Прошлое, настоящее и будущее международного терроризма
Опубликовано в журнале Звезда, номер 1, 2008
Журнальный вариант.
Игорь Маркович Ефимов (род. в 1937 г.) — издатель, прозаик, публицист, философ, автор многих книг прозы, философских и социальных исследований; лауреат премии журнала “Звезда” за 1996 г. Живет в США.
ї Игорь Ефимов, 2008
Игорь Ефимов
ГРЯДУЩИЙ АТТИЛА
Прошлое, настоящее и будущее международного терроризма
АЛЬФИДЫ И БЕТИНЦЫ
Трехтысячелетняя история терроризма
…загремит на подоконнике стекло,
станет в комнате особенно светло…
Так начнется двадцать первый, золотой,
на тропинке, красным светом залитой,
на вопросы и проклятия в ответ
обволакивая паром этот свет.
Иосиф Бродский1
Как мы теперь знаем, “двадцать первый, золотой” начался 11 сентября 2001 года. Кажется, только одну неточность можно найти в поэтическом пророчестве, взятом эпиграфом к этому вступлению: не “пар” должен был пообещать поэт, а жирный черный дым. Горящий керосин практически не дает пара. И ни в боингах, ни в разрушенных ими зданиях не было достаточно воды, чтобы произвести заметное облако. Да и человеческая плоть, сгорая, только дымит — трубы Освенцима подтвердили это экспериментально.
В остальном строфы, сочиненные за сорок лет до события, точны и прозорливы. Именно наступления золотого века ждали миллионы радиослушателей и телезрителей во всем мире. Конечно, они слышали вой машин скорой помощи, несущихся к месту очередного взрыва в метро, видели горящие шины на шеях обреченных, развороченные автобусы, трупы заложников, выбрасываемые из захваченных самолетов, оторванную руку ребенка — крупным планом. Но потом возникали кадры очередных мирных переговоров, улыбающиеся президенты и министры торжественно ставили свои подписи на листках бумаги, подносили близко к объективу свои рукопожатия. Наши признанные философы обещали то конец истории, который вот-вот сделает войны бессмысленными (Фрэнсис Фукуяма),2 то, наоборот, совершенно новую эпоху — Третью волну (Алвин Тоффлер),3 которая объединит все человечество своими техническими чудесами. Простое слово “мир” подкреплялось новыми — высокоумными — словами-рецептами: “конвергенция”, “глобализация”, “компьютеризация”. И казалось — хотелось — мечталось: да, вот-вот, еще немного — и
с кровавым безумием будет покончено. Ведь все-все люди — за редким исключением — разве не ясно? — хотят одного и того же: мирно жить и трудиться на этой — пусть уже немного тесноватой — планете. Нужно только выловить и запереть тех немногочисленных злодеев, которые сеют раздор на земле.
Но вожделенный мир все не наступал — не наступает — не наступит. Новые волны взаимной ненависти, вражды, бессудных убийств вскипают то там, то тут, и миротворцам в голубых касках не по силам остановить этот пожар, даже если число их — каким-то чудом — увеличится в тысячу раз. Да и как — чем — какой угрозой можете вы остановить убийцу, утратившего страх смерти? Превратившего себя в живую бомбу? Видящего в своей гибели радостное свершение, венец, оправдание всей своей жизни? Как вы можете распознать его в пассажире пригородного поезда, мирно пристраивающего на коленях свой рюкзачок с рожицей Микки-Мауса на кармашке? В водителе грузовика, подвозящего к воротам школы или больницы ящики с молоком? В девушке, поднимающейся по трапу самолета, поправляющей лямку лифчика, отяжелевшего под весом взрывчатки?
Рецептов спасения — защиты — нет, зато “вопросы и проклятия” звучат все громче. Особенно проклятия.
Смерть Америке!
Смерть Израилю!
Обзеглавим врагов Ислама!
Готовьтесь к новому Холокосту!
Повторим одиннадцатое сентября! 4
Вопросы звучат не так громко и, по сути, сливаются в один: ЗА ЧТО ОНИ НАС УБИВАЮТ? ОТКУДА ХЛЕЩЕТ ГЕЙЗЕР ИХ НЕНАВИСТИ?
И самый частый — популярный — уверенно произносимый ответ: МЫ ИХ ОБИДЕЛИ.
Это мы — мы сами — довели их до отчаяния. Их ненависть — нормальная реакция на нашу жестокость и несправедливость. На угнетение и эксплуатацию. На агрессию и оккупацию. Если мы уйдем из всех горячих точек планеты, где наше присутствие вызывает их гнев, вражда и кровопролития утихнут — увянут — сами собой. Если мы перестанем поддерживать жестокие и несправедливые режимы — под предлогом, что только этим режимам по силам удерживать крышку на котле народной ненависти, — освободившиеся народы немедленно учредят у себя демократию и начнут мирно и безмятежно питаться плодами с ее цветущих ветвей.
Поколебать этот ответ — этот способ мышления — невозможно. Ибо люди с подобным складом ума (в другой книге я назвал их “уравнителями”) верят в изначальную доброту и миролюбие человека. Это для них непоколебимая аксиома. А коли так, причины зла, жестокости и кровопролитий в мире нужно искать в пороках и ошибках цивилизации. Сами того не замечая, они тоже пристрастились к наркотику ненависти. Только ненавидят они не убийц, а злых генералов, глупых политиков, жадных эксплуататоров — именно их они считают виновниками кровавого пожара на планете. Чем бессмысленнее, чем кровавее будет новое нападение террористов, тем выше взметнется волна ненависти либерала-уравнителя к “угнетателям”, тем острее будет пережитое им упоение собственной правотой и непогрешимостью.
Автор предлагаемой читателю книги должен сразу сознаться: ответ “мы их обидели, мы перед ними виноваты” не кажется ему убедительным. Уж как были виноваты немцы перед евреями или японцы — перед китайцами, а никакого особого направленного террора против немцев или японцев со стороны евреев и китайцев мы не видим. Автор не верит и в то — да простят его Жан-Жак Руссо, Лев Толстой, Махатма Ганди, президент Джимми Картер и миллионы их последователей, — что человек по природе своей есть незлобивое мирное существо, вроде полевого суслика или австралийского ленивца, готового мирно качаться на ветке, покуда на ней хватает вкусных листьев. За долгую жизнь автор насмотрелся — наслушался — начитался достаточно про дела человеческие. От гладиаторских цирков в Древнем Риме до публичных пыток на стадионах в Красном Китае, от костров инквизиции до подвалов НКВД, от сдирания скальпа с живого пленника американским индейцем до голубого пластикового мешочка, натянутого на голову камбоджийца юным соплеменником, — вот развернутый — панорамный — портрет зверя, живущего в каждом человеке и только и ждущего случая, чтобы вырваться на волю из-под оков цивилизации, морали, религии.
Конечно, и сострадание всему живому свойственно человеку. Есть, говорят, в Индии секта монахов-отшельников, которые живут в лесу, питаются травами, ягодами и кореньями, а когда навещают друг друга в темноте, непременно идут с фонарем и метут тропинку перед собой метлой — не дай бог наступить на какого-нибудь жука или муравья. Мы бережно храним память о святых и мучениках, приходивших людям на помощь с риском для собственной жизни и безопасности. Но подвиги милосердия потому так и ценятся, что они — величайшая редкость. Летопись бессмысленных — так называемых “бескорыстных” — убийств, хранящаяся в судебных архивах всех стран, длиннее в тысячу раз.
А уж летописью убийств, совершавшихся во имя “великой цели”, можно обмотать земной шар по всем широтам и меридианам в несколько слоев.
Добрые и благоразумные люди склонны считать ненависть чувством тягостным, мучительным. Только мука ненависти может толкнуть человека на такой отвратительный акт, как убийство, — в этом они глубоко убеждены. Не имея собственного опыта ненависти, они не верят — не замечают — не хотят знать, что ненавистью можно упиваться, наслаждаться, разжигать ее в себе до самоослепления. А когда на экранах показывают очередного серийного убийцу, переходящего от одной жертвы к другой без всякой ненависти, ему навешивают ярлык какого-нибудь психиатрического диагноза и забывают о нем. Упоение убийством? Такого не может быть, не бывает. Даже страшный XX век не смог разрушить их идеализма. Ликующее беснование толп, приветствовавших уничтожение армян в Турции, “шпионов” в СССР, евреев в Германии, классовых врагов в Китае, горожан в Камбодже, истолковывается идеалистами-уравнителями как случайность, аберрация, результат политических ошибок, натравливания, пропаганды. Автор с грустью предвидит, что добрые и благоразумные люди отложат его книгу, не пойдя дальше вступления.
К кому же он тогда обращается? Кого надеется увлечь поисками ответа на вопрос о природе терроризма? Кем хотел бы быть услышанным, если знает, что лучшая — добрая и благоразумная — часть читателей потеряна для него заранее?
ОН ОБРАЩАЕТСЯ К ТЕМ, КТО ГОТОВ ЗАЩИЩАТЬСЯ.
Он верит, что есть еще на свете много людей, разделяющих его печальное убеждение: не бывает и не может быть в реальной политике выбора между добром и злом — только выбор между злом и кошмаром, между недобрым и чудовищным. Политическая история мира показывает нам наглядно и убедительно, что сплошь и рядом достойный человек, с чувством ответственности перед своим народом, культурой, верой, страной вынужден был добровольно становиться на сторону недоброго, злого, жестокого, чтобы противостоять очередной волне озверения, накатывавшей на мировую цивилизацию.
В веке XX цивилизованный мир должен был отбиваться сначала от коричневой чумы, залившей планету под знаком свастики. Одновременно — от смертельных лучей “Восходящего солнца”. Потом — от накатывавшей красной заразы, серпа и молота. Судя по всему, новая волна ненависти, вздымающаяся перед нашим взором — нашими домами — нашими детьми сегодня, окажется зеленой и будет увенчана чалмой.
На первый взгляд, фронт сегодняшнего противоборства с мировым терроризмом может показаться разорванным на множество отдельных участков, не связанных между собой. Стрельба и взрывы в Белфасте объясняются старинной рознью между католиками и протестантами. Тамилы, курды, сикхи, баски, чеченцы объявляют своей целью национальную независимость. В Америке черные стреляют в белых, белые взрывают церкви черных, противники абортов открыли сезон охоты на врачей, а кто-то рассылает бомбы и бациллы сибирской язвы по почте. В Японии террористическая группа пустила ядовитый газ в метро, не удостоив мир объяснением своих действий.
И все же большинство конфликтов окрашены одним и тем же противостоянием: мир ислама против немусульман. Палестинцы против Израиля, албанцы против сербов и македонцев, чеченцы против русских, кашмирцы против индусов, азербайджанцы против армян, абхазы против грузин и весь исламский мир — против Америки.
Мы изучаем землетрясения не только для того, чтобы уметь предвидеть их: поняв характер смещений земной коры, наши инженеры улучшают конструкцию сейсмоустойчивых зданий, башен, мостов. Объективы спутников, следящих за движением облаков, позволяют нам вовремя приготовиться к атаке урагана: спланировать эвакуацию, предупредить суда и самолеты, запастись водой и продовольствием. На страшном опыте наводнений мы выработали тактику строительства защитных дамб, плотин, водосбросных каналов. Пожарный, борющийся с лесным пожаром, знает, что он должен учитывать не только направление и скорость ветра, наличие или отсутствие дождя, но и состояние каждого отдельного горящего объекта — дерева, куста, пересохшей травы.
Горючее вещество пожара людской вражды — заряд ненависти в душе каждого человека.
Поэтому изучение бурь и пожаров мировой истории должно сочетаться с изучением микроклетки этих процессов — психологических свойств человеческой души, охваченной ненавистью. Только тогда оно сможет помочь нам в понимании — преодолении — укрощении — разрушительных сил стихии человеческих страстей.
Но было ли в мировой истории что-то похожее на то, что происходит в наши дни? Можем ли мы применить свои знания о прошлом для тушения сегодняшних пожаров? Индустриальная революция настолько преобразила мир, что стало очень трудно отыскивать аналогии в веках минувших. Все вокруг нас выглядит таким новым, непривычным, небывалым. А главное — усиленным в тысячу раз.
Конечно, отдельные политические убийства и заговоры многократно случались и раньше. Но никогда еще маленькая группа заговорщиков не имела доступа к таким могучим средствам разрушения. Когда английские католики попытались взорвать Британский парламент в 1605 году, они должны были сначала арендовать подвал в здании, примыкающем к Вестминстеру, незаметно привезти туда двадцать бочонков с порохом, потом — уголь и хворост, чтобы спрятать бочонки. На все это ушло слишком много времени, слухи о заговоре просочились, заговорщики были схвачены, судимы и казнены. Сегодня к их услугам был бы грузовик с взрывчаткой, или боинги, или ракеты “земля-земля” или даже “вода-земля” — с Темзы Вестминстерское аббатство представляет собой превосходную мишень.
Но, может быть, именно новейшая электронная техника может прийти нам на помощь в поисках аналогов сегодняшней борьбы?
Если бы нам удалось заложить в память какого-нибудь суперкомпьютера ВСЕ вооруженные конфликты, случавшиеся в мировой истории; если бы мы сумели создать программу, сортирующую эти вооруженные столкновения по сходным признакам; если бы мы взяли какой-нибудь сегодняшний конфликт, описали его в простейших категориях, внесли это описание в нужное окошечко и нажали на кнопку “поиск”, не засветились ли бы на нашем экране картины прошлого, позволяющие по-новому — глубже и шире — понять, из-за чего на нас нападают сегодня?
Возьмем для примера самый затяжной, самый жгучий, отдающийся болевыми импульсами во всем сегодняшнем мире конфликт — борьбу палестинцев против Израиля.
Как его можно описать в простейших терминах, очищенных от реалий и примет нашей эпохи?
Два народа — Альфа и Бета — находятся в долгом, непримиримом, мучительном противоборстве.
Народ Альфа намного превосходит народ Бета численностью, богатством, военной мощью. Тем не менее бетинцы продолжают совершать нападения на альфидов, убивают их, захватывают в плен, требуют выкупа — и часто получают его. Воинская доблесть считается у бетинцев самым главным достоинством человека, гибель в бою — величайшим свершением, память о погибших — святыней. Будучи технически отсталыми, бетинцы не умеют производить оружие, которое можно было бы сравнить с оружием альфидов; но они ухитряются получать его от других народов или воруют у альфидов. Альфиды наносят ответные удары, но часто им приходится это делать вслепую, наугад, и удары попадают либо в пустоту, либо в мирных жителей, и их гибель вызывает всеобщее возмущение даже среди самих альфидов. Альфиды пытаются вести переговоры с бетинцами, пытаются достигнуть мира, установить твердые границы. Но бетинцы разделены на множество группировок; если одна или несколько согласятся на предложенные условия мира, всегда найдутся другие, которые отвергнут эти условия и будут нападать снова и снова.
Что же ответит нам наш воображаемый компьютер, если мы попросим его извлечь из памяти исторические конфликты, похожие на борьбу альфидов с бетинцами?
Скорее всего, на экране появится список, длина которого может поразить человека, мало знакомого с мировой историей. Выберем из этого списка десяток-другой примеров и расположим их в хронологическом порядке.
1. IX—VIII вв. до Р. Х.: кочевники арамейцы, халдеи, мидяне нападают на Ассирию и в конце концов разрывают ее на части.
2. VII—VI вв. до Р. Х.: кочевые племена, возглавляемые персами, атакуют королевство мидян, а персидский царь Кир Великий в 539 году захватывает цветущее Вавилонское царство.
3. VI—V вв. до Р. Х.: кочевники скифы многократно нападают с севера на могучую Персидскую империю, и контрнаступление Дария в 513 году не дает никаких результатов.
4. V—IV вв. до Р. Х.: кочевники галлы-кельты вторгаются в Северную Италию, разбивают этрусков, захватывают Рим.
5. III в. до Р. Х.: кочевая империя гуннов уступает по численности Китаю
в двадцать раз, но по территории и военной мощи они почти равны, так что
в некоторых договорах упоминается дань, которую китайцы соглашаются платить гуннам, чтобы откупиться от их нападений.
6. II в. до Р. Х.: новые вторжения кочевых племен на территорию Рима: нумидийцы нападают в Африке, тевтоны и кимвры — в Галлии и Италии.
7. I в. до Р. Х.: гельветы обрушиваются на Заальпийские территории Рима, и, оттесняя их, Юлий Цезарь втянут в войну с галлами и германцами.
8. I в. после Р. Х.: в Британии римляне отбиваются от икенов, возглавляемых царицей Боудикой, в Придунайских провинциях — от вторгшихся сарматов.
9. II в. после Р. Х.: император Траян должен воевать с даками, Адриан — строить оборонительную стену в Британии, Марк Аврелий сражается с маркоманами.
10. III в. после Р. Х.: к прежним врагам на северных границах Рима добавились новые — племена готов.
11. IV в. после Р. Х.: император Юлиан сражается против франков и алеманов; император Валент разбит — и убит — визиготами под Адрианополем.
12. V в. после Р. Х.: северные границы Римской империи рвутся под напором гуннов, ведомых Аттилой.
13. VI в. после Р. Х.: племена булгар, славян, аваров нападают на Византию из-за Дуная, и ни твердость императора Юстиниана Первого, ни искусство его полководца Велизария не могут сдержать эти вторжения.
14. VII—VIII вв. после Р. Х.: нищие племена кочевников-бедуинов, воодушевленные проповедью Магомета, захватывают страну за страной, создают империю, простирающуюся от Атлантического океана до Индийского.
15. IX—X вв. после Р. Х.: викинги-норманны неутомимо атакуют королевства Европы, захватывают один трон за другим.
16. XI в. после Р. Х.: турки-сельджуки отвоевывают большие территории у Византии и Ирана; Англия захвачена норманнами.
17. XII в. после Р. Х.: Русь отбивается от половцев и печенегов.
18. XIII в. после Р. Х.: от Китая до Венгрии несется кровавая волна монгольских завоеваний.
19. XIV—XV вв. после Р. Х.: племена турок-османов отвоевывают Малую Азию у Византии, создают Оттоманскую империю.
20. XVI—XVII вв. после Р. Х.: Московия ведет войны с племенами татар, башкиров, киргизов.
21. XVIII—XIX вв. после Р. Х.: Соединенные Штаты безуспешно пытаются добиться мира с индейцами.
22. XIX—XX век после Р. Х.: Российская империя втянута в войны с чеченцами, дагестанцами, черкесами, туркменами.
Можно предполагать — ожидать — опасаться, — что профессиональный историк решительно восстанет против предложенной схемы и откажется сводить многообразие событий к модели противоборства народа Альфа с народом Бета. Он приведет нам тысячу убедительных фактов и документов, доказывающих уникальность каждой исторической коллизии.
Не будем отмахиваться от его возражений. Вглядимся в детали, в своеобразие нравов, обличий, верований. Вслушаемся в голоса, сохраненные нам летописями, сказаниями, могильными надписями, глиняными черепками, берестяными грамотами. Отличия важны необычайно — отбрасывать их было бы недопустимым легкомыслием и верхоглядством.
Но в одном убеждении — предположении — догадке — мы должны остаться упрямо непоколебимы:
В основных своих страстях и порывах древний египтянин, перс, грек, галл, римлянин, гот, славянин, монгол остается тем же самым, понятным и известным нам Homo Sapiens, чувства которого мало отличаются от чувств нашего современника. И среди этих чувств жажда самоутверждения и победы остается неизменным и главным во все века.
Всматриваясь в пять тысяч лет доступной нашему взору истории человечества, автор не обнаружил в них последовательной смены общественно-политических устройств, намеченных Марксом: общинно-родовой, рабовладельческий, феодальный, капиталистический, социалистический. (Прощайте, энное число миллионов читателей — до сих пор, увы! — марксистов.) Общественно-политические устройства исчезают и возвращаются, массовое использование труда рабов и крепостных обнаружим и в XX веке (Гитлеровская Германия, Сталинская Россия), а все приметы социализма проступают в устройстве Древнего Египта, с его отсутствием частной собственности на землю, с его государственным планированием строительства храмов, каналов, пирамид. Но что движется — видоизменяется — непрерывно и необратимо — процесс овладения все новыми и новыми силами природы, имеющий, однако, резкие скачки переходов с одной ступени на другую.
Первая различимая ступень — человек живет охотой и рыболовством, а также собирательством того, что растет в местах его обитания на кустах и деревьях. Будем называть эту ступень охотничьим периодом.
Вторая ступень: приручены — одомашнены — не только животные, которые дают молоко, мясо, шерсть (эти заметны уже в охотничьем периоде), но и животные, являющиеся источником энергии: лошадь, верблюд, буйвол, лама. Кочевое скотоводство является самой заметной чертой второй ступени.
Третья ступень: человек научился засевать поля, собирать и хранить урожай, строить каменные дома, прокладывать дороги и каналы. Это период оседлого земледелия.
Четвертая ступень характеризуется переходом к машинно-индустриальному производству.
Пятая ступень начинается у нас на глазах — скорее всего ей подойдет название компьютерно-электронной.
Разные народы проходили — проходят — будут проходить — этот путь с различной скоростью, с разной мерой успеха. Они по-разному расплачиваются за мучительный подъем на следующую ступень, а некоторые гибнут в момент перехода и исчезают с лица Земли. И по крайней мере на трех последних — то есть доступных нашему исследованию — стадиях-ступенях мы можем обнаружить — в разных сочетаниях — все известные формы политико-социальных отношений: рабовладение и вольных землепашцев, централизованные монархии и феодальную раздробленность, свободный рынок и централизованное государственное планирование, республики и тирании.
Эти формы могут видоизменяться, народ может свергнуть монархию, учредить республику, освободить рабов и крепостных или, наоборот, попасть под власть тирана, который всех уравняет в полурабском состоянии. Но мы не найдем ни одного примера, когда какой-нибудь народ вернулся от существования оседло-земледельческого к кочевому скотоводству или шагнул обратно с машинно-индустриальной ступени на сельскохозяйственную.
Народ-охотник, народ-скотовод, народ-земледелец, народ-машиностроитель — мы можем найти их всех на Земле и сегодня, и отношения между ними часто бывают окрашены мучительными и неразрешимыми противоречиями. Именно вражда между народами и племенами, находящимися на разных ступенях технологического развития, будет привлекать наше внимание в первую очередь.
Пока мы наблюдаем эти противоречия и столкновения в сегодняшнем мире, в XXI веке, картина находится слишком близко от наших глаз — мы видим множество ярких мазков и пятен, но не в силах разглядеть общий ход — смысл — “сюжет” — происходящего. Взгляд в прошлое, хотя и дает нам меньше деталей, имеет одно важнейшее преимущество: мы можем разглядеть начало и конец противоборства, мы знаем, сколько оно длилось и чем закончилось.
Проницательный читатель уже мог заметить, что все исторические примеры противоборства альфидов с бетинцами, приведенные двумя страницами выше, относятся к столкновениям кочевых — или мигрирующих — народов с оседлыми земледельцами. Эти примеры будут подробно проанализированы в первой части книги. Во второй мы обратимся к примерам противоборства земледельцев с машиностроителями — к тому, что происходит в наши дни — вокруг нас — и уже вовлекает в кровавую борьбу нас и наших детей.
Часть первая
КОЧЕВНИКИ ПРОТИВ ЗЕМЛЕДЕЛЬЦЕВ
Великое оседание народов
Глава I—1.* От иудейских шатров до скифских курганов
Что мы помним из древнейшей — да, до Греции и Рима — истории? Какие имена, какие названия городов, рек, гор, какие даты побоищ осели — зацепились — застряли, а затем затерялись — в нашей памяти? Занесенные туда школьными учебниками, историческими романами, фильмами, музейными статуями, раскрашенными вазами?
Конечно, Египет. Пирамиды, сфинксы, мумии. Кормилец Нил, царица Нефертити. Еще, кажется, Шумерское царство. Урарту, Ассирия, Вавилон. И все время невесть откуда появляются и исчезают грозные кочевники. Хетты, мидяне, арии, кимерийцы, скифы. Племя гиксосов, которое ухитрилось покорить огромный Египет и захватить трон на много лет. Вторжения ливийцев с запада, эфиопов с юга…
Разве можем мы сейчас — три, четыре тысячи лет спустя — надеяться разглядеть, что происходило в этих царствах и племенах, с этими людьми, боготворившими солнце, камень, огонь, луну или каких-то выдуманных чудищ (Молох? Ваал?), которым надо было приносить в жертву вполне реальных женщин и детей? Конечно, наши историки и археологи честно и неустанно роют свои шахты в толщу прошлого, выносят для нас все новые золотинки знаний. Но что можно узнать о кочевниках, не имевших письменности, не высекавших барельефов, не строивших храмов? Только то, что написали — рассказали — о них люди, смотревшие на них со стен своих городов и крепостей, осыпавшие их — штурмующих — стрелами и камнями, поливавшие их кипятком и расплавленной смолой.
Здесь мы ощущаем такой вакуум информации, который может обескуражить даже самого целеустремленного исследователя. И представляется настоящим чудом, что нашелся по крайней мере один народ, который сумел сохранить в своей памяти — в своем Священном Писании — подробную — многовековую — историю своего превращения из народа-скотовода в народ-земледелец. Возьмем первые десять книг Ветхого Завета и перечитаем глазами историка четырехвековую “автобиографию” иудеев, от выхода из Египта (примерно 1290 год до Р. Х.) до первых царей — Саула, Давида, Соломона
(X век до Р. Х.).
Кочевья иудеев
Начнем с “Египетского рабства”. Была ли действительно жизнь израильского племени так невыносимо тяжела под властью фараонов?
С одной стороны, нет сомнения в том, что людям, хранившим память о кочевом приволье, была тягостна ежедневная — монотонная, а порой и надрывная — работа в каменоломнях, на стройках, в мастерских. Упоминаемый в Библии хитроумный способ, которым надсмотрщики подняли для евреев норму по производству кирпичей, вполне сравним с трюками, которые проделывали нормировщики в Советской России. “Не давайте впредь народу [иудейскому. — И. Е.] соломы для делания кирпича, как вчера и третьего дня. Пусть они сами ходят и собирают себе солому. А кирпичей наложите на них то же урочное число, какое они делали вчера и третьего дня, и не убавляйте; они праздны, потому и кричат: └пойдем, принесем жертву Богу нашему“. Дать им больше работы, чтоб они работали и не занимались пустыми речами” (Исход, 5:7—9).
С другой стороны, нет никаких упоминаний о том, чтобы Египет покорил иудеев и насильно превратил их в пленников-рабов. Они сами пришли в Египет, спасаясь от голода в земле Ханаанской. “И сказал фараон братьям его [Иосифа. — И. Е.]: какое ваше занятие? Они сказали фараону: пастухи овец рабы твои, и мы и отцы наши. И сказали они фараону: мы пришли пожить в этой земле, потому что нет пажити для скота рабов твоих; ибо в земле Ханаанской сильный голод… И сказал фараон Иосифу: <…> Земля Египетская пред тобою; на лучшем месте земли посели отца твоего и братьев твоих; пусть живут они в земле Гесем. И если знаешь, что между ними есть способные люди, поставь их смотрителями над моим скотом” (Бытие, 47:4—6).
Но должностей смотрителей над царским скотом не могло хватить на всех пришедших. Они не имели понятия об обработке земли — им пришлось трудиться бок о бок с простыми египтянами, на черных работах. Многократно говорится о том, что именно в благоустроенном Египетском царстве иудеи начали успешно плодиться и возрастать числом. Они жили не в каком-то огороженном гетто, а среди прочих жителей, причем порой весьма обеспеченных. “И дам народу сему милость в глазах египтян, — обещает Господь. — И когда пойдете, то пойдете не с пустыми руками. Каждая женщина выпросит у соседки своей и у живущей в доме ее вещей серебряных и вещей золотых, и одежд; и вы нарядите ими и сыновей ваших и дочерей ваших, и оберете египтян” (Исход, 3:21—22). Не за этими ли похищенными вещами погнались Египтяне, когда фараон отпустил иудеев в пустыню?
Конечно, не следует забывать, что история Исхода, долго хранившаяся в виде устного предания, расцвечивалась от одного рассказчика к другому. Все чудеса, сотворенные Моисеем и Аароном перед очами фараона, уже не раз — и заслуженно — становились темой голливудских фильмов. А казни Египетские — их мог бы нафантазировать какой-нибудь сегодняшний “борец за национальную независимость”, если бы ему удалось завлечь Господа Бога в свою террористическую организацию. Засмердевшая река, песьи мухи, моровая язва, саранча, воспаление с нарывами — не похоже ли все это на теракты с применением химического, бактериологического и экологического оружия? И в завершение утопить всю египетскую армию, с сотнями колесниц, при помощи цунами, произведенного в Чермном (Красном) море, — какой восторг, какое торжество!
Но реальность просвечивает сквозь все волны — наслоения — фантазии: египтяне устали властвовать над жестоковыйным народом, как устанут британцы три тысячи лет спустя, и махнули на них рукой — идите куда хотите. Начались сорокалетние скитания иудеев, — то есть кочевая жизнь, заполненная схватками с другими племенами, борьбой за выживание, а главное — кропотливым вынашиванием — созиданием — законов, обрядов, правил поведения, то есть всей невидимой плоти жизнеспособного национального организма. Причем последняя задача была, пожалуй, самой трудной. Ибо протест бурлил в народе все эти годы, вырывался на поверхность и подавлялся свирепо и кроваво.
Подобный же внутренний раскол кочевого народа в период оседания мы будем видеть и дальше в процессе нашего сравнительного исследования много-много раз.
И немудрено. Каждый член племени неминуемо оказывался перед выбором: продолжать опасный путь в поисках обетованной страны, где можно будет стать народом-господином; или вернуться в тихое и покорное бытие под властью фараона, где каждый день была еда, крыша над головой, укрывавшая от ветра и дождя, стража на городских стенах, защищавшая от диких пришельцев. “И стал малодушествовать народ на пути. И говорил народ против Бога и против Моисея: зачем вывели вы нас из Египта, чтоб умереть нам в пустыне? ибо здесь нет ни хлеба, ни воды, и душе нашей опротивела эта негодная пища” (Числа, 21:4—5).
Как они тосковали о египетской кухне!
“<…> сыны Израилевы сидели и плакали, и говорили: кто накормит нас мясом? Мы помним рыбу, которую в Египте мы ели даром, огурцы и дыни, и лук, и репчатый лук и чеснок. А ныне душа наша изнывает; ничего нет, только манна в глазах наших” (Числа, 11:4—6).
Уступая мольбам Моисея, Господь сжалился, послал им стаи перепелов. Но, видимо, вопли их так раздражали Его, что вскоре за мясной переменой последовала, в качестве наказания, “весьма великая язва” (Числа, 11:33).
