Опубликовано в журнале Звезда, номер 8, 2013
Все рукописи имеют биографию, судьбу, если угодно. Тому, кто вознамерился проследить за этой судьбой, приходится несладко, ведь российские архивы — вслед за гражданами России и их семьями — на протяжении ХХ века разметало по разным городам и странам, а воссоединение документов, принадлежащих одному лицу, часто происходит нелогично и почти случайно.
Личные фонды могут содержать какие-то «осколки» — фрагменты документов или только упоминания об утраченных ценностях. Родственники знаменитых или чем-то замечательных людей, порой в невыносимых материальных условиях, продавали коллекции и письма в архивы разных городов, обрекая их на хаотическое передвижение. Особенно это заметно при сопоставлении документов, хранящихся в Москве и Петербурге: начало рукописи может храниться в одном городе, а продолжение — в другом, причем хранители начал и концов не подозревают друг о друге.
Постепенно складывается ощущение, что архивы существуют не столько для того, чтобы раскрывать, сколько хранить тайны; не столько упорядочивать, сколько запутывать. А попытка проследить, восстановить историю рукописи приводит к необходимости проводить собственное расследование, дознание, которое чревато неожиданными вторжениями в жизнь самого исследователя.
Так, рукопись под названием «Ф. И. Стравинский и оперный театр его времени», найденная в московском Музее им. А. А. Бахрушина и принадлежащая перу Эдуарда Александровича Старка (известного театрального и музыкального критика), заставила меня отвлечься от непосредственной научной темы, связанной с музыкальным театром, и заняться ее индивидуальной судьбой, неотделимой от судьбы ее автора.
До октября 1917 года жизнь Э. А. Старка (1874—1942) складывалась довольно удачно: по окончании юридического факультета Санкт-Петербургского университета он выбрал стезю театрально-музыкального критика и рецензента и вполне преуспел. У него была счастливая семья, жена Клеопатра Сергеевна Шахназарова (певица) и трое детей (два сына и дочь).
Профессиональная карьера началась в 1901 году со статей для газеты «Россия», а после ее закрытия Эдуард Старк (псевдоним — Зигфрид) стал постоянным сотрудником «Санкт-Петербургских ведомостей», «Петербург-ской газеты» и других изданий. Достаточно быстро он приобрел репутацию серьезного критика, был знаком и дружен со многими представителями театрального мира, вхож в их дома; особенное предпочтение отдавалось деятелям двух любимых театров, Мариинского и Александринского.
На протяжении двух десятилетий ХХ века его обзоры и рецензии, аналитические и монографические статьи печатались на страницах таких изданий, как «Обозрение театров», «Петербургский курьер», «Театр и искусство», «Ежегодник Императорских театров», «Аполлон», «Жизнь искусства». Было издано несколько книг. Главная из них — «Шаляпин», одна из первых прижизненных монографий о певце. Эта книга ценна не только сотрудничеством с артистом в процессе ее создания, но и высоким художественным уровнем печати (Шаляпин. Издание Т-ва Р. Голике и А. Вильборг в Петрограде, 1915; титульный лист, заставки и концовки работы Е. Нарбута, ему же принадлежит макет). Необходимо упомянуть также о книгах «Старинный театр» (1911), «Царь русского смеха. Константин Варламов» (1916) и альбомах живописи крупнейших музейных собраний двух столиц с вступительными очерками Старка (Русский музей императора Александра III. СПб., 1913; Колыбель русского искусства (Императорская Академия художеств). СПб., 1914; Сокровища императорского Эрмитажа (картинная галерея). Пг., 1915; Третьяковская галерея. Пг., 1917).
Революция изменила мир вокруг него — и он остался практически безработным вдовцом с тремя детьми на иждивении. Доступа в театрально-музыкальные издания у него не стало, приходилось искать другие возможности заработка вроде литературного редактирования и корректуры и постоянно балансировать на грани нищеты. Старк мечтал вернуться к литературной деятельности, но условие, при котором он мог работать над книгами, то есть отказаться от ежедневного заработка на несколько месяцев, было невыполнимо. Около пятнадцати лет прошло в метаниях по издательствам самого разного профиля и в распродажах книг, фотографий, писем из собственной коллекции.
В Российском архиве литературы и искусства сохранились письма Э. Старка московскому другу, архитектору И. Е. Бондаренко (РГАЛИ, ф. 954, ед. хр. 121—123), по которым можно воссоздать ситуацию середины 1930-х. Из письма от 1 января 1936 года: «И живу я сейчас с того, что выдираю из рам итальянские фотографии и продаю эти рамы, благо нашелся покупщик. Собираюсь продать всю мою коллекцию театральных портретов, которых у меня свыше 1000… Расстаться с этой коллекцией, которая дорога по множеству воспоминаний, можно только заразившись той самой апатией, которую Вы так не одобряете».
Работу иногда подкидывали друзья: «Спасибо моим бывшим сослуживцам, выручили: с одной стороны, есть работа в └Советском писателе“, издающем в Ленинграде Библиотеку поэта — чтение корректур весьма приятное, с другой — ЦУЕГМЕ!.. Ну-ка попробуйте расшифровать… Ничего не выйдет, сколько ни ломайте головы… Центральное Управление Единой Гидро-Метеорологической Сети… Ох, от судьбы, как видно, не уйдешь. Очевидно, мне на роду написано: заниматься не своим делом. Корректура — вещь и вообще-то достаточно противная. Но когда читаешь стихи или книги по искусству, это еще куда ни шло. А Гидро-Метеорология… бр…! Отупевающе, одурманивающе и бесконечно утомительно особливо для глаз, потому что масса таблиц. Но зато в обоих издательствах платят аккуратно 2 раза в месяц» (19 апреля 1936 года).
Дети подрастали, и Эдуард Александрович уже надеялся, что, получив хороший заказ, сможет вернуться к литературному труду. Однако времена изменились, притом он выпал из пишущей братии слишком надолго, и потому в ответ на его предложения приходили только отказы. Он горько констатировал: «У меня тут были разные проекты. Ни один не встретил одобрения» (9 марта 1937 года). В этот отчаянный период Старк неожиданно получил друг за другом сразу два заказа: один — на «мемуары» (которые впо-следствии получат название «Петербургская опера и ее мастера», книга выйдет в 1940 году), а другой — на монографию о Ф. И. Стравинском.
Предложение написать книгу о знаменитом в прошлом певце Мариинского театра и отце композитора И. Ф. Стравинского поступило из Москвы, из Центрального театрального музея им. А. А. Бахрушина. Разумеется, выбор автора был неслучаен. Вероятнее всего, имя Э. Старка назвал другой сын Федора Стравинского — архитектор Юрий, который в декабре 1936 года продал музею большое количество документов из архива отца. Покупка «архива Стравинского» состоялась в январе 1937-го и была оформлена актом от 31 января.
Старка связывали с семьей Стравинских давние отношения. Эдуард учился во 2-й петербургской гимназии почти одновременно со старшим сыном Ф. И. Стравинского Романом, а потом оба юноши встречались на лекциях юридического факультета Санкт-Петербургского университета. Завязалась дружба. Эдуард еще с гимназических времен стал фанатичным приверженцем театра во всех его проявлениях — драмы, балета и, конечно, оперы. Очень скоро он примкнул к числу поклонников творчества Федора Стравинского, принялся посещать все спектакли с его участием и естественным образом стал вхож в дом друга, сына своего кумира. Познакомился с тремя младшими братьями Романа — Юрием, Игорем и Гурием.
Летом 1897 года, не доучившись в университете, Роман скоропостижно скончался в имении родственников Печиски «от разрыва сердца», подточенного тяжелой формой дифтерита, перенесенного за несколько лет до того. После трагедии Эдуард продолжал посещать семью Стравинских, год за годом поддерживал дружеские отношения с братьями, не пропуская траурных дат, связанных с памятью Романа.
