Пояснения для читателя
Опубликовано в журнале Звезда, номер 11, 2012
БЕГУЩЕЙ СТРОКОЙ
Евгений Мороз. Евреи и Рим. История за Стеной Плача. Издание подготовила И. А. Левинская. — СПб.: Пушкинский фонд, 2012
Безвременно, говорят, безвременно умер автор. Значит, много чего еще сумел бы, да не успел. Очень жаль. Такая ясность исторического зрения — через столетия насквозь. Такой дар излагать сложные мысли как очевидные.
“…Наследие Иерусалима определило не только общее направление и внешние формы авраамических культур, но повлияло на их сущность, вплоть до способности чувствовать. Можно проследить линии преемственности, ведущие от псалмов Давида, возможно даже в большей степени, нежели от Песни Песней, к истории Ромео
и Джульетты.
…Именно в Иерусалиме впервые любовь была выражена словами, которые два тысячелетия эхом отражались на огромных пространствах земли, определяя судьбы множества народов…”
Чем не план прекрасной книжки? Написать, назвать: “История Любви”, издать — и всю оставшуюся жизнь купаться в золоте под пеной славы.
Но жизни не осталось. А книжка написана — нетрудно догадаться — не про любовь, совсем наоборот.
А чтобы проверить на прямизну один риторический вопрос. Назовем его условно — вторым еврейским.
Как известно каждому, кто хоть раз употребил средство информации типа московской газеты “Завтра”, или кому случалось в общественном транспорте разговориться с попутчиком, принявшим внутрь алкоголь, существует такое недомогание интеллекта — неприязненная тревожная озабоченность существованием на планете Земля потомков древних Е.
(Тут я пользуюсь официальной советской дефиницией — как учили: “Евреи, общее этнич. назв. народностей, исторически восходящих к древним Е.; живут в разл. странах”. Советский энциклопедический словарь. — М.: Советская Энциклопедия, 1980.)
Лично я убежден, что это — инфекция, хотя и распространяемая необычным путем: вербальным (впрочем, воздушно-капельный и даже — в некоторых случаях — половой тоже исключить нельзя). И надеюсь, что медицина с нею разберется, и притом раньше, чем с медициной разберется она.
Покамест приходится довольствоваться регистрацией наблюдаемых фактов. По-видимому, этот недуг — что-то вроде мозговой щекотки. Всплывая (обычно по вызову) в мыслительное поле пациента, термин, обозначающий потомков древних Е., страшно увеличивается в объеме и трется о наиболее чувствительные края других идей. Доставляя наслаждение (конечно, несколько мучительное), сопровождаемое вспышкой брутальной речевой активности. Которая извергается по двум руслам, или каналам, вместе называемым: “еврейский вопрос”. Что отчасти правомерно, поскольку этот эвфемизм обозначает страстную мечту об аннигиляции одного и того же объекта. Воображаемого как некое абстрактное множество.
В действительности (или, во всяком случае, по-моему) вопросов этих — два. Один практический, с ним все понятно, а другой — чисто для закалки совести. Которая нет-нет, а и буркнет же что-нибудь вроде: люди как люди. Все разные, но, в общем, такие же, как все, и не заслуживают худшей участи, чем все другие.
Ага, как бы не так, — тут же отзывается пораженный участок мозга.
И, ликуя, исторгает упомянутый вопрос второй: если они такие же, как все, отчего все остальные их ненавидят
и ненавидели, причем всегда, на протяжении буквально всей истории мира?
После чего долго и со смаком сам себе на него отвечает. Рассказывает, например, какие они бестактные. Нескромные. Лезут, куда не просят: в политику, в литературу. Книги вот пишут, не говоря уже о рецензиях, —
на русском, между прочим, языке.
И т. д.
А возможен, оказывается, ответ короткий и простой.
Ненависти в истории действительно было сколько угодно. Древние народы только и делали, что отбирали друг у друга территории, подвергая чуждые этносы геноциду. Однако пылавшая при этом взаимная ненависть, по слову Тацита (и по мнению автора рецензируемой книги), была — odium solitum — ненависть обычная, неизбежная ненависть соседей к соседям. И цивилизация постепенно научилась ее регулировать. Римская империя, например, требовала от завоеванных нацменьшинств только лояльности. Да, Иудею раскатали, как Чечню, и по таким же причинам, но в дальнейшем Древний Рим обращался с древними Е. более или менее политкорректно; не намного жестче, чем нынешний Евросоюз абсорбирует мусульман; опасливо, но без злобы.
Ненависть же нового типа — не соседская, а как бы дочерняя, — из которой возник современный, вышеописанный синдром, — разгорелась только в IV—V веках, в Византии. Не решаюсь (не желая попасть под суд) воспроизвести приводимые автором цитаты из проповедей Иоанна Златоуста, призывающих к окончательному решению первого вопроса. Примем за точку отсчета 438 год, в котором Феодосий II объявил Е. “врагами императора и римского закона”.
А вы говорите: все и всегда. Ни фига подобного. Всего-то шестнадцать столетий, и то неполных.
Осип Мандельштам. Египетская марка. Пояснения для читателя. Составители: О. Лекманов, М. Котова,
О. Репина, А. Сергеева-Клятис, С. Синельников. — М.: ОГИ, 2012.
Шикарный фокус. То есть я хотел сказать: замечательный научный опыт. Берем эту вещь Мандельштама и разбиваем ровно на 218 кусков. Каждый осколок рассматриваем под лупой и на просвет. Выявляем потрясающую игру смыслов. Причем читателя не может не восхитить тщательность составителей (и разбивателей): мельчайшие реалии разъяснены, сложнейшие метафоры истолкованы, и аллюзии упомянуты, кажется, все.
Лично меня особенно радуют реалии. Приятно прочитать — и / или припомнить — после фразы О. М. про рубашку, сверкавшую пикейной грудкой, что пике — “хлопчатобумажная двойная ткань полотняного переплетения
с выпуклым узором”. А к абзацу О. М. о керосинках — до чего превосходная приложена страница. Чистая правда — уже почти никому не известная: “Через слюдяные окошки можно было рассматривать пламя и регулировать его, выдвигая и задвигая фитили, делая огонь сильнее или слабее. Гасить керосинку нужно было поворотом ручки, полностью задвигая фитиль вовнутрь, лишая его доступа воздуха. Задувать керосинку ни в коем случае было нельзя”.
Кроме шуток — это первоклассная работа. Она выше моих похвал и не нуждается в них. Но это еще и увлекательная игра; трудно удержаться от соблазна поучаствовать.
Этаким непрошеным советчиком. Взглянуть из-за плеча, подсказать ход — очень возможно, ненужный, тогда простите.
Например, О. М. написал: “…отметить на плане города крестиками посреди тяжелорунных садов и картонажных улиц”, и в пояснении сказано: “Эпитет └тяжелорунные“, вероятнее всего, попал в └ЕМ“ из поэтического словаря Фета”, а “└картонажными“ петербургские улицы названы в └ЕМ“, вероятно, потому, что они словно состоят из ровных картонных коробок”.
А по-моему, надо только бросить взгляд на план Петербурга, изданный, скажем, в 1913 году (такой висит у меня в коридоре), — и все станет гораздо проще: сады обозначены густыми зелеными завитками; ну и о том, как вычерчены улицы, точней Мандельштама не скажешь.
Или вот фрагмент, начинающийся словами: “— Выведут тебя когда-нибудь, Парнок, — со страшным скандалом, позорно выведут — возьмут под руки и фьюить…”
Комментаторы совершенно справедливо замечают, что текст кивает
в сторону Достоевского. И приводят примеры “публичного унизительного
и скандального выведения из общественного места”: в “Игроке”, в “Идиоте”,
в “Бесах”, в “Подростке”, в “Братьях Карамазовых”, в “Скверном анекдоте” — цитаты занимают полстраницы.
Поистине загадочно: забыт лишь “Двойник”, — а разве не его интонацию О. М. тут скопировал?
Ну и насчет “айсоров — чистильщиков сапог”. Не то чтобы я сомневался, что они “часто упоминались при описании улиц Москвы и Петрограда (Ленинграда) вплоть до начала 60-х годов”. Но раз уж вы сообщаете — по Брокгаузу и Ефрону, — откуда они взялись, стоило бы, наверное, сказать, куда они делись в 1937-м, если не ошибаюсь — в феврале.
Еще раз прошу прощения, больше не буду, да больше почти ничего у меня и нет, никаких претензий. Говорю же: отличная книга, драгоценное пособие для переводчиков и для потомков.
Один только нежелательный эффект: никак теперь из этих 218 частей не склеить в уме прежнюю “Египетскую марку”. Ту, немножко волшебную.
Но это ничего, не страшно. Должно быть, скоро пройдет.
Самуил Лурье