Когда же народ попытался забыть невидимого Бога и стал поклоняться Золотому тельцу — вообще-то сотворенному для них вторым по старшинству начальником — Аароном, — тут уж Моисей, не полагаясь на Господа, взял дело возмездия в свои руки. “И стал Моисей в воротах стана и сказал: кто Господень, — ко мне! И собрались к нему все сыны Левиины. И он сказал им: так говорит Господь, Бог Израилев: возложите каждый свой меч на бедро свое, пройдите по стану от ворот до ворот и обратно, и убивайте каждый брата своего, каждый друга своего, каждый ближнего своего. И сделали сыны Левиины по слову Моисея: и пало в тот день из народа около трех тысяч человек” (Исход, 32:26—28).
Если эти кочевники способны были за религиозные разногласия перебить в один день три тысячи своих, какого же обращения могли ждать от них чужие, иноверцы? Из Пятикнижия совершенно ясно видно: чужой, иноплеменник не значил для наступающих иудеев ничего. Заповеди “не убий”, “не лги”, “не бери чужого”, “не прелюбодействуй” и прочие определяли только отношения со своими, с соплеменниками. Все остальные подлежали поголовному уничтожению. Когда иудейская армия вернулась в стан после победы над Мадианитянами, Моисей страшно рассердился на своих командиров за то, что они убивали только мужчин вражеского племени.
“И прогневался Моисей на военачальников, тысяченачальников и стоначальников, пришедших с войны. И сказал им Моисей: [для чего] вы оставили в живых всех женщин? <…> Итак убейте всех детей мужеского пола, и всех женщин, познавших мужа на мужеском ложе, убейте; а всех детей женского пола, которые не познали мужеского ложа, оставьте в живых для себя” (Числа, 31:14—17).
Это поголовное истребление местного населения продолжается и в Земле Ханаанской. При взятии Иерихона иудеи “предали заклятию все, что в городе, и мужей и жен, и молодых и старых, и волов, и овец, и ослов, все истребили мечом” (Иисус Навин, 6:20). Город Гай иудеям удалось захватить при помощи хитрости. “Когда Израильтяне перебили всех жителей Гая на поле, в пустыне, куда они преследовали их, и когда все они до последнего пали от острия меча, тогда все Израильтяне обратились к Гаю, и поразили его острием меча. Падших в тот день мужей и жен, всех жителей Гая, было двенадцать тысяч. Иисус [Навин. — И. Е.] не опускал руки своей, которую простер с копьем, доколе не предал заклятию всех жителей Гая <…> И сожег Иисус Гай, и обратил его в вечные развалины, и пустыню, до сего дня” (Иисус Навин, 8:24—28).
Подобная тактика выжженной земли ясно показывает, что поначалу иудеи не имели намерения покорить земледельческие народы в Ханаане и господствовать над ними. Нет — выжечь дотла, уничтожить чуждый уклад, чтобы не было соблазна для кочевника, чтобы комфорт городской жизни не приманил его оставить своих богов и поклониться чужим. Иерихон был не просто разрушен — всякая попытка восстановить его объявлена преступлением: “Проклят пред Господом тот, кто восстановит и построит город сей Иерихон; на первенце своем он положит основание его, и на младшем своем поставит врата его” (Иисус Навин, 6:25).
Но постепенно тень сомнения начинает прокрадываться в сознание кочевников. Так ли уж разумно уничтожать всех подряд? А кто же тогда будет выращивать ячмень и дыни, пшеницу и виноград, изготавливать этот чудесный, кружащий голову напиток, выдавливать из собранных оливок такое вкусное масло? В первой главе Книги Судей перечислены захваченные города, в которых ханаане и амореи оставлены жить и сделаны данниками иудеев: Иерусалим, Бефсан, Фанаах, Газер, Китрон, Вефсамис и многие другие (Судьи, 1:21—36). “И жили сыны Израилевы среди Хананеев, Хеттеев, Амореев, Ферезеев, Евеев, и Иевусеев. И брали дочерей их себе в жены, и своих дочерей отдавали за сыновей их, и служили богам их” (Судьи, 3:5—6).
Видимо, и среди местного оседлого населения готовность сопротивляться кочевникам возрастала, помогала разрозненным ранее городам сплотиться и организовать эффективную оборону. “Иуда взял также Газу с пределами ее, Аскалон с пределами его и Екрон с пределами его. Но жителей долины не мог прогнать, потому что у них были железные колесницы” (Судьи, 1:18—19).
Так или иначе, наступает долгий период ослабления иудейского племени. В XII—XI веках мы видим его живущим в Земле обетованной в довольно жалком положении. 18 лет над ним господствуют моавитяне, потом 20 лет — хананеи, мадианитяне — 7 лет, аммонитяне — 18, филистимляне — 40.5 Отношения между местными земледельцами и пастухами-иудеями складываются по классической модели взаимоотношений между народом Альфа и народом Бета. В какой-то момент доминирование филистимлян над иудеями доходит до того, что им удается полностью обезоружить непокорного противника. “Кузнецов не было во всей земле Израильской, ибо Филистимляне опасались, чтобы Евреи не сделали меча или копья” (1-я Царств, 13:19). В Книге Судей почти нет упоминаний об открытых сражениях с земледельческими народами. Кажется, в этот период евреи враждуют только между собой — но враждуют кроваво.
Вот Авимилех, сын Иероваалов, “…пришел <…> в дом отца своего в Орфу, и убил братьев своих, семьдесят сынов Иеровааловых на одном камне” (Судьи, 9:5).
Вот очередной верховный судья Израиля — Иеффай — “собрал всех жителей Галаадских, и сразился с Ефремлянами, и побили жители галаадские Ефремлян, говоря: вы беглецы Ефремовы <…> И пало в то время из Ефремлян сорок две тысячи” (Судьи, 12:4—6).
Вот весь Израиль вознегодовал на колено Вениаминово и пошел на него войной. “И поразил Господь Вениамина пред Израильтянами, и положили в тот день Израильтяне из сынов Вениамина двадцать пять тысяч сто человек, обнаживших меч. <…> Оставшиеся оборотились и побежали к пустыне, к скале Риммону, и побили еще Израильтяне на дорогах пять тысяч человек; и гнались за ними до Гидома, и еще убили из них две тысячи человек” (Судьи, 20:35, 45).
Враждебность же по отношению к местным, к народу Альфа, сохраняется на протяжении чуть ли не трех веков, но проявляется она чаще отдельными нападениями и убийствами, которые очень напоминают современный терроризм. Некий Аод был послан иудеями к царю Моавитскому Еглону с дарами. Вручив дары, он попросил царя о свидании с глазу на глаз, чтобы сообщить ему важное послание от Господа. Когда же они остались наедине, “Аод простер левую руку свою, и взял меч с правого бедра своего, и вонзил его в чрево его” (Судьи, 3:21). Аод стал судьей Израиля, а после него был судьей другой “герой”, Самегар, “который шестьсот человек Филистимлян побил воловьим рожном” (Судьи, 3:31). Убивали и тех, кто пытался вступать в контакты с иноверцами. Один знатный иудей привел с собой в стан дочь начальника Мадиатского, Хазву. Увидев это, внук Аарона “встал из среды общества, и взял в руку свое копье, и вошел вслед за израильтянином в спальню, и пронзил обоих их, израильтянина и женщину в чрево ее” (Числа, 25:7—8).
Но самым знаменитым иудейским террористом переходного периода нужно признать Самсона.
Снова и снова: библейские тексты ни в коем случае нельзя считать историческим документом, подобным летописям, хроникам, письменным распоряжениям, деловым распискам. По сути своей это сказания, расцвечивавшиеся от поколения к поколению. Особенно осторожно следует обращаться с цифрами и датами. При всем почтении к иудаизму, не может современный человек верить, что праотец Авраам прожил 175 лет и что Сарра родила в девяносто. Также и цифры погибших в сражениях часто выглядят непомерно завышенными. В этот же разряд попадают и триста лисиц, пойманных Самсоном для поджога посевов филистимских. В лисиц, несущих привязанные факелы, да еще связанных попарно хвостами, мы не верим. Но то, что иудеи совершали поджоги полей филистимлян, что сжигали “и копны, и несжатый хлеб, и виноградные сады и масличные” (Судьи, 15:5), подтверждается тем, что память об этих деяниях бережно хранилась и исполнитель предстает перед нами в ореоле героя.
Много поучительного найдем мы в истории Самсона. Например, то, что рожден он был “в стане Дановом” (Судьи, 13:25), то есть в еврейском племени, еще ведущем пастушеский образ жизни. Но невесту себе он находит в филистимском городе. Отец и мать его поначалу недовольны, но смиряются. И никакой ревнитель Господа не врывается на свадьбу с копьем в руке — другие времена. Примечательны первые ростки идеи справедливости в отношениях между народами, идеи правоты-неправоты: отец невесты наносит Самсону обиду, отдав дочь другому, на что Самсон говорит, что “теперь я буду прав перед филистимлянами, если сделаю им зло” (Судьи, 15:3). Однако несколькими строчками выше — еще до всяких обид — упоминается, что, зайдя в филистимский город Аскалон, Самсон убил там тридцать человек, чтобы снять с них одежды и ими расплатиться за проигранное пари (Судьи, 14:19). О “правах” этих тридцати легенда не вспоминает. Филистимляне все еще — не люди. Перебить тысячу из них ослиной челюстью (Судьи, 15:15) — подвиг. А почему челюстью? И почему Самегар сражался плугом? Да потому что мечей иудеям жестокие филистимляне не дают. Ослиная челюсть или плуг — такое же вынужденное оружие, как камни интифады три тысячи лет спустя.
После поджога жатвы филистимляне не мстят всем иудеям поголовно, а спрашивают: “Кто это сделал?”. “Самсон, — отвечают им. — Потому что его обидел отец его невесты: взял жену его и отдал другу его”. Филистимляне пытаются умилостивить террориста довольно сильными мерами: сжигают невесту и отца ее. Но террористу все мало. “Самсон сказал им: хотя вы сделали это, но я отомщу вам самим, и тогда только успокоюсь. И перебил он им голени и бедра, и пошел и засел в ущелие скалы Етама” (Судьи, 15:6—8).
Иудеи боятся вызывать гнев филистимлян, господствующих над ними, и выдают им неуемного сеятеля раздора. Но он каждый раз чудесным образом освобождается и продолжает свою жизнь между пастушескими станами иудеев и городами филистимскими, с их крепкими стенами и воротами. Женолюбив при этом чрезвычайно и явно предпочитает филистимских дам. Думала ли блудница в Газе, что визит Самсона обернется для ее города потерей городских ворот? (Судьи, 16:1—3). А знаменитая Далида? Яркие сцены, описывающие, как она связывала Самсона — по его же указаниям — то веревками, то сырыми тетивами, наводит на мысль о том, что филистимлянки знали толк в сексуальных играх и были искусны в садомазохистских изысках (Судьи, 16:7—15).
