Опубликовано в журнале Звезда, номер 7, 2007
Перевод Елены Самуэльсон
Цель данной публикации — представить российскому читателю новые для него имена шведских писателей и их произведения. В течение семи лет я осуществляю подобные проекты при поддержке Шведского института и Королевской шведской академии.
Большое содействие оказывают нам музеи А. А. Ахматовой и Ф. М. Достоевского, а также журнал “Звезда” и Издательство журнала “Звезда”. Издательство выпускает серию, которую можно условно назвать “Шведский постмодернизм”. В ней уже вышли четыре книги: “Три саги” Биргитты Тротсиг, “Братцы-сестрицы” Магнуса Флорина, “Женщина и доктор Дрейф” Маре Кандре и “Опущение мозга” Сесилии Давидссон.
Елена Самуэльсон
Ханс Гуннарссон
Столкновение
Да знал ли кто толком что-либо об этих престарелых сестрах, которые жили у поворота, где дорога из гравия переходила в асфальт, кроме того, что они болезненно застенчивы и, должно быть, живут там с раннего детства? Да и были ли они в действительности сестрами? Так, во всяком случае, говорили в поселке, и Рейне был с этим согласен. Сус тоже так считала, хотя время от времени и бросала, что они лесбиянки, пара престарелых “лесбо”, укрывшихся от осуждающих взглядов. Лесбиянки или нет, только жили они всегда особняком. Дом их или, скорее, та его часть, которая была видна, казался местом, забытым Богом еще в сороковых годах. Сад был густой, заросший: корявые, замшелые яблони и ветвистые сливы. Разросшиеся кусты и трава в метр высотой. Более запущенного сада и представить было нельзя, хорошо еще, что до ближайшего соседа было более полукилометра, а не то за подобное содержание сада давно бы уже получили нарекания от поселковых властей или кто-нибудь еще. А как там у них в доме было, никто и знать не хотел. Там проживал кошмар, что было и страшно и притягательно. Хотя говорили о них немного. И это казалось несколько странным Рейне и Сус, которые переехали в поселок относительно недавно. Они задавали вопросы и получали терпеливые и уклончивые ответы: дескать, не обращайте на них внимания, они и мухи не обидят. Понимай это так: еще немного — и их заросшего, как джунгли, сада и в помине не будет. И никто не считал, что их надо было бы определить в какое-нибудь заведение. Нет, пусть каждый занимается своим делом: мы — своим, они — своим. К этому мнению вскоре присоединились и Рейне с Сус, прежде всего Рейне. “Зачем копаться в их жизни, они же в нашей не копаются?” — так он обычно говорил Сус, когда та заводила речь об этих женщинах. К тому же видели кого-то из них крайне редко, во всяком случае при свете дня. Скользнет иногда тень, и не более. Случалось, что одну из них видели на дороге. И тут уж надо было глядеть в оба, потому что поведение их в этих редких случаях было каким-то странным и неприличным. Минувшей осенью, как только Сус заметила одну из них в неясном свете фар, та тут же бросилась в канаву. “Прямо как я не знаю кто, черт возьми”. Сус это так описывала, что Рейне расхохотался во всю глотку. Однако и соседи и почтальон подтвердили верность ее наблюдений, так их обычно и видели — словно что-то трепыхается на обочине.
Именно так Рейне и описывал их сейчас полицейскому, который только что позвонил им в дверь.
— Вы хотите сказать, что они настолько боятся людей, что кидаются в канаву, едва заметят машину?
— Да, — сказал Рейне.
— Боже мой…
— Да, они немного странные, — заполнил Рейне паузу. — А как на нее наехали?
— Именно это мы и пытаемся выяснить, — сказал полицейский. — Ваша жена… вы думаете, она в состоянии ответить на некоторые вопросы?
— Нет, не знаю, она отдыхает, — сказал Рейне и мотнул головой в сторону второго этажа. — Она немного не в себе…
— Понимаю, — кивнул полицейский. — Только хорошо бы нам с ней поговорить. Может, она нам позвонит, когда ей получше будет.
Он протянул визитную карточку.
Рейне взял карточку, не взглянув на нее.
— Не буду больше мешать, — сказал полицейский, попрощался, вышел на крыльцо, но вдруг остановился, обернулся и спросил: — Кстати, где сейчас ваша машина?
Рейне посмотрел на него, словно не понял вопроса.
— Это просто формальность, — объяснил полицейский. — Мне нужно на нее посмотреть. Она у вас в гараже, что ли?
Рейне взглянул в сторону гаража, в который он меньше чем два часа назад загнал свой “сааб”, но видел он перед собой не гараж…
— Мы все равно разводиться собираемся, — сказал он.
Он сказал что думал и чего не успел сказать два с половиной часа назад.
Он стоял возле раковины на кухне и чистил картошку, дожидаясь, когда Сус вернется домой, чтобы вызвать ее на разговор. Все время после полудня он бродил и терзался, пробовал разные интонации, перебирал начальные фразы, начиная с неуверенной “Знаешь, нам надо поговорить” и кончая резкой “Я хочу развестись”. “А как дойдет до дела, скажу, скорее всего, что-то совсем другое”, — подумал он, и, чтобы отвлечься, поставил “Роллинг стоунз” “Стики фингерс” на полную катушку, пошел на кухню, вывалил картошку в раковину, надел передник и принялся готовить обед, который никто не станет есть. Он чистил картошку под краном и заметил присутствие Сус, только когда из гостиной перестала доноситься музыка. В следующее мгновение она уже стояла на пороге, задыхаясь, и звала его, потому что что-то случилось.
— Мать твою, как ты меня напугала, — сказал он. — В чем дело?
— Иди сюда и все.
— Что такое? В чем дело?
Сус ткнула пальцем в сторону прихожей.
— Одна из этих женщин, — сказала она, — лежит там в канаве, я не знаю, может, она мертвая.
— Что ты мелешь?
— Одна из этих старух-сестер…
— Мертвая, — прервал он. — Какого хрена она мертвая? Она просто испугалась тебя, они такие.
— Там яйца повсюду!
— Что?
— Она просто там лежит, — сказала Сус. — Пойдем со мной, пойдем же.
Она исчезла в прихожей.
Он все стоял у раковины, даже и не думая куда-то идти.
— Какие еще на фиг яйца? — закричал он.
— У нас фонарик есть?
Он слышал, как она роется в комоде, стоявшем в прихожей.
— Ты не остановилась и не попыталась с ней поговорить?
— Я просто хочу знать, жива ли она, — отрезала Сус из прихожей. — Есть у нас фонарик или нет?
Он вздохнул, швырнул картофелечистку в раковину — и почти налетел на Сус в дверях.
— Где? — спросила она.
— В машине, — раздраженно сказал он и протиснулся мимо нее. — Он в бардачке лежит, там, где и всегда.
— А ты-то пойдешь со мной?
— А как ты думаешь? — сказал он, влез в ботинки, плюнув на незавязанные шнурки, рывком натянул на себя кожаную куртку и пошел за ней к машине.
Даже машина его больше не радовала. Ему казалось, что за последние полгода он ни разу не смеялся. Он с надутым видом уселся на пассажирское сиденье и тут же заметил, что забыл снять передник, однако решил, что ему это теперь по фигу. И Сус тоже. Она повернула ключ зажигания и задом вывела машину на дорогу.
— Фонарик, — сказала она.
— Спокойно, — ответил он и открыл бардачок.
Там лежал фонарик, но, сколько бы он ни нажимал на резиновую кнопку, тот и не думал светить.
— Наверное, батарейки, — сказал он, потряс фонарик, затем стал бессмысленно стучать по нему ладонью.
Они проехали мимо старого поддона, куда доярки раньше ставили бидоны.
— Смотри внимательно, — сказала Сус, не отрывая взгляда от дороги.
Она медленно ползла на второй скорости, тянула шею, вглядываясь в ветровое стекло. За стеклом было уже темно, хотя времени было всего без четверти пять, к тому же на дороге были проталины, что делало это безнадежное в глазах Рейне предприятие еще более безнадежным. Он бросил фонарик обратно в бардачок, вздохнул, посмотрел на Сус. Он столько хотел сказать. “Вот теперь и скажу”, — думал он.
— Она что, много яиц несла? — спросил он.
— Угу.
— Где это было?
— Смотри внимательно со своей стороны.
— Какого черта…
— Смотри и все! — сказала она.
— Но как же, не можем же мы просто…
Она внезапно затормозила, перегнулась через руль.
— Здесь, — сказала она. — Где-то здесь, мне кажется. Во всяком случае, после поворота. Ты иди, а я за тобой медленно поеду.
Рейне указал пальцем в ветровое стекло.
— Это не она перед нами идет? — спросил он.
Она дернула головой:
— Где?
— Шутка, — сказал он. — Боже мой…
Она повернулась и уставилась на него в каком-то исступлении.
— Мать твою, — сказал он. — Чем мы тут на самом деле занимаемся?
— Ты что, не можешь помочь? — спросила она. — Не можешь, да?
— Да не будь ты такой истеричкой.
— Тогда пойди и посмотри! — она почти кричала. — Она где-то там лежит, понимаешь ты!
— Конечно! Ясно! — сказал Рейне и тут же вышел из машины, хлопнув дверью.
Он в раздражении прошел немного вдоль придорожной канавы, затем остановился в свете фар и театрально позвал:
— Бабуля, ты где? Где ты?