Остался верным Э. Старк и отцу семейства, певцу Ф. И. Стравинскому. Он регулярно посвящал ролям и спектаклям с его участием обзоры и рецензии, а после смерти певца поместил развернутый биографический очерк в «Ежегоднике Императорских театров. Сезон 1903—1904 годов» с привлечением богатого иллюстративного материала (рисунков певца, выполненных для ролей).
К моменту поступления заказа из Бахрушинского музея все это были дела давно минувших дней, и возможно, что, кроме Юрия Стравинского, продавшего архив отца в музей, никто и не догадался бы предложить написать книгу по материалам архива подзабытому театральному критику ушедшей эпохи, за пятнадцать лет не имевшему ни одной публикации. Однако идея понравилась заместителю директора музея Ю. И. Прибыльскому, который в прошлом тоже был певцом (бас). Старк, конечно, согласился, практически не веря своему везению. Он еще не знал, насколько мучительной станет эта работа. После первых же переговоров с Москвой в феврале 1937-го дело застопорилось.
Драматическую историю, связанную с замыслом и воплощением этого труда, мне удалось проследить по тем же письмам Старка к И. Е. Бондаренко. В письме от 9 марта 1937 года, вспоминая о надеждах на заказ, он писал: «<было> одно предложение от Бахрушинского музея, т<о> е<сть> собственно от Прибыльского, — написать монографию о Стравинском (не о композиторе, конечно, а о знаменитом артисте), да вот что-то замолчали. Очевидно, тема эта хотя и выдвинута самим Прибыльским, кем-то посильнее его отвергнута». Действительно, в те годы родство Ф. И. Стравинского с заграничным композитором могло стать серьезным препятствием к осуществлению монографии о нем.
Все лето 1937 года Старк провел за написанием «мемуаров», а из музея не было вестей. В январе 1938-го Старк послал Прибыльскому подробный план будущей книги (15 авторских листов) и два варианта оплаты — по 400 рублей за лист или, «если для Музея цифра слишком высока, по 300 рублей за лист». С ответом медлили. Старк нервничал: «Дни бегут, я ничего не делаю, ничего не зарабатываю и боюсь связать себя каким-нибудь другим делом, потому что работа, предложенная для Бахр<ушинского> музея <…> исключает возможность всякой другой работы».
«Я все жду. Терпеливо жду! И порою в моей фантазии мне представляется Прибыльский (он же, кстати, бас) во образе Странника из └Рогнеды“ (одна из значительных ролей Ф. Стравинского. — А. В.), возглашающего на широкой фразе: └Кто до конца претерпит, / Тот спасется!“» (26 марта 1938 года).
Когда Старк решил «ничего больше не ожидать, а подумать о чем-нибудь другом», пришло письмо от Прибыльского с согласием на «второй вариант оплаты». После неизбежной череды бюрократических «увязок» 17 июня 1938 года между музеем в лице его замдиректора Ю. И. Прибыльского и Э. А. Старком было заключено «Трудовое соглашение» о том, что музей «поручает», а Старк «выполняет» работу под названием «Ф. И. Стравинский и оперный театр его времени» (ГЦТМ им. А. А. Бахрушина, ф. 264, ед. хр. 24). Написание рукописи еще не означало, разумеется, что она будет издана. После выполнения работы она должна была поступить на редактирование к Ю. И. Прибыльскому, а уже от него — в какое-либо издательство.
Получив долгожданную работу, Старк взялся за нее со рвением: «Я теперь, можно сказать, загружен по самые кончики еще развевающихся кое-где на лысине волос до 15. IV. 1939 г.! — т<о> е<сть> до срока, когда я должен сдать рукопись Бахрушинскому музею». Отказался от всяких подработок, ибо «совмещать будет решительно невозможно: полдня из дня в день придется проводить в Публичной библиотеке» (11 октября 1938 года).