Наконец Далиде удалось выведать секрет силы Самсона и предать его в руки филистимлян. Но гуманные филистимляне, зараженные, видимо, исправительно-трудовыми идеями, и тут не казнят своего врага — только ослепляют и пытаются приставить к полезному труду: крутить жернова в тюремной мельнице. Увы! Расплата за либерализм не заставила долго ждать себя. Первый террорист-самоубийца ощупью прошел в дом, где пировали филистимляне, сдвинул “с места два средних столба, на которых был утвержден дом <…> и сказал: умри, душа моя, с филистимлянами! И уперся всею силою, и обрушился дом на владельцев и на весь народ, бывший в нем. И было умерших, которых умертвил Самсон при смерти своей, более, нежели сколько умертвил он в жизни своей” (Судьи, 16:29—30).
Примечательно, что именно историю Самсона вспомнил русский крестьянин, выступавший в Государственной думе во времена другого исторического катаклизма — перехода России от земледельческого к индустриальному состоянию в начале XX века. В своей речи он сказал:
“…Господа епутаты: не такой же ли Самсон и народ русский и не то ли сделано с ним, пока он спал на коленях хитрой женщины, этой нашей бюрократии, господа епутаты… Но страшна минута, когда он потрясет столбы… Страшна минута, когда голодный народ, темный, отчаявшийся, скажет: └Душа моя! Погибнем здесь, где веселятся враги наши! Погибнем вместе с ними, чтобы и они не жили””.6
Иудеи враждовали друг с другом, нападали на соседей и “притеснителей”, но одновременно — тихо и незаметно — учились главному: умению обрабатывать землю. В первых шести книгах Ветхого Завета мы почти не видим евреев, занятых работой в поле. Но в последующих, там и тут, мелькают слова, связанные с земледельческими трудами. Когда Гедеону является Ангел, он застает его молотящим пшеницу (Судьи, 6:11). Жители Сихемские “вышли в поле, и собирали виноград свой, и давили в точилах” (Судьи, 9:27). Ноеминь возвращается из земли Моавитской в Вифлеем “в начале жатвы ячменя” (Руфь, 1:22). Кузнечным делом было разрешено заниматься только филистимлянам, поэтому иудеи ходили к ним, чтобы точить и чинить свои “сошники, заступы, вилы, плуги” — всё сельскохозяйственные орудия (1-я Царств, 13:19—21). Когда же пророк Самуил предостерегает иудеев, потребовавших себе царя, об опасностях монархического правления, он перечисляет главным образом плоды земледелия, которые царь отнимет у них: “И поля ваши и виноградные и масличные сады ваши лучшие возьмет и отдаст слугам своим. И от посевов ваших и из виноградных садов ваших возьмет десятую часть, и отдаст евнухам своим и слугам своим” (1-я Царств, 8:14—15).
Но народ израильский не внял предупреждениям пророка. Весь исторический опыт, накопленный веками, все военно-политические события в соседних странах учили их одному: выживает только народ сильный; сила только в единстве; всевластный царь — воплощение и гарантия единства. Именно поэтому “народ не согласился послушать голоса Самуила, и сказал: нет, пусть царь будет над нами; и мы будем, как прочие народы: будет судить нас царь наш, и ходить пред нами, и вести войны наши” (1-я Царств, 8:19—20).
К этому моменту — в эпоху первых царей — израильтяне уже настолько овладели искусством возделывания земли, что могли производить намного больше сельскохозяйственных продуктов, чем требовалось для пропитания населения. Приступая к строительству Храма, царь Соломон мог заказать у финикинян дорогие кедровые и кипарисовые бревна, а расплатиться за них — пшеницей и оливковым маслом (3-я Царств, 5:9—11). Искусство добычи и обтесывания камней для строительства тоже знакомо иудеям (3-я Царств, 5:15), и это можно считать ключевым элементом, знаком завершения перехода от кочевого состояния. Ибо только народ, умеющий окружать — защищать — свои города каменными стенами, способен подняться на оседло-земледельческую ступень — и удержаться на ней.
Именно это и произошло с иудеями. От строительства Храма в 950-е годы до Р. Х. до разгрома Иерусалима римлянами в 61 году по Р. Х. протянулась тысяча лет их земледельческой истории. Мы вернемся к ним во второй части книги и попробуем понять, каким очередным чудом — соизволением Господним удалось им — пропустив два тысячелетия! — второй раз вернуться в Землю обетованную и вскочить одним прыжком на ступень индустриально-промышленную.
Глава I—4.* В американских прериях и в российских степях.
1600—1900.
Мушкеты и пушки против луков и томагавков
Индейцы Северной Америки задали хлопот историкам и этнографам. Сотни разных племен, с совершенно разными обычаями и традициями! Как их классифицировать? В какие клеточки вписать? Знаменитый Льюис Генри Морган попытался расположить индейские племена на те шесть полочек, шесть ступеней, которые в его системе предшествовали возникновению цивилизации: три ступени ДИКОСТИ (первая — освоение огня, вторая — изобретение лука и стрелы, третья — овладение гончарным ремеслом) и три ступени ВАРВАРСТВА (первая — приручение животных и начатки земледелия, вторая — выплавка металлов, третья — создание письменности). Эта таблица помогла ему при создании его капитального труда “Дома и домашняя жизнь американских индейцев”.7
Но что делать нам, с нашим упрощенным делением народов на Альфа и Бета? Ведь на просторах американского континента приплывшие из Европы альфиды встретились не с бетинцами, а с какими-то уже “капетинцами”.
Ни одно из индейских племен тех времен нельзя назвать “кочевниками”: все они обитали в деревнях или поселках, порой довольно крупных, составленных порой из вместительных деревянных или камышовых построек. Их невозможно отнести к “скотоводам” — до появления европейцев домашних животных они не знали, если не считать собак, которых разводили для еды. Земледельцы? Действительно, они уже умели выращивать в больших количествах кукурузу, тыквы, бобы, табак — то есть продукты, хорошо сохранявшиеся в сушеном виде. Но все же охота и рыболовство, а также сбор диких ягод, кореньев, моллюсков оставались если не главной, то обязательной частью их хозяйственной жизни. Поэтому позволительно будет оставить их в “охотничье-родовой” стадии, покрывающей три ступени “дикости”, в терминологии Моргана.
Народы-земледельцы, приплывшие в Америку в начале XVII века на кораблях, ведомых компасом и хронометром, столкнулись с народами-охотниками, одетыми в звериные шкуры, не имевшими еще ни лошадей, ни коров, ни овец, ни кур, ни свиней, не владевшими гончарным ремеслом, не знавшими ни колеса, ни изделий из металла, слыхом не слыхавшими о том, что такое письменность. Разве что в научно-фантастических романах космический аппарат или машина времени могли произвести подобное столкновение двух инопланетных миров. Чего можно было ожидать от их встречи?*
Первые отчеты голландцев, англичан, французов отмечают необычайное доброжелательство, гостеприимство и почтительное любопытство аборигенов. В 1584 году английский корабль пристал к берегу в Северной Каролине, и капитан описал встречу с вождем племени алгонкин: “Каждый день он присылал нам уток, кроликов, зайцев, рыбу, иногда — дыни, каштаны, огурцы, горох и всевозможные коренья… Потом я с семью спутниками поднялся на шлюпе вверх по реке и достиг селения, окруженного прочным палисадом… Жена вождя выбежала встречать нас и приказала туземцам вытащить наш шлюп на берег, а нас самих перенести на спинах… В доме нас усадили у огня, унесли и постирали нашу одежду… Потом хозяйка отвела нас в другое помещение, где нам подали вяленую оленину и жареную рыбу”.8
Ответные подарки пришельцев вызывали большое оживление среди индейцев, но они не всегда — или не сразу — понимали их назначение. Был случай, когда голландцы, отплывая на родину, подарили индейцам топорища и мотыги. Вернувшись через год, они обнаружили, что индейцы носят топорища подвешенными на груди как амулеты. Отсмеявшись, путешественники насадили топорища на рукоятки и показали, как нужно рубить деревья.9
Европейцы с любопытством наблюдали хозяйственные приемы аборигенов. Например, они не сразу могли понять, как — в чем — варят себе еду люди, не имеющие ни глиняных горшков, ни железных котлов. Потом обнаружили: они кладут в костер несколько булыжников, ждут, когда они раскалятся, и потом опускают в деревянное ведро, куда заранее была налита вода и положена рыба.10 Процесс, конечно, не быстрый, поэтому железная и медная посуда, привезенная заокеанскими гостями, сразу стала пользоваться большим спросом, сделалась важным элементом торгового обмена.
Главным — если не единственным — товаром, который мог предложить для обмена индеец, был мех. Экспорт пушнины из Северной Америки в Европу превратился в бизнес с миллионными оборотами. Шкуры бобров и белок, лисиц и енотов, волков и медведей пересекали океан и приносили торговым компаниям европейцев большие барыши. Индеец-охотник сделался важным участником экономического процесса. Когда начинались индейские междоусобия или стычки с белыми, это несло торговцам серьезные убытки, так что мир был для них желанным и необходимым условием успеха.
Однако взаимное доброжелательство длилось недолго. Уже в источниках и документах начала XVII века начинают встречаться упоминания о недоразумениях, конфликтах, вооруженных столкновениях. Идея индивидуального владения землей — столь естественная для каждого европейца — вот что было абсолютно непостижимо для индейцев. Они как бы соглашались — признавали, — что пришельцы, снабжающие их такими замечательными вещами, должны иметь какую-то территорию для обитания в их краях. Но делить землю, обозначать границы “твоего” и “моего” участка казалось им такой же нелепостью, как если бы кто-то предложил им делить воздух, свет солнца, дождь. На многочисленных переговорах они на словах соглашались уступить — продать — белым какие-то части территории, с удовольствием получали в уплату деньги и товары (“Ну и простаки же эти пришельцы!”), но потом искренне удивлялись, когда новые владельцы протестовали против их появления на проданном участке. “А где же нам охотиться? Где рыбачить? Как мы должны кормить свои семьи?”
Индейцы не могли усвоить принцип владения землей — зато белые не отдавали себе отчета в главном отличии племенной структуры индейского этноса от привычной им государственной структуры. По европейским понятиям, каждый человек должен был подчиняться властям — губернатору, наместнику, избранному совету, а если он не подчинялся, нарушал постановления, законы, договоры, власти подвергали его наказанию. Белые воображали, что и индейское племя устроено таким же образом. Они долго не замечали — или не хотели видеть, — насколько слаба и эфемерна была власть вождя. Когда вождь на переговорах продавал им какую-то часть леса, поля, берега реки, они полагали, что он тем самым принимал на себя обязательство заставить все остальное племя соблюдать условия договора. Если же какой-то воин, в охотничьем азарте, заходил на проданную территорию, вступал в конфликт с белым поселенцем и ранил или убивал его, вождь должен был наказать его или выдать для наказания белым. На самом же деле у вождя не было таких прав. Если бы он посмел насильно передать провинившегося “врагам”, родня нарушителя, исполняя закон кровной мести, убила бы его, и все племя было бы на ее стороне.
“Площадь, занимаемая различными родами племени сиу, равнялась примерно площади штата Техас. Как эти группы населения, говорившие на трех разных наречиях, язычники и обращенные христиане, мирные и воинственные, могли согласиться на власть одного человека над ними? Как мог такой человек, если бы даже он был избран, заставить всех выполнять условия договора, подписанного им?”11 Опыт показывал, что эти ожидания оказывались полной иллюзией.
Третьим камнем преткновения — барьером, — разделившим белых и краснокожих, явилась глубинная разница — несовпадение — их жизненных целей. Белый земледелец видел свою цель в том, чтобы распахать поле, завести стадо, построить прочный и теплый дом, в котором он мог бы растить своих детей в достатке и в той вере, которую исповедовал сам. Достижение этой цели — он знал — принесет ему мир душевный и уважение соседей и соплеменников. А что еще нужно человеку в этой жизни? Война оставалась для него печальной и жестокой необходимостью, несла только боль и разорение.
Индеец же был всегда — прежде и превыше всего — воином. Охотничьи успехи тоже ценились, но они приносили гораздо меньше славы, чем военные подвиги. “Для индейца переход от мира к войне был делом мгновения… Инструменты, которые он использовал на охоте для добычи пропитания, были теми же, что употреблялись в бою. Любой индеец, столкнувшись с каким-то противодействием, мог в одну минуту превратиться из убийцы бизонов в убийцу людей… Например, у индейцев племени шайен молодой человек был никем, до тех пор пока он не принял участия в войне или набеге, не украл коня, не снял скальп с врага. Без этого ни одна девушка не бросила бы на него взгляда”.12 (Не напоминает ли это нам скифов, викингов, монголов?)
Индейцы очень быстро овладели огнестрельным оружием, ценили его, пускались на любые хитрости или жестокости, чтобы завладеть им, платили лучшей пушниной за порох и пули. И все же традиция превыше всего ставила удар, нанесенный непосредственно по телу врага — томагавком, палицей, копьем, ножом. Поэтому так часто индейский всадник мог в одиночку кинуться на шеренгу американцев, доскакать сквозь град пуль, ловко свесившись с седла, прячась за спину своего коня, пырнуть кого-то копьем и умчаться прочь навстречу восторженным воплям соплеменников. Добить раненого тоже считалось почетным, и трупы американцев, оставшиеся на поле боя, часто находили изуродованными.
Уже в 1622 году первые колонисты в Вирджинии испытали на себе ярость внезапных атак индейцев алгонкинов. Вождь Опечанкану сумел собрать — возглавить — конфедерацию племен и внезапно напал на пришельцев. “После того как факел, нож и томагавк завершили свою работу, 347 мужчин, женщин и детей были мертвы, из восьмидесяти поселений уцелело только восемь”. В 1644 году атака повторилась и стоила жизни пятистам поселенцам.13
Не лучше обстояло дело в Нью-Джерси. Племена делаваров, обитавшие там, не отличались воинственностью. Они находились в подчиненном положении у племени минква, которое приплывало издалека, с берегов реки Саскуэханны (центральная Пенсильвания), чтобы потешиться убийствами и грабежами. Тем не менее отдельные группы делаваров время от времени становились “на тропу войны”. Они были опасны тем, что белые, как правило, не ждали от них нападений. “В 1632 году, под видом дружеского визита, индейцы вошли в лавку голландского торговца Хоссита, убили его и еще одного колониста, который лежал там больной… Потом отправились в поля и одного за другим перебили всех белых, которые трудились там… После этой резни колония в Сванендэйле (Кэйп Мэй) была оставлена голландцами”.14
В Новой Англии вождь по прозвищу Король Филипп сумел собрать большую армию индейцев и в 1675 году атаковал город Свамсея (штат Массачусетс). Завязалась настоящая война, в которой погибли тысячи колонистов, было сожжено 12 поселений. В конце концов, нападение было отбито, Король Филипп пойман и казнен, и его голова висела на виселице в Плимуте в течение двадцати лет как предупреждение.15 В Мичигане восстание индейцев, предводимых вождем Понтиаком (1762), стоило жизни двум тысячам солдат и поселенцев.
Ответные карательные экспедиции белых отличались не меньшей жестокостью. В отличие от кочевников, индейцы не обладали одним из трех необходимых “не” — неуловимостью. Их поселения было легко обнаружить и нанести ответный удар. Они не умели выставлять дозоры, нести караульную службу, чтобы вовремя предупредить соплеменников о приближении врага. В 1637 году колонисты Новой Англии напали на деревню племени пикок и перебили там несколько сотен человек. “Индейцы горели в огне, и их кровь заливала пламя, — с удовлетворением писал очевидец. — Вонь была ужасная, но победа была сладка победителям, и они вознесли благодарственные молитвы Господу”.16
Очень часто возмездие обрушивалось на те группы индейцев, которые не принимали никакого участия во враждебных акциях. Ибо только они оставались спокойно на своих местах, не зная за собой никакой вины, только их могли отыскать карательные экспедиции. Воины, совершавшие нападения, знали, что им следует опасаться гнева белых, и умели искусно прятаться в лесах и болотах.
Не следует думать, что пламя войны в Америке XVII—XVIII веков вспыхивало только в противоборстве “индейцы против белых”. Взаимоистребительные войны между индейскими племенами бушевали задолго до прибытия европейцев и не прекратились с их появлением. Могущественная конфедерация племен ирокезов (мохавки, онейда, кайюга, сенека, онондага) “в 1630 году начала войну на уничтожение против племени гуронов, которая длилась 45 лет и превратила это когда-то процветавшее племя численностью в 22 тысячи человек в горстку оборванных беглецов, ищущих убежища на берегах Великих озер. Но и самим ирокезам эта бессмысленная война стоила таких потерь, которые невозможно было компенсировать никакими завоеваниями: численность их воинов уменьшилась с 3000 до 1400”.17
Вскоре начались и вооруженные конфликты между белыми. Голландцы, англичане, шведы, французы, испанцы ввязывались в схватки друг с другом за передел бескрайних американских территорий. И каждая нация старалась привлечь на свою сторону индейцев в качестве союзников или по крайней мере обеспечить их нейтралитет. В 1755 году британский генерал Брэддок попытался обойтись без поддержки индейцев. Когда вожди племен, живших в долине реки Огайо, спросили его, получат ли они права свободной охоты в тех местах как плату за военную помощь, он высокомерно ответил им, что земельные права в Америке безраздельно останутся за британской короной, а французов он разобьет и без них.18 Индейцы приняли сторону французов, и британская армия под командой Брэддока потерпела страшное поражение, потеряв две трети своего состава.19 В этом бою чуть не погиб молодой офицер по имени Джордж Вашингтон.
Союз с индейцами был жизненно необходим воюющим сторонам, но часто за него приходилось горько расплачиваться. Во-первых, индейцы были крайне ненадежными и недисциплинированными, легко нарушали договоры, могли исчезнуть накануне решительного боя. Во-вторых, за свои услуги они требовали платы оружием, одеждой, выпивкой и, если поступление этих товаров задерживалось, могли перейти на сторону противника. В-третьих, они кормились охотой, поэтому их невозможно было уговорить принять участие в долгом марше или длительной осаде укрепленного форта. В-четвертых, никакими приказами и угрозами их невозможно было заставить отказаться от привычных им зверских методов обращения с пленными.
Так, во время франко-британской войны (1754—1763) французы вынудили англичан сдать форт Вильям Генри (на берегу озера Джордж), обещав защитникам безопасный проход домой. Но “несмотря на все усилия французского генерала, его индейские союзники перебили 80 сдавшихся англичан, а заодно и всех женщин и детей, больных и раненых, остававшихся в форте… Вскоре индейцы появились в Монреале, приведя с собой 200 пленников. Напившись бренди, они, на глазах изумленного генерала, убили одного из пленников, сварили и заставили остальных есть его… Очевидцы клятвенно уверяли, что краснокожие вынуждали матерей есть собственных детей. Потом они носились по улицам Монреаля, вооруженные ножами, осыпали жителей угрозами и оскорблениями. Две недели длился этот шабаш, пока наконец губернатору не удалось подарками и уговорами выпроводить их из города”.20
Во время Войны за независимость (1776—1783) британское командование объявило премию за каждого пленного американца. Индейцы вместо пленных стали приносить скальпы, уверяя, что их пленник был убит при попытке к бегству. “Полковнику Гамильтону приходилось платить, потому что он боялся озлобить индейцев. У него не было возможности узнать, сколько скальпов из принесенных принадлежало американцам, испанцам, французам или даже британцам”.21
Эта охота за скальпами привела к трагическому эпизоду, который вызвал возмущенные протесты даже в Британском парламенте. 27 июля 1777 года в лагерь англичан явился индеец союзного племени вяндот, по имени Пантер, и попытался получить вознаграждение за окровавленный пучок пышных черных волос, снятых с головы молодой женщины. В тот же день свидетели показали, что этот скальп принадлежал юной Джейн Макрэ — невесте лейтенанта Дэвида Джонса, находившегося в том же лагере. Лейтенант хотел тут же пристрелить индейца, но генерал Бургойн настоял на соблюдении буквы закона: арест и военный суд, который присудил индейца к смертной казни. Однако опытный штабной офицер объяснил генералу, что, если он повесит Пантера, наутро все индейцы покинут его лагерь. Это означало бы ослабление английского отряда чуть ли не вдвое. Накануне боев с приближающейся американской армией генерал не мог пойти на такой риск. От отпустил Пантера, и впоследствии парламентская оппозиция в Лондоне использовала эту историю в своей антивоенной пропаганде.22
После завоевания независимости индейский вопрос в Америке сделался чуть ли не таким же острым, как вопрос о рабстве негров. В восточных штатах сложилось мощное движение гуманистов и либералов, призывавших к мирному разрешению конфликтов с индейцами. Их противники — армейские командиры и конгрессмены из пограничных территорий — указывали на то, что индейцы абсолютно не способны соблюдать договоры, а жестокость и непредсказуемость их нападений только возрастают из года в год. Антииндейская пропаганда получала обильную пищу из отчетов очевидцев, переживших очередную резню, или беглецов, приносивших на своем теле следы пыток, перенесенных ими в плену у краснокожих.
