Продолжение
Опубликовано в журнале Звезда, номер 8, 2008
Продолжение. Начало в № 7, 2008 г.
ї Игорь Сухих, 2008
Игорь Сухих
Русская литература. ХХ век
Двадцатый век: от России до России
СССР: наступления и отступления советской власти
Первые декреты (постановления) советской власти отвечали многолетним ожиданиям: это были “Декрет о земле” и “Декрет о мире”. Крестьяне наконец получили в собственность землю, которую они давно считали своей; одновременно помещичьи и церковные земли были объявлены государственной собственностью. В большинстве своем те же крестьяне, одетые в солдатские шинели, наконец-то услышали о возможном прекращении войны и возвращении домой (Временное правительство, как мы помним, выступало за продолжение войны до полной победы).
Большевики старались не повторять ошибок предшественников. Они не только выдвинули лозунг диктатуры пролетариата (которая на самом деле оказывалась диктатурой захватившей власть большевистской партии), но осуществляли его железом и кровью.
Уже через два дня после Октябрьской революции появился “Декрет о печати”: новая власть получила возможность закрывать “контрреволюционные” и просто “сеющие смуту” издания. “Как только новый порядок упрочится, всякие административные воздействия на печать будут прекращены”, — обещал декрет. Исполнения этого обещания пришлось ожидать 72 года: цензуру в СССР отменят лишь в 1989 году.
7 декабря 1917 была образована Всероссийская чрезвычайная комиссия (ВЧК) по борьбе с контрреволюцией и саботажем. Это был карающий и бесконтрольный орган новой власти. Дискуссии о судьбе и подопытной крысы, и многих, в том числе широко известных людей прекратились. ВЧК делала ставку на красный террор, объектом которого становились не только противники советской власти, но и случайные жертвы.
Октябрьская революция была провозглашена началом новой эры в истории человечества. Но наиболее проницательные наблюдатели, в том числе те, кто активно боролся с самодержавием, отмечали иное: сходство способов управления и поведения старой и новой власти. М. А. Волошин в большом стихотворении “Северовосток” (1920), входящем в цикл с символическим заглавием “Усобица”, называет “первым большевиком” Петра I и афористически формулирует:
Что менялось? Знаки и возглавья.
Тот же ураган на всех путях:
В комиссарах — дурь самодержавья,
Взрывы революции в царях.
Вопреки заявленным лозунгам о диктатуре пролетариата, даже персональный принцип правления в новом обществе в общем сохранился. Периоды советской истории часто называются по именам не императоров, а руководителей партии. Эпохи царей сменились эпохами генеральных секретарей.
Существенную роль в революции и последующих событиях играли
Л. Д. Троцкий, Н. И. Бухарин, Я. М. Свердлов. Но в конце концов главной фигурой произошедших событий, первым вождем был объявлен (во многом заслуженно) В. И. Ленин (1870—1924), председатель Совета народных комиссаров по своей формальной должности.
Ленинская эпоха была первой “самодержавной” эпохой в новой советской истории, сменившей эпоху Николая II. От самодержавия и Временного правительства большевики получили тяжелое наследство: затянувшуюся войну, расстроенные хозяйство и управление, распадающееся государство, привычку многих людей разрешать конфликты силой оружия. К этой неизбежной послереволюционной анархии добавились новые проблемы. Вера в марксистские теории заставила новую власть отказаться от денег и перейти к прямому распределению товаров и продуктов. Политика военного коммунизма привела к трудностям снабжения и голоду в крупных городах.
Жестокость расправы с противниками, красный террор соответственно провоцировал террор белый. Почти бескровная революция (встретившая вооруженное сопротивление лишь в Москве) почти сразу переросла в четырехлетнюю Гражданскую войну (1917—1922), завершившуюся много позже мировой войны (1918). Большевики выиграли эту войну не только силой. В борьбе с белой идеей они сумели привлечь на свою сторону огромное большинство населения страны, прежде всего молодежь, воодушевить его великой целью — идеей мирового братства и социальной справедливости.
Особенно важна в данном случае точка зрения не победителей, а побежденных, которые, тем не менее, пытались объективно взглянуть на смысл произошедшего исторического поворота.
Высланный из России в 1922 году философ Ф. А. Степун (1884—1965), активный участник мировой войны и революции, через много лет признавался: “С эмигрантской памятью трудно бороться, но не будем слишком строги к ней: без приукрашивания прошлого многим из нас не вынести бы своего настоящего. Но не будем также и поддаваться обманчивым воспоминаниям: в малой дозе яд целебен, в большой — смертоносен. Скажем поэтому просто и твердо: хорошо мы жили в старой России, но и грешно”. Главный результат революции Степун видит в том, что “Октябрь войдет в историю существеннейшим этапом на пути окончательного раскрепощения русского народа”, что после него исчезает “разница между людьми высших классов и многомиллионным массивом народа” (“Бывшее и несбывшееся”, 1947—1950).
В. Т. Шаламов (1907—1982), замечательный писатель, автор “Колымских рассказов”, почти два десятилетия просидевший в лагерях, подводя итоги своей жизни, тем не менее, так и не отказался от идеалов своей юности, совпавшей с началом советской эпохи. Он вспоминал и размышлял:
“Я был участником огромной проигранной битвы за действительное обновление жизни. Такие вопросы, как семья, жизнь, решались просто на ходу, ибо было много и еще более важных задач. Конечно, государство никто не умел строить.
Не только государство подвергалось штурму, яростному беззаветному штурму, а все, буквально все человеческие решения были испытаны великой пробой.
Октябрьская революция, конечно, была мировой революцией.
Каждому открывались такие дали, такие просторы, доступные обыкновенному человеку! Казалось, тронь историю, и рычаг повертывается на твоих глазах, управляется твоею рукою. Естественно, что во главе этой великой перестройки шла молодежь. Именно молодежь впервые призвана была судить
и делать историю. Личный опыт нам заменяли книги — всемирный опыт человечества. И мы обладали не меньшим знанием, чем любой десяток освободительных движений. Мы глядели еще дальше, за самую гору, за самый горизонт реальностей. Вчерашний миф делался действительностью. Почему бы эту действительность не продвинуть еще на один шаг дальше, выше, глубже. Старые пророки — Фурье, Сен-Симон, Мор выложили на стол все свои тайные мечты, и мы взяли.
Все это потом было сломано, конечно, оттеснено в сторону, растоптано. Но в жизни не было момента, когда она так реально была приближена к международным идеалам. То, что Ленин говорил о строительстве государства, общества нового типа, все это было верно, но для Ленина все было более вопросом власти, создания практической опоры, для нас же это было воздухом, которым мы дышали, веря в новое и отвергая старое” (“Москва 20—30-х годов”, 1970-е гг.).
Ленинская эпоха продлилась недолго. Важным ее итогом был не только переход к новой экономической политике, нэпу (1921), но и создание Союза Советских Социалистических республик, СССР (1922). Ленин как политик умел признавать ошибки и смиряться с исторической необходимостью. Выступая с лозунгами о праве наций на самоопределение и скорой мировой революции, он фактически начал воссоздавать сильное многонациональное государство в границах той же империи.
В том же году Ленин заболел и фактически (за два года до смерти) был отстранен от практической деятельности. Сразу после смерти он был объявлен великим и непогрешимым вождем, почти обожествлен, но одновременно идея “возвращения к ленинским заветам” вдохновляла многих людей самых противоположных убеждений. Первый советский вождь остается одной из самых противоречивых фигур нашей истории, спор об историческом значении которой еще не закончен.
К середине 1920-х годов новая власть укрепилась и могла подумать о дальнейшем пути. Вторая половина двадцатых годов оказывается в СССР временем относительной свободы. В стране активно ведутся общественные и партийные, религиозные и литературные дискуссии.
Большой интерес, например, вызывают публичные диспуты на тему “Бог ли Христос?” между наркомом просвещения А. В. Луначарским и отошедшим от Церкви священником-“обновленцем” А. И. Введенским. В. Т. Шаламов вспоминает итог этой дискуссии, за которой наблюдал переполненный театральный зал. “Введенский в своем заключительном слове <…> сказал: —
Не принимайте так горячо к сердцу наши споры. Мы с Анатолием Васильевичем большие друзья. Мы — враги только на трибуне. Просто мы не сходимся в решении некоторых вопросов. Например, Анатолий Васильевич считает, что человек произошел от обезьяны. Я думаю иначе. Ну что ж — каждому его родственники лучше известны.
Аплодисментам, казалось, не будет конца. Все ждали заключительного слова Луначарского, как он ответит на столь удачную остроту. Но Луначарский оказался на высоте — он с блеском и одушевлением говорил: да, человек произошел от обезьяны, но, поднимаясь со ступеньки на ступеньку, он далеко опередил животный мир и стал тем, что он есть. И в этом наша гордость, наша слава!” (“Начало”, 1962).
Через несколько лет после гражданской войны восстанавливаются связи с эмиграцией. Некоторые эмигрантские идеологи выдвигают идею смены вех, выступают за примирение с советской властью, которая, как им кажется, должна переродиться и восстановить имперскую Россию под новыми лозунгами. В среде эмиграции появляются мечтатели-“возвращенцы”, а советская власть активно (хотя, как потом обнаружилось, лицемерно) поддерживает их в этом стремлении (сценой возвращения на родину заканчивается пьеса М. А. Булгакова “Бег”).
Не случайно в этих условиях, в насыщенном кислородом воздухе надежд и ожиданий, были написаны или по крайней мере задуманы и начаты наиболее значительные произведения русской литературы ХХ века: романы М. А. Булгакова, М. А. Шолохова и А. П. Платонова, новеллы И. Э. Бабеля и М. М. Зо-щенко, стихотворения О. Э. Мандельштама, Б. Л. Пастернака, В. В. Маяковского, С. А. Есенина.
На рубеже 1920—1930 годов общественная атмосфера резко меняется. Внутрипартийные дискуссии оканчиваются разгромом всяческих оппозиций и
утверждением безграничной власти И. В. Сталина (генеральным секретарем ВКП(б) он был избран в 1922 году, еще при жизни Ленина). Малозаметный в предшествующих революционных событиях, он дискредитирует многих соратников (Л. Д. Троцкого в 1929 году высылают за границу, а в 1940 году убивают в Мексике; Н. И. Бухарина, Л. Д. Каменева и других “старых большевиков” расстреливают как “врагов народа” после сфабрикованных судебных процессов конца 1930-х годов) и становится наследником Ленина, единоличным вождем, “отцом народов”.
Эпоха Сталина (1922—1953) — почти половина срока существования советского государства. Ее кульминация приходится на 1930-е годы. С одной стороны, это время “построения социализма в одной стране” — ускоренной индустриализации, трудовых подвигов, сверхдальних полетов советских летчиков, полярных экспедиций, распространения образования.
Изнаночной стороной сталинского правления были голод, вызванный коллективизацией, преследования представителей “правящих классов”, возведение “железного занавеса” между СССР и остальным миром, “большой террор” 1934—1938 годов: аресты, высылки, расстрелы, жертвами которых стали несколько миллионов советских людей. В результате непрерывных репрессий возникает огромная сеть лагерей, тот самый ГУЛАГ, который позднее опишет А. И. Солженицын как символ сталинской эпохи.
Даже в таких условиях люди сохраняли способность смеяться. Уже в тридцатые годы возник горький анекдот (рассказавший его вполне мог получить тюремный срок). В огромном здании на Лубянской площади в Москве (оно существует
и поныне), где до революции было страховое общество “Россия”, теперь располагался НКВД (Народный комиссариат внутренних дел), сменивший в 1934 году в качестве карательного органа ВЧК—ГПУ. “ — Теперь здесь, наверное, Госстрах? — спрашивает приезжий. — Нет, теперь здесь Госужас, — отвечает москвич”.