Архив в Москве все это время был для него недоступен (обосновать нужность командировки в столицу не удалось). Он принял решение: писать по материалам Публичной библиотеки (афишам и газетам), а потом, по приезде в Москву, добавить недостающие сведения из архива, купленного Бахрушинским музеем. Старк информировал Прибыльского: «Работа на полном ходу, и материал пухнет до того с каждым днем, что в скорости придется сжиматься, иначе выйдет книга не в 15 листов, а в 30» (ГЦТМ, ф. 264, ед. хр. 25). А другу сообщал: «Я положительно сошел с ума: пишу по 10 часов в день, ничем и никак не отвлекаясь, пишу с увлечением и как будто что-то выходит» (3 августа 1939 года).
Он целиком сосредоточился на работе, а посоветоваться было решительно не с кем. Удалось что-то показать только семейству Стравинских: «Я читал Стравинским главы, посвященные Киевской опере 1873—1876 гг., т<о> е<сть> самые, по моему мнению, сомнительные. Они нашли, что страшно интересно» (21 августа 1939 года). Когда рукопись разрослась до 22,5 листов, он принял решение везти ее в Москву лично, на поезде, ибо слишком боялся доверить почте единственный экземпляр. Из письма другу: «Вы спрашиваете: разве я не даю переписывать на машинке? Нет. После переписки будет 400 стр<аниц>. Машинистка берет рубль за страницу. Итого 400 р<ублей>. Где же у меня такие деньги?» (2 ноября 1939 года).
В конце ноября 1939 года Старк передал рукопись из 950 листов (в сохранившейся — 910) в Бахрушинский музей. И опять наступила тишина. Конечно, такая объемная рукопись требовала немало времени на набор (получилось 683 страницы), а затем должна была последовать процедура рассмотрения и одобрения. И вот через полгода после того, как Старк привез рукопись в Москву на «Красной стреле», машинописная копия труда под названием «Ф. И. Стравинский и оперный театр его времени» (под редакцией Ю. И. Прибыльского, как следовало из сопроводительной бумаги) отправилась в Ленинградское отделение ВТО на ознакомление с целью последующей публицации.
Книга, которую задумал и воплотил Старк, находясь в изоляции от профессиональной среды и единомышленников, должна была ликвидировать пустоту, образовавшуюся за первое двадцатилетие советской власти в литературе об оперном театре («за 12 год существования Советской власти <…> ни одной книги об опере»). Если бы первый авторский вариант встретил на своем пути полноценного союзника в лице редактора, книга смогла бы стать настоящим прорывом «заговора молчания» о подлинном уровне исполнительства в Императорской русской опере.
Текст в Ленинграде в общем одобрили, видимо, сделали какие-то замечания и возвратили Прибыльскому на редактирование до 1 ноября 1940 года. Далее последовала фатальная задержка редактора: он сдал материалы (к ним прибавились иллюстрации, 120 штук, со списком) на 29 дней позже договорного срока. В Музее им. Бахрушина сохранилась деловая переписка по этому вопросу, и она потрясает степенью жесткости и упорства в соблюдении принципов плановой экономики. Не пропустили задержку в 29 дней! И в план следующего года — 1941-го!!! — работу не включили. Так или иначе редактор дело провалил, и рукопись опять вернулась в Москву.
Бедный Старк предпринял еще одно усилие для столь дорогого ему труда: договорился о печати в Ленинградском отделении «Музгиза», — и конечно, под руководством опытного редактора, который, по мнению автора, делал для него так много («большое спасибо за то, что Вы так возитесь с моей книгой»; из письма Э. Старка Ю. Прибыльскому. ГЦММК, ф. 264, ед. хр. 27). В конце 1940-го Прибыльский лично доставил ее в Ленинград, и работа в «Музгизе» началась. А еще — привез Старку два договора от музея, на биографии Собинова и Шаляпина. Старк был счастлив: «…хочется сделать их как можно лучше».
В июне 1941-го все мирные дела остановились.
