Опубликовано в журнале Звезда, номер 2, 2010
БОРИС РОХЛИН
два рассказика
ВОСКРЕСЕНЬЕ ПО ГРИНВИЧУ
Папиросный дым поднимался и таял. Пахло пылью старых вещей и чем-то приторно-сладким. Густой розовый запах обрекал людей на суету и многословие. Каждый старался подтвердить свое присутствие и необходимость. В столь ответственный момент.
Слова долго, бестолково плутали по углам и закоулкам квартиры и возвращались к усопшей. Ненароком и нехотя.
Вещи, о которых они говорили, были просты. Таинственному не осталось места в этой пухлой розовой комнате.
На стульях с высокими резными спинками сидели женщины. Еще одна лежала на кровати, не нужная себе.
На кухне торговались. Продавали и покупали ситец. Яркому, пестрому, ему предназначено было нежить покойницу. Он годился скорее живому и веселому телу. Но соблюдали выгоду и избегались хлопоты. Сделку заключили, скрепили обменом. И мертвый сделал подарок живым.
Всплакнули. Открывали, рылись, считали. Покойница была одинокой и наследников не имела.
Мебель томилась от подсчетов. Люди напрягались, краснели, делали ошибки. Снова считали. Жизнь текла. Розовый запах не мешал ей.
Она лежала важная и солидная, гораздо более солидная, чем при жизни. Не дышала, да и не могла.
Воскресенье было похоже на прошлое, на все прежние и будущие. В наступающем вечере ровно гудели голоса, отдыхая от трудов и усилий. Люди садились ужинать. Тихо и обреченно дышали в предчувствии близких забот и горестей.
Никто не приезжал. Не было тех людей, которых ждали, чтобы они забрали лежавшую и освободили всех от долга вежливости и печали.
Пришла соседка, разлила по тарелкам щи.
Ели на кухне. Было тесно. Но туда не добрался сладкий розовый запах.
Тарелки были маленькие, щи кислые и горячие. Водка холодной. Она обжигала. И дышать было трудно. Ели медленно, жалея себя. Но что делать с собой — не знали.
Щи были съедены, водка выпита. День окончился темнотой и вечером. Все разошлись по домам. Каждая взяла с собой часть скончавшейся жизни. Семьдесят прожитых лет разносились шаркающими ногами немолодых женщин. Глаза они утирали кончиками платков. Там были слезы, которыми поминали усопшую.
Машина приехала около двенадцати, и санитары — две маленькие старушки — завернули тело в простыню и подняли. Но силы уже не было в них. Они тащили его по ступенькам и очень устали.
БАНАЛЬНАЯ ИСТОРИЯ
Уж было поздно и темно;
И ветер дул…
А. С. Пушкин
Не женщина — лань. Живу с ней, в доме с номером. Описывать не буду. Все одинаковы — и дома с номерами, и улицы, и возлюбленные.
Давно ничего не делаю, противно и раздражает. Лежу на диване и читаю или размышляю. Впрочем, все вздор. Не Обломов, но расстаться с диваном — ни за что и никогда. Хватит с меня окружающей.
Этаж двадцать первый, пейзаж городской, свалочный. Но притягивает пространством.
На днях столкнулся с открытием то ли материка, то ли острова. Кто открыл, сами не знали что. Приплыли и открыли. Прибытие не предвиделось, и никто не встретил. Согласно протоколу и правилам гостеприимства. Мореплаватели не огорчались и стали осваивать.
Пришла моя. Курит сигары, дрянные и много. Говорила долго, наверное, упрекала. В чем, сказать не могу. Отключаюсь и делаю вид. Ушла, хлопнув дверью. Так всегда. Жизнь семейная. Но расставаться не хочу. Бывает надобность. И оживляет существование.
Вчера был четверг. Значит, сегодня пятница. Да, конечно. Пятница. И Робинзон Крузо. Как они там без меня?
Побывал в стране Офир. Ходил в разбойничий поход на двух кораблях. Разбогател страшно. Прожигал жизнь и узнавал разное. Оказалось, гадость и ничего более. Загрустил. Три раза руки накладывал. Попал в психушку. Место — лучшего не придумаешь. Остаться б навсегда. Да очередь, и ждут.
Она придет, расскажу, что видел и где побывал. Стоит или нет? Оставлю про себя. Много времени прошло: три года на разбой, два — на разгул. Не поверит, обидно.
Фотограф один, — знакомы были, слегка, — мыслями вслух делился. На свалке нашли. Ему повезло. Хоронили без музыки, и речей не было.
А он что говорил? Снимать, говорил, сволочь можно, но полюбить… Я и сам не верю в то, что говорю. Важно другое — я говорю именно это. Человечество следует немного сузить… до человека, а нищета — непозволительная роскошь.
Погода за окном этажа тусклая. Ни света ни тени. Дождь со снегом и ветер. Один вид — свалка. И кто-то бродит и бродит. Туман размывает перспективу и скрашивает пейзаж.
Я слишком долго отсутствовал. Отсутствую и сегодня. Это мое призвание.
Не ждал. Она пришла. Обрадовался искренне и очень. Сразу с вопросами — и срочно ответ. Так нельзя, забыл да поздно опомнился. Тяжелая пепельница пролетела мимо уха.
Однако. Такое уже было. В каком-то городе с плавающими каналами, мятущейся рекой и повисшими в голом воздухе мостами.
За окном все в порядке. Свалка на месте и похорошела. Ее покрыл снег, белизны необыкновенной. К тому же солнце. Сверкает, и переливы.
Моя не приходит. Ищет убежище от жизни. Появлялась она и исчезала неожиданно. Всякий раз и ей и мне казалось, что навсегда.
Время идет. Сужу по погоде за окном. Зима кончилась. Весна в цвету. Было когда-то. Крепдешиновые платья, и бегут против ветра. Берег моря, золото песка. И пепельные холмы на горизонте.
Жизнь, намеренно путаная, словно допрос, промелькнула, оставив мне продавленный диван, двадцать первый этаж каменного мешка и прекрасную бескрайнюю свалку на фоне извечного повтора восходов и закатов. И пышность и позолота.
Свободный беззаконный жанр. Сюжет недопустим, план отсутствует. Есть только одна действительность — моя. И она — идеальна.
Отчаянно звонили в дверь. Телеграмма, вам телеграмма! Срочно!
С Новым годом! С новыми успехами. С друзьями и вином, которые тем лучше, чем старее. Ваша старшая, постаревшая, т. е. лучшая подруга М.