В романе “Жизнь и судьба” (1960) В. С. Гроссман использует тот же образ:
“Но почему, почему, неужели страх? <…>
Люди умеют преодолевать страх, — и дети идут в темноту, и солдаты в бой, и парень делает шаг и прыгает с парашютом в бездну.
А этот страх особый, тяжелый, непреодолимый для миллионов людей, это тот, написанный зловещими, переливающимися красными буквами в зимнем свинцовом небе Москвы, — Госстрах…”
Сталинские преступления для потомков так очевидны, что у многих возникает искушение увидеть в нем обычного злодея. Однако с советским вождем уважительно, на равных вели переговоры крупнейшие политики мира. Он привлекал и восхищал многих, даже очень значительных и проницательных писателей в СССР и на Западе. О нем с симпатией или восхищением в разное время писали Л. Фейхтвангер и Б. Шоу, М. А. Булгаков и Б. Л. Пастернак
(к некоторым примерам мы обратимся позднее). Проблема в том, как соотнести позднейшие оценки с этими взглядами. Юные пионеры, которые с высоты своего незнания высокомерно поучают больших ученых, — привычный сюжет как раз сталинской эпохи.
“Гений и злодейство — две вещи несовместные”, — утверждает пушкинский Моцарт (так, видимо, думал и его творец). Но и раньше и позже находилось множество других художников, оспаривающих эту нравственную максиму Пушкина. Вопрос о гении и злодействе в политике еще более сложен, чем в литературе и искусстве.
Великая Отечественная война: горькое величие Победы
Первая мировая война, как мы помним, началась для многих современников случайно, внезапно, неожиданно. Вторая мировая война (1939—1945) готовилась, назревала два межвоенных десятилетия. Она была вполне ожидаемой и закономерной.
Философ Ф. А. Степун, которого мы уже цитировали, был участником и свидетелем обеих войн и успел пожить в разных эпохах. Сравнивая не календарные, а исторические века, он писал:
“Нацистско-большевистская война представляет собою <….> нечто совсем иное, чем война 1914 года.
В чем же дело? Как это объяснить?
Думаю, что зло либерального 19 века было, в конце концов, лишь неудачею добра. Сменивший его 20-й век начался с невероятной по размерам удачи зла. <…>
Зло 19 века было злом, еще знавшим о своей противоположности добру. Зло же 20 века этой противоположности не знает.
Типичные люди 20 века мнят себя, по Ницше, “по ту сторону добра и зла”. Это совсем особые люди, бесскорбные и не способные к раскаянию. <…>
Конечно, и война 1914 года была величайшим преступлением перед Богом и людьми, но преступлением вполне человеческим. Лишь с нарождением сверхчеловека появилась в мире та ужасная бесчеловечность, которая заставляет нас тосковать по тому уходящему миру, в котором человеку было еще чем дышать, даже и на войне” (“Бывшее и несбывшееся”).
Действительно, лишь Вторая мировая война стала по-настоящему мировой, тотальной, преступившей всякие законы и нормы человечности. В ней исчезли границы между фронтом и тылом, солдатами и мирными жителями, воюющими и пленными. Разрушение мирных городов, самые невероятные пытки и концентрационные лагеря, массовое уничтожение пленных и целых народов — таких методов ведения войны не знала вся предшествующая история. Символической точкой эпохи стало торжество техники уничтожения человека. После ядерного взрыва над японским городом Хиросимой 6 августа 1945 года в один момент погибло и получило ранения более 140 тысяч людей. Мир оказался на грани мгновенного уничтожения всего человечества.
СССР готовился к войне, вел сложные игры с гитлеровской Германией
(в 1939 году между странами даже был заключен договор о дружбе и взаимном сотрудничестве), но все равно нападение немцев 22 июня 1941 года оказалось для страны неожиданностью. Расширившиеся в 1939 году границы государства были плохо укреплены. Многие военачальники оказались жертвами террора. Сталин не верил информации разведчиков, называвших даже точную дату вторжения. Атмосфера Госстраха не способствовала правильным решениям. Уже в конце года гитлеровские войска оказались у окраин Москвы.
Однако в эти первые месяцы всеобщей военной катастрофы история повторяет события 130-летней давности. Вторая мировая война, в отличие от Первой мировой, становится не просто Великой, но Отечественной. Как и в 1812 году, идея спасения родины объединяет большинство — профессиональных военных и призванных в армию солдат, неумелых ополченцев-добровольцев и сидящих в лагерях “врагов народа”, советских генералов и белых эмигрантов (лишь немногие из них сотрудничают с фашистами, подвергаясь за это всеобщему осуждению).
“Братья и сестры!” — обращается Сталин к соотечественникам 3 июля 1941 года, вспоминая не идеологические лозунги, а церковную формулу и дважды в своей речи называя войну Отечественной. На время было забыто о “врагах народа”, “обострении классовой борьбы”, “проклятом прошлом” и прочих разъединительных лозунгах предвоенного времени. Напротив, власть делает все, чтобы связать разорванные революцией концы старой и новой истории. Происходит примирение с Церковью и возвращение религиозных ценностей в общественную жизнь. По примеру старой русской армии в армии советской появляются погоны и воинские звания. На помощь в страшной борьбе привлекается весь тысячелетний опыт русской истории: полководцы, писатели и ученые, даже цари. А. Н. Толстой до самой смерти работает над третьим томом романа “Петр I” (1944—1945), еще раньше он сочиняет драматическую дилогию “Иван Грозный” (1942—1943). Фильм “Иван Грозный” (1945) снимает знаменитый кинорежиссер, автор “Октября” и “Броненосца └Потемкина“”, С. М. Эйзенштейн. Русскому человеку заново открывают собственное прошлое.
Новый взгляд на историю советского государства хорошо выражен в великом “Василии Теркине” (1941—1945) — вероятно лучшем литературном произведении о войне, написанном во время войны. В главе “О кисете” главный герой утешает потерявшего табачный кисет однополчанина: “Разреши одно отметить, / Мой товарищ и сосед: / Сколько лет живем на свете? / Двадцать пять! А ты — кисет”.
Двадцать пять лет в разгар войны исполнилось Октябрьской революции. Но Твардовский сразу же отодвигает эту границу в далекое прошлое, к началу тысячелетней Руси, объединяя историю русскую и советскую историю. Поучение Теркина оканчивается так:
Потерять кисет с махоркой,
Если некому пошить, —
Я не спорю — тоже горько,
Тяжело, но можно жить,
Пережить беду-проруху,
В кулаке держать табак,
За спиной русских людей были родные могилы и тысячелетняя история. Но основную тяжесть войны вынесло первое советское поколение — люди, родившиеся на рубеже двадцатых годов. У Б. А. Слуцкого (1919—1986) есть такая строфа:
Девятнадцатый год рожденья —
Двадцать два в сорок первом году —
Принимаю без возраженья,
Как планиду и как звезду.
Выхожу, двадцатидвухлетний
И совсем некрасивый собой,
В свой решительный и последний,
И предсказанный песней бой.
(“Сны”, 1956)
Поэт полемизирует с Маяковским (“Иду — красивый, двадцатидвухлетний” — “Облако в штанах”) и цитирует пролетарский гимн “Интернационал” (“Это есть наш последний и решительный бой”). Но главное — он без возражений принимает на себя ответственность за страну, понимая ее не только как неизбежную судьбу (“планиду”), но и как высокий, осознанный выбор (“звезду”).
В написанном через тридцать лет романе Г. Н. Владимова “Генерал и его армия” (1996) есть эпизод беседы командующего с молодым лейтенантом, ленинградским филологом, романтиком и любителем стихов, который со своим взводом должен форсировать Днепр и погибнуть на занятом плацдарме. “Войну и вытягивали эти девятнадцатилетние, эта прекрасная молодость, так внезапно для него вставшая на ноги и так охотно подставившая хрупкие свои плечи, и никем, никем этих мальчишек было не заменить, — думает генерал. — Когда-нибудь скажут, напишут: эту войну не генералы выиграли, а мальчишка-лейтенант, Ванька-взводный”.
До Москвы гитлеровцы дошли за пять месяцев. Обратный путь советской армии до Берлина занял три с половиной года. Война стоила СССР более
20 миллионов жизней. В эту эпоху были созданы замечательные поэзия
и музыка (не только песни, но и Седьмая симфония Д. Д. Шостаковича). Военная тема, трагедия Великой Отечественной войны, занимали нашу литературу в течение нескольких десятилетий.
День Победы остается главным и, вероятно, единственным общенациональным праздником в России.
Оттепель: точка поворота
“Когда мы вернулись с войны, / Я понял, что мы не нужны”, — с жесткой прямотой написал Слуцкий.
Людей, которые победили страшного врага, приобрели уверенность в себе, увидели в Европе другую жизнь, снова надо было запугать, сделать послушными. Психологический парадокс, произошедший с поколением победителей, хорошо почувствовал И. А. Бродский. Используя строфу и некоторые образы знаменитого стихотворения Г. Р. Державина “Снигирь”, написанного на смерть Суворова, поэт обращается к маршалу Жукову:
Спи! У истории русской страницы
хватит для тех, кто в пехотном строю
смело входили в чужие столицы,
но возвращались в страхе в свою.
(“На смерть Жукова”, 1974)
Прославленный маршал, лучший полководец Отечественной войны, человек, привыкший повелевать, не страшившийся смерти на поле боя, оказывается робким в собственной стране.
На приеме в Кремле 24 мая 1945 года Сталин “поднял тост (он сказал именно так) за ясный ум, стойкий характер и терпение” русского народа. “У нашего правительства было немало ошибок, — наконец-то признался вождь. — Иной народ мог бы сказать правительству: вы не оправдали наших ожиданий, уходите прочь, мы поставим другое правительство, которое заключит мир с Германией и обеспечит нам покой. Но русский народ не пошел на это, ибо он верил в правильность политики своего правительства и пошел на жертвы, чтобы обеспечить разгром Германии”.
После победы вождь делает все, чтобы правительству не сказали “уходите прочь”. Госстрах и Госужас возвращаются в советскую жизнь, хотя и не в прежних масштабах. Братья и сестры снова становятся для власти “винтиками” или “лагерной пылью”. Иногда надежду на будущее дает лишь то, что тираны тоже смертны. Сталин умер 3 марта 1953 года, когда были арестованы первые обвиняемые по “делу врачей” и началась подготовка нового цикла репрессий.
Похороны трагически напомнили коронацию Николая II. Как и тогда на Ходынском поле, на московских улицах в давке были затоптаны сотни людей, стремившихся к гробу вождя. Эпоха завершилась мрачной символической точкой. После недолгой, но сложной внутрипартийной борьбы новым руководителем партии и страны становится Н. С. Хрущев (1953—1964).
Хрущевское десятилетие — это новая, пришедшая ровно через сто лет после первой, эпоха оттепели (так называлась повесть И. Г. Эренбурга, 1954—1956), новые шестидесятые годы, полные великих надежд, новые шестидесятники, биографии которых сложились не менее драматически, чем у их столетней давности предшественников.
Находившийся в сталинском руководстве много лет, Н. С. Хрущев пытается избавиться от Госстраха путем разоблачения прежнего вождя и самых очевидных его преступлений — “нарушений социалистической законности”. На ХХ съезде КПСС (1956) слушается секретный доклад Хрущева о преступлениях сталинской эпохи (он скоро становится широко известен в мире) и принимается специальное постановление “О преодолении культа личности и его последствий”. Из лагерей начинают массово выпускать ни в чем не виновных людей. Ослабевает цензура, понемногу публикуются произведения репрессированных и запрещенных авторов. Новая молодая поэзия вызывает огромный интерес: слушать стихи идут на стадионы, а порядок приходится поддерживать конной милиции. Вновь, после долгого перерыва советским людям приоткрывается мир: с 1952 года советские спортсмены начинают участвовать в Олимпиадах,
в 1957 году в Москве проводится Всемирный фестиваль молодежи и студентов.
