Опубликовано в журнале Звезда, номер 1, 2013
ИЗ ГОРОДА ЭНН
ИРЕНА
РОНЕН
Омри
Скончался Омри Ронен, мой муж и соавтор,
многолетний сотрудник «Звезды». Жизнь его близких и друзей обеднеет.
Впервые я услышала это
иностранно звучащее имя, вернее, прочла его в письме из Израиля. Я, таллинская
школьница, не представляла тогда себе, что через несколько лет буду носить эту
фамилию.
В одну из первых наших встреч в Иерусалиме Омри,
узнав, что я успешно прошла скринтесты и собираюсь на факультет кино,
бесцеремонно оглядев меня, сказал: «Для кино надо сбавить вес». Этой обиды
семнадцатилетняя девочка долго не могла ему простить, и имя его и рыжие
бакенбарды вызывали мое возмущение. Впоследствии, когда он пытался меня
подкормить, я ему неизменно отвечала: «Сам виноват, ты же хотел, чтобы я
похудела».
Способность моментального ответа, порой
шутливого, порой едкого, иногда убийственного, нажила ему много врагов. В пору
ухаживания я не без сочувствия к моим славным высоким кавалерам наблюдала, как
они под давлением риторики и эрудиции их низкорослого соперника вдруг начинали
стремительно уменьшаться и постепенно исчезать. В те годы Омри имел обыкновение
носить очень открытые рубашки. Однажды на ироническое замечание своего
сослуживца-болгарина по этому поводу он, быстро застегнувшись, ответил:
«Простите. Я не знал, что вас это возбуждает». Моя приятельница жаловалась на
его манеру смотреть на женщин: «Он раздевает взглядом». Он
в самом деле много внимания уделял женщинам и предпочитал женское общество
мужскому. Его очерки «Из города Энн» пользовались особым успехом у читательниц,
что заставляло меня называть его «автором для дам».
Это его скорее радовало, поскольку, несмотря на годы, он сохранил нежность
сердца: «Все-таки в моих глазах еще светится нетоварищеское отношение к
женщине».
Как-то в дни Пасхи (еврейской) в Иерусалиме,
испугавшись интенсивности нашего романа, я не пришла на свидание. Прошла Пасха,
и я решила все-таки заглянуть к Омри. Он был разведен и жил отдельно. Никто мне
не ответил. Оставив записку, я собралась было уходить,
как вдруг меня ослепили фары «фольксвагена» и знакомый голос позвал меня. «Ну и
несет же от вас винищем», — было первое, что я смогла
сказать. Лоснящийся от пота и попойки Омри, слегка
вываливаясь из окна машины, драматически протягивал ко мне руки, повторяя: «Я
столько ждал!» Хмельные попутчики энергично подтверждали его слова. Пострадав
несколько дней от коварства возлюбленной и доев в одиночестве приготовленный
для нее гуляш, Омри отправился к друзьям, а потом на пляж и на вечеринку —
утешиться. Однако ж этого несвидания Омри никогда мне не забыл. В течение всей
нашей совместной жизни он периодически — на Пасху — возвращался к этой своей обиде:
«Я тебе отомстил. Я на тебе женился».
Учась в Иерусалиме на двух факультетах, я
слушала лекции нескольких блестящих преподавателей. Омри был, безусловно, в их
числе. Он держался очень прямо. Своей высоко закинутой курчавой головой он
напоминал Мандельштама. Читал без бумажки, расхаживая, как бы немного в
профиль, с эффектными паузами и слегка театральными, ораторски точными жестами.
Он завораживал студентов. Во всяком случае, он точно заворожил меня.
Поженившись, мы жили очень бедно в нашей
иерусалимской квартире. Когда к нам впервые зашел бывший профессор Омри,
специалист по американской литературе, знаток творчества Марка Твена, он,
взглянув на просторную пустоту нашего жилья, сказал: «У вас так много воздуха».
Помимо воздуха были книги. Одна комната оставалась долго для меня недоступной.
Омри, как Синяя Борода, держал ее под замком, опасясь, что я доберусь до его
книг и с ними сбегу. Когда заветная дверь все же открылась, я оказалась
окруженной бумагами, книгами и пылью.
Вскоре мы стали членами клуба, который
возглавлял Николай Дмитриевич Набоков. Кузен Набокова, известный композитор и
прекрасный рассказчик, тогда приезжал в Иерусалим со своей очаровательной
женой-француженкой. Она была моложе него на сорок лет. Разница в возрасте наших
с ними общих иерусалимских друзей, Натана и Ады Штейнберг (автора книги об
Андрее Белом и музыке), была тридцать лет, так что мы оказались на третьем
месте. Университетские дамы, скандализованные браком профессора и студентки,
долго бойкотировали меня, но нам было не до них. Нам хватало друг друга. На
одном из светских приемов, уже в Анн Арборе, красивая
и статная Э. П., иногда кокетничавшая с Омри, сказала: «А repulsively happy
couple» («Отталкивающе счастливая пара»).
У счастливых пар тоже бывают расхождения. Возьмем
ситуацию домашней ссоры. Жена в последнем порыве «женской» логики бьет посуду
или же пускает ее в направлении неправого мужа. Такие сценки были когда-то
очень популярны в кино. У нас все происходило иначе. Омри, как обычно, мыл
посуду. Стояла прекрасная осень, дверь на террасу была приоткрыта. Исчерпав
последний аргумент спора, Омри заявил, что он сейчас зашвырнет эту тарелку в
сад. Заинтригованная, я добавила что-то совсем оскорбительное:
«Рука твоя не поднимется разбить свежевымытую тарелку!» Этого мой вспыльчивый
муж не смог вынести. Он размахнулся, но, как я заметила, подобно опытному
игроку в фрисби, метнул тарелку так, чтобы она никак не могла угодить в дерево.
Неделю спустя мы ее подобрали — испачканную, но целую.
Он любил делать не просто подарки, а подарки,
которые должны произвести впечатление. Не имея ни одного платья, а только
студенческие джинсы и майки, я отправилась с Омри в элегантный иерусалимский
магазин. Пока я оглядывалась, Омри уже подобрал мне несколько платьев и женский
костюм. Я послушно, хоть и несколько уныло, отправилась мерить. Он с явным
удовольствием смотрел на этот показ мод, пока пожилая продавщица не сказала с
доброй заботливостью: «Не заставляйте ее выглядеть старше». Мы купили платье по
моему выбору.
Частый предмет наших разногласий состоял в том,
что я не люблю приезжать заранее ни в аэропорт, ни на вокзал, а Омри —
наоборот. Мы летели в Европу через несколько дней после сентябрьского
теракта в Нью-Йорке. Наконец были введены кое-какие меры
безопасности и предупреждение приезжать за два — два с половиной часа до
международного полета. Мы явились за четыре. Я находилась в состоянии тихой, но
готовящейся к бурному проявлению ярости, когда, пройдя быстрый контроль, мы
оказались перед витринами беспошлинных магазинов, где обычно покупали шоколад и
напитки для знакомых. Не знаю, испытывал ли мой муж угрызения совести. Пытаясь
меня отвлечь от недобрых мыслей, он бодро привлек мое внимание к витрине «HermЩs». Я смотрела на нее, как смотрят на музейные диковинки —
прелестные и недоступные, и попыталась охладить пыл
подскочивший к нам продавщицы. Омри, напротив, начал с ней советоваться и
настоял на том, чтобы я сделала свой выбор, казавшийся мне чисто беспредметным,
так как он был нам совсем не по бюджету. В конце концов
мы ушли с браслетом. Омри остался доволен своей супружеской изворотливостью, а
я коротала ожидание, любуясь экстравагантным подарком, действительно
очаровательным (урок мужьям).
Есть женщины, ожидающие от брака стабильности и
безопасности. Брак с таким человеком, как Омри, подобным женщинам был бы
противопоказан. Игорь Смирнов, один из самых проницательных и душевно близких
его друзей, писал, что Омри с собой приносит ощущение опасности. Быть замужем
за Омри значило находиться в состоянии сапера, который может в любой момент
сделать ошибку. Требовалось особое хладнокровие, которым, боюсь, я не всегда
обладала. Омри любил конфронтацию, столкновение,
скандал — не ради скандала, конечно, а потому, что не выносил лжи, интриг,
дурных манер и профессионального «рэкета». Ему была свойственна
внутренняя свобода, вовсе не исключающая твердых убеждений и этических норм.
Когда родился наш первый ребенок, а у Омри
третий по счету, то оказалось, что отец умеет и пеленать, и мыть, и вообще все
про младенцев изучил. Моей мамы не было в живых, и опыт моего мужа мне очень
пригодился. К сожалению, поглощенность детьми у Омри ослабевала, как только они
подрастали, хотя возобновлялась, когда они становились взрослыми.
Мы несколько раз ездили в Англию и всегда
застревали в Лондоне. Некоторые из этих приездов Омри описал в рубрике «Из
города Энн». В Лондоне я познакомилась с Питером С. В общении
с ним и его семьей можно было наблюдать англосаксонскую сторону Омри
(хотя Питер, как и мой муж, еврей). Здесь сказывалась традиция Честертона, Саки
и Ивлина Во. В послед-ний наш приезд в конце ужина
Питер предложил нам попробовать редчайший коньяк бог знает
какой давности и гордо продемонстрировал бутылку. Омри, бегло взгянув на нее и
понюхав напиток, хладнокровно заметил: «А, ты все еще продолжаешь переливать
сюда свой обычный └Rémy Martin“». Когда, опять же в Лондоне,
иерусалимский коллега моего мужа сделал неудачную попытку попасть в известный
венгерский ресторан, не заказав заранее места, и ему довольно невежливо
сказали, что не принимают чеков, то Омри, ловко подтолкнув меня вперед, громко
обратился к нашему спутнику: «Что, вы и здесь уже платили чеками без покрытия?»
Развеселившиеся официанты нас посадили за лучший столик, причем один из них
смутился, не зная, как снять с меня сложное модное пальто, а другой чуть не
выронил поднос, увидев сквозь тонкое платье, как взыграл у меня в шестимесячном
чреве младенец.
Приведу в заключение несколько записей из моего
дневника, в которых звучат голос и юмор Омри. «В наше время не то что Моцарта, Сальери бы отравили». Из нашего разговора о
«Митинге» Блока: «Но в революции победили евреи с пыльными бородами»; Омри:
«Да, поэтому Блок и умер, от отвращения». О паре соавторов: «Она писать не
может, а он не умеет». Корреспондентка из Сербии прислала электронную
открытку-поздравление: «Христос воскрес!» Омри ответил: «Спасибо за сообщение».
О приятеле-слависте: «Он относится к женщинам, как грузин к помидорам: └Кушать
люблю, а так нет“». Жалобы: «Жена не то что не любит, а не пылает огненной
страстью»; «Не влюбляться в собственную жену»; «Это молодость проходит, а
старость не проходит». Разговор о смерти в связи с невызовом на поединок одного
знакомого: «О, если бы я умер на дуэли…» Я: «А Толстой, Достоев-ский?» Омри:
«Ну, Толстой ушел от жены. Я не хочу уходить от своей жены». Об известном
авторе-нарциссисте: «Самовлюбленность, как и всякую влюбленность, надо
скрывать». Незадолго до операции на сердце: «Я, наверное, умру». — «Ты все-таки
не умирай, погоди еше». — «Сердцу не прикажешь». О строке «Вставай, кто сердцем
кучерявый»: «Это обо мне».
По поводу коллеги и друга, принявшего перед
смертью православие, Омри вспоминал, как его отец говорил: «В окопах нет
атеистов». О недругах: «Пусть ненавидят, лишь бы боялись». Прочитав рецензию на
себя: «Старик зла не помнит. Приходится записывать». Задумчиво: «Мир как воля и
представление… Представление есть, а воли нет».
К прекрасному полу у Омри было особое отношение:
«У меня избирательное отношение к прекрасному полу. Он должен быть по
возможности прекрасен»; «Не могу понять два типа: красивых мужчин и некрасивых
женщин»; «Женщина, когда танцует босая, — это └босоножка“, а мужчина, ко-гда
танцует босой, — это └босяк“»; «Любовь уходит, а дети остаются»; «Человек
женится по страстной любви, его называют гедонистом. Женится на некрасивой и на деньгах — все нормально». O себе: «Я хотел
уметь петь, тацевать и хотел быть военным». Прочитав поздравления к
семидесятилетию: «Я интересен не как ученый, а как личность». О себе в третьем
лице: «Находил привлекательными заведомо некрасивых женщин,
но женился на красивых»; «Его сердечная жизнь была омрачена тайными скорбями.
Он умел добиваться расположения женщин, но не их любви»; «Я хотел быть
Нарциссом, но внешностью не подошел». Ко мне: «Тебе все прощают. Даже то, что
ты за мной замужем. Мне того, что ты за мной замужем, никогда не простят»; «Ты
против меня держишь, что я старый и некрасивый, я же против тебя не держу, что
ты молодая и красивая». Бывал противоречив: «Не то что
ты меня не понимала, ты меня понимала неправильно»; «Другие меня не понимают,
ты меня понимаешь слишком хорошо»; «Ты молода и будешь молода, пока я жив». Я:
«Веди себя сообразно своему возрасту». Омри: «Я веду себя сообразно не своему
возрасту, а твоему». После операции на глаз: «Скоро я смогу тобой любоваться
только на ощупь».
Читателей не удивит смелость некоторых суждений
автора «Из города Энн». Вот фраза, брошенная в беседе о Маяковском и Д’Аннунцио, который его привлекал: «Маяковский мог из
пистолета только застрелиться». О языке романа Тургенева «Отцы и дети»: «Так
плохо написаны, как если бы их написал Достоевский». О рассказе Чехова
«Невеста»: «Слабый рассказ о сильной женщине». Из разговора по поводу
провинциализма и культурного снобизма, которым грешат некоторые «столичные»
ученые: «Им не верится, что науки и культура могут рождаться не в многоэтажках.
└Разве что хорошее может выйти из Галилеи?“ Они позабыли, откуда что пошло: вся
иудейско-христианская культура».
Меня как-то спросили: каково быть замужем за
гением? Омри не считал себя гением. Омри: «Якобсон был гений, хоть и
ограниченный, как, впрочем, и все гении». Себя считал филологом, И. Смирнова —
философом, А. Пятигорского — мистиком.
Школьный знакомый Омри, называвший его в
переписке «Маэстро», написал как-то, что он (Омри) «состоялся». Сам Омри так не
думал и сказал мне словами культового героя: «Сеанс, может быть, и состоялся,
но └сеанс окончен! Маэстро! Урежьте марш!“». В записной книжке, перекочевавшей
ко мне, потому что Омри не любил вести регулярных записей, есть такая,
сделанная 1 января 2001 года: «Погулял с Аничкой. Пора за уборку книг и за
дело. Нельзя терять дни. Надо дорожить каждым днем».