Публикация, вспупительная заметка и примечания Алексея Литвина. Перевод с французского Оганеса Маринина
Опубликовано в журнале Звезда, номер 4, 2007
Мемуарное творчество конца XVIII — начала XIX века на фоне огромного количества сохранившихся официальных документов по-прежнему остается одним из важнейших исторических источников. Безусловно, в количественном исчислении записок и воспоминаний, относящихся к эпохе 1812 г. и Заграничных походов, значительно больше, чем мемуаров о русско-турецкой войне 1806—1812 гг. или о походах 1805—1807 гг. Но в случае появления текста, хронологические рамки которого охватывают период в 38 лет — от 1799-го до 1837 гг., а автор по рождению, положению и месту, занимаемому в иерархии русского общества трех царствований, известен практически любому образованному человеку, значение памятника многократно возрастает.
Герой войн наполеоновской эпохи и глава печально известного III отделения Собственной Его Императорского Величества канцелярии граф А. Х. Бенкендорф в специальном представлении не нуждается. О том, что граф писал воспоминания, было известно давно, еще с первой публикации в 1817 г. в “Военном журнале” Ