Опубликовано в журнале Звезда, номер 9, 2008
Феликс Моисеевич Лурье (род. в 1931 г.) — автор около 150 статей, составитель 11 и автор 22 книг, среди них: “Хранители прошлого” (Л., 1990); “Полицейские и провокаторы” (СПб., 1992; М., 1998 и 2006); “Созидатель разрушения: документальное повествование о С. Г. Нечаеве” (СПб., 1994; М., 2001); “Блистательный Петербург” (СПб., 2002); “Имперский Петербург” (СПб., 2007) и др. Живет в С.-Петербурге.
ї Феликс Лурье, 2008
Феликс Лурье
Посеять страх
Воспитанный республиканцем Ф.-Ц. Лагарпом Александр I допустил появление декабристов. Его младший брат, напуганный восстанием на Сенатской площади, жестоко расправился с ними и безобидными петрашевцами. При великом реформаторе Александре II начало расти и крепнуть освободительное движение. Во второй половине XIX века возникли кружки московских студентов Заичневского—Аргиропуло и ишутинцев, нечаевская “Народная расправа”, общество “Земля и воля” 1860-х годов, движение народников. Из него вышла “Земля и воля” 1870-х годов, распавшаяся на “Народную волю” и “Черный передел”. Преемницей “Народной воли” сделалась партия социалистов-революционеров (эсеров), почти параллельно с ней возникли кружки социал-демократов. Между народниками и эсерами длился период напряженного затишья — тягостное время правления Александра III.
Ни Заичневский, ни Ишутин, ни Нечаев, ни вожди народничества не имели представления о том, что их ожидает в случае, если власть окажется в их руках. Не располагая опытом, не продумав реальных программ действий, они не страшились взять на себя ответственность управления державой. Их предшественники-декабристы, боевые офицеры, обладая навыками руководства, предполагали пригласить в правительство опытных администраторов. Но никто из вождей российского освободительного движения не понимал или не желал понимать, что для смены общественного строя прежде всего необходимы коренные перемены во взглядах больших масс людей, а это требует времени. Социальная революция есть скачок в развитии общества, мгновенное его изменение; для человека естественны протяженные эволюционные процессы, его мозг и нервная система не успевают адаптироваться к быстрым переменам. Романтики и идеалисты, доверчивые рядовые члены партий шли за вождями без оглядки, не ведая, туда ли их ведут. Они позволили использовать себя, не осознавая, что ценой их жизней властолюбцы творят еще худший произвол. Революция в России вела к тоталитаризму, а он не может существовать без террора как средства наведения страха для удержания нелегитимной власти.
В российском освободительном движении почти отсутствовала преемственность, полицейским властям удавалось искоренять обнаруженные противоправительственные сообщества. О предшественниках слагались легенды, а их последователи повторяли те же ошибки. Лишь среди эсеров встречались состарившиеся народовольцы. Первыми тремя сообществами второй половины XIX века руководили малообразованные аморальные люди. Народники —
в большинстве своем молодые самоотверженные романтики — стремились принести себя в жертву ради улучшения жизни трудового народа, о социалистах-революционерах мы будет говорить ниже, социал-демократы здесь нами не рассматриваются. Мало внимания будет уделено действиям правительства и правоохранительной системы. Это они невольно содействовали появлению революционеров и нарастанию противостояния.
Чрезмерное стеснение естественных свобод действующими законами ущемляет самолюбие и порождает недовольных властями. Одни направляют свою энергию на изменение дурных законов, на просвещение и постепенное улучшение жизни, другие пытаются сокрушить все и сразу, одни устремляются в созидание, другие видят смысл жизни в разрушении. Запрещение проявления недовольства, несогласия с политикой, проводимой сувереном и его администрацией, побуждает к возникновению конспиративных сообществ, что своим появлением оповещают правительство о необходимости назревших перемен. Нежелание и неумение властей анализировать происходящее, идти на корректировку законодательства и собственных действий, устранять причины недовольства, а не недовольных, прислушиваться к подаваемым сигналам неизбежно приводит к катастрофе. Недовольные существующим политическим строем есть всегда и везде, все зависит от их числа и степени недовольства. Истинный политик, находящийся у власти, умелыми действиями предотвращает рост числа недовольных до опасного.
Конспиративные сообщества второй половины XIX века состояли в основном из студентов, вольнослушателей и бывших студентов, в большинстве не достигших двадцати лет. Приехавшие в столицу юноши — дети бывших крепостных, деревенских церковнослужителей, мелких чиновников, не имевшие средств к существованию, селившиеся в убогих комнатенках, жившие коммунами впроголодь, легко усваивали заманчивые, несбыточные идеи. Молодость доверчива и энергична, отчаянна и бесшабашна, не страшится ничего, ей чудится, что в двадцать лет, не обладая знаниями, она легко справится с управлением державой. Студенты третьего курса и старше в революцию не шли, их романтизм начинал тускнеть, они думали о профессии, заработках, грядущей семейной жизни. Позже, с возникновением массового революционного движения, средний возраст его участников приблизился к тридцати годам.
Правительство, как умело, пыталось улучшить положение малоимущих: Третье отделение Собственной его императорского величества канцелярии в первой половине XIX столетия создало особые комиссии для “исследования быта” трудового населения с целью его улучшения1; при Министерстве финансов работали фабричные инспекции, служившие буфером между рабочими и предпринимателями; некоторые нуждавшиеся студенты получали от правительственных ведомств кошт. Роль посредника в конфликте хозяина с нанятыми им лицами приходилось исполнять полиции. Она не всегда принимала сторону хозяина, но и далеко не всегда поступала справедливо. В 1861 году под Москвой, в Петровском парке, главным образом для детей крестьян, получивших свободу, открылась Земледельческая академия, где юноши, приехавшие из деревень, обучались сельскохозяйственным специальностям. Первым ее ректором назначили выдающегося ученого, крупного общественного деятеля Н. И. Железнова (1816—1876), превратившего Земледельческую академию в одно
из лучших учебных заведений Европы2. Он добился для студентов Академии значительно больших привилегий и вольностей, чем в других учебных заведениях империи. Но именно в ней зародилась нечаевская “Народная расправа”. Начальник Московского губернского жандармского управления генерал-лейтенант И. Л. Слезкин утверждал, что из тысячи ста обучавшихся
в 1866—1873 годах в Земледельческой академии “верными в политическом отношении” оказались сто сорок два студента3. Благие правительственные порывы обесценивались непродуманными действиями: студентам запрещалось проведение сходок, организация кухмистерских, касс взаимопомощи, землячеств4. Именно это постановление министра просвещения вызвало студенческие волнения 1868—1869 годов.
Выдающийся правовед, литератор и общественный деятель К. К. Арсеньев (1837—1919), защищавший нечаевцев, писал в 1871 году:
“Оппозиционное направление молодежи — преимущественно той, которая учится в высших учебных заведениях, — явление общее всем континентальным государствам Европы. Политические движения в Париже почти всегда находили отголосок в школах Латинского квартала; венские студенты играли выдающуюся роль в событиях 1848 года; чешская агитация, происходящая на наших глазах в Богемии, стоила уже нескольких неприятных сцен немецким профессорам Пражского университета; во всех германских университетах существуют корпорации с более или менее либеральными оттенками. Все это совершенно в порядке вещей; молодые умы, не охлажденные опытом жизни, не знакомы еще ни с твердостью основ, на которых держится государственное и общественное устройство, ни с важностью и многочисленностью условий, которые должны быть приняты в расчет при всяком преобразовании этого устройства, — всегда расположены к движению, к переменам. Наиболее пылкие из них верят в возможность устранить за один раз все то, что кажется им несовершенным, и создать не только новый порядок, но и новых людей, ему соответствующих. Мысль о борьбе, об опасности, скорее воодушевляет, нежели устрашает юношей, в глазах которых все выходящее из сферы обыденной жизни имеет романтическую прелесть. В государствах, не привыкших еще к умственной свободе, такое настроение умов кажется чем-то безусловно несовместимым с общественным спокойствием и вызывает целый ряд строгих мер, основанных на недоверии к молодежи. История показывает нам, между тем, что по мере уменьшения этого недоверия наклонность молодежи к беспорядкам не усиливается, а ослабевает”5.
Так просто и внятно: позвольте молодежи собираться, устраивать диспуты, не одергивайте, дайте говорить, и многое из того, что свершилось, не произошло бы… Арсеньев понимал это в свои тридцать четыре года, а министр просвещения граф Д. А Толстой в свои сорок восемь — нет.
В конспиративные сообщества объединялись идеалисты и циники, стойкие и колеблющиеся, фанатики и мучимые сомнениями, рядовые работники революции и их будущие вожди. Одновременно с самым благородным и возвышенным в российском освободительном движении сосуществовали тщеславие, лицемерие, предательство, произвол. Любая конспирация губительна закрытостью, замкнутостью внутри себя, общечеловеческая мораль вытесняется в ней корпоративной. В 1860-е годы в российских противоправительственных сообществах сформировалась корпоративная мораль: вседозволенность в борьбе за власть, для торжества революции хороши любые средства, непримиримость с инакомыслием, чем хуже, тем лучше (больше сторонников революции), использование привлекательных утопических лозунгов.
Французский историк Алексис Токвиль, исследуя события Великой французской революции, писал о “расе” особых людей-революционеров, “никогда не колеблющихся перед осуществлением каких бы то ни было намерений”. Эта раса распространилась по всему миру6. Первый или один из первых ее представителей С. Г. Нечаев (1847—1882) появился на кроваво-красном горизонте российского освободительного движения в 1869 году. С тех пор эта “раса” с нарастающей интенсивностью размножилась и главенствовала во всех противоправительственных сообществах. Нечаев в “Катехизисе революционера” первым сформулировал основные положения революционной морали и применил их на практике в созданной им “Народной расправе”, прообразе ленинской партии нового типа7. Революционная мораль в разной степени проглядывает в действиях декабристов и петрашевцев. Она присуща любому конспиративному сообществу. В народнической среде ее влияние заметно меньше, чем в нечаевской, ищутинской или эсеровской.
В силу различных причин многие будущие вожди революционных партий не добились в обыденной жизни карьерных успехов. Убедившись в этом, они устремились в революцию, рассчитывая там с лихвой компенсировать прежние неудачи. Эти непомерные честолюбцы надеялись, что революция вознесет их на самые соблазнительные высоты, даст все и сразу, требуется лишь ее совершить. У многих политиков место убеждений занимали интересы, часто исключительно личные (у политиков нет убеждений, у них есть интересы, личные интересы). Каждый вождь стремился совершить свою революцию, торопясь опередить других, противился любому объединению, лишавшему его главенства. Вожди очень скоро делались профессиональными революционерами — жили в эмиграции за чужой счет и преуспели в сочинительстве планов захвата власти, пропаганде насилия, взращивании разрушительных сил, объясняя рядовым ратникам, что самая справедливая эра начнется с истребления сторонников существующего государственного устройства, но для этого необходимо пролить кровь врагов и своих, иначе никак. Они, словно шахматисты, разменивали фигуры и жертвовали пешками, пока на доске останется одна, но их пешка. Устрашающие “звероподобные сочинения” этих политиков написаны без тени сомнения, с отсутствием логики, подменой понятий. Трудно представить, что их воспринимали всерьез.
Приведем три высказывания М. А. Бакунина. В октябре 1842 года он писал: “Дайте же нам довериться вечному духу, который только потому разрушает и уничтожает, что он есть неисчерпаемый и вечно созидательный источник всякой жизни. Страсть к разрушению есть вместе с тем и творческая страсть”8.
В другом месте он сообщает, что необходимо истребить всех, оставив лишь “несколько чиновников для совета и справок”, затем уничтожить и их9. Не все сочинения Бакунина были изданы в России, некоторые его тексты советская власть издать не решились10. В 1869 году, в период совместной деятельности с Нечаевым, Бакунин издал брошюру-прокламацию “Постановка революционного вопроса”; приведем из нее извлечение: “Разбой — одна из почтеннейших форм русской народной жизни. Он был со времени основания Московского государства отчаянным протестом народа против гнусного общественного порядка, не измененного, но усовершенствованного еще более реформами Петра и освобождениями Благодушного Александра [II]. Разбойник — это герой, защитник, мститель народный, непримиримый враг государства и всего общественного и гражданского строя, борец на жизнь и на смерть против всей чиновно-дворянской и казенно-поповской цивилизации”11. Этот Ноздрев революционных теорий не удосужился подумать, к какой социальной системе приведет Россию такая революция. Однако примитивные идеи Бакунина увлекли революционеров. При образовании “Народной расправы” Нечаев стремился заманить в нее уголовников. Его агенты ходили по московским трактирам с дурной репутацией и высматривали потенциальных коллег. В “Катехизисе революционера” Нечаев разделил “все поганое общество” на шесть категорий и сообщил, какая категория и когда подлежит уничтожению, какую следует
“эксплуатировать” под неусыпным наблюдением. В статье “Взгляд на прежнее и нынешнее положение дела” он писал:
“Мы имеем только один отрицательный план — беспощадное разрушение.
Мы прямо отказываемся от выработки будущих жизненных условий как несовместимых с нашей деятельностью и потому считаем бесплодной всякую исключительно теоретическую работу ума.
Мы считаем дело разрушения настолько серьезной и трудной задачей, что отдаем ему все наши силы и не хотим обманывать себя мечтой о том, что у нас хватит сил и уменья на созидание.
А потому мы берем на себя исключительно разрушение существующего общественного строя; созидать не наше дело, а других, за нами следующих”12.
Попытки идеологов народничества нарисовать будущее, к которому они стремились привести Россию, вызывает недоумение, раздражение, усмешку. Так, теоретик “русского якобинизма” П. Н. Ткачев (1844—1885), которого
В. И. Ленин называл своим учителем, писал в 1874 году в статье “Для распространения в народе”: “И зажил бы мужик припеваючи, зажил бы жизнью развеселою. Не медными грошами, а червонцами, золотыми мошна бы его была полна. Скотины всякой, да птицы домашней у него и счета не было бы. За столом у него мяса всякие да пироги именинные, да вины сладкие от зари до зари не снимались бы. И ел бы он и пил бы он, сколько в брюхо влезет,
а работал бы, сколько сам захотел. И никто бы ни в чем неволить его не смел: хошь ешь, хошь на печи лежи. Распречудное житье”13. Текстик этот неплохо подошел бы для лубочной картинки, что продавали на ярмарках и разносили по деревням офени, но он из статьи признанного теоретика и писался всерьез.
В парижскую психиатрическую лечебницу Святой Анны Ткачев попал восемь лет спустя и провел в ней последние годы жизни, до того его принимали за нормального.
Мы не знаем, что из революционной литературы читал Ф. М. Достоевский, с какими событиями российского революционного движения был знаком бывший петрашевец. Известно лишь, что материалы процесса нечаевцев, печатавшиеся в “Правительственном вестнике”, Федору Михайловичу были знакомы, они отчасти лежат в основе его романа “Бесы”, призванного если не отвратить молодых людей от революции, то хотя бы заставить их задуматься. Желая дать авторский комментарий к роману и изложить свой взгляд на российское освободительное движение, Ф. М. Достоевский писал 10 декабря 1873 года:
“Без сомнения, из всего этого (то есть из нетерпения голодных людей, разжигаемых теориями будущего блаженства) произошел впоследствии социализм политический, сущность которого, несмотря на все возвещаемые цели, покамест состоит лишь в желании повсеместного грабежа всех собственников классами неимущих, а затем └будь что будет“. (Ибо по-настоящему ничего еще не решено, чем будущее общество заменится, а решено лишь только, чтоб настоящее провалилось, — и вот пока вся формула политического социализма)”14.
А. И. Герцен, мыслитель, писатель, публицист, умевший анализировать и проникать в будущее, прочитав нечаевские прокламации и “Постановку революционного вопроса”, принялся за серию очерков “К старому товарищу”, ставших его политическим завещанием. В четвертом (последнем) очерке он писал:
“Я не верю в серьезность людей, предпочитающих ломку и грубую силу развитию и сделкам. Проповедь нужна людям, проповедь неустанная, ежеминутная проповедь, равно обращенная к работнику и хозяину, к земледельцу и мещанину. Апостолы нам нужны прежде авангардных офицеров, прежде саперов разрушения, — апостолы, проповедующие не только своим, но и противникам.
Проповедь к врагу — великое дело любви: они не виноваты, что живут вне современного потока, какими-то просроченными векселями прежней нравственности. Я их жалею, как больных, как поврежденных, стоящих на краю пропасти с грузом богатств, который их стянет в нее, — им надобно раскрыть глаза, а не вырвать их, — чтобы они спаслись, если хотят”15.
А. И. Герцен скончался в январе 1870 года, не завершив этой работы. Бакунин и Нечаев уговаривали и даже угрожали наследникам Герцена, требуя не публиковать этих очерков16, но вскоре они увидели свет. В России молодые люди прислушивались к призывам Ткачева, Нечаева, Бакунина, Чернышевского, но не Герцена и Достоевского.
Все народнические сообщества второй половины XIX века начинали свою деятельность с пропаганды идей их лидеров и признанных ими теоретиков. “Хождение в народ” 1873—1874 годов не дало обнадеживающих результатов; ряженных в крестьянские одежды сторонились, их не понимали и не принимали, чужаков выдавали полиции. Отчаявшись, народник Я. В. Стефанович (1853—1915) пошел на подлог. Он назвал себя ходоком к царю, сочинил и отпечатал “Высочайшую тайную грамоту” и “Устав крестьянского общества └Тайная дружина“”. В грамоте царь доверительно сообщал, что бессилен противостоять помещикам, и призывал крестьян “соединиться в тайные общества”. Стефановичу со товарищи удалось вовлечь в “Тайную дружину” около тысячи доверчивых крестьян Чигиринского уезда Киевской губернии. Эта авантюра отчасти удалась, потому что мужик поверил не народникам, а фальшивой царской грамоте17. Не случайно уральский казак Пугачев называл себя императором Петром III — хоть кто-то ему верил; разбойнику Емельке не поверил бы никто. Крестьянину требовалась защита от произвола, стабильность и земля, а не изменение государственного устройства, он в нем ничего не понимал и не желал понимать. Полицейский, помещик, дьячок лучше знали крестьянина, чем революционер, даже из разночинцев.
Когда вожди противоправительственных сообществ убеждались в том, что занятия пропагандой утомительны и полны невзгод, а пропагандируемые идеи не делаются популярными, ими овладевали “нетерпение” и “революционный зуд” (выражение С. М. Кравчинского), толкавшие революционеров на бесплодный тупиковый путь преступного, кровавого терроризма.
Терроризм (фр. terrorisme от лат. terror — страх, ужас) — неправовая форма устрашающего и деморализующего воздействия на представителей власти. Используется революционерами для ее дискредитации и побуждения населения к противоправительственным выступлениям.
Террор (фр. terreur) — неправовая форма устрашающего воздействия путем запугивания или насильственными методами на противников государственного устройства. Используется властями для защиты существующего государственного строя и подавления инакомыслия.
Цель терроризма — захват власти, его осуществление демонстративно открытое; цель террора — удержание власти, его осуществление нередко потаенное. Террор, терроризм бывает политический, экономический, религиозный, информационный, шовинистический, национально-освободительный и др. Приведенные выше определения не претендуют на универсальность, наоборот, они предельно упрощены, но пригодны для описываемых здесь событий. Существуют многочисленные отечественные и зарубежные исследования, посвященные всестороннему изучению российского терроризма18. В них приведены более полные его определения, но общепризнанного пока не сформулировано.
Становившихся террористами можно разделить на пять основных категорий: лица с выраженными психическими отклонения (Д. Каракозов), склонные к суициду (Е. С. Сазонов), преклоняющиеся перед смертью (З. В. Коноплянникова, Б. В. Савинков), романтичные фанатики (С. М. Кравчинский, А. И. Желябов, И. П. Каляев), жестокие расчетливые дельцы (С. П. Дегаев,
Е. Ф. Азеф). Разумеется, большинство террористов убивали, будучи уверенными в правильности выбранного пути. На многих из них политическое убийство действовало как необходимое лекарство, как наркотик.
Первым к политическим убийствам открыто призывал П. Г. Заичневский (1842—1896), выпустивший в 1862 году прокламацию “Молодая Россия”19 и подписавший ее от имени несуществующего Центрального революционного комитета. Сочинитель обманывал молодых людей мощью революционных сил и пугал власти этой несуществующей мощью. “Молодая Россия” — предтеча нескончаемого потока революционной литературы, наводнившей Россию особенно в начале XX века. Ее авторы, переписывая и перефразируя Заичневского, повторяли его главные мысли — действительность невыносима, требуются коренные перемены с обильным кровопролитием, вслед за ним восторжествуют “свобода, равенство и братство”.
Прокламацию передавали из рук в руки, ее содержание обсуждали на студенческих сходках, на собраниях московского кружка, руководимого недоучившимся гимназистом Н. А. Ишутиным (1840—1879). “Наслушавшись кроваво-инфантильных разговоров”, двоюродный брат Ишутина Д. В. Каракозов (1840—1866), никого не предупредив, отправился в Петербург. 4 апреля 1866 года на набережной Невы у решетки Летнего сада он выстрелил в Александра II и промахнулся. Русское общество отнеслось к террористу враждебно, революционная печать комментировала покушение крайне сдержанно, радикалы растерялись, они не знали, как реагировать.
Врачи Петропавловской крепости Ф. П. Окель и Г. И. Вильс, известные бездушным отношением к заключенным, писали коменданту крепости, что Каракозов проявляет “некоторую тупость умственных способностей, выраженную медленностию и неопределенностию ответов на предлагаемые вопросы”20. Следователи и судьи не могли не заметить душевной болезни Каракозова. Ранним утром 3 сентября 1866 года террориста в почти бессознательном состоянии втащили на эшафот. Рядом с помостом своей очереди дожидался Ишутин. Ему дали насмотреться на казнь брата и объявили о помиловании. Через два года
у него обнаружились признаки душевного расстройства. Ишутин скончался
в тюремном лазарете на Нижней Каре21. Вся вина его заключалась лишь в том, что он говорил глупости, никаких действий ни он, ни члены его кружка, кроме Каракозова, не совершили.
21 ноября 1869 года неистовый сторонник политических убийств С. Г. Нечаев с группой членов руководимого им кружка “Народная расправа” убил студента И. И. Иванова, отказавшегося ему повиноваться. Товарищам по “Народной расправе” Нечаев заявлял, что все распоряжения исходят вовсе не от него, что существует могущественный, всевидящий, всезнающий Комитет, а он всего лишь доверенное лицо, агент, передающий его волю. До образования “Народной расправы” Бакунин изготовил для Нечаева фальшивый мандат: “Податель сего есть один из доверенных представителей Русского отдела Всемирного революционного союза”22. Несуществующий Русский отдел Нечаев назвал таинственным Комитетом. Тогда же он при поддержке Бакунина выпустил несколько листовок и брошюр с его сочинениями, пропитанными ложью и кровавыми призывами, наводившими страх, даже цвет для их печатания он избрал красный. Эту свою и Бакунина продукцию он посылал в Россию обычной почтой умышленно. Разумеется, она перлюстрировалась, получатели оказывались под надзором полиции, одних вербовали, других сажали в тюрьму, за третьими устанавливали слежку. Большинство побывавших в тюрьмах и ссылках приходили в революционные кружки — к этому Нечаев и стремился.
По делу о нечаевцах задержали около двухсот человек, ста пятидесяти двум предъявили обвинения, судили восемьдесят семь23. В “Народной расправе”
состояло около сорока молодых людей, остальных присоединили к следствию и процессу формально. В. И. Засулич (1849—1919) арестовали 1 мая 1869 года, обвинений для привлечения по делу нечаевцев оказалось недостаточно. Поэтому 1 марта 1871 года ее без теплой одежды и денег отправили в административную ссылку. Лишь в 1877 году ни в чем не повинная Засулич возвратилась в Петербург. 24 января 1878 года она стреляла в столичного градоначальника
Ф. Ф. Трепова, допустившего в своих действиях вопиющий произвол. Под давлением общественного мнения суд присяжных оправдал террористку, собравшаяся на улице толпа помогла ей скрыться и избежать второй административной ссылки. Общество отвернулось от власти, утратило повиновение. Полгода спустя, воодушевленный поступком Засулич, С. М. Кравчинский (1851—1895) среди бела дня в центре столицы ударом кинжала убил шефа жандармов генерал-адъютанта Н. В. Мезенцева и, благополучно скрывшись с места преступления, бежал в Швейцарию.
За прошедшие после выстрела Каракозова двенадцать лет российское общество изменилось до неузнаваемости. Террористы сделались героями, идолами, им рукоплескали; затмение, психоз, разлагающая эпидемия поселились в умах молодых и не только молодых, переменились понятия добра и зла, отыскались подражатели, возникли азарт, мода, культ, произошла мифологизация терроризма. Никто не смел назвать террористов преступниками. Радикалы внушили людям, что у них есть общий враг — самодержец и все его окружение. Народовольцы переиграли правительство, оно могло заняться контрпропагандой, но ее почти не было.
Невежественный непоседа, красавчик Л. Ф. Мирский (1859—1920) при содействии землевольцев А. Д. Михайлова (1855—1884) и Н. А. Морозова (1854—1946) 13 марта 1879 года стрелял в шефа жандармов А. Р. Дрентельна и промахнулся. Трое молодых людей после минутного обсуждения распорядились жизнью человека. На суде Мирский предстал перед изумленной публикой в специально сшитом для столь торжественного случае фраке. Позже наш герой в обмен на улучшенное питание предал товарища по заключению24. Чтение документов, запечатлевших дело Мирского, может поколебать благосклонное отношение к терроризму его фанатичных сторонников. Сей юноша влюбился. Кумиром его избранницы оказался виртуоз владения кинжалом Сергей Кравчинский. Чтобы завоевать сердце капризной барышни, Мирскому потребовалось повторить подвиг кумира. План прост и эффектен — на лошади приблизиться к карете шефа жандармов и выстрелить.
“Однажды, проходя по Морской улице, — вспоминал Н. А. Морозов, — в те часы, когда толпится фешенебельное общество, я видел его проезжавшим под видом молодого денди на стройной, нервной английской кобыле. Он был очень эффектен в таком виде, и все светские и полусветские дамы, медленно проезжавшие в эти часы в своих открытых колясках, заглядывались на него в свои лорнеты”25. К двум, казалось бы, идейным революционерам явился позер, предложил убить пятидесятивосьмилетнего боевого генерала, и они согласились участвовать в самосуде.
Мирского судили в середине ноября 1879 года, раскол народнической организации “Земля и воля” произошел в августе. Сторонники политических убийств объединились в “Народную волю”, их противники — в “Черный передел”. Н. А. Морозов предложил следующее объяснение необходимости терроризма: “Политическое убийство — это осуществление революции в настоящем. Неведомая никому подпольная сила вызывает на свой суд высокопоставленных преступников, постановляет им смертный приговор — и сильные мира чувствуют, что почва теряется под ними, как они с высоты своего могущества валятся в какую-то мрачную, неведомую пропасть… С кем бороться? На ком выместить свою бешеную ярость? Миллионы штыков, миллионы рабов ждут приказания, движения руки… По одному жесту они готовы задушить, уничтожить тысячи собственных собратий… Но на кого направить эту страшную своей дисциплиной, созданную веками все разрушающих усилий государства силы? Кругом никого. Неизвестно, откуда явилась карающая рука, и, совершив казнь, исчезла туда же, откуда пришла — в никому не ведомую область. Кругом снова тихо и спокойно. Только порою труп убитого свидетельствует о недавней катастрофе. Враги чувствуют, как самое существование их становится невозможным, они чувствуют свое бессилие среди своего всемогущества. Политическое убийство — это самое страшное оружие для наших врагов, оружие, против которого не помогает им ни грозная армия, ни легионы шпионов. Вот почему враги так боятся его”26.
Действительно боялись, не все и не всегда, главным образом из-за незнания и непонимания. Другой народоволец, А. И. Желябов (1850—1881), утверждал, что история движется ужасно медленно и ее надобно “подталкивать” террористическими актами. Оказавшись в деревне, Желябов ради “сближения с крестьянской душой” по 16 часов в сутки работал в поле и вскоре понял, что после такого труда не в силах заниматься просветительством, а крестьянин — воспринимать его пропаганду. Тогда-то он и сделался сторонником “подталкивания” истории27.
Бывший вождь народовольцев Л. А. Тихомиров (1850—1922), вымоливший у Александра II прощение, служа в газете “Московские ведомости”, дал анализ теориям, занимавшим умы молодых радикалов.
“Во весь период 1856—1881 годов господствующим умственным направлением был либерализм. Он издавна принес к нам веру в революцию как некоторый закон развития народов. Эти остатки наивных исторических концепций Европы XVIII века особенно прививаются у нас в сороковых годах; в шестидесятых годах вера в революцию, как неизбежное, доходит до фанатизма. Внизу, в среде наиболее горячих голов, она порождает решимость начинать. Силы так называемых террористов 70-х годов были ничтожны, но, слепо веря в мистическую неизбежность революции, они решились употребить все усилия на то, чтобы, рискуя и жертвуя всем, вызвать общее движение. Еще во время Нечаевского процесса прочитана была любопытная записка, в которой излагалось, что революция есть огромная потенциальная сила, которую можно вызвать приложением даже небольшой активной силы, подобно тому, как зажженная спичка, брошенная в пороховой погреб, может взорвать крепость”28.
В террористическом акте народовольцы и их последователи видели спичку.
Тексты Морозова в открытой печати не появлялись, не имели большой аудитории, поэтому были не так уж страшны. Но вот перед нами извлечение из статьи популярного публициста Н. К. Михайловского (1842—1904), помещенной на страницах столичного журнала “Русское богатство”: “Зло существует,
и с ним надо бороться, бороться иногда жестокими, даже террористическими средствами. Мудрствовать о происхождении зла — дело совершенно излишнее, а тем паче нет надобности припутывать к этому простому вопросу какую-нибудь мистику. Само чувство сострадания способно притупиться практикой военного ремесла, а также излишеством половых сношений (?). В подобном случае человек может явиться чудовищнейшим из всех чудовищ. Да и вообще мы слишком часто встречаемся в жизни с такими экземплярами, которые представляют └смесь человека со скотом“. Мало того, бывают исторические моменты, когда даже благородные люди, вынужденные бороться с представителями подобной смеси, прибегают к жестоким средствам и должны вследствие этого
в известной мере нравственно деградировать. Раз обида нанесена, раз насилие совершено, надо видеть во враге врага, причем оказываются дозволительными орудия хитрости и насилия”29. Далее Михайловский оправдывает терроризм, называя его “карательной справедливостью”, опасаясь лишь, что кара может “перейти в чересчур” и вызвать новый “приступ мести”, но с другой стороны30. Не входя формально ни в какую партию, этот “властитель дум” убеждал несколько поколений молодых людей в необходимости политических убийств. Это Михайловский и ему подобные подготовили русское общество к сочувствию и восхищению терроризмом, к мысли о его неизбежности и полезности, о “герое и толпе”, о долге перед народом, не понимая, что народ состоит из крестьян, но и из дворян, купечества и духовенства. Что все сословия есть народ, что каждое сословие несет свою ношу, имеет свои обязанности и долг перед другими сословиями. В 1873 году Ф. М. Достоевский писал: “Наши Белинские и Грановские не поверили бы, если бы им сказали, что они прямые отцы Нечаева”31. Последователи В. Г. Белинского будоражили русское общество неустанно, желая того или нет, пестовали в нем презрение к властям, осознанное неповиновение, стремление к скорейшим переменам. Их стараниями появились “новые люди”, непоколебимо уверенные в том, что └всякий честный человек“ обязан идти в революцию и для ее торжества не останавливаться перед насилием. Но и власть внесла свою лепту в возникновение терроризма. “Наиболее чуткие части русского общества, — писал В. Г. Короленко, — слишком долго дышали воздухом подполья и тюрем, питались оторванными от жизни мечтами и ненавистью”32.
На ниве популярности нетерпеливые народовольцы переиграли сеятелей-агитаторов — чернопередельцев, героям-террористам сочувствовали, ими восхищались, не замечая, что каждый террористический акт мешал осуществлению
замыслов царя-реформатора. Вскоре после завершения процесса нечаевцев
К. К. Арсеньев писал: “Нападение на государство, на всякий другой живой организм, всегда вызывает с его стороны реакцию против нападающего; и с этой точки зрения крутой поворот назад, везде и всегда существующий за крупными политическими преступлениями, представляется явлением совершенно естественным, хотя и прискорбным”33.
Если бы Александр II распорядился опубликовать “Исповедь” Бакунина или его плаксивые письма к монарху из Шлиссельбургской крепости34, то звезда неистового бунтаря погасла бы в 1857 году. После публикации материалов по делу нечаевцев в революционном движении наступило затишье. Если бы власти внятно разъясняли свои действия, то, возможно, поубавилось бы нетерпеливых. Правительство мало писало о крестьянской и судебной реформах, о грядущих преобразованиях, не объясняло, что в одночасье это не делается, что к разработке нововведений привлечены опытные и талантливые люди. Обыватель нуждается в разъяснении, в том, чтобы ему дали хоть какие-нибудь права и эти права уважали, он не желает, чтобы его ставили в положение презираемого.
О готовившемся покушении, дате и выбранных бомбистами местах убийства Александра II в Зимнем дворце знали заблаговременно. Императора предупреждал министр внутренних дел граф М. Т. Лорис-Меликов35. Накануне покушения министр императорского двора граф А. В. Адлерберг просил Александра II не покидать Зимний дворец, на что государь ответил резким отказом и потребовал оставить его в покое36. Все это слышал стоявший рядом наследник престола, но впоследствии почему-то отрицал. Утром 1 марта начальник царской охраны А. И. Дмитриев-Мамонов сообщил Адлербергу о полученных им достоверных сведениях относительно покушения и просил доложить государю, но министр отказался, ссылаясь на предыдущий разговор, однако распоряжения об усилении охраны и изменении маршрута не последовало. Тогда решили известить цесаревича, но его найти не удалось. Вскоре после убийства отца перепуганный Александр III, никого не предупредив, бежал в Гатчину.
Поговаривали о заговоре верховной власти, ее желании убрать Александра II руками народовольцев. У многих высших администраторов и обитателей Зимнего дворца зрело недовольство прежними реформами и страх перед грядущими. Народовольцы спешили умертвить царя-реформатора до того, как он даст России конституцию. Иначе зачем нужны революционеры, если народ без их помощи получит то, чего они с таким упорством добивались? Враги царя из его окружения, если и решили участвовать в его гибели, тоже спешили, страшась конституции и перемен в Зимнем дворце, связанных с появлением новой императрицы.
Приведем в изложении бывшего директора Департамента полиции А. А. Лопухина фрагмент его беседы с председателем Комитета министров графа
С. Ю. Витте: “У директора Департамента полиции ведь, в сущности, находится жизнь и смерть всякого, в том числе и царя, — нельзя ли дать какой-нибудь террористической группе возможность покончить с ним; престол достанется его брату (тогда еще сына у Николая II не было), у которого я, Витте, пользуюсь фавором и перед которым могу оказать протекцию и тебе”37. Достоверность этого разговора ничем подтверждена быть не может. Очень уж откровенны и циничны слова, вложенные в уста осторожного Витте… Есть основания предположить, что “Воспоминания” Лопухин писал по заказу новой власти в обмен на возможность беспрепятственного выезда из России, поэтому писал то, что от него требовали. Впрочем, в рукопись без ведома автора могли внести любые изменения, обращение Витте к Лопухину на “ты” свидетельствует в пользу этого предположения. Известны случаи, когда полиция, желая расправиться с неугодными, подсовывала их революционерам. Так поступили с Гапоном38, не без участия охранки был застрелен
П. А. Столыпин39 , так желали расправиться с Азефом40.
1 марта 1881 года около двух часов пополудни С. Л. Перовская подала условный знак и первый метальщик бросил бомбу в экипаж проезжавшего царя. От взрыва ни Александр II, ни бомбист не пострадали. Не успел император прийти в себя от первого взрыва, как к нему бросился второй бомбист. Вновь над Екатерининским каналом раздался взрыв, монарх и метальщик получили смертельные ранения, пострадавшими оказались двадцать прохожих, из них двое скончались в больнице41 . В результате неудавшегося покушения С. Н. Халтурина 5 февраля 1880 года погибли 11 и получили ранения 56 нижних чинов лейб-гвардии Финляндского полка. Вечером 1 марта 1881 года над Зимним дворцом взвился черный флаг, возвестивший о кончине царя-освободителя. И. И. Гриневицкий умер в Конюшенной больнице, не приходя в сознание; первый бомбист, Н. И. Рысаков, на другой день поспешил выдать всех известных ему народовольцев. Убийство Александра II не побудило народ к противоправительственным выступлениям, не было ликования, на Россию опустился ужас ожидания.
Поступки многих народовольцев освящены чистотой помыслов. Эти люди-
легенды видятся нам героями с одухотворенными лицами, способными на самопожертвования, сравнимые с деяниями святых. Яснополянский мудрец сказал бывшим народовольцам, посетившим его после освобождения из Шлиссельбургской крепости, что восхищен их верой и твердостью духа, готов им низко поклониться, но не дай бог, если они когда-нибудь придут к власти, — на Россию тогда обрушатся страдания куда худшие, чем в царствование Николая II. Л. Н. Толстой понимал, что пришедшие к власти через беззаконие и кровь не дадут народу свободу и равенство.
Гибель Александра II привела к управлению державой его сына, окруженного сановниками, враждебно настроенными к политике прежнего императора. Россия лишилась ожидавшихся преобразований, начало растворяться уже реализованное, большинство министров уступили свои кресла более консервативным и менее одаренным. Предатели Н. И. Рысаков, В. А. Меркулов и И. Ф. Окладский помогли политическому сыску заполнить тюремные камеры. Вторую шквальную волну арестов подняла бурная деятельность небывалого до того содружества жандарма Г. П. Судейкина и революционера С. П. Дегаева, главы народовольцев, оставшихся в России на свободе. От этой волны “Народная воля” оправиться не смогла. В Департаменте полиции образовались два новых делопроизводства, связанных с политически неблагонадежными, возродилась заграничная агентура. 14 августа 1881 года Александр III утвердил Положение о мерах к охранению государственного порядка и общественного спокойствия (Положение об усиленной охране)42. Согласно Положению, мнение начальства приобрело главенство над законом. В действиях властей допускался полный произвол, многое, минуя судебные инстанции, решалось в административном порядке — не только высылка отдельных лиц, но и закрытие общественных организаций; запрещение собраний и лекций осуществлялось распоряжением местных властей. Действие некоторых основополагающих законов судебной реформы 1864 года сводилось на нет. Россия пятилась ко временам царствования Николая I.
В менявшейся обстановке ловкий, циничный полицейский Судейкин впервые попытался с помощью предателя-народовольца Дегаева руководить российским революционным движением. В основе его действий лежала высказанная им формула: “Вы подрастете, а мы вас подкосим, вы подрастете, а мы вас подкосим”43. С. В. Зубатов усложнил задачу — он решил расколоть революционеров и рабочих, направив их на борьбу за экономические требования, и тем самым обескровить революционные сообщества. Третья попытка реализации полицейской мечты была предпринята начальником Петербургского охранного отделения А. В. Герасимовым и его агентом Е. Ф. Азефом, но об этом ниже.
После 1 марта 1881 года часть народовольцев бежала на Запад, часть оказалась в тюрьмах, оставшиеся на свободе в большинстве осели в провинциальных городах и там, притаившись, образовали крохотные, разрозненные группки44. За короткое царствование Александра III правоохранительные службы организовали 97 политических процессов, обвиняемыми на них были главным образом народовольцы45.
Революционные кружки, сложившиеся из осколков народничества, послужили основой для возникновения партии социалистов-революционеров. Еще до ее формального образования, в 1898 году появилась брошюра “Наши задачи. Основные положения программы Союза социалистов-революционеров”. Приведем из нее извлечение, касающееся терроризма: “Пользуясь таким орудием, партия рассчитывает на полный успех, так как и собранные ею силы будут иметь тогда вдвойне устрашающий характер, и всякая массовая манифестация и борьба сделаются тогда не только не рискованной, но, напротив, решающей”. Далее разъяснялось, что террористические акты не должны носить случайный характер, тогда их поддержат выступления рабочих, что неизбежно приведет к социальной революции46. Терроризм (“энергию действия”) эсеры провозгласили главным своим оружием, так они полагали компенсировать нехватку “численной силы”.
С незапамятных времен заговорщики, желая освободить страну от тирана, деспота, узурпатора, убеждали себя и других в том, что его убийство всколыхнет народ, даст сигнал, толчок к восстанию, мятежу, смене власти, установлению демократии. История знает тысячи заговоров. Вспомните убийство Галеацио Марии Сфорцы, Джулиано Медичи, других. Террористы гибли от разъяренной толпы, а тирания крепла. Результаты приносили дворцовые перевороты, когда один суверен заменялся другим.
Благодаря выстрелу П. В. Карповича, 14 февраля 1901 года смертельно ранившего министра народного просвещения Н. П. Боголепова, Россия вспомнила о террористах и вновь послышались рукоплескания. Боголепов ввел “Временные правила”, позволявшие отдавать в солдаты студентов, участвовавших в беспорядках, что и послужило поводом к его убийству. Карпович на допросах назвал себя социалистом-революционером. В мае 1901 года вышел второй номер газеты “Революционная Россия” со статьей А. В. Пешехонова “Выстрел Карповича”, приведем из нее фрагмент: “В личной отваге — важнейший залог революционного успеха. Если есть отвага в груди, то ты сумеешь святую мысль, которой владеют маленькие кружки, бросить в широкую массу и всколыхнуть ее убежденным словом. Если есть отвага в груди, ты заставишь обывателя поверить в твою силу, а правительство затрепетать перед твоею решительностью. Если есть отвага в груди, ты не побоишься не только нагаек, но и виселицы. Если есть отвага в груди, прямо и смело к врагу подходи и срази его острым кинжалом”47 . Связным между автором и редакцией был Азеф.
В январе 1902 года “Революционная Россия” оповестила об объединении разрозненных кружков в партию социалистов-революционеров (эсеров). Вскоре Г. А. Гершуни приступил к созданию Боевой организации, в состав партии социалистов-революционеров она вошла лишь в середине 1902 года48 . После этого деятельность эсеров практически свелась к терроризму. Отчасти он был выгоден полиции — с боевиками легче расправиться, чем с агитаторами, этих сложнее обвинить. Склоняя эсеров через своих агентов к терроризму, полиция надеялась на осведомленность и жесткий контроль, возможность гарантированного предотвращения политических убийств, что произошло лишь отчасти.
Одной из самых необходимых систем, поддерживающих нормальное функционирование государства, являются правоохранительные службы, обеспечивающие соблюдение действующего законодательства и наказание их нарушителей. Например, если Петр I утвердил закон “о наказании тех, кто запершись пишет, кроме учителей церковных”, то правоохранительная система будет преследовать не только тех, кто “запершись пишет, кроме учителей церковных”, но и тех, кто знал об этом и не донес. Первопричина недовольства, способов его выражения, числа недовольных кроется в законодательстве, ведомственных инструкциях и методах работы правительственных учреждений, то есть в отношении государства к народу. Следовательно, побудителем революционных ситуаций является власть. Если от власти нечего ждать, то нужна ли такая власть?.. Но это не оправдывает терроризма. Революционеры боролись против бесправия народа, желая сделать бесправными других, но сделали бесправными всех. Важнейшей из правоохранительных служб является полиция. Она делится на полицейскую стражу и сыскную полицию, состоящую из уголовного розыска и политического сыска (политическая, тайная, сыскная, секретная полиция). Основные силы российского политического сыска были сосредоточены в Департаменте полиции и охранных отделениях.
В подчинении Департамента полиции, входившего в состав Министерства внутренних дел, находились практически все полицейские службы империи. Товарищ министра внутренних дел, ведавший полицией, одновременно исполнял обязанности шефа жандармов. Офицеры Отдельного корпуса жандармов производили дознание и следствие по политическим преступлениям. Отделения по охранению общественной безопасности и порядка (охранные отделения) также занимались политическим сыском. Петербургское охранное отделение образовано вслед за выстрелом Каракозова в 1866 году при Канцелярии обер-полицеймейстера. Вслед за ним охранные отделения появились в Москве и Варшаве, в 1907 году их число достигло 25, в 1913 году все они, кроме первых трех, были ликвидированы. Охранные отделения находились в соподчинении Департамента полиции.
Политическим сыском называют предотвращение и раскрытие государственных (политических) преступлений, а также совокупность действий, направленных на выявление и задержание лиц, чьи замыслы, поступки или образ мыслей, согласно действующему законодательству, представляют опасность для существования государственного строя. Кроме офицеров, нижних чинов, штатских чиновников и агентов наружного наблюдения (филеров), сыскная полиция пользовалась услугами внештатных сотрудников: осведомителей, штучников и агентов наружного наблюдения. Осведомители не состоят в противоправительственных сообществах (официанты, гостиничный персонал, дворники и др.). Располагая сведениями, интересующими сыск, они постоянно сотрудничают с полицией. Штучниками называют доносчиков, доставляющих от случая к случаю полезную для сыска информацию. Агентами внутреннего наблюдения (секретными сотрудниками) являются полицейские агенты, находящиеся внутри обследуемого конспиративного сообщества и сообщающие полицейскому начальству обо всех известных им действиях и планах. Для того чтобы стать осведомителем, секретный агент должен быть активным членом сообщества, близко стоящим к руководству и участвующим в противоправительственных выступлениях, то есть совершать политические преступления.
Единственно надежный способ борьбы с терроризмом — его предотвращение. Иногда сведения о готовившихся покушениях удавалось получить из перлюстрированной корреспонденции или от осведомителей. Но надежнее и эффективнее террористические акты предотвращались путем получения сведений от секретных сотрудников, находившихся внутри эсеровской партии. Полицейских агентов вербовали из ее членов или внедряли завербованных. Проникновение секретных сотрудников в народовольческую среду давалось нелегко, предателей среди них почти не было. Все секретные сотрудники, работавшие в революционных сообществах до конца 1870-х годов, хорошо известны, их можно пересчитать по пальцам. Перемены начались в 1880-е годы, число осведомителей и агентов внутреннего наблюдения составило около тысячи49 , к 1917 году их количество достигло 40 00050. Если в XIX веке далеко не всех “просившихся в шпионы” сыскная полиция соглашалась брать на службу, например, писательница Е. П. Блаватская получила отказ51, то в начале XX столетия охранники не брезговали услугами сутенеров, воров, пьяниц… Массовое освободительное движение требовало большего числа агентов, чтобы с их помощью обеспечить осведомленность о планах всех революционных и оппозиционных партий.
Трудностей с вербовкой не возникало. Инспектор столичного Охранного отделения Г. П. Судейкин доверительно сообщал попавшим в его руки народовольцам о желании примирить самодержавие с революцией путем взаимных уступок. Даже внешне, не без умысла, он походил на вечного студента-разночинца: демократичная одежда, длинная борода, какую в полиции носили лишь нижние чины. Доверчивых “откровенников”, делившихся своими и чужими тайнами, из цепких объятий Судейкин не выпускал. Начальник московской охранки Н. С. Бердяев любил в служебном кабинете за самоваром беседовать с молодыми радикалами, ласково объяснять им, что можно прямо сейчас встать и отправиться домой, где их любят и ждут, где тепло и уютно, а можно этапом да в кандалах тысячи верст в Восточную Сибирь — и навсегда. Попавшийся на пустяке впечатлительный С. В. Зубатов так перепугался рассказов Бердяева, что за первой же чашкой чая согласился сотрудничать. Недолго пробыв в секретных агентах, Зубатов дослужился до начальника Московского охранного отделения. Усевшись в кресло проигравшего казенные деньги Бердяева, Зубатов за тем же самоваром, лукавя и шантажируя, превзошел своих предшественников в мастерстве вербовки. Способов приобретения секретных сотрудников было много. Попавшихся на неосторожности вызывали к офицеру агентурного отдела Охранного отделения, а дальше все зависело от мастерства допрашивающего и нервной системы допрашиваемого. К шантажу прибегали почти всегда, несговорчивые могли оказаться в психиатрическом отделении тюремной больницы52.
В агенты шли и добровольно. Возможно, это объясняется тем, что и в революционеры и в политический сыск попадали люди, близкие по складу характера и взглядам, если они были: и там и там конспирация, культ насилия, зависть к благополучию ближнего, ненависть к интеллигенту, пренебрежение к закону, жажда власти. К началу XX века возникли трудности при определении, где кончается революция и начинается полиция, происходило “кровосмешение” — революционеры превращались в секретных агентов, полицейские чиновники содействовали революционерам. Добровольцы из радикалов охотно предлагали себя полиции на спаде революционных ситуаций. Разочаровавшись в близкой победе и ее заманчивых последствиях, не знавшие, как в наступившем бездействии компенсировать исчезнувшую перспективу, они шли в услужение к политическому сыску. Разумеется, перебежчиков было абсолютное меньшинство. Среди них встречались и те, кого в полицейские агенты подталкивала непереносимая нужда; стремление выкарабкаться из нищеты перерастало в желание жить сытно и с комфортом, вершить чужие судьбы, главенствовать. Таким был Азеф.
Евно Азеф родился в 1869 году в местечке Лысково Гродненской губернии в многодетной семье полунищего портного Фишеля Азефа. В 1890 году в Ростове-на-Дону переростком закончил гимназию, давал уроки, работал репортером в газетенке, секретарем фабричного инспектора, коммивояжером. В 1892 году его разыскивала полиция, чтобы привлечь к делу о распространении воззваний “возмутительного содержания”53. По чужому паспорту Азеф добрался до Германии и поселился в Карлсруэ. Там проживали более двухсот пятидесяти студентов из России и среди них несколько ростовчан. Евно поступил в Политехнический институт, вошел в социал-демократический кружок русских студентов и вскоре “попросился в шпионы”54. Завязавшаяся с Петербургом переписка завершилась сообщением заведующего Третьим делопроизводством Департамента полиции Г. К. Семякина о зачислении Азефа с 1 июня 1893 года на службу с требованием доносить обо всем, что знает55. В 1894 году “шпион” женился на студентке Бернского университета Л. Г. Менкиной, входившей в Союз русских социалистов-революционеров — небольшой кружок, предтечу партии эсеров. Менкина прожила с Азефом четырнадцать лет, и у нее ни разу не возникло подозрения относительно непоколебимой верности мужа революционным идеям. В 1899 году полицейский агент окончил в Дармштадте Политехнический институт и поступил на работу в одну из берлинских электротехнических фирм. И тут он возмечтал остаться в Германии, порвать со шпионской деятельностью, но такое происходило крайне редко, лишь с обоюдного согласия. Политическая полиция умела шантажировать секретных агентов разоблачением, намертво привязывая к себе нужных ей лиц.
Начальник Особого отдела Департамента полиции Л. А. Ратаев предложил Азефу поселиться в Москве, устроиться на службу во Всеобщую компанию электрического освещения и поступить в распоряжение начальника Московского охранного отделения С. В. Зубатова, ставшего первым его учителем. Многолетний начальник Азефа по Департаменту полиции и заграничной агентуре Ратаев писал: “Таким образом, за два года пребывания в Москве Азеф успел постепенно втянуться во все тонкости техники наружной службы и проникнуть во все профессиональные тайны политического розыска. Приобретенные знания впоследствии применялись им с успехом в его преступной деятельности и создали ему в партии репутацию └отличного организатора и техника“”56.
Располагая обширными связями в революционных кругах, приобретенными в Европе, Азеф беспрепятственно вступил в московский кружок социалистов-революционеров и вскоре выдал Зубатову всех его членов. В конце лета 1901 года охранка произвела первые аресты. Оставленные на свободе для “разводки” и прикрытия предателя отправились в Германию. Вскоре жандармы разгромили в Томске законспирированную эсерами типографию. В ее организации и ликвидации Азеф принимал самое деятельное участие. Эти два драматических события сделали представителей эсеровских кружков сговорчивыми, и они решили объединиться в партию. Одним из ее соучредителей и членом первого состава Центрального комитета был Азеф, энергично содействовавший ее появлению. Но, быть может, Зубатов и Азеф решили, что единая партия для полиции удобнее и выгоднее, чем десятки кружков, за которым трудно следить, и появление партии эсеров планировалась в Московском охранном отделении.
Изучение документов любой конспиративной организации (политический сыск, революционная партия) полно неожиданностей. Нередко обнаруживается, что побуждающие причины весьма важного из свершившихся событий не запечатлены и не могли быть запечатлены в документах вовсе или они уничтожены. Хуже, когда встречаются документы, призванные скрыть истинное положение вещей, распознать это сразу не всегда удается. Поэтому никогда или почти никогда не удается с уверенностью утверждать, что некое событие имело эти, а не иные побудительные причины. Наши знания истории зависят от источников, какими мы пользуемся, от интерпретации в них свершившихся событий. Мы знаем вовсе не то, что произошло, но то, что нам внушили. Хорошо, если документ достоверен, а интерпретатор стремится быть объективным. Наша жизнь проходит под бременем заблуждений. Мы радуемся и страдаем при избавлении от одних и тут же оказываемся в плену других. Так устроена жизнь. Желательно, чтобы наши заблуждения приносили как можно меньше вреда.
Ратаев не ошибся: знания и опыт полицейского агента революционерам виделся уникальным, они принимали Азефа за умного, талантливого самородка, находчивого и предприимчивого организатора, убежденного революционера. Соратники по партии смотрели на него с восхищением, особенной симпатией проникся к нему Гершуни.
2 апреля 1902 года член Боевой организации С. В. Балмашов, облаченный в адъютантский мундир, подошел к министру внутренних дел егермейстеру Д. С. Сипягину, приехавшему в Мариинский дворец на заседание Комитета министров, и двумя выстрелами в упор смертельно его ранил. Террориста повесили 3 мая во дворе Шлиссельбургской крепости. В прощальном письме родителям он писал, что спокоен, безмерно счастлив от сознания выполненных “требований совести” и возможности “принести свою жизнь в жертву великому делу облегчения участи трудящихся и угнетенных”57.
Вдохновителем и режиссером этого убийства был Г. А. Гершуни. Покушение Балмашова взбудоражило российское общество. Эффект был столь велик, что загрустившие социал-демократы заявили, будто террорист не принадлежал ни к какой партии. Эсеры поняли, что необходимо срочно предпринять такие действия, при которых конкуренты на ниве терроризма у них даже не смогут появиться. Боевая организация (БО), созданная Гершуни, существовала вне партии и не подчинялась Центральному комитету (ЦК). Н. И. Ракитников свидетельствовал, что после убийства Сипягина “ЦК счел возможным, во-первых, включить террор как определенный метод действий, метод борьбы, и затем образовать БО уже как часть партии при ЦК. Это решение должно было относиться к концу апреля 1902 г.”58. В первый состав БО вошли: Г. А. Гершуни, П. П. Крафт, М. М. Мельников, А. Д. Покатилов, Е. О. Дулебов, Н. И. Блинов и др., Гершуни был назван “диктатором”, ведавшим всей “террористической работой”.
“Диктатора” арестовали 13 мая 1903 года; недолго руководя БО, он организовал террористическую деятельность эсеров. С. В. Зубатов, знавший его лично, писал: “Гершуни был художником в деле террора и мог действовать по вдохновению, без чьей-либо санкции и помощи…”59 Многие пели ему дифирамбы, но были и другие отзывы о его противоречивой натуре. Молодые боевики его боготворили. М. М. Мельников, близко знавший Григория Андреевича, оставил о нем крайне недоброжелательные воспоминания60. Выдал Гершуни Азеф, но до ареста сделал так, что только его могли назначить на освободившееся место руководителя терорристов: Гершуни на всякий случай заранее посвятил его во все дела Боевой организации. Вожди партии не нашли более подходящей кандидатуры. К этому времени Азеф имел десятилетний стаж безупречной службы в политическом сыске.
Деятельность БО можно разделить на четыре этапа: 1902—1903 годы — руководство Гершуни, 1903—1906 годы — руководство Азефа, 1907—1908 годы — период разоблачения Азефа, 1909—1911 годы — руководство Б. В. Савинкова.
За время существования БО в ее состав входили подтвержденные документами 72 мужчины и 19 женщин; высшее образование имели девять человек; незаконченное высшее — сорок один, среднее — тридцать два и начальное — девять; возраст 50—60 лет имели три человека, 30—40 — шестнадцать, 20—30 — шестьдесят шесть, до 20 — пять; дворян — двадцать, почетных граждан — шесть, детей священников — шесть, купцов — тринадцать, мещан — тридцать семь, крестьян — девять61.
За 1902—1911 годы политический сыск приписывает эсерам более двухсот террористических актов. Синодик, составленный полицейскими чиновниками и обработанный эсером М. Ивичем, содержит 222 состоявшихся террористических акта, из них за 1902 год осуществлено два покушения, за 1903-й — три, за 1904-й — два, за 1905-й — пятьдесят четыре, за 1906-й — восемьдесят два, за 1907-й — семьдесят одно, за 1908—1911-е — восемь покушений62. Приведенные цифры не подтверждают основополагающей идеи эсеров о том, что политические убийства побуждают к массовым противоправительственным выступлениям: в 1906 и 1907 годах их было несоизмеримо меньше, чем в 1905 году. Покушения на крупных персон могла осуществлять только БО — в ее распоряжении имелись значительные суммы, политическое убийство требует затрат, пропорциональных занимаемому намеченной жертвой положению. Но террористы из БО выслеживались легче, чем члены мелких провинциальных групп. Рассмотрение свершенных террористических актов показывает, что политический сыск, получая огромные суммы на содержание секретной агентуры, вводил в заблуждение правительство, рассчитывавшее с ее помощью предупреждать покушения. Секретная полиция не могла уследить за всеми террористами-одиночками и мелкими провинциальными группами. Кроме того, опасаясь разоблачения, агенты внутреннего наблюдения не сообщали начальству всего, что им становилось известным.
После убийства Сипягина его должность получил В. К. Плеве, еще более реакционный министр. Убили Плеве, место министра случайно занял князь П. Д. Святополк-Мирский, интеллигент-либерал, удержавшийся в министерском кресле полгода. Далее хлынул поток плохих и очень плохих министров. Одного из них, не худшего, убили. Странное убийство П. А. Столыпина произошло после того, как было принято решение о его отставке, убийцей оказался эсер, сотрудничавший с киевской охранкой. Чего добились эсеры пролитой кровью, кроме восторгов малообразованных юнцов, не привыкших или не умевших смотреть хоть чуть-чуть вперед?!. Более двухсот осуществленных террористических актов за три года свидетельствуют об эпидемии кровавого психоза, дурмане, обрушившемся на эсеров. Молодые люди, жаждавшие подвига, мечтавшие о героизме, соперничали, интриговали за право бросить бомбу, прицелиться и выстрелить, вонзить кинжал в себе подобного, видя в человеке зверя, кем-то назначенного их врагом. Те, кому выпадал жребий, приносили себя в жертву во имя “великого облегчения участи трудящихся и угнетенных” и были безмерно счастливы. Никто из них не задумался о происходившем. Никто из руководителей партии не проанализировал, на кого именем партии совершались покушения. Террористическим актам эсеров подверглись два министра, один великий князь, тринадцать генерал-губернаторов, двадцать губернаторов и военных губернаторов, двадцать три полицеймейстера, градоначальники и начальники Охранного отделения, тридцать восемь приставов, исправников и их помощников, тринадцать офицеров, девятнадцать тюремных и каторжных начальников, включая надзирателей, шесть прокуроров, шестнадцать чиновников, тридцать восемь нижних чинов, тридцать три полицейских агента. Произвести впечатление на обывателя могли пять—восемь террористических актов, об остальных почти никто ничего не слышал. Убивали вовсе не тех, кто больше провинился, а тех, кто подвернулся под руку. Присмотритесь к приведенным цифрам — в них больше мести, и даже личной, чем политики. Многие полагали, что террористы мстили справедливо, с точки зрения обывателя — возможно.
За период деятельности активного народничества и “Народной воли” было зарегистрировано четырнадцать политических убийств, из них девятеро “шпионов” и “предателей”, адъютант Киевского губернского жандармского управления, ротмистр Г. Э. Гейкинг, харьковский губернатор, князь Д. Н. Кропоткин, шеф жандармов Н. В. Мезенцев, император Александр II и военный прокурор В. С. Стрельников63. Гейкинга 25 марта 1878 года убил Г. А. Попко. Вскоре получило распространение следующее объявление:
“Новый путь, принятый в последнее время Русской социально-революционной партией (не путать с социалистами-революционерами. — Ф. Л.) и выразившийся в убийствах: барона фон Гейкинга, ростовского шпиона Никонова и других аналогичных фактах, подал повод к появлению значительного количества подметных писем угрожающего содержания как должностным, так и частным лицам, нередко под фирмою Исполнительного Комитета, от имени которого были совершены вышесказанные факты…”64 Самозванцы пугали обывателя.
Различие между народовольческим терроризмом и эсеровским прежде всего в несоизмеримости числа жертв, отсутствии хаоса и мотивов личной мести. Эсеровский терроризм принес кровь. В выигрыше оказалась лишь одна сила — Российская социал-демократическая партия. Она на всех углах ругала социалистов-революционеров за бессмысленные политические убийства, быть может, потому, что не могла конкурировать с эсерами и действительно почти не занималась терроризмом, благодаря чему оказалась отчасти вне внимания сыскной полиции, поглощенной постоянными погонями за эсерами-террористами. Социал-демократы набирали силу в тени эсеровской возни и дожидались своего часа.
Следующим после Сипягина эсеры решили убить Плеве, начать подготовку к террористическому акту предполагал еще Гершуни. Летом 1903 года из вологодской ссылки бежал Б. В. Савинков. Явившись к вождям эсеров, он заявил о намерении расправиться с министром внутренних дел В. К. Плеве.
Вологодская колония политических ссыльных во время пребывания там Савинкова “представляла любопытнейший и красочный конгломерат”. Одновременно с Савинковым в ссылке находились А. В. Луначарский, П. Е. Щеголев, А. А. Богданов-Малиновский, А. М. Ремизов, Н. А. Бердяев и др. Несмотря на расхождения во взглядах, они часто собирались, слушали доклады Луначарского, Ремизова, Бердяева, спорили. “Все книги, выходившие в России, — вспоминал Ремизов, — в первую очередь посылались в Вологду, и не в книжный магазин Тарутина, а к Щеголеву. И было известно все, что творится
на белом свете: из Арзамаса писал Горький, из Полтавы — Короленко, из Петербурга — Философов, он высылал [журнал] └Мир искусства“, академик Шахматов, Д. Е. Жуковский и из Москвы — Брюсов, Балтрушайтис и Леонид Андреев. Между Парижем, Цюрихом, Женевой и Вологдой был подлинно └прямой провод“”65. За время вологодской ссылки Щеголев опубликовал более восьмидесяти рецензий, поэтому книги посылались именно ему. Он трудился как вол и пытался добыть заработок для других. Приведу выдержку из письма Щеголеву его учителя, историка литературы А. К. Бороздина: “Что касается статьи для └Большой энциклопедии“, то присланные Савинковым не годятся, так как скомпилированы по Брокгаузу, что абсолютно нельзя допускать конкуренту. Ваши собственные статьи, конечно, пойдут. Вместо савинковских я написал сам”66. Перед нами свидетельство первого литературного опыта Савинкова, бесспорно талантливого литератора. Будь он удачным, возможно, двадцатитрехлетнего Бориса Викторовича будоражили бы иные мысли, как это произошло со Щеголевым и Ремизовым, но не с неудавшимся драматургом Луначарским. Савинков и Щеголев — одногодки, первый — из потомственных дворян, второй — из крестьян; в одно время учились в Петербургском университете, оба в 1899 году были исключены, Савинков бежал из Вологды в Берлин и вскоре сделался террористом, Щеголев вернулся в университет и сделался крупным историком.
Разработку плана покушения на Плеве и его осуществление ЦК поручил Азефу, в конце 1903 года боевики приступили к подготовке. После длительной и опасной слежки им удалось определить маршруты и точное время передвижения министра по городу, число охраны и состав группы филеров, наблюдавших за толпой во время следования экипажа. Филеры обнаруживались легко: они подобострастно вытягивались при виде высокого начальства. Когда были определены наиболее удачные места расстановки метальщиков, изготовлены бомбы и намечена дата покушения, Азеф встретился с директором Департамента полиции А. А. Лопухиным и заявил ему, будто слышал от знакомых эсеров о подготовке на него покушения67. Разумеется, Лопухин усилил охрану собственной персоны и увеличил число филеров вблизи здания Департамента полиции. 18 марта 1904 года бомбисты ожидали проезда Плеве по набережной Фонтанки у здания Департамента полиции, то есть там, где предполагалось предотвратить покушение на Лопухина, поэтому филеры особенно внимательно наблюдали за всеми, кто оказывался в поле их зрения. Боевики почувствовали неладное, нарушилась согласованность действий, взрыв произвести не удалось, и они покинули столицу.
Азеф, превосходно осведомленный о приемах политического сыска, понимал, что среди эсеров, безусловно, действовали и другие секретные агенты. Департамент полиции стремился располагать сведениями, исходящими из нескольких источников. Полицейские коллеги Азефа могли доносить о его роли в подготовке убийства Плеве. Поэтому он предупредил Лопухина о лжепокушении. Если бы убийство Плеве 18 марта все же произошло, то полицейские вряд ли обвинили бы провокатора в двурушничестве — эсеры не того убили, а охранники не сумели уберечь министра. Но, наверное, не это диктовало действия Азефу, а желание сорвать террористический акт: попавшие в руки полиции террористы могли все рассказать. Страх руководил его действиями, страх вынуждал его постоянно балансировать между опасностью разоблачения революционерами и взрывами гнева полицейского начальства, что также влияло на его безопасность: могли выдать революционерам, такие случаи бывали, и тогда — смерть.
В начале мая боевики вновь съехались в столицу и сняли квартиру на улице Жуковского, 31. В середине июня для уточнения плана действий к ним прибыл Азеф. Подготовка покушения шла своим чередом, но вдруг обитатели квартиры заметили за собой слежку. Сазонов, исполнявший обязанности лакея при квартиранте Савинкове, выведал у приятеля-дворника, что следят за квартирой, расположенной на одной с террористами лестничной площадке. После Февральской революции выяснилось, что Азеф передал своему полицейскому начальству донос: “В Петербурге у помощника присяжного поверенного Трандафилова, живущего по улице Жуковского, 31, имеется, как передают, склад литературы… но это надо проверить”68. Опять панический страх заставил Азефа попытаться предотвратить покушение. Столичные филеры знали его в лицо, могли доложить о его визите на Жуковского, 31, высокому начальству, и тогда предугадать дальнейший ход событий не смог бы никто… Этот отчаянный смельчак, каким он слыл среди эсеров, всю жизнь трясся от неотступно преследовавшего его страха.
Успокоившись, боевики продолжили свое дело. Ежедневно по многу часов три эсера (два извозчика и уличный разносчик) наблюдали за выездами министра, по вечерам им помогали свободные от других занятий члены группы; всего за Плеве охотились одиннадцать человек. Летом министр с семьей жил на казенной даче на Аптекарском острове, но иногда оставался ночевать в министерской квартире в здании на Фонтанке. По вторникам он отправлялся в Мариинский дворец на заседания Комитета министров, по четвергам — в Петергоф с всеподданнейшим докладом. Боевики изучили маршруты и их отклонения, особенности поведения зевак при проезде министра, параллельные улицы, где легче всего можно было избежать опасности быть случайно схваченными полицией.
Проанализировав причины неудачи, постигшей бомбистов 18 марта, террористы пришли к выводу о целесообразности покушения на участке Измайловского проспекта между 12-й ротой и Обводным каналом в день посещения министром Петергофа, ибо откуда бы Плеве ни ехал на Балтийский вокзал, этот участок он миновать не мог — иначе главе самого могущественного ведомства империи пришлось бы пробираться по той части набережной Обводного канала, где поток ломовых извозчиков был особенно интенсивен. Убийство наметили на четверг, 8 июля 1904 года. Предусмотрели все: конструкцию бомб, число метальщиков, последовательность действий при всех возможных вариантах развития событий, одежду. Например, второго бомбиста, Егора Сазонова, на которого ложилась основная ответственность, предполагалось одеть в форму железнодорожного служащего. Вблизи двух вокзалов такая одежда
не бросалась в глаза. Бомбы изготавливал М. И. Швейцер, он должен был раздать их метальщикам, но случилось так, что бомбу получил лишь первый метальщик — Иван Каляев — и покушение сорвалось. Через семь с половиной месяцев Швейцер, разряжая бомбу, погиб в меблированных комнатах “Бристоль” (ныне на этом месте гостиница “Астория”).
Все участники группы, кроме ее руководителей, отличались исключительной доброжелательностью, отзывчивостью, честностью, благородством, искренней убежденностью. Они не щадили себя, не искали личных выгод, быть может, их объединяло избыточное честолюбие да детская доверчивость к мнениям вождей; они неистово верили в нереализуемую идею. Попытки ее осуществления сопровождались жесточайшим насилием, им оно казалось вполне обоснованным. Уничтожить еще несколько врагов человечества — и неминуемо наступит всенародное благоденствие. Боевики шли на убийство как на праздник. Первому метальщику предстояло пропустить карету министра и преградить ей путь в случае возможного отступления, второму предстояло бросить бомбу. Его бомба была самая тяжелая — почти пять килограммов. Завернутая в газету и перетянутая бечевкой, она лежала на его плече. Третий и четвертый боевики должны были появиться из толпы лишь в случае неудачных действий главного террориста. Все четыре метальщика с интервалом в три десятка шагов передвигались по Измайловскому проспекту от Обводного канала навстречу карете министра. Савинков шел тем же путем впереди боевиков, но на значительном отдалении.
Было ясное солнечное утро 15 июля 1904 года. В 9 часов 40 минут Савинков, подходя по Измайловскому проспекту к 7-й роте, увидел на Варшавском мосту через Обводный канал форменную фуражку Сазонова, и в тот же момент мимо него с грохотом промчался министерский кортеж: карета, запряженная парой вороных, пролетка с двумя сыщиками и охранник-велосипедист. Сазонов устремился навстречу, наперерез карете, чтобы возможно ближе подойти к ней. Он увидел Плеве, их глаза встретились, метальщик плавно качнул бомбу и бросил ее в министра, она разбила стекло, ударилась о раму противоположного окна и взорвалась.
Облако пыли и газа заволокло место катастрофы, более минуты ничего не было видно. Когда дым рассеялся, глазам очевидцев предстала ужасающая картина. Тротуар и проезжая часть были завалены кусками разлетевшейся в щепки министерской кареты и битым стеклом, вылетевшим из окон соседних домов, сверху медленно опускались черные хлопья гари. Сазонов, отброшенный взрывом, сидел на мостовой в четырех шагах от тротуара, глаза его помутнели, мышцы шеи не держали голову. Он попытался вынуть из кармана револьвер, чтобы застрелиться, но не смог. Между рельсами конки лежал изуродованный труп Плеве. Кучер министра, тверской крестьянин Иван Филиппов, от сильнейшей взрывной волны перелетел через лошадей и разбился о камни мостовой, вскоре он умер; увечья получили двенадцать человек из толпы69.
Обезображенные останки Плеве привезли в казенную министерскую квартиру на набережной Фонтанки, 16, и положили в столовой первого этажа; в час пополудни пришел священник и отслужил первую панихиду. Никого из семьи в городе не было, жену, сына и дочь вызвали по телефону. Отпевали Вячеслава Константиновича в церкви Отдельного корпуса жандармов, располагавшейся на втором этаже того же здания, службу вел митрополит Антоний в присутствии монарха, вдовствующей императрицы, нескольких великих князей. Приехавшие проститься с министром в церкви не поместились, толпились в коридоре, на лестнице, в вестибюле. Плеве похоронили на кладбище Воскресенского Новодевичьего монастыря рядом с родителями, надгробия не сохранились, но могила легко отыскивается по старым кладбищенским планам, она странно соседствует с захоронением поэта А. Н. Майкова.
Плеве был энергичен, умен, изворотлив, трудолюбив, угодлив, безмерно честолюбив, всю жизнь он сражался за манившие его высокие должности. Для неименитого дворянина без средств и связей Вячеслав Константинович сделал выдающуюся карьеру. Много ли он принес пользы? Нет. Вреда? Бесспорно. Под его покровительством взросла первая плеяда полицейских провокаторов,
и как взросла! Это он благословил их, он — правовед, превосходно понимавший, что поощряет дело противозаконное и аморальное, при его содействии распоясались С. П. Дегаев и Г. П. Судейкин, он породил Азефа. Детище умертвило родителя. Это и есть итог тридцатипятилетней деятельности Вячеслава Константиновича фон Плеве. Его убийство обошлось эсерам в тридцать тысяч рублей — два с половиной годовых министерских оклада70.
Часы, раздавленные в жилетном кармане министра, показывали 9 часов 43 минуты. Свершилось, ликованию эсеров не было границ. Ни о кучере Филиппове, ни о других пострадавших никто из пекущихся о благе народа не вспомнил.
Дело Сазонова рассматривалось 30 ноября 1904 года в Петербургской судебной палате с участием сословных представителей. Его приговорили к каторжным работам без срока, после года заключения в Шлиссельбургской крепости он был переведен на Нерчинскую каторгу. Там 28 ноября 1910 года Сазонов покончил с собой.
Первый метальщик И. П. Каляев через шесть с половиной месяцев хладнокровно взорвал карету генерал-губернатора Москвы, великого князя Сергея Александровича, совершил последнее из громких политических убийств, предпринятых эсерами.
Эти два террористических акта спровоцировали поток политических и уголовных преступлений. Их готовила не только Боевая организация партии — авангард эсеровского терроризма, но и “боевые дружины”, местные провинциальные группы, эсеры-одиночки, Боевая организация социалистов-революционеров-максималистов, Северный Летучий отряд и др. Лавры БО не давали покоя многим.
“12-го августа 1906 года, в начале четвертого часа, к даче министра внутренних дел П. А. Столыпина на Аптекарском острове подъехали в ландо три лица, из которых двое были одеты в форму ротмистров Отдельного корпуса жандармов, а третий был в штатском платье. Выйдя из ландо, приехавшие лица быстро направились в переднюю с портфелями в руках. Находившийся в швейцарской агент охранной агентуры Петр Казанцев, заметив, что один из прибывших офицеров имеет накладную бороду, крикнул генералу Замятину: └Ваше превосходительство… неладное“, — и сделал попытку вырвать из рук офицера портфель, но в это время все трое прибывших с возгласами: └Да здравствует свобода! Да здравствует анархия!“ подняли вверх свои портфели и одновременно бросили их перед собою. Раздался оглушительный взрыв; большая часть дачи министра была разрушена, и многие из лиц, состоявших при министре внутренних дел П. А. Столыпине и прибывших к нему на прием, были убиты и поранены”71.
Покушение готовила и осуществила Боевая организация партии социалистов-революционеров-максималистов, итог: тридцать два погибших и тридцать раненых, П. А. Столыпин не пострадал.
На следующий день, 13 августа 1906 года, З. В. Коноплянникова (1878—1906) на железнодорожной платформе Новый Петергоф подошла к генерал-майору Г. А. Мину и на глазах жены и дочери хладнокровно его застрелила. Мин во главе лейб-гвардии Семеновского полка участвовал в подавлении Декабрьского вооруженного восстания в Москве и проявил исключительную жестокость. Это он 15 декабря 1905 года подписал приказ со словами “действовать беспощадно” и “арестованных не иметь”. 22 августа в Петербургском военно-окружном суде слушалось дело Зинаиды Коноплянниковой. Ее приговорили к смертной казни, вторую в России женщину после С. Перовской за политическое преступление. Во время слушания дела она выглядела счастливой, “шла на смерть, как на праздник”, ее повесили у стены Шлиссельбургской крепости снаружи.
Последнее сравнительно громкое убийство произошло 15 октября 1907 года в Петербурге. Член Летучего отряда партии социалистов-революционеров Евстолия Рогозинникова (1886—1907) застрелила начальника Главного тюремного управления А. М. Максимовского. На другой день состоялось судебное заседание, 18 октября террористку повесили.
Сильнейший удар по терроризму нанесло разоблачение Азефа. До 23 декабря 1908 года, до окончательного подтверждения его предательства, эсеры получили более десяти сообщений о сотрудничестве Азефа с Департаментом полиции72. Вожди партии не желали верить очевидному. Уж очень им не хотелось обнаружить в руководстве партии полицейского агента — кто будет вступать в такую партию, кто даст деньги на ее содержание?.. Даже убедившись в предательстве Азефа, циничные вожди с радостью замяли бы эту гадкую историю. Выдавал, так и дело делал, все равно боевики попадаются, какая разница из-за чего.
Беспартийный В. Л. Бурцев настоял на расследовании, вернее, припугнул публикацией признания бывшего директора Департамента полиции А. А. Лопухина, подтвердившего факт многолетней службы Азефа в политическом сыске73 . Эсеры устроили суд над ним как клеветником, но не над Азефом. Бурцеву удалось неопровержимо доказать свою правоту, а эсеры позволили предателю сбежать. Через два с половиной года Бурцев сумел выследить Азефа, они встретились 15 августа 1912 года во Франкфурте-на-Майне. Я. М. Цвибак опубликовал рассказ Бурцева об этой встрече: “Его основная мысль была та, что, хотя он действительно выдавал революционеров, он в то же время продолжал служить революции. Организовал убийство Плеве, великого князя Сергея Александровича, покушение на Николая II… Эти заслуги перед партией, по его мнению, искупили предательство. Далее в том же духе, и опять требование суда… Азеф отрицал крупные выдачи Департаменту полиции и считал, что его тактика верна, что и он — революционер и готов вернуться в партию, но со своей тактикой”74.
О свидании с Азефом Бурцев рассказывал многим, еще один из его собеседников, И. К. Окунцов, поместил в нью-йоркской газете “Русское слово” следующий текст: “Желая нанести смертельный удар царизму и принести победу освободительному движению, Азеф поступил в партию социалистов-революционеров и начал свою деятельность на оба фронта. Он — не провокатор, он — революционер; революционером останется до гробовой доски”75.
“Революционер” Азеф в 1905 году впал в отчаяние от постоянно мучившего его страха перед близившимся падением самодержавия и неизбежным разоблачением. Он даже продумывал план проникновения в Департамент полиции с целью уничтожения касающихся его документов. Понимая фантастичность этого замысла, предатель принялся уговаривать жену уехать в Америку76.
Рассказ Бурцева о “революционере” Азефе не содержал иронии. Поверил Азефу? Чему именно? “Азеф был величайший лжец, — писал Бурцев. — Он лгал всем, одновременно направо и налево. Его деятельность была такой, что он не мог и шагу сделать без того, чтобы не лгать. Лгал он не случайно, а по определенному плану, раз навсегда им выработанному, и ни на один момент он не имел возможности быть правдивым”77. Странно, но мысли предателя
и формально честных членов ЦК партии социалистов-революционеров — одни и те же, а может, не странно… Азеф руководил БО пять лет, пять лет полицейский агент выдавал боевиков, одновременно разрабатывал планы и осуществлял политические убийства. Кто страстно стремился стать боевиком, бросать бомбы, стрелять? Попробуйте представить в этой роли человека, не склонного к совершению преступления. Можно ли построить справедливое, гуманное общество путем пренебрежения к любым законам? Средства не могут быть оправданы какой угодно светлой целью. Они должны соответствовать целям, иначе исказят, до неузнаваемости деформируют поставленную цель. Вот и получилось то, что должно было получиться.
Просматривая в архивохранилищах тысячи документов, запечатлевших важнейшие события российского освободительного движения, перелистывая ветхие, пожелтевшие страницы, читая о страданиях сотен людей, действия которых не вызывают одобрения, я часто ловлю себя на сочувствии и даже симпатии к ним. Сколько их погибло в тюрьмах, на каторге, в далекой тундре, на необозримых просторах Восточной Сибири, кануло в небытие — молодых, красивых, благородных, сколько их, не доживших до тридцати, мечтавших осчастливить Россию, вовлеченных в безнадежный эксперимент! Протоколы допросов и обысков, списки личных вещей, отобранных при аресте, стопки изъятых книг и тупоумных листовок, безграмотные, циничные доносы полицейских агентов, бесстыжие анонимки, собственноручные показания, прошения о помиловании, душераздирающие письма матерей. Документы поразительно красноречивы, характеры выступают выпукло и контрастно. Кажется, видишь их исхудалые лица, горящие глаза, слышишь хриплые голоса. Одураченные и заблудшие, они верили поводырям; белое и черное, подвиг и преступление, добро и зло перемешались в их незрелом сознании. Невольно возникает мучительный вопрос: неужели их жизни искалечены понапрасну, неужели ничего положительного не дали они своему Отечеству? Горько и тоскливо осознавать, что, желая улучшить мир, они принесли разрушение и страх, преподали урок отрицательного опыта, показали путь, по которому не следует идти.
1 См.: РГИА. Ф. 879. Оп. 1. Д. 82. Л. 41.
2 О Н. И. Железнове см.: Русский библиографический словарь (Жабокритский—Зяловский). Пг., 1916, с. 23—24.
3 Ткаченко П. С. Учащаяся молодежь в революционном движении 60-х—70-х гг. М., 1978, с. 192. По данным полиции, число неблагонадежных студентов в среднем составляло около 12%. Петровская академия была не единственным учебным заведением, созданным в связи с крестьянской реформой.
4 См.: Георгиевский А. И. Краткий исторический очерк правительственных мер и предначертаний против студенческих беспорядков. СПб., 1890, с. 5—6. На обложке наклеен ярлык с надписью: “Совершенно конфиденциально”.
5 Арсеньев К. К. За четверть века (1871—1894). Сборник статей. Пг., 1915, с. 18—19.
6 Токвиль А. Старый порядок и революция. М., 1898, с. 176—177.
7 О Нечаеве и его “Катехизисе” см.: Лурье Ф. М. Нечаев: Созидатель разрушения. М., 2001; он же. Нечаевщина: Катехизис революционера // Новый журнал. 1992. № 1—2, с. 50—54.
8 Бакунин М. А. Собр. соч. и писем. Т. 3. М., 1935, с. 148.
9 Цит. по: Пирумова Н. М. Социальная доктрина М. А. Бакунина. М., 1990, с. 53.
10 См., например: Бакунин М. А. Письма М. А. Бакунина к А. И. Герцену и Н. П. Огареву. Женева, 1896.
11 Бакунин М. А. Постановка революционного вопроса (Женева, 1869) // РГИА. Ф. 1282. Оп. 1. Д. 268. Л. 265.
12 Народная расправа. 1869. № 1, с. 13. Ее полный текст см.: Новый журнал. 1994. № 1, с. 73—95.
13 Цит. по: Козьмин Б. П. Из истории революционной мысли в России. М., 1961, с. 362.
14 Достоевский Ф. М. Полн. собр. соч. Т. 21. Л., 1980, с. 130.
15 Литературное наследство. Т. 61. М., 1953, с. 172.
16 См.: Литературное наследство. Т. 41—42. М., 1941, с. 163; Архив Н. А. и Н. П. Огаревых. М.; Л., 1930, с. 81.
17 Подробнее о чигиринской истории см.: Былое. 1906. № 12, с. 257—261; Дебагорий-Мокриевич В. К. От бунтарства к терроризму. М.; Л., 1930.
18 См.: Одесский М. П., Фельдман Д. П. Поэтика террора и новая административная ментальность: очерки истории формирования. М., 1997; Витюк В. В., Эфиров С. А. “Левый” терроризм на Западе: история и современность. М., 1987; Индивидуальный политический террор в России XIX — начало XX в. Материалы конференции. М., 1996; Куканов А. В. Государственная власть и политический терроризм партии социалистов-революционеров (1900—1905). Диссертация на соискание ученой степени кандидата исторических наук. СПб., 1997; Geif-man A. Thou Shalt Kill! Revolutionary Terrorism in Russia, 1894—1917. Princeton University Press: New Jersey, 1993; Гусев К. В. Рыцари террора. М., 1992; Будницкий О. В. Терроризм в российском освободительном движении. М., 2000.
19 См.: Политические процессы 60-х гг. М.; Пг., 1923, с. 259—269.
20 Алексеевский равелин. Кн. 2. Л., 1990, с. 24.
21 См.: Каторга и ссылка. 1929. № 1 (50), с. 138.
22 ГАРФ. Ф. 124. Оп. 1. Д. 9. Л. 247. Мандат подписан рукой Бакунина.
23 См.: ГАРФ. Ф. 124. Оп. 1. Д. 1. Л. 10—31.
24 См.: РГИА. Ф. 1280. Оп. 5. Д. 202. Л. 7—7 об.
25 Морозов Н. А. Повесть моей жизни. Т. 2. М., 1947, с. 455.
26 Листок “Земли и воли”. 1879. № 2—3, с. 2.
27 Былое. 1906. № 4, с. 219.
28 Тихомиров Л. А. Конституционалисты в эпоху 1881 года. М., 1895, с. 25—26.
29 Михайловский Н. К. Сочинения. Т. 3. СПб., 1897. Стб. 233.
30 Там же. Стб. 241.
31 Достоевский Ф. М. Полн. собр. соч. Т. 29. Кн. 1. Л., 1986, с. 261.
32 Короленко В. Г. История моего современника. М., 1965, с. 668.
33 Арсеньев К. К. Указ. соч., с. 50.
34 См.: Алексеевский равелин. Кн. 1. Л., 1990, с. 250—356.
35 Ананьич Б. В., Ганелин Р. Ш. Александр II и наследник престола накануне 1 марта 1881 г. // Дом Романовых в истории России. СПб., 1995, с. 209—210.
36 Там же, с. 211.
37 Лопухин А. А. Отрывки из воспоминаний (по поводу “Воспоминаний” С. Ю. Витте). М.; Пг., 1923, с. 73.
38 См.: Лурье Ф. М. Политический сыск в России 1649—1917. М.; СПб., 2006, с. 271—279.
39 См.: Рудд Ч., Степанов С. Фонтанка, 16: политический сыск при царях. М., 1993, с. 221—249.
40 См.: Будущее. 1911. № 1, с. 2.
41 См.: Троицкий Н. А. “Народная воля” и ее “красный террор” // Индивидуальный политический террор в России. XIX — начало XX в. М., 1996, с. 23.
42 См.: ПСЗ. Собрание третье. Т. 1. 1881. СПб., 1885, с. 261—265.
43 Бах А. Н. Записки народовольца. М., 1931, с. 185.
44 Спиридович А. И. Партия социалистов-революционеров и ее предшественники. 1886—1916. Пг., 1918, с. 1—24.
45 См.: Троицкий Н. А. “Народная воля” перед царским судом. Саратов, 1983, с. 373—408.
46 Цит. по: Гусев К. В. Указ. соч., с. 8—9.
47 Цит. по: Спиридович А. И. Указ. соч., с. 56.
48 См.: Городницкий Р. А. Боевая организация партии социалистов-революционеров в 1901—1911 гг. М., 1998, с. 28—29.
49 См.: Архив “Земли и воли” и “Народной воли”. М.; Л., 1932, с. 160—235; Былое. 1908. № 7, с. 146—152; Былое. 1908. № 8, с. 156—158; Былое. 1909. № 9—10, с. 248—255.
50 См.: Процесс предателя-провокатора Окладского в Верховном суде. Л., 1925, с. 25, 140.
51 См.: ГАРФ. Ф. 109. III экспедиция, 1873. Д. 22.
52 Зайончковский П. А. Кризис самодержавия на рубеже 1870-х — 1880-х гг. М., 1964, с. 174.
53 См.: ГАРФ. Ф. 120.00. Д. 420. Л. 8 об.
54 См.: Николаевский Б. И. История одного предателя. Нью-Йорк, 1980, с. 32.
55 См.: Николаевский Б. И. Конец Азефа. Л., 1926, с. 76.
56 Былое. 1917. № 2, с. 195.
57 Календарь русской революции / Под ред. В. Л. Бурцева. Пг., 1917, с. 126.
58 Городницкий Р. А. Указ. соч., с. 30.
59 Красный архив. 1922. № 2, с. 281.
60 См.: Городницкий Р. А. Указ. соч., с. 64 и след.
61 Там же, с. 235.
62 См.: Боевые предприятия социалистов-революционеров в освещении охранки. М., 1918, с. 98—107; Памятная книжка социалистов-революционеров [Париж, 1914] сообщает о 263-х террористических актах.
63 Календарь Народной воли на 1898 год. Женева, с. 153.
64 Былое. 1906. № 6, с. 295.
65 Ремизов А. М. Избранное. М., 1978, с. 12.
66 ИРЛИ. Ф. 627. Оп. 4. Д. 386. Л. 1.
67 См.: Ратаев Л. А. Евно Азеф. История его предательство // Былое. 1917. № 2, с. 207.
68 Там же, с. 209.
69 См.: Ковалевский В., Мороховец Е. Русская революция в судебных процессах и мемуарах. Кн. 4. М., 1925, с. 42.
70 См.: Городницкий Р. А. Указ. соч., с. 124.
71 Былое. 1917. № 5—6, с. 212. Это первый абзац обвинительного акта.
72 См.: Лучинская А. В. Великий провокатор Евно Азеф. Пг.; М., 1923.
73 См.: Заключение Судебно-следственной комиссии по делу Азефа. 1911; Дело А. А. Лопухина в Особом присутствии Правительствующего сената. Стенографический отчет. СПб., 1910; Городницкий Р. А. Б. В. Савинков и Судебно-следственная комиссии по делу Азефа // Минувшее: Исторический альманах. 18. М.; СПб., 1995, с. 198—242.
74 Цвибак Я. М. Далекие, близкие. Нью-Йорк, 1979, с. 94. (Подп.: Андрей Седых.)
75 Русское слово. 1912. № 157, с. 1.
76 См.: Былое. 1926. № 3 (37), с. 100 (Корректурный экземпляр. Архив автора).
77 Былое. 1917. № 1, с. 197.