Опубликовано в журнале Звезда, номер 5, 2007
1
Ты не пишешь. Что, сил недостало?
Дремлют музы твои и хариты?
Что тебя так вконец испугало:
бедность жизни чужой? Незабытый,
опрокинутый в сонную одурь,
мир, скончавшийся в одночасье?
Или, юности нашей в угоду, —
однодневное скудное счастье?
Ни стихов не дождусь я, ни песен
от тебя. Так о чем я тоскую?
Ты когда-то мне был интересен.
Я любил твою точность сухую
и шершавый, наждачный твой юмор…
Знаешь, братец, я тоже умею…
Мне недавно приснилось: ты умер,
а точнее, свернул себе шею.
Извини, я без злобы… Помнилось:
снег сверкающий, скользкие лыжи…
Альпы? Татры?.. Пойми, сделай милость,
мы не так безнадежно бесстыжи,
не настолько бедны и убоги,
чтобы клянчить привета, совета.
Мы свои выбираем дороги,
пусть кривые, лежащие где-то
в стороне от забот ваших плоских,
от пригляда вполглаза за нами, —
меж валдайских холмов, меж приокских.
Меж кастальских, забытых богами.
2
Ладно, тоже мне друг — недотрога!
И с чего сам себя ты морочишь?
Я пишу постоянно и много,
но не то, что ты, видимо, хочешь.
Излияний тебе? А солги я, —
ты раскусишь и будешь рассержен?
Ну, не мучит меня ностальгия.
Ну, ни капли. Вот ты — ей подвержен.
Вспомнил: юность! — сопрелая вата
между окон в семидесятом…
Нас там нет, где мы были когда-то.
Да и где оно — это “когда-то”?
Для того, кто по миру кочует
и к истоку уже не вернется, —
лары там, где он нынче ночует,
боги там, где он завтра проснется;
где очнется с просроченной ксивой
или в доме на “цюрихской миле”…
Написал вот, как видишь, красиво —
рудимент обветшавшего стиля.
Эта лирика мне надоела.
И советов тебе не готовлю.
Хочешь верь, хочешь нет — твое дело, —
я тебя вспоминаю с любовью.
Но живешь ты, как будто в тумане,
весь во власти воспоминаний…
Не сердись. А на лыжах в Монтане
я катаюсь. Запомни, в Монтане.
* * *
Мы зачем шатаемся ночами,
шевелим губами невпопад?..
Я скажу (но это между нами):
может, тяпнуть по сто пятьдесят
джина чистого (я ненавижу тоник)?
…В голове тотчас шурум-бурум!..
Верно, Вероника, я ироник?
Стоик, хроник, вороненок, врун.
Все, что я плету, — дели на восемь,
если сразу не на тридцать шесть…
Грохнусь вот сейчас, что силы, оземь —
обернусь котом, и дыбом шерсть!
И… сбегу. Окрестными дворами.
Не ищи меня, надев очки.
Стану издали следить за вами,
сузив острые свои зрачки.
Как поэт — невидимый, но зрящий
в корень, слово верное любя,
для общения — совсем пропащий…
Впрочем, — и для самого себя…
маленькая ночная баллада
Что, чудо мое, засыпаешь,
ныряешь в свой сон без глубин?
А мне для бессонницы, знаешь,
не надо особых причин.
Бывают такие минуты
на склоне тяжелого дня,
когда, чьи не знаю, ведуты
как будто морочат меня.
Не сон, но такая истома!
Не явь, но такая тоска!..
Мерещится мне незнакомый,
загадочный город в песках.
Он зыбок, он чуден, он странен;
раскрашен под яркий лубок.
Предместий в нем нет и окраин.
К домам подступает песок.
Я знаю: мне это не снится;
сознанье прозрачней стекла;
и щеку щекочут ресницы
твои, и рука затекла.
Я, кажется, чувствую даже,
как ты беспокойна во сне…
Но снова как будто увражи
цветные являются мне.
Вот мост — тоже чья-то причуда —
он так непомерно высок!
Реки — в никуда ниоткуда —
почти неподвижный поток.
Трамвайные рельсы… но странно:
ни станции нет, ни кольца —
выходят они из бархана,
и, кажется, нет им конца.
Какой-то веселый трамвайчик
по улице катит, звеня…
В окошко уставился мальчик.
И мальчик — похож на меня.
Нет, нет, я не сплю; я ведь слышу
дыханье твое у плеча;
как дождик царапает крышу,
как моется кошка, урча.
Но только глаза закрываю,
и вижу, как будто в кино:
бежит, спотыкаясь, к трамваю
приятель, умерший давно.
Девчушка смешная в панаме —
я помню, я помню ее…
Армейский товарищ, на Каме
нырнувший в небытие…
Отец (он уснул на рассвете)…
Дружок (перепил на троих)…
И этот… и эта… и эти…
и… Боже мой, сколько же их!
И дружная эта когорта
за звонким трамвайчиком мчит;
и машет руками, и что-то
кричит все беззвучно, кричит.
И я… то есть мальчик в трамвае
не знает, о чем и зачем…
все дальше от них уплывая,
все дальше от них… насовсем…
Но помнит, что видел такое,
чему и названия нет:
страну за последней чертою
и ровный, без проблесков, свет.