Стихи
Опубликовано в журнале Звезда, номер 12, 2014
* * *
Сказал: «Напиши мне стишок!» — на, возьми же, дружок…
…Мы словно в плену, и везде бэтээры и танки,
повсюду взрывной этот Шварцев смердит порошок
от самоубийцы в ее гробовой вышиванке…
Меня унижающий и разрушающий шок…
Каверны, проломы, где реют убитых фигуры,
и двигатель — нищенский гуманитарный паек,
и страшно неловко от дурищи-литературы…
Бетон развороченный, набок свисающий крест,
сгоревший автобус, в подвалах ужасные ночи,
и детская эта нашивка у Пегова «PRESS»…
тут невыносимы длинноты, короче, короче!
Такие родимые — Харьков, Харцызск, Иловайск
(звала «Целовайск», я умела любить и лукавить,
бывалоча, с миленьким в скором свернем на Батайск…), —
как пленного женщина бьет по лицу!.. Целовайск! —
и коршуном к ней — ополченец, орущий: «Отставить!»
* * *
где мой Транссиб весной, моя тяга к дыму,
угольный шлак у школ (не держи, пусти!
лучше расстреляну быть, чем тобой любиму…),
цепи платформ (пожалуйста, не гляди!) —
…что же я делаю, все улыбаюсь Крыму,
только и знаю — его прижимать к груди…
…клуб и стройбат… детдом… уже не приеду.
лывы у станции, мокро и в сапогах.
где мое счастье — шлёндрать легко по свету?
где мои гонки — в ночь на товарняках?
все отдала — чего нельзя исковеркать! —
каждый свой медный грош, нехитрый секрет…
детская мода — сквозь искры в ресницах зыркать:
в радужных пляшущих сферах выходит свет…
это метель ночная, Москва сырая,
это отчаянье (якобы торжество!)…
мой протопоп, в Пустозерске своем сгорая,
«не позволяй, — кричит, — себе ничего!»
Симферопольский скорый
Вешнего пала возлюбленный дым!
дымной волной полонило
внутренность скорого, рвущего в Крым…
Милая! ошеломила!..
Я-то влекла на холмах золотых
грузного сердца усталость…
Тысячу лет в колыбелях твоих —
рвущихся с рельс! — не качалась.
Радость! деревья пустилися в пляс,
гнезда грачиные зреют…
Только осины — светлей моих глаз,
все остальные — темнее…
Зависть моя! на разъездах глухих
к вечеру топятся печки.
Встали с постелей своих ледяных
освобожденные речки.
Милая, эти поленницы дров,
эти твои полустанки!..
вздетые на частоколы дворов
эти стеклянные банки!
Черные гроздья грачей ввечеру,
месяц над лесом укромный.
Баба с граблями, белье на ветру,
гусь одинокий на бревнах.
Шпалы, дорожника желтый жилет;
грубо-дегтярный товарный;
этот счастливо-оранжевый свет
в угольных рамах казармы.
И, вдохновеньем весны обуян,
некий малец мокроносый,
словно зверька, выпускает в бурьян
красный огонь на откосы.
Пшел, вороные!.. кочевия звезд…
утром, лишь очи откроем, —
взмоет к лицу, как нашедшийся пес,
ветер в полях под Джанкоем…
Милая! знаешь, что продыху нет
в каторжной, бабьей, острожной… —
как в малолетстве — гостинцев пакет —
воздух железнодорожный!
биюргун — кермек
прямо по встречке — бессильных стихов байда…
все ж не стреляй, лихой дружок, в стариков!
вот «биюргун — кермек» лепечет вода
о страстотерпцах-растеньях солончаков…
ты словно в небытии, mon ami Никак.
дров наколи, вот Раскольникова топор.
радость, пойдем… как душисты «Бишкек», «кизяк»…
зверь-ультрафиолет и оранжев двор.
вечный Квятковский: просчитан любой катрен…
что там за город, может — Терпельск? Страдальск?..
здесь от брюшного тифа сгорел Н. М.,
автодорога идет на его Пржевальск.
что там дурит в крови — золотой рудник?
руды урана? Тянь-Шань? ледники? Китай?
розы? шрифты благородных тяжелых книг?..
лучше б ты был не молчун, а Шалтай-Болтай!
о как, завистлив, зырит вслед аксакал,
лауреат госпремий… не все ль равно…
в красном песке гранитном открыть вино;
карагану сухую жечь, астрагал…
если б врала — сказала бы: саксаул.
* * *
радужный круг у солнца, а жизнь — дотла;
воздух у насыпей от креозота пьян.
что тебе нравится — мадера иль марсала?
имя твое выговаривают колокола:
особенно четко они произносят: «…ан-н-н…»
…«АН», Сихотэ-Алинь, вертолетов рой,
и при отдаче толкающий карабин,
лыжи, бинокли, лошади — детской игрой
все пред тобой представляется, господин…
я и не знала, насколько нежна и груба;
вечно бегу к тебе сквозь закопченный левкас.
воздух другой, и не меркнет солнце над воском трасс;
за атмосферой земли рыдает о страсти труба.
* * *
Любезное дитя, прекрасное стекло.
М. В. Ломоносов. Письмо о пользе стекла. 1752 г.
если куда и скрыться — в дыру, в Жиганск.
там сухогруз зимует, в окне — картон.
пороховая наколка бича — «Хинганск»,
из обувной коробки торчит батон.
всей-то и роскоши — щеголи-карандаши,
имя им — «кохинор», аромат их — кедр…
да алконавт, молодой Станислав Любшин:
с репсовой лентою шляпы нечистый фетр.
да, холодать-зимовать, ночи там глухи:
сопки, тундрá, свобода… враз отсекла!
для дисциплины еще вспоминать стихи —
ну, например «Письмо о пользе стекла».
злым да беспамятным детям немолодым
все ты простишь… ничья в Москве не раба.
…там расточатся, как от пожаров дым,
ухари-теоретики, протестная их гульба.
* * *
Отгулял в захолустье мой сад,
и персоны родные
так смущенно и юно глядят
в эти дни наградные.
Всё тут — жизни бедняцкий обоз,
всё — о жизни рыданье…
Морок леса, цыганский гипноз
вновь внедрился в сознанье:
вот Солярис по душу мою!..
что ж, и ровню и пару
покажи сквозь прореху в раю,
как с бортá — Кандагару:
мой полковник-лопух-лейтенант
здесь в составе природы,
и замкнули мы нашим «Шинданд»
Минеральные Воды…
…Я прошу об отваге, где — край,
где томится и тает, —
про маньчжурские сопки пускай
в голове мне играет…
…Мать ушла, и очей не смежив,
как в подводном, — открыла…
Эти яблоки, белый налив,
изо всех и любила.