Эти рассказы леденили кровь.
“Индейцы танцевали, смеялись и ликовали, слушая крики людей, привязанных к столбам и сжигаемых заживо. Они связывали пленника и вытягивали из его распоротого живота внутренности кусок за куском. Они сдирали кожу с живых и отрубали конечности по кускам. Они хватали детей за ноги, разбивали их головы ударом о ствол дерева и выбрасывали в кусты. Обнаженных женщин валили на землю и протыкали их тела деревянными палками; другим отрезали груди и разрубали пополам”.23
Особое удовольствие индейцы получали, пытая или скальпируя детей на глазах у родителей.24 Другим любимым развлечением был “бег сквозь строй”. Обнаженного пленника заставляли бежать к столбу, установленному в конце улицы. Мужчины, женщины, дети, с дубинками, ножами, томогавками, выстраивались в две шеренги и старались нанести бегущему удар. Падение означало неизбежную гибель, но добежавший до столба имел шанс остаться в живых.25
Поводом для очередной резни могла быть задержка в выплате “пособия”, месть за пролитую кем-то кровь, наложенный белыми властями штраф, но чаще всего — просто накипевшая злость и жажда кровопролития. “Война — это наше любимое времяпрепровождение”, — признался вождь по имени Сидящий Буйвол.26
Многие крупные нападения начинались в тот момент, когда белые были отвлечены собственными войнами. Восстание Понтиака произошло во время франко-британской войны (1763). В штате Вайоминг, в разгар Войны за независимость (1778 год), индейцы устроили резню, принесшую им 200 скальпов, которые они продали англичанам по 10 долларов за штуку.27 Во время войны между Америкой и Англией (1812—1815) тысяча индейцев племени крик напала на форт Мимс (граница между Флоридой и Алабамой) и перебила 500 скопившихся там беженцев и защищавших их ополченцев.28 Страшная резня в Миннесоте, устроенная индейцами сиу под водительством вождя Вороненка (Little Crow), произошла в разгар Гражданской войны (1862). “15 августа 1862 года, в тот самый день, когда Вороненок присутствовал на службе в епископальной церкви, его воины начали убийства и грабежи… Пощады не было ни старым, ни малым… Около тысячи мирных, безоружных жителей пали жертвой свирепых атак”.29 Президенту Линкольну нелегко было выделить войска для подавления восстания. Но в конце концов восставшие были разбиты и 307 индейцев приговорены к смертной казни. Однако Линкольн нашел время пересмотреть их судебные дела и оставил в силе только 39 приговоров.30
Много усилий было затрачено на попытки привить начатки цивилизации индейским племенам, превратить воинственных охотников в мирных фермеров. Самоотверженные проповедники, вооруженные только Библией и букварем, поселялись среди индейцев, изучали их язык и нравы, открывали школы, знакомили их с основами гигиены. Правительство выделяло немалые средства на строительство мельниц и лесопилок в индейских поселениях, на снабжение их сельскохозяйственным инвентарем и скотом, на продовольственную помощь.
Голод был постоянным спутником жизни индейцев, врагом номер один. Случаи каннибализма были нередки. Знаменитый путешественник Кларк описал, как краснокожие накинулись на выброшенные белыми внутренности подстреленного и освежеванного оленя и тут же съели их сырыми. Индейцы не могли не видеть, что белые сумели ослабить угрозу голода, научились запасаться продовольствием на годы вперед. Вспаханные плугом поля и тучные пастбища были наглядным и манящим примером, и отдельные племена пытались следовать ему. Так, “в племени чероки некоторые группы, возглавляемые полукровками, добились значительного прогресса. У них были выстроены школы и мельницы, хорошо обработанные поля приносили изрядный урожай. В конце 1820-х даже начала выходить газета. Хотя эти группы составляли меньшинство, они могли бы повести за собой остальных чероки”.31
Увы, “остальные”, то есть подавляющее большинство, отчаянно сопротивлялись переменам. Они терроризировали соплеменников, занявшихся сельским хозяйством, разрушали и поджигали их постройки, угоняли скот.32 Шаманы в своих проповедях учили, что Великий дух не велит терзать тело Земли — матери всего живого. “Пахать — это все равно что взять нож и вспороть грудь собственной матери; добывать руду — это как докапываться до ее костей; косить сено — все равно что сбривать все волосы на ее теле”.33
На переговорах с представителями белых один вождь сказал: “Я слышал, вы собираетесь поселить нас в резервации у подножия гор. Я не хочу там селиться. Я люблю скитаться в бескрайних прериях, я чувствую себя там счастливым и свободным, но от жизни на одном месте наша кожа делается бледной и мы умираем”.34 “С рождения я питался дичью, — объяснял другой вождь. — Мой дед и отец питались мясом диких животных. Мы не можем так быстро отстать от обычаев отцов”.35 “Вы говорите, что построите нам дома и больницы, — взывал третий. — Но я не хочу их. Я был рожден в прериях, где ветер веет свободно, где ничто не заслоняет от меня солнечный свет… Я хочу умереть там, а не в окружении стен. Я знаю каждый ручей и каждую рощу между реками Рио-Гранде и Арканзасом. Я охотился там и жил, как жили наши отцы до меня, и — как они — я жил счастливым”.36
Но во всех этих восхвалениях былой привольной жизни деликатно опускалась одна деталь: жизнь эта непременно включала в себя свободу — право — долг — убить любого встречного иноплеменника, содрать с него скальп и потом упиваться восторгами и восхвалениями родичей, пускающихся вокруг тебя в победный танец. Если раньше индейцы одного племени — например, минква — могли отправиться за пятьсот миль на охоту за скальпами делаваров, без всякой надежды на существенную добычу (что можно отнять у индейца? пару мокасин? корзину маиса?), то теперь боевой задор воина подогревался еще и уверенностью в успешном грабеже. Убийство любого фермера или торговца, жившего неподалеку, сулило нападавшему немедленное обогащение: мука и спиртное, одежда и одеяла, мушкеты и порох, железные ножи и медные котлы представляли в его глазах нешуточную ценность.
Кражи скота и лошадей достигли эпидемических пропорций. В Техасе, Нью-Мексико, Канзасе орудовали племена, из поколения в поколение занимавшиеся конокрадством. Часто они прихватывали и хозяев, за которых потом требовали выкуп у родственников или властей. Штатные полицейские отчеты показали, что за двадцать лет, с 1847 по 1867 год, индейцы племени навахо угнали 3500 лошадей, 13 500 коров и около 300 тысяч овец.37
Воров не останавливала даже близость американских гарнизонов. Вождь команчей Сатанта отпраздновал снятие скальпов с нескольких белых поселенцев танцами под стенами форта Ларнед в Канзасе. Его воины застрелили из лука часового, стоявшего на вышке, а другие в это время угнали армейских лошадей, пасшихся неподалеку. Впоследствии вождь отправил командиру форта издевательское послание, требуя, чтобы в следующий раз он запасся лошадьми получше, а то украденные оказались далеко не первый сорт.38
После двухсот лет кровавых раздоров невозможность мирного соседства с индейцами стала очевидна даже самым убежденным гуманитариям и пацифистам. В 1830 году Конгрессом был принят закон о выселении индейских племен в западные районы страны. Горячим сторонником этого закона был президент Эндрю Джексон (1828—1836). В свое время ему довелось возглавить поход против восставшего племени крик (1813 год), он видел своими глазами изуродованные жертвы их нападений, слышал рассказы уцелевших очевидцев. В своих речах президент так аргументировал необходимость выселения:
“Все предыдущие попытки улучшить положение индейцев окончились провалом. Можно считать установленным фактом, что они не могут преуспеть, находясь в контакте с цивилизованным миром. Века бесплодных усилий вынуждают нас сделать этот вывод… Филантропы [отстаивающие права индейцев] не могут всерьез желать возвращения этого континента к тому состоянию, в котором его нашли наши предки. Какой добронравный человек предпочтет землю, покрытую лесами и населенную несколькими тысячами дикарей, нашей бескрайней республике, украшенной цветущими городами, поселками и фермами, населенной двенадцатью миллионами счастливых граждан, пользующихся благословенными дарами свободы, цивилизации и религии?”.39
По принятому закону выселению должны были предшествовать отдельные переговоры с каждым племенем, в которых точно оговаривались размеры и местоположение территории, получаемой племенем в новых местах, и денежный объем компенсации за уступаемые правительству США земли к востоку от Миссисипи. Федеральные власти брали на себя обязательства в течение определенного времени снабжать индейцев продовольствием, скотом, одеждой, одеялами, палатками, строить в резервациях дома, школы, больницы, мельницы. Некоторые племена или отдельные группы индейцев принимали неизбежность происходящего и соглашались на переселение добровольно. Другие отказывались выполнять условия договоров, подписанных их вождями, и их приходилось переселять силой.
История этих переселений окрашена множеством горестных и трагических эпизодов. Весь строй жизни индейцев, не включавший в себя умение планировать жизнь далеко вперед, делал их плохоприспособленными к дальним переездам. В отличие от переселенцев-пионеров, бодро кативших на запад в своих фургонах, где у них были запасы муки, солонины, необходимых инструментов, пороха и пуль, индейцы могли унести с собой лишь часть скарба, навьючив его на женщин и немногочисленных лошадей. Лишенные возможности охотиться в течение долгого марша, они начинали голодать. Чиновники и офицеры, приставленные надзирать за переселением, часто не умели вникнуть в трудности индейцев, снабдить их необходимым, обеспечить достаточным числом судов при переправах через реки.
Особенно тяжело достался переезд племени чероки (1838). Он получил название “Дорога слез”. “Многие из индейцев были выгнаны из своих домов, как звери из нор, и им пришлось начать свой путь из Теннесси, Джорджии и Северной Каролины без достаточных приготовлений… До начала марша их держали в специальных лагерях. Сохранились журналы, регистрировавшие день за днем смерти, рождения, побеги и все тяготы долгого пути. Из двенадцати тысяч, отправившихся на запад, четыре тысячи не дошли до места назначения”.40
Многие представители индейцев к этому времени хорошо изучили язык и нравы белых, они приезжали в Вашингтон и красноречиво представляли чиновникам и конгрессменам свои аргументы. Главным из них был тезис о том, что земля континента принадлежала ВСЕМ племенам, поэтому ни одно племя не могло заключать отдельные сделки с белыми по продаже какой-то части территории. Представители правительства, журналисты и адвокаты слушали их весьма сочувственно. В 1832 году Верховный суд США вынес постановление в деле “Народ чероки против штата Джорджия”, гласившее, что штат не имеет права применять свои законы к индейцам. Однако президент Джексон игнорировал это решение, обронив: “Суд вынес постановление. Теперь пусть попробует провести его в жизнь”.41
Так или иначе, за декаду 1830—1840 гг. около 60 тысяч индейцев было выселено из штатов, расположенных к востоку от Миссисипи.42 Но, как и следовало ожидать, переселение не смогло приглушить вековые традиции войны. Вновь прибывшие столкнулись с местными племенами, давно освоившими приемы выживания в прериях Запада, и эти племена встретили пришельцев весьма враждебно. Правительство отнимало у иммигрантов огнестрельное оружие, боясь насилия и кровопролития в пути. Поэтому они сделались легкой добычей для местных. Армия пыталась защищать их, но сил ее было совершенно недостаточно, для того чтобы справиться с задачей на таких огромных пространствах. Доставка обещанного продовольствия в резервации тоже была затруднена. Доведенные до отчаяния индейцы начали разбегаться, грабить, восставать.
Летом и осенью 1868 года индейцы племени шайен ступили на путь войны в штате Канзас. Началась обычная в таких случаях череда насилий и зверств над мирным белым населением. “8 сентября индейцы захватили поезд на мосту через реку Арканзас; 17 человек, попавших им в руки, были сожжены; на следующий день они убили еще шестерых в районе форта Уоллес; 1 сентября убили четверых вблизи Спаниш Форк в Техасе и изнасиловали трех женщин. Одна из них была изнасилована тринадцатью индейцами, после чего ее убили и скальпировали. Ее труп остался лежать с топором в черепе. Перед уходом индейцы зарезали ее четверых малолетних детей. Из детей, похищенных в штате Техас в 1868 году, 14 замерзли в плену до смерти”.43
Не следует думать, что пытки и мучительство были выражением особой ненависти к белым. В своих междоусобиях индейцы проявляли такую же жестокость. Когда те же шайены отмечали победу над племенем шошон (1868), они танцевали вокруг костра, “украшенные кровавыми трофеями. Один размахивал ободранной рукой шошонской женщины; вождь Высокий Волк гордо щеголял в ожерелье из высохших человеческих пальцев; другой воин прижимал к груди кожаный мешок, в котором было двенадцать правых рук, отрубленных у шошонских младенцев… Над их головами, в свете костра, плескались свежие скальпы, привязанные к копьям и к веткам деревьев”.44
Во второй половине XIX века почти все индейские племена к западу от Миссисипи имели достаточное количество лошадей. Их конные отряды обрели опасную мобильность и неуловимость. В сражениях с регулярными войсками они не раз выходили победителями. В битве при Розбуд Ривер (17 июня, 1876) американский отряд был спасен от разгрома только союзниками — индейцами крау и шошон, которые отчаянно сражались со своими давнишними врагами — восставшими сиу. Но несколько дней спустя сиу полностью разбили американскую армию под командой генерала Кастера и убили самого генерала.45
Политическая борьба вокруг индейской проблемы продолжала бушевать в Вашингтоне и столицах западных штатов. В 1867 году было создано “Бюро по делам индейцев”, которому вменялось в обязанность ускорить процесс приобщения краснокожих к основам цивилизации. Но оно целиком оказалось в руках “друзей индейцев”, которые воображали, что племена понимают несомненные блага перехода к фермерской жизни и только жестокие меры армейских командиров и мстительных белых поселенцев вызывают их оправданный гнев и восстания. Однако сами индейцы видели ситуацию совсем по-другому. Они считали, что белые требуют от них невозможного. “Их религиозные обряды были осуждены; их экономика, основанная на охоте, истощена; их политический уклад утрачивал силу; их брачные обычаи запрещены; их детей забирали в дальние школы, откуда они — не имея письменности — не могли поддерживать связь со своими родителями; даже их обычная пища стала труднодоступна; и при всем этом им говорили, что они должны безотлагательно измениться и стать как белые — их угнетатели. Эта всеобъемлющая тирания осуществлялась усилиями идеалистов, называвших себя друзьями индейца, которому они желают только добра”.46
Естественно, Военное министерство не разделяло взглядов “Бюро по делам индейцев” и часто противодействовало его начинаниям. Генерал Шерман, гроза южан в войне Севера и Юга, так сформулировал в 1868 году суть конфликта: “Когда индейцы смеются над нашим доброжелательством, насилуют наших женщин, убивают наших мужчин, сжигают дотла наши поезда вместе с машинистами и извещают нас о том, что они никогда не имели намерения соблюдать подписанные с нами договоры, мы вынуждены воевать с ними… Это будет бесславная война… полная опасностей и тяжкого труда для наших солдат… И я не стану отдавать никаких приказов, которые могут помешать нашим войскам выполнять их задачу так, как ее будет диктовать обстановка на местах. Никакие расплывчатые обвинения в жестокости и негуманности не заставят меня связать руки нашим офицерам. Вся предоставленная мне власть будет использована для того, чтобы индейцы, эти враги нашей расы и нашей цивилизации, не имели возможности начать варварскую войну против нас, под каким бы то ни было — выбранным ими — предлогом”.47
Последнее кровавое столкновение с индейцами произошло в конце 1890 года. В 1924 году Конгресс принял закон, дарующий права американского гражданства всем индейцам. Читателю, которому — по каким-то причинам — дорога легенда, утверждающая, что белые американцы уничтожили, перебили, отравили бациллами и спиртом коренное население континента, я предлагаю подойти к компьютеру, нажать на кнопку Google и набрать в окошечке Native Americans или прямиком выйти на адрес: http://www.infousa.ru/society/indians.htm. Интернет откликнется, высыпав на экран следующую информацию:
“В США насчитывается 4,4 миллиона американских индейцев, включая коренных жителей Аляски, что составляет 1,5 % от общей численности населения.
Число признанных на федеральном уровне племенных правительств — 562.
Средний доход индейской семьи (на 2003 год) — 35 тысяч долларов.
Площадь резерваций — 292 тысячи кв. км (для сравнения, площадь некоторых европейских государств: Австрия — 84 тысячи, Беларусь — 207, Италия — 301, Польша — 312, Англия — 244, Румыния — 237, Греция — 132).
Численность самых крупных племен: чероки — 234 тысячи, навахо — 204 тысячи (примерно равны населению Исландии); другие крупные племена, насчитывающие больше 50 тысяч: апачи, чиппева, чокто, ламби, пуэбло, сиу.
57 % индейцев живет в городах.
Высшую ученую степень имеют 50 тысяч человек”.
Понятно, что никакой статистике не по силам опровергнуть миф, завладевший сознанием человека. Но объективная реальность состоит в том, что на сегодняшний день “бесправие индейцев” сводится к одному: они лишены права “ступить на тропу войны”. Вряд ли даже самые горячие защитники “коренных американцев” решатся вслух потребовать возвращения им этого права. Что же касается самих индейцев, трудно поверить, чтобы нашелся среди них хоть один, кто мечтал бы переселиться из каменного дома с горячей водой и электричеством обратно в вигвам, сменил бы свою моторную лодку на пирогу, заменил бы детские фотографии на стенах скальпом зазевавшегося прохожего. Однако трехвековая история их яростного сопротивления наступлению цивилизации заслуживает самого пристального анализа.
Продолжение следует
1Бродский Иосиф. “Закричат и захлопочут петухи…” Сочинения Иосифа Бродского (СПб.: Пушкинский фонд, 1992), т. 1, с. 194.
2 Fukuyama, Francis. The End of History and the Last Man. New York: The Free Press, 1992.
3 Toffler, Alvin. The Third Wave. New York: William & Morrow Co., 1980.
4 Internet, Photos of Muslims demonstrating in London, February 2006.
5 Библейский словарь (Toronto: World Christian Ministries, 1980), с. 441.
6 Розанов Василий. “Уединенное” (Мюнхен: Нейманис, 1970), запись 13 марта, 1911 года.
7 Morgan, Lewis Henry. Houses and House-Life of American Aborigines. Chicago: University of Chicago Press, 1965.
8 Ibid., p. 47.
9 Heckewelder, John. History, Manners, and Customs of Indian Nations (Philadelphia: The Historical Society of Pennsylvania, 1876), p. 74.
10 Morgan, op. cit., p. 52.
11 Vestal, Stanley. Warpath and Council Fire. New York: Random House, 1948.
12 Ibid., pp. 6, 145.
13 Tebbel, John. The Compact History of the Indian Wars (New York: Hawthorn Books, 1966), pp. 15—16.
14 Weslager, C. A. The Delaware Indians. A History (New Brunswick: Rutgers University Press, 1972), p. 116.
15 Tebbel, op. cit., p. 29.
16 Ibid., p. 22.
17 Ibid., p. 34.
18 Weslager, op. cit., p. 225.
19 Tebbel, p. 84.
20 Ibid., p. 46.
21 Ibid., p. 74.
22 Ibid., pp. 58—59.
23 Ibid., p. 84.
24 Hagan, William. American Indians (Chicago: The University of Chicago Press, 1961), p. 22.
25 Heckewelder, op. cit., p. 219.
26 Vestal, op. cit., p. 38.
27 Weslager, op. cit., p. 246.
28 Tebbel, op. cit., p. 119.
29 Vestal, op. cit., p. 47.
30 Ibid., p. 48.
31 Hagan, op. cit., p. 73.
32 Ibid., p. 59.
33 Ibid., p. 130.
34 Vestal, op. cit., p. 123.
35 Ibid., p. 118.
36 Ibid., p. 125.
37 Tebbel, op. cit., p. 176.
38 Vestal, op. cit. pp. 56—57.
39 Clark, Thomas, Frontier America (New York: Charles Scribner’s Sons, 1969), pp. 475, 469.
40 Ibid., pp. 476—477.
41 Tebbel, op. cit., p. 157.
42 Clark, op. cit., p. 473.
43 Vestal, op. cit., pp. 145—146.
44 Ibid., p. 261.
45 Ibid., p. 250.
46 Ibid., p. 288.
47 Ibid., pp. 144, 147.