Атмосфера ранних шестидесятых напоминает о первом послеоктябрьском десятилетии: после десятилетий испытаний и трагедий люди начинают с надеждой и верой вглядываться в будущее, пытаясь разглядеть там контуры гармонического социального мироустройства.
“Утопия у власти”, — так называется одна из книг по истории Советского Союза. Шестидесятые годы вслед за двадцатыми были главным советским утопическим десятилетием. Его кульминацией стал 1961 год: 12 апреля Юрий Гагарин впервые совершает космический полет, который был воспринят как торжество советской науки и техники, социализма, советского образа жизни.
В том же году на внеочередном ХХI съезде КПСС по настоянию “дорогого Никиты Сергеевича” принимается новая программа партии, в которой построение коммунизма объявляется ближайшей задачей. “Партия торжественно провозглашает: нынешнее поколение советских людей будет жить при коммунизме” — так завершался этот официальный документ.
Хрущевские идеи и проекты были фантастичны, плохо сочетались с реальностью. Его попытки улучшить сельское хозяйство привели к продовольственному кризису и введению — уже в мирное, а не военное время — карточной системы. Стремление доказать преимущества коммунистической идеи привело к конфликту с США и поставило мир на грань ядерной войны.
Многие старые чиновники сталинской эпохи не могли простить новому главе государства разоблачения их вождя. В 1964 году в результате внутрипартийного заговора Н. С. Хрущев был отстранен от власти и стал “почетным пенсионером”. Новым руководителем партии и государства был избран
Л. И. Брежнев. Десятилетняя эпоха “бури и натиска” внезапно оборвалась. Когда в 1980 году наступил срок исполнения программных обещаний, шутники говорили: вместо коммунизма в Москве провели Олимпиаду.
Застой: потерянные десятилетия?
Следующие восемнадцать лет советской истории (1964—1982) именуют эпохой Брежнева. Эти десятилетия рифмуются с восьмидесятыми годами ХIХ столетия, которые называли эпохой мысли и разума. Внешне спокойная мирная жизнь набухала проблемами и конфликтами, которые внезапно обнажились в следующую эпоху.
В стране строились железные дороги и заводы, совершались космические полеты, принимались постановления, укреплялись связи с Западом, но все это делалось словно по инерции. Общество и государство потеряли цели и ориентиры, не успевали откликаться на вызовы времени. В 1968 году было принято решение о вторжении в Чехословакию для защиты “завоеваний социализма”, но вопреки воле большинства населения “братской социалистической” страны. Еще более серьезные последствия имел ввод советских войск в соседний Афганистан (1979), превратившийся в необъявленную вялоотекущую войну, завершить которую удалось лишь через десятилетие (1989).
Для нового поколения атмосфера Госстраха постепенно становится прошлым, в стране появляются диссиденты (несогласные, инакомыслящие), требующие обновления общества, выступающие за свободу, точное выполнение конституции и советских законов. Лидерами диссидентского движения становятся физик, один из создателей водородной бомбы А. Д. Сахаров (1921—1989) и писатель, участник Великой Отечественной войны, несколько лет проведший в лагере А. И. Солженицын (род. в 1918 г.).
“Век-волкодав” (по выражению поэта О. Э. Мандельштама) в эти десятилетия, к счастью, постепенно теряет зубы. За свою деятельность диссиденты получают “всего лишь” лагерные сроки. С главными же фигурами диссидентства власть расправляется более “гуманными” способами. А. И. Солженицына высылают за границу (1974), академика А. Д. Сахарова — в город Горький (1980—1986).
Деятельность диссидентов связана прежде всего со словом, гласностью. Именно в эти десятилетия по-настоящему расцветает самиздат — бесцензурная публицистика и художественная литература, которая распространяется в машинописном виде или в виде западных изданий (тогда она превращается в тамиздат).
Оценка последних десятилетий истории советского общества зачастую
прямо противоположна. Идеологи перемен полемически называли это время застоем. Те же, кто был недоволен происходившими в 1980-е годы событиями, привык жить по присказке “лишь бы не было войны”, считали его самым спокойным и благополучным в советской истории.
1991: новая Россия
Последующие партийные и государственные лидеры Ю. В. Андропов (1982—1984) и К. У. Черненко (1984—1985) находились у власти так недолго, что не успели обозначить свои позиции, сформировать эпохи. Получивший власть седьмой генеральный секретарь М. С. Горбачев (1985—1991) объявил о решительных переменах. Лозунгами новой эпохи стали перестройка, ускорение
и гласность.
Существует крылатое выражение: “ирония истории”: результаты событий резко противоречат человеческим усилиям и ожиданиям.
Дозированно провозглашенная гласность через несколько лет превратилась в свободу слова: после отмены цензуры (1989) за несколько лет было напечатано практически все, что накопилось и сохранилось за советскую эпоху. “Возвращенная литература” стала заметным явлением эпохи.
Ускорение довольно быстро превратилось в долголетний экономический кризис.
Перестройка вылилась в калейдоскоп стремительно меняющихся событий, завершившихся в декабре 1991 года исчезновением СССР и возникновением в его границах пятнадцати самостоятельных государств (бывших союзных республик), каждое из которых начало (или продолжило) свою собственную историю.
Двадцатый век завершился тем, что Россия еще раз, как и в 1917 году, изменила границы, название, государственный строй. Молодая Российская Федерация, вероятно, еще долго будет разбираться со своим прошлым, с наследием Российской империи и СССР. Меняются государственные праздники и государственные символы, резко поляризовано отношение к разным историческим фигурам, политикам, чиновникам, военным. Но главным способом связи между этими тремя Россиями, нитью преемственности остаются русский язык и русская литература.
История и литература: “добро!” поэта
События ХХ века не выстраиваются в синусоиду с такой легкостью, как в веке ХIХ. Их можно скорее представить как опорные точки на исторической оси. Придавать им смысл, рассматривать как взлеты или падения приходится индивидуально, опираясь на собственные убеждения и взгляды. Однако они появляются в нашем индивидуальном сознании и в сознании общественном не сами по себе.
Существует скептический афоризм: “Историю пишут победители”. Русская история ХХ века еще так близка, что спокойный, объективный взгляд на нее невозможен: победители до конца не ясны или не осознали свою победу. В стоящих на соседних полках книгах, включая учебники, могут содержаться не просто разные, но прямо противоположные оценки одних и тех же событий или исторических персонажей.
В подобной ситуации важным оказывается критерий Б. А. Слуцкого (именно ему Б. Ш. Окуджава посвятил цитированные выше стихи о гибели царств), данный в стихотворении “Все правила — неправильны…” (1961):
Все правила — неправильны,
Законы — незаконны,
Пока в стихи не вправлены
И в ямбы — не закованы.
Период станет эрой,
Столетье — веком будет,
Когда его поэмой
Прославят и рассудят.
Двадцатый век был так сложен и трагичен, что “добро!” давалось самым разным явлениям и часто менялось у одного человека. Тот же Слуцкий в другом стихотворении словно продолжил спор с самим собой и сделал важную поправку: “Неоконченные споры не окончатся со мной”.
Вот эти неоконченные споры ХХ века русская литература в ее лучших образцах зафиксировала со страстью и глубиной. Писатель, даже гениальный, не может ничего изменить в ходе истории. Но он способен предвидеть, предупредить, более глубоко, чем кто бы то ни было, включая ученого-историка, рассказать, “как это было”.
Писатели были участниками, свидетелями, летописцами исторических событий. Их голос, их взгляд прежде всего должен быть учтен при оценке того, каким был в нашей истории “Настоящий Двадцатый Век”.
Литература — термометр исторической эпохи. В этом смысле “добро!” поэта имеет абсолютный, окончательный смысл.