В тот же миг участок леса перед ним осветился, он обернулся, поднес руку к лицу и, прищурившись, посмотрел на встречную машину. Она приостановилась, и Рейне увидел, что это Бергстрём, электрик.
Бергстрём опустил боковое стекло и спросил, все ли в порядке.
— Да-да… да-а…
— Тебе что, кирпич на голову упал?
— Что?
— Ну да, или как это там называется. — Бергстрём опустил глаза, и тут Рейне заметил, что он все еще в переднике.
— Да-да… можно и так сказать…
— Она что, беременная у тебя?
— Кто?
— Жена.
Рейне повернул голову и вначале не увидел Сус. Она вышла из машины, он некоторое время искал ее глазами, пока не заметил ее силуэт, согнувшийся над канавой. Он ничего не понял. Она стояла метрах в пяти от их машины, ее рвало. Он снова посмотрел на Бергстрёма. Не зная, что сказать, он улыбнулся и покачал головой.
— Не-а, — ответил он уклончиво и медленно пошел к машине.
По какой-то неопределенной причине или просто из любопытства Бергстрём немного подождал, прежде чем отъехать, и, если бы он не задержался, Рейне, возможно, и не увидел бы того, что увидел минуту спустя: пятно на капоте, небольшую вмятину на металле, шириной примерно в сантиметр прямо над правой фарой…
Задние фары Бергстрёма исчезли за поворотом. Рейне посмотрел в сторону Сус, она все еще стояла согнувшись над канавой, а он все не понимал… Он осмотрел капот. Какого хрена… Он разглядывал и даже понюхал незнакомое пятно, а потом осторожно провел по нему пальцем — и тут же быстро отдернул палец, посмотрел, ничего не разглядел, выставил палец под свет фары…
И тут он словно перестал думать, просто действовал. Ринулся к Сус и потащил за собой, тело ее так обмякло, что он скорее принес, чем привел ее обратно к машине, усадил на пассажирское сиденье.
— Рейне…
Он захлопнул дверь и быстро прошел к водительскому месту, рывком уселся за руль, нажал на газ, сорвался с места и укатил. Он бросил на нее быстрый взгляд, она ничего не сказала, и он снова посмотрел на дорогу, перешел на третью передачу, увеличил скорость, на четвертую… И только через несколько сот метров в голове его молнией пронеслось: что же я делаю? И тут он затормозил.
Остановился посреди дороги…
А теперь он стоял, переминаясь с ноги на ногу, на линолеуме в прихожей и объяснялся с полицейским, который не понимал, о чем речь.
— Вы собираетесь разводиться?
В сознании Рейне, когда он повернулся и встретил вопросительный взгляд полицейского, теснилось так много слов, но вымолвить он сумел только одно из них.
— Яйца? — спросил он.
Матс Кемпе
Фрескати1
Камилла появилась на лекции поздно. Преподаватель прервался и придержал дверь, чтобы она могла въехать. Время было после полудня, и мы сидели в одной из аудиторий корпуса Б. Она проехала вперед и установила свое кресло возле первого ряда. Волосы у нее были завязаны голубой лентой. Преподаватель заправил в проектор слайды и перешел на стратегию доминирования у Вертена. Я сидел довольно высоко, на одном из задних рядов. Убористый почерк преподавателя с трудом читался на белом экране. Я покосился на часы у входа.
Преподаватель выключил проектор и осведомился, есть ли вопросы. Ева, женщина средних лет, спросила, как будет проходить экзамен. Преподаватель убрал со лба мокрые от пота пряди волос.
— Об этом мы поговорим после перемены, — сказал он. — Я быстрo повторю пройденное, а в конце последней пары мы займемся экзаменом.
Мы поднялись с верхних рядов и пошли вниз. Когда я проходил мимо кафедры, я услышал голос Камиллы.
— Эрик, Эрик! — позвала она.
Я повернулся на голос.
— Я хотела бы поговорить с тобой после лекции.
— Конечно, — сказал я и махнул рукой.
К кофейному автомату стояла очередь. Я взял себе капучино и стал слушать, как кто-то из сокурсников обсуждает детскую порнографию и свободу печати.
Вторая пара прошла быстро. Преподаватель подробно прошелся по всем этапам, которые предшествовали конференции в Сальтшебадене. Под конец он сказал, что для тех, кто посещал лекции, экзамен не составит никаких проблем.
Мы дождались, пока большинство не уйдет из зала. Я подержал ей дверь.
— Тебе нужна помощь? — спросил я.
— Нет, все хорошо, — сказала она.
— Давай посидим в кафе?
— Тогда лучше на шестом этаже. А то в другом народу много.
Мы направились по коридору к корпусу Ф. Я шел немного впереди, чтобы держать двери.
— Интересный был курс, — сказал я.
Она кивнула.
— Мы узнали о стуктуре шведского общества много такого, что, казалось бы, должны были знать раньше.
