Опубликовано в журнале Звезда, номер 8, 2012
ПОЭЗИЯ И ПРОЗА
Елена Ушакова
Что бы делали Дафнис и Хлоя,
Если б Пан не любил их, не пас,
Как овец, отводя все дурное,
Пряча их от завистливых глаз?
И для нас не представился б случай
Созерцать их на грешной земле
Травянистой, нагретой, пахучей,
Млечный дух различая в тепле.
Я хотела б на остров с тобою —
В этот запах и в это тепло,
Чтоб спускаться овечьей тропою
К морю — гладкому, словно стекло.
Я хотела б уйти в эту повесть,
Сбросить тяжесть январского льда,
Обновить свою жизнь, свою совесть,
Быть как дети, как овцы, вода.
И самой себе сниться овцою
Под смоковницами, в их кольце,
Слушать пенье свирели с ленцою
И не знать ничего о конце.
* * *
Мне снилось, что я говорила с Толстым.
Я то ли учительствую где-то, то ли
Сама ученица, увиделась с ним
Один на один на Плуталовой, в школе.
И я признаюсь: удалось мне понять
Причины случившегося переворота
Трагического, о котором опять,
Опять и опять рассуждают без счета.
На лестничной вроде площадке… Пусты
Все классы, распахнуты двери… Я честно
Прошу прочитать его номер “Звезды”,
Где я объясняю все, ставлю на место.
Глаза, словно гвоздики, остро блестят,
Он хмуро поводит лохматою бровью;
Но нет, не смущает меня его взгляд,
А лишь вызывает доверье с любовью.
Он то ли учитель мой, то ли отец,
Он тот полубог, что является солью
Земли для подростка, но и под конец
Не может расстаться с учительской ролью.
* * *
Соскучившись по милому искусству,
Устроившись с альбомом у окна,
Внезапному я удивилась чувству,
Что я и есть Сезаннова сосна.
Какая мощь в меня, какая сила
Прихлынула из крепкого ствола!
Наполнила и голову вскружила,
И чудную надежду подала.
Но после, близ вангоговского стула
Нашло унынье, отголосок бед.
Мне показалось вдруг, что я сутула
И жаль напрасно пробежавших лет.
Я вспомнила, как видела корриду
И кто-то на нее смотрел — привык, —
Не подпуская жаркую обиду…
А я и есть поверженный тот бык.
Стоял январь и мглистый и промозглый,
Хотелось от него укрыться. Как?
В альбомы репродукций, в глянец, в сосны,
В испанский зной, в вангоговский башмак.
НОВАЯ МУЗЫКА
В оркестре быть ударником, сжимать
Две палочки с нейлоновой головкой,
Нетерпеливо ждать и вдруг вступать
Победно, с громогласной установкой.
И тотчас звук гасить рукой, назад
Забрав безумие, чтобы другие
Могли спокойно выразить свой взгляд
приватный — струнные и духовые.
Но нежный альт и вежливый гобой
Бессильны были, желтый блеск валторны,
Погнавшейся за флейтой и трубой,
Не убеждал — все притязанья спорны!
И скрипки, скрипки тоже не вполне
Могли отобразить миропорядок,
Лишь этот бой внезапный в стороне,
Как всякий бой, стремителен и сладок.
Мальчишество, быть может, хвастовство?
Или глухая стычка тьмы и света?
Отчаянье? Быть может, торжество?
И то мне тайно чудится и это!
* * *
“Все суета сует, — сказал Екклесиаст. —
Зачем труды под солнцем человеку?
Жизнь — повторение, ненужный труд, балласт
И прошлогоднему подобна снегу”.
Зачем же хвалит он веселье и тщету,
Хлеб и вино, даров Господних сотни
И славит эту жизнь в ее трудах, в цвету,
В раскаянье — покуда рок не отнял?
Как странно этот текст перечит сам себе!
И сам себя обманывает грубо.
Как будто звук бежит по золотой трубе
И с ним в борьбу вступают альт и туба.
Что нам внушается как будто невпопад?
И как понять неразбериху эту?
Пусть кто-нибудь другой возделывает сад
Согласно Библии и Новому Завету.
Блести, бессмыслица, как отблеск от часов,
Который пес царапает и ловит!
Жизнь безнаказанна, закрыта на засов,
Но вдруг блеснет в неотразимом слове!
ДРЕВО ЖЕЛАНИЙ
Во дворе заснеженном на ветке
Дерева, в небесной вышине
Тряпка, как большая птица в клетке,
Виснет — из окошка видно мне.
Нищенским в безветрие и грустным
Смотрится недвижный силуэт,
Горестным прошеньем чьим-то устным,
Неуслышанным, ответа — нет.
Темная, опущенные крылья,
И преображает так пейзаж,
Что и солнечных лучей усилья
Лишь усиливают ужас наш…
И висит ходатайство о счастье,
Рубище, вступающее в спор
О верховном смысле и участье,
Небесам отчаянный укор.
* * *
Я в этом номере живу неделю,
Но только что заметила картинку,
Она висит, цветная, над постелью,
На ней цветы уложены в корзинку.
Не фрукты, а цветы — пестро и ярко.
Неужто до сих пор не замечала?
Их здесь соединили для подарка —
Нарцисс, тюльпан и мак надменно-алый.
В овале зеркала под вечер тают,
И дверь балконная поймать стремится
Их тоже: если быстро открывают,
Они в стекле трепещут, как жар-птица.
Но, жизнь гостиничная, ты — чужая!
И как бы ни были прелестны, милы
Все атрибуты временного рая,
На нас глядят, мне кажется, вполсилы.
Как мы — на них; любить свое пространство
Решительно мы можем только дома,
Где обитает чувство постоянства,
Что с вечной жизнью, кажется, знакомо.
* * *
Все мы помним: цикада — цитата,
Но не помним, наверное, звук
Механический, злой… И не надо!
Но когда его слышу, то вдруг
Почему-то скрипучему рада.
Этот зной, этот берег вокруг!
В неприятном, назойливом, резком
Звуке мерном железо бренчит,
Но сливается с ласковым плеском
И вливается в солнечный вид,
В сто раз лучше той музыки мерзкой
С катерка, что гирляндой увит.
В самом деле, цитата по сути.
Только как ее выписать? Спит
В молчаливом домашнем уюте:
Фотография не говорит
В нашей сумрачной, северной смуте
Среди зимних забот и обид.