Но не для Старка. Возможно, эти два подписанных договора поддерживали его силы до последнего момента. Из письма 14 апреля 1942 года: «Что сказать о себе? Я превратился в тень. Невозможно описать, на кого я похож. Один скелет, на котором висит кожа <…>. С трудом передвигаюсь. Но голова свежа. Хочется работать, и работать необходимо. Но для этого надо перебраться в Москву. Ведь материалы-то все в ней остались. Это возможно. Нужно только, чтобы Бахрушинский музей вызвал меня в Москву. Таковой вызов нужно сделать по телеграфу на имя члена Ленинградского Военного Совета тов<арища> Соловьева. Но я не знаю, работает ли музей или нет. Если Вы можете мне в этом помочь, то прошу Вас, помогите».
29 июля 1942 года Э. Старк умер.
Со времени передачи готовой рукописи «Ф. Стравинский и оперный театр его времени» Музею им. Бахрушина прошло без малого десять лет. Весной 1949 года Ю. Прибыльский приехал в Ленинград с целью забрать ее (не лично, а через посредников) из Ленинградского отделения «Музгиза», куда ее вернули вместе со всем архивом «Музгиза» из Исаакиевского собора, служившего складом в годы войны и блокады. А 17 июня 1949 года был подписан договор литературного заказа (ГЦТМ, ф. 264. ед. хр. 33). Участники договора: «Ленинградское отделение ВТО, именуемое в дальнейшем └издатель“, и Юрий Иванович Прибыльский, именуемый в дальнейшем └автор“». «Автор» передавал издательству право на издание «своего» труда «Русская оперная культура и Федор Стравинский (условно)» и обязался сдать работу до 1 августа 1949 года, а издательство — уплатить автору гонорар в размере три тысячи рублей за каждый авторский лист, всего 45 тысяч рублей.
Этот план мог бы осуществиться, но, во-первых, плагиатор весьма небрежно отнесся к следам участия Старка в самом тексте книги, а во-вторых живы были свидетели довоенной истории. Машинописный вариант, в том виде, в котором был продан Лениградскому отделению ВТО, то есть с фамилией Прибыльского на титульном листе и с переписанным предисловием, сохранился в Санкт-Петербургском театральном музее, а сама рукопись Старка — в Музее им. Бахрушина в Москве. Результаты сравнения любопытны.
В предисловии Ю. Прибыльский объясняет свой интерес к творчеству Ф. И. Стравинского так: «В бытность мою студентом Московской консерватории (1904—1909 гг.) мне приходилось очень часто слышать от моего профессора пения Елизаветы Андреевны Лавровской имя Федора Игнать-евича Стравинского. Е. А. Лавровская отзывалась о Ф. И. Стравинском как об исключительном актере-певце, творческий путь которого должен служить примером для каждого желающего посвятить себя артистической деятельности.
Позднее, работая в Киевском городском театре, в антрепризе С. В. Брыкина в качестве артиста-солиста оперы (бас) в сезоне 1909—<19>10 гг. и вращаясь в музыкальных кругах Киева, мне вновь пришлось услышать имя Стравинского в связи с разговорами о прошлом Киевской оперы и ее мастерах. Меня не могла не заинтересовать фигура этого актера-певца, воспоминание о котором жило в памяти людей, несмотря на тридцатилетнюю давность» (СПбТМ, рукописный отдел, к. п. № 6702. От автора. С. 1—2).
Пришлось неловкому автору упомянуть и о том, что ему «помогали»: «Огромную помощь в создании предлагаемого труда оказал мне Э. А. Старк, который, со свойственной ему добросовестностью, аккуратностью, сделал для меня необходимые мне выписки о нем как об актере и певце» (Там же. С. 3).
На этом псевдоавтор посчитал свою задачу завершенной и оставил без внимания в самом «теле» книги, например, такой пассаж: «…обращаясь к собственным воспоминаниям о Стравинском в роли Олоферна». Стравинский умер в 1902 году, когда Прибыльский был еще мальчиком. Или другой: «…отсылаю интересующихся к другой моей работе └Ф. И. Стравинский. Опыт характеристики“, напечатанной в └Ежегоднике Императорских театров. Сезон 1903—1904“». Остались и упоминания о знакомстве автора с вдовой артиста, о тех ролях, в которых автор видел певца лично, и многое в том же духе, подчеркнутое в машинописи красным карандашом с многочисленными знаками вопросов. Правка красным карандашом принадлежит Е. М. Кузнецову, председателю редакционного совета ВТО и официальному рецензенту книги.