— Да, курс был познавательный, — сказала она.
Около здания Ф мы свернули к лифтам.
Я отодвинул один из стульев, чтобы она могла подъехать к столу.
— Ты чего-нибудь хочешь? — скросил я.
— Не-а, — сказала она.
— А я возьму себе кока-колы.
Я пошел к стойке и взял бутылку колы. Народу в кафе было немного. Я вернулся к столу и сделал несколько глотков, перед тем как сесть. Она теребила голубую ленту в волосах. Я откинулся на стуле и перекинул ногу на ногу.
— Прежде всего я хочу сказать, что мне было…
Я выпрямился и положил локти на стол.
— Необыкновенно приятно и лестно, — начал я.
Она подняла глаза. Я провел рукой по столу, смахнув несколько крошек.
— Это, наверное, самое красивое письмо из всех, которые я когда-либо получал.
— М-м-м, — сказала она.
— Просто это все так внезапно. Я вообще-то и не догадывался вовсе о твоих чувствах.
Я отхлебнул еще один глоток и вытер рот.
— Не знаю, только чувствую, что не могу броситься во что-то новое именно сейчас, — сказал я.
Она посмотрела на меня. Я провел рукой по волосам.
— Мне кажется, я еще по-настоящему не забыл Хелену. Ведь всего два месяца прошло.
– Ты говорил, что сам ее бросил, — сказала она.
– Да, собственно… но мы все равно друг к другу хорошо относимся.
Я подвинул ей стаканчик с колой.
— Кстати, хочешь попробовать?
Она покачала головой.
– К сожалению, я не догадался тебя угостить, — сказал я.
Я посмотрел в стаканчик. Пузырьки газа улеглись, их осталось совсем немного у самого края.
— Думаю, мне лучше побыть одному некоторое время. Я думаю, мне это будет полезно.
Она отвернулась и посмотрела в сторону кассы. Я заметил темную дырочку в мочке ее уха, однако сережек на ней не было.
– Я надеюсь, что мы из-за этого не перестанем быть друзьями, — сказал я.
Она вздохнула.
– Я вообще-то не знаю, хочу ли этого, — вымолвила она.
– Надеюсь, что ты останешься моей приятельницей.
– Я так невероятно устала быть “приятельницей” кучи парней.
— Ага, понимаю.
Я провел ногтем по словно навощенному боку стаканчика.
— Ну, мне очень жаль, но, конечно, тебе решать, что для тебя лучше. Я-то очень хочу, чтобы ты осталась моей приятельницей.
— Посмотрим. Только вряд ли, — сказала она.
В дверях появился Маркус. Пиджак у него был накинут на одно плечо, а в руках был блокнот и кипа бумаг.
— Ага, вот вы где, — сказал он весело. — А что вы на третьем не сидите?
Он положил свои бумаги на наш столик и протянул мне руку.
— Смотри, получилось ведь, — сказал он.
Немного поколебавшись, я поднял руку, и мы поприветствовали друг друга хлопком ладони о ладонь.
— В чем дело? — спросила Камилла.
Она повернулась к Маркусу.
— Команда “Бринес” выиграла вчера золото, — пояснил он и уселся рядом с Камиллой.
— Мы с Маркусом оба болеем за “Бринес”, — подтвердил я.
Камилла коротко улыбнулась мне.
— Послушай, Макке, мы тут сидим и разговариваем, — сказал я.
Маркус взял в руки пиджак и принялся искать что-то в кармане.
— Нам надо закончить, — продолжил я.
— Нет проблем. Я пока тут посижу и перепишу начисто свои конспекты.
Он перенес блокнот и бумаги на соседний столик.
— Извини, но нам нужно поговорить наедине. — Голос у Камиллы был очень решительный.
Я кивнул Маркусу.
— Сорри. О’кей, — пробормотал он виновато. — Я просто не врубился.
Он собрал свои бумаги, взял пиджак, послав нам с Камиллой быструю улыбку.
— Увидимся позже, — добавил он.
Камилла следила за ним взглядом. Я развел руками.
— И так всегда, когда хочешь серьезно поговорить, — сказал я.
Камилла улыбнулась, но ничего не сказала. Я допил последние капли кока-колы.
— Ну, так на чем мы остановились? — спросил я и коротко засмеялся.
Камилла больше не улыбалась. Она смотрела чуть выше моих глаз, куда-то на мои волосы.
— Я считаю, что ты необыкновенно смелая, потому что написала это письмо.
Она принялась рассматривать свои ногти.
— Что значит “смелая”? — уточнила она.
— Да, я считаю, что ты необыкновенно смелая. Вот если бы все люди осмеливались быть такими открытыми в своих чувствах.
Она презрительно фыркнула.
— Ты гораздо смелее меня. Это я — трус. Это я боюсь пострадать.
Она окинула помещение отсутствующим взглядом. В другом углу кафе уселась кучка шумных студентов. Она торопливо посмотрела на часы.
— Мне пора ехать. Еще много чего прочесть осталось, — сказала она.
— Который час? — спросил я.
Она снова взглянула на часы.
— Без двадцати пять.
— Пойду посижу в библиотеке, — сказал я. — Если хочешь, можем вместе посидеть.
— Нет, у меня лучше получается зубрить дома.
Она отъехала со своим креслом от стола. Я встал, отодвинув стул.
— Заказать тебе машину или еще чем-то помочь? — спросил я.
— Нет, спасибо, я сама.
Мы вышли на лестницу.
— О’кей, — сказал я.
Она кивнула.
— Если что, звони обязательно.
— Угу, — промычала она.
— Мне, во всяком случае, все это не кажется сложным. Надеюсь, и тебе не кажется.
— Нет-нет, конечно.
Я улыбнулся и кивнул.
— Тогда увидимся в… да, тогда увидимся только на экзамене.
— Вот именно, — ответила она.
— Кстати, желаю удачи, — добавил я.
— Да.
Она развернула кресло и заскользила по коридору в сторону лифта.
Олине Стиг
Телли
Я обычно смотрела на нее, когда стояла и ждала, пока мои тарелки покажутся в стенном окошке. Она была маленькая, худая, темные волосы закручены тугим узлом на затылке. Я никогда не видела, чтобы кто-нибудь так работал. Она была везде одновременно, скакала, как раскидай, между плитой и салатами, посудомоечной машиной и холодильником. В первые два месяца моей работы в ресторанчике “Ла Конкилья” я ни разу не видела, чтобы она улыбалась.
Это заведение давно пропало бы без Телли — так всегда говорил Серджио после того, как мы закрывались на ночь и наматывали на вилки свежие макароны. Все согласно кивали. В первый час после закрытия настроение у всех было слегка подавленное. Ресторан работал до трех ночи, а начинали мы ранним вечером. Обычно спустя некоторое время появлялись друзья Серджио, и тогда подавали еще еды и вина. Возня на кухне не затихала ровно до половины пятого, когда дверь запиралась.
Телли жила в однокомнатной квартирке совсем рядом с рестораном, на другой стороне пьяцца Эрбе. Окно на третьем этаже было пустым и холодным, ни занавесок, ни цветов. Зачем ей все это? Она ведь там только спала. В два часа дня она уже была на кухне.
— Я могу пойти помочь Телли, — предложила я в одну из первых ночей.
— Она не хочет никакой помощи, — сказал Серджио.
— Поди попробуй, — засмеялась Фиоре.
Попробовала я лишь спустя некоторое время. Это было в ночь на Святую Люсию, для персонала устроили праздник. Я застряла возле стойки бара с одной из официанток, с той, что из Бостона, у нее еще были неприятности в любви. В стенке бара было окошечко, через которое грязную посуду передавали на кухню. Иногда я видела тень Телли на фоне белой кафельной стены. Я отошла от стойки и приоткрыла дверь на кухню. Я думала, что она там вертится, как обычно, мечется между мойкой и плитой, и тщательно продумала стратегию, как ее остановить.
А Телли танцевала. Стояла посреди кухни и раскачивалась всем телом. Играло радио, передавали какой-то слащавый шлягер. Она окунала щетку в воду и разбрызгивала по полу большие лужи, а потом топала по ним. Глаза у нее были закрыты, она смеялась и вертелась. Я почувствовала себя так же, как когда в семь лет случайно открыла дверь в комнату брата, а он стоял голый перед зеркалом. Хотела уйти, но уронила на пол свой бокал. Я присела и стала собирать осколки.
— Заодно и подмети, — сказала Телли таким голосом, словно ничего не произошло.
Она отставила щетку и ведро и, стоя возле кухонного стола, резала сладкий перец. Быстро нарезала на тонкие кружочки острым ножом.
— Извини, — сказала я.
— Ничего, — ответила Телли, повернулась ко мне и улыбнулась.
Потом она снова отвернулась и продолжала резать. Нож ритмично постукивал о доску.
— Что ты на Рождество будешь делать? — спросила я.
— Ко мне сестра приедет в гости, — ответила Телли, и по ее голосу было слышно, что она продолжает улыбаться. Постукивание ножа прекратилось.
—Можешь идти, — вдруг сказала она и забрала у меня щетку.
Итальянское ризотто — это густое вкусное блюдо, требующее много времени и терпения. Нужно, все время помешивая, подливать горячий бульон в рис, который постепенно разбухает вместе с другими ингредиентами. Готовить ризотто было делом Серджио, целая церемония. Вся прочая деятельность на кухне прекращалась, Серджио стоял и помешивал в кастрюле, а Телли подавала ему бульон небольшими поварешками, которые он туда выливал с таким выражением лица, словно бульон был святой водой, а кастрюля — купелью. Входить в кухню в это время запрещалось, я пряталась за посудомоечной машиной и из своего укрытия слышала только приглушенные реплики вроде:
— Еще бульону.
— Осторожно, осторожно, убавь огонь.
— Ну как?
— Пока еще немного жидковато, но вкусно.
— Еще бульону?
Они стояли близко друг к другу, и у меня возникло такое же чувство, как когда я увидела Телли танцующей — будто я вижу что-то, не предназначенное для посторонних глаз.
Однажды утром в январе, когда туман, словно большой крышкой, накрыл город, а Серджио был пьян больше обычного, я решила прогуляться до дома. Хотя я жила на окраине, я все же предпочла пойти пешком, чем ехать по скользкой дороге сквозь метель с Серджио за рулем. Я надеялась, что Телли составит мне компанию. Она стояла согнувшись, лицом к стене. Руки ее ритмическими движениями скоблили мойку. Я присела подождать ее. Она пользовалась тремя разными тряпками и тремя моющими средствами. Когда она закончила, в нержавеющую сталь мойки можно было смотреться как в зеркало.
— Я люблю порядок, — сказала она.
— Заметно, — сказала я.
— Все дело в любви.
Она поставила ящик с большими зрелыми помидорами на мойку.
— Что ты хочешь сказать? — спросила я.
— Порядок — это и есть любовь. То, что любишь, то бережешь.
Стоя ко мне спиной, она взяла помидор и взвесила его в руке.
— Тебе здесь не бывает одиноко? — спросила я.
— Мне нравится быть одной, — сказала Телли.
Туман был таким густым, что я едва различала собственные ноги. Уличные фонари раскачивались над нами неясными пятнами света. Человек словно растворялся, становился неким бестелесным созданием. В этом ослеплении яснее слышались звуки: наше дыхание, шарканье наших ног по мокрому снегу. Когда Телли заговорила, ее голос зазвучал у меня прямо в голове, и я была вынуждена проверить рукой, действительно ли она рядом со мной. Я слегка коснулась ее руки, ладонь ее раскрылась и сжала мою. Рука у нее была маленькая, холодная, со множеством мозолей.
— Можешь переночевать у меня, если хочешь, — сказала она. — Если боишься тумана. Тогда тебе не придется далеко идти.
Когда мы вошли к ней в комнату, она зажгла лампу около кровати. Над кроватью висела большая фотография в золоченой рамке. На ней была блондинка в белом платье, которая выглядела так, будто старалась стать похожей на Мерилин Монро.
— Это моя сестра, — сказала Телли. — Она фотомодель.
— Она на тебя похожа, — сказала я.
— Совсем не похожа, — сказала Телли.
— Конечно, похожа, — сказала я.
— Это не настоящая моя сестра, — сказала Телли. — Меня удочерили.
Мы пили чай из коричневых пластмассовых стаканчиков.
— Она в Мадриде живет, — сказала Телли. — У нее контракт с Ивом Сен-Лораном. А до этого она для “Вог” работала и жила в Париже. Потом она встретила мужчину из Мадрида. Он архитектор. Они живут в самом центре, в двухэтажной квартире с террасой на крыше.
На щеках Телли загорелись красные пятна, она подлила чаю в наши стаканы.
— Терраса на крыше, — сказала я. — В Мадриде, где сплошные выхлопные газы.
Глаза у Телли потемнели.
— У них дом — самый высокий в Мадриде. Моника выхлопных газов не переносит, — продолжила она. — У нее бронхи плохие. В детстве у нее астма была. Поэтому мы жили у моря. В Палермо.
Добавить было нечего. Телли замолчала, сжав губы, и стала готовиться ко сну.
— Что вы делали на Рождество? — спросила я наконец, когда потушила свет и улеглась на матрасе на полу.
— Ничего особенного, — сказала Телли.
— А ты говорила, что к тебе сестра…
— Она не приехала, — сказала Телли. — Она была очень занята.
— Ты о чем мечтаешь? — Я не была уверена, что она заснула, мы долго лежали молча, я вдруг поняла, что Телли меня ни о чем не спрашивала. Может, ей было неинтересно.
— Я мечтаю домой вернуться. Мечтаю о Палермо.
Я надеялась, что это станет началом дружбы, но все оказалось забытым уже на следующий день. Телли, как обычно, суетилась на кухне и не нашла времени, даже чтобы поздороваться. Я подходила к ней каждую ночь и спрашивала, не помочь ли ей с мытьем посуды, но всякий раз моя помощь отвергалась.
