Maxim D. Pilgrimage, Memory and Death in Vladimir Nabokov’s Short Story ‘The Aurelian’. Электронный ресурс: http://fmwww.bc.edu/SL—V/ShrayerPilgrimage2006.pdf.
8. Благодарим за эту подсказку профессора А. А. Долинина.
9. Grayson Jane. Op. cit. P. 167.
10. Набоков Владимир. Быль и убыль. СПб., 2001. С. 24—56.