В то же самое время разоблачения начались с другой стороны — от тех, кто знал настоящего автора труда. В начале августа 1949-го в Москву Ю. Прибыльскому полетели тревожные письма и телеграммы (сохранив-шие-ся в фонде Э. Старка в Музее им. Бахрушина). Первым пришло письмо от бывшего технического редактора Ленинградского отделения «Музгиза», В. Л. Финкельштейна, вызванного для объяснений Е. М. Кузнецовым. Финкельштейн писал, что у Кузнецова «создалось впечатление, что автором рукописи является Старк и что Вы к ней никакого отношения как автор не имеете и не можете иметь, т<ак> к<ак> никаких печатных трудов до сих пор не создали. <…> Евг<ений> Мих<айлович> говорит, что переданные мною Вам фото Вы вынимали из чемодана и делали вид, что привезли их из Москвы. Так ли это было?»
События развивались стремительно. Для полного выяснения обстоятельств Кузнецов связался с дочерью Старка Тамарой Эдуардовной Старк. Она принесла в редакцию ВТО сохранившуюся рукопись и письма, подтверждающие авторство ее отца. 2 сентября Финкельштейном была отправлена телеграмма Прибыльскому: «Встреча дочери Старка с Кузнецовым и его намерения категорически требуют необходимость Вашего немедленного приезда». 8 сентября состоялось заседание Ленинградского отделения ВТО, на котором было принято решение поставить на титул книги имена двух авторов, если согласится Т. Э. Старк. Очевидно (и совершенно справедливо), дочь настоящего автора не пошла на такой компромисс, и договор на издание книги был расторгнут.
Машинописная копия книги с предисловием Прибыльского осталась на хранении в Санкт-Петербургском театральном музее, а рукописная — в Музее им. Бахрушина в Москве. Неудачливый плагиатор был подвергнут административному взысканию, но на судьбу самой книги эта история надолго наложила тень.
Книга, которую вместо редактирования пытались присвоить, стала предметом не только личной тяжбы, но и источником некоторого напряжения в отношениях между театральными музеями двух столиц, театральным обществом и музыкальным издательством. И тем самым потеряла надежду на издание. Уже в рецензии 1949 года того самого Е. М. Кузнецова, который в результате установил подлинное авторство, была рекомендована серьезная идеологическая редактура. Если предположить, что тогда взялись бы за переработку текста Э. Старка, то от него, по существу, могло остаться немногое. Сейчас — иное дело. Сегодня можно подойти к этому тексту по-другому: ничего не сокращать и не менять, наоборот — только добавлять подробности и откомментировать текст, ставший бесценным документом. Потребуется тщательная работа, сравнимая с реставрационной, — ведь речь идет о реконструкции затонувшего времени.
P. S. Дух некоторой таинственности, даже криминальности, сопровождающий поиски ответов на вопросы рукописи, коснулся и меня лично. Обнаружив в РГАЛИ письма Э. Старка к московскому другу И. Е. Бондаренко, я провела все лето 2012 года за их чтением и копированием, увлеченная проходящей перед моими глазами почти тридцатилетней историей. Письма, казалось, взывали к публикации или переработке в художественной форме. И вот осенью, когда я уже практически завершила этот труд, подойдя к последним, предсмертным письмам, ноутбук со всеми материалами был у меня похищен. Удар был страшный. Казалось, исследование опять отброшено назад. Но потом пришло осознание того, что кража и присвоение трудов бросают вызов исследователю, заставляют оказывать сопротивление. Защита погибающей культурной информации — той, которая могла бы перекинуть мост между прошлым и настоящим, — оказывается, тоже входит в сферу полномочий исследователя, чем бы он ни занимался.