Только у Серджио был доступ на кухню после закрытия. Однажды утром, когда я пошла было домой, но вернулась за сумкой, забытой в кухне, я увидела, как они стояли возле плиты, близко друг к другу, и над ними висело такое же густое облако внутреннего согласия, как тогда, когда они готовили еду. Однако никакой кастрюли на плите не было. Они держались за руки, а Телли склонила голову к нему на плечо.
— Мне надо идти, — прошептал Серджио.
— Ты не мог бы остаться? — еле шевеля губами, попросила Телли.
— Ты слышала, что я сказал, — тихо ответил Серджио.
Затем он, покачиваясь, вышел из кухни — и если бы не был так пьян, то обнаружил бы меня, прятавшуюся за дверью холодильника. Он стал пить все больше и больше. Фиоре только вздыхала, улыбалась, поглаживала его по щеке и называла “мой старичок”. Я никогда не могла понять, был ли это жест презрения или любви.
Фиоре любила тайны. Она взяла в привычку щипать меня за руку и тянуть в какой-нибудь укромный уголок бара. От нее я все узнала о скупой жене бармена и об официантке Лауре, которая обманывает своего мужа, а также о том, кто из постоянных посетителей налоговый жулик, а кто гомосексуалист. У меня рука была вся в синяках от такого доверия. А вот о Телли она никогда не говорила.
Она приехала на Страстную пятницу. Я сразу поняла, что это она. Под окнами остановилась красная спортивная машина, а острые каблуки простучали по полу так, что посетители замолчали и застыли с пивными кружками у рта. Она притягивала к себе взгляды и знала об этом. Подойдя к стойке бара, она заказала себе сухой мартини и спросила Фиоре, есть ли у них кто-нибудь по имени Телли. Что-то странное было в ее манере задавать вопросы, голос ее имел какой-то непонятный, нарочитый оттенок, отчего вопрос прозвучал как плохо отрепетированная театральная реплика. Фиоре протирала стакан, упрямо уставившись на свои руки.
— Что тебе от нее надо? — спросила она сухим, недоброжелательным голосом.
— Между прочим, это моя сестра, — сказала Моника.
Спустя пару минут она вышла из кухни, проплыла мимо стойки бара и вышла через вращающуюся дверь.
— Она забыла за свой мартини заплатить, — сказала я.
— Да, должно быть, забыла, — ответил Серджио, незаметно появившийся за моей спиной. Он отхлебнул красного вина и улыбнулся глуповатой улыбкой.
Ресторан по выходным обычно закрывался в пять, однако Серджио выставил красную табличку и задернул занавески уже в четыре. Телли носилась, как всполошившаяся курица. Всю ее сноровку как ветром сдуло, щеки ее пылали, она беспорядочно размахивала разделочным ножом для резки овощей. Все еще держа в руках нож, она пошла к Фиоре в бар.
— Нож-то зачем? — спросила Фиоре.
— Я просто спрашиваю, где мы накроем? — запинаясь, спросила Телли.
По дороге на кухню она зашла в холодильную камеру и через секунду появилась оттуда уже без ножа, но с пакетом замороженных кальмаров.
— Я думаю, мы приготовим ризотто а-ля маринара, — обратилась она к Серджио и положила пакет на плиту, прямо на языки газа, так что по ресторану пополз запах горелой пластиковой упаковки.
Я никогда раньше не видела ни красивого сервиза с золотой каемкой, ни серебряных приборов. Я сидела и взвешивала в руке тяжелую вилку, пока Серджио накрывал на стол. Три сорта макарон, ризотто и индейка. Это более походило на подготовку к королевскому визиту, чем к короткому посещению неведомой сестры судомойки. Весь прочий персонал ресторана ушел домой. Я задавалась вопросом, не следовало ли и мне уйти, может, я не заметила какого-либо знака?
— Ты знала, что она должна приехать? — спросил Серджио, когда мы уселись.
Фиоре покачала головой.
— Похоже, во всяком случае, что она хорошо устроилась, — сказала она. —Машина новая и все такое.
— Она вроде выглядит довольной, — сказал Серджио.
Мы ждали до последнего, однако под конец все так проголодались, что просто набросились на еду. Все, кроме Телли, которая с отсутствующим видом ковыряла вилкой спагетти. Она сняла свой белый передник и распустила волосы. Я подумала, что она на самом деле довольно красивая. Лицо с нервными чертами, широкие крылья носа трепетали при каждом вздохе. Ее было просто жаль. Она вот-вот заплачет, думала я. Но она не заплакала. Она сидела молча, стиснув зубы, а когда в дверях появилась Моника, слабо улыбнулась.
Моника села возле меня. Руки ее задвигались над столом.
— Ты — новая официантка? — спросила она меня и, прежде чем я успела ответить, снова спросила: — Ты знаешь мою сестру?
Я кивнула.
— А знаешь ли ты, что сестра моя — шлюха.
Телли сидела неподвижно, сцепив руки на коленях, застывшим взглядом уставившись в тарелку. Все остальные смотрели на Монику. Моника улыбалась.
— Ты что, опять явилась сюда сцены устраивать? — сказал Серджио.
— Она мифоманка, — прошептала Фиоре и ущипнула меня за руку. — Не верь тому, что она говорит.
— Зато я не держу собственную дочь в рабынях и в любовницах, — сказала Моника.
— Не верь ей, — прошептала Фиоре.
Я отдернула руку.
— Она всегда так выступает, — продолжала Фиоре и повернулась к Монике. — Может, поешь немного? — спросила она.
И тут Моника плюнула Фиоре в лицо. Я нагнулась, чтобы плевок не попал в меня. Он угодил Фиоре прямо между глаз и стекал по носу.
Фиоре вытерла плевок тыльной стороной ладони.
— Мы устали от твоих выходок, Моника, — сказала Фиоре и закрыла лицо руками. — Никто тебя сюда не звал.
— Телли меня звала. Правда, Телли? Телли посылала одно письмо за другим и умоляла меня приехать. Разве не так, Телли?
Моника перегнулась через стол, чтобы коснуться рук Телли, но та продолжала сжимать их.
— Ты не забыла, что он — мой папа? Мой папа. Ты не забыла, что ты — моя сестра?
Телли покачала головой.
— Бедняжка. — Моника откинулась назад.
Тишина нарушилась, когда кто-то вошел в дверь. Пришел Франческо, владелец пиццерии напротив. Моника исчезла в туалете и появилась снова, тщательно подкрашенная, с ослепительной улыбкой.
Я чувствовала себя будто в несущемся поезде, готовом в любой момент сойти с рельсов. Моника рисовалась перед Франческо и беседовала как ни в чем не бывало. Телли молчала. Я попыталась встретиться с ней глазами, но она отвела взгляд. Серджио спокойно и сосредоточенно пил виски прямо из бутылки, спрятанной на полу возле его стула. Фиоре ущипнула меня за руку.
— Ты, наверное, думаешь, что мы совсем сумасшедшие, — сказала она тягучим голосом. — Только, знаешь, мы вообще-то не такие. На самом деле мы — довольно счастливая семья.
— Я и не знала, что вы — семья, — сказала я.
— Ну, могла бы и заметить, — сказала Фиоре.
Я решила пойти домой. Шел дождь, мелкий, колючий дождь, замерзавший, когда достигал земли, и ноги мои скользили по мощенной камнями улице. Я прошла несколько метров и услышала крики и вопли из ресторана. Дверь на кухню была распахнута настежь. Серджио стоял под фонарем и, раскачиваясь, кричал:
— Дай мне ключи от машины! Дай их сюда, я сказал!
Телли стояла перед ним, сцепив руки за спиной.
— Дай их сюда!
Моника уже сидела в машине. Серджио попытался схватить Телли, но она увернулась. Это было похоже на танец. Немного в стороне стояла Фиоре.
— Ты не можешь вести машину, — сказала Телли.
— Не указывай мне, что я могу и чего не могу! — кричал Серджио.
— Тогда пеняй на себя! — Она швырнула ключи на землю.
Серджио бросился на колени, упал, пытаясь подняться, а потом нетвердой походкой пошел к машине. Двери машины захлопнулись, Телли все стояла, когда завелся мотор, машина тронулась зигзагами и исчезла между домов. Я подошла к Телли и уже хотела взять ее за руку, когда послышался удар. Сначала грохот, потом звон разбившегося стекла, дождем рассыпавшегося по улице. Телли стояла неподвижно. Я обняла ее. Плечи ее вздрагивали, а когда я заглянула ей в лицо, то увидела, что по ее щекам катятся слезы. Только она не плакала. Она смеялась. Она смелась до слез, а когда мимо нас промчалась Фиоре, она обняла меня и уткнулась лицом мне в шею.
Прошло много лет, прежде чем я снова приехала в этот городок под Миланом. Я не планировала появляться в “Ла Конкилья”, но, проходя мимо красной вывески, я вдруг почувствовала потребность зайти. За кассой, как обычно, стоял Серджио. Прошло некоторое время, прежде чем он узнал меня. На щеке у него виден был тонкий красно-белый шрам. Я подумала, что это, должно быть, после аварии.
— А где Телли? — спросила я.
В окошечке мелькнул силуэт в белом переднике.
— Телли, — сказал Серджио и слизнул с губы пену, прежде чем отхлебнуть пива. — Она в Палермо сбежала. Бог знает, что она там будет делать. Здесь все есть, а там ничего.
Он раскинул руки и вздохнул:
— Чем я провинился, что у меня такие дети?
Я пожала плечами, а Серджио подмигнул одним глазом и заговорщицки улыбнулся, как будто я хоть как-то была в этом замешана.
Перевод с шведского Елены Самуэльсон