Опубликовано в журнале Звезда, номер 6, 2011
ПОЭЗИЯ И ПРОЗА
Дмитрий Бураго Весна в Ялте Геленджик Дождь Три строфы о любви Просьба
глаза приоткрыть не хватало мне силы воли.
И только мерещилось где-то вдали окно,
и где-то скреблись, как котята, остатки боли.
Мне снилось, что будто бы мы расстались с тобой
и я позвонить пытался тебе зачем-то.
Причем из Ялты. Зеленый кипел прибой,
и гулко хлопали крылья холщового тента.
Я в Ялте даже проездом не был, увы.
Но помню пляж, новостройки, тропинку к молу
и телефонную будку из той главы
жизни прошедшей, когда я таскался в школу.
Я вроде проснулся вполне, но понять не мог —
а где это я и что там шумит за шторой? —
Припомнил несколько стран, где немалый срок
прожить довелось, — и гадал: а сейчас в которой?
И было так скверно, что я поскорей хотел
отклеить от сна реальность, прогнать сновиденье.
Но был потолок в случайном отблике бел
и незнакомым было в углу растенье.
А после узнал гостиницу, где живу,
нащупал пустую подушку рукой, где тупо
еще что-то ныло, — и вспомнил, что наяву
давно мы расстались — звонить ни к чему и глупо.
И так захотелось вернуться в объятья сна,
где этот звонок все бы мог изменить чудесно,
где телефон-автомат, где в Ялте весна
и будущее распахнуто и неизвестно.
например, клубочек клеток переродится.
А герой пока ничего себе: раз-два-три —
на четвертый этаж взлетает, что твоя птица.
И пакует шмотье: собирается в Геленджик.
Не медовый месяц, — но выкроил две недели!
На работе все — зашибись. А уже — вжик-вжик:
где-то пилы невидимые запели.
Он же толком еще и не жил, не грешил почти.
Он стишки сочинял да, позорник, представь, на пляже
в раздевалке женской дыру провертел. Учти —
в пятом классе. И что-то увидел даже.
Мы тут миримся-ссоримся, дым из ушей-ноздрей.
Был задуман роман — кто же будет читать наброски?
Наш герой на югах молодого кота бодрей.
Черный весь, на бедрах белые две полоски.
На чашечке цветка блестит кристалл росы.
И стрелками скребут, шагая безучастно,
картонный небосвод планетные часы.
Еще одна душа смятением объята.
И ей для снов чужих не подобрать ключи.
И капелька росы размером в три карата
вмещает тысяч звезд погасшие лучи.
Прошла зима, пришла ненужная тревога.
Но понемногу свет опять берет свое.
И черная гремит в беспамятстве дорога,
и прячется в лесах бессонное зверье.
И ливень прибежал, и ландыши на склоне
под старым полотном, дрожа и веселясь,
без умолку звенят, как ложечки в вагоне,
и плещется в ручье оттаявший карась.
И, может, я смогу твое припомнить имя,
а может, шумный дождь его произнесет,
чертя свою тетрадь с линейками косыми
и десять тысяч лет, и двадцать, и пятьсот.
И ты ко мне придешь смущенной и дрожащей.
Беспечен твой наряд — для наших-то широт!
Сорока тарахтит, промокшей скрыта чащей,
и мокрую нору сердито роет крот.
Я хрупкие твои в ладонях спрячу пальцы.
Нелепый нам вдвоем почудился кошмар.
И ты не плачь, не плачь, мы тут не постояльцы.
Не мчится в пустоте и вечном мраке шар.
Ну, здравствуй! — мы давно не виделись с тобою.
Но как же я успел забыть твои черты?
За нитями тире, за серо-голубою
вуалью не понять, где лес и я, и ты.
не из тех, кто в беде остаются рядом.
Равнодушная, только в себя влюблена.
Нужен ей — на коне перед всем парадом.
Упадешь с коня — не одарит взглядом:
где-нибудь ей найдется еще весна.
Экстерьер же, допустим, отнюдь не плох.
Недостатков список, увы, длинней
золотистых волос, прозрачных, как вздох.
Да и, собственно, был ли ты счастлив с ней?
Ничего от тех не осталось дней.
И от тех ночей не собрать и крох.
Где она теперь? Что-то врет молва.
С кем теперь она? Неизвестно тоже.
Только шепчешь: спасибо, мой бог! — жива!
Только сам без нее больше жить не можешь.
Это Песня Песней. Такой не сложишь,
подбирая бархатные слова.
больше тебя никогда не увижу.
Толка от крика или нытья
нет, даже если залезть на крышу.
Это не сон, где, лицо твое
тронув губами, в слезах проснулся,
благословляя то забытье,
чуть не оглохнув от гула пульса.
Что ты? — какое там “приласкай”?!
Даже коснуться руки не дашь! — но
мне бы взглянуть на тебя. Пускай
дальше исчезну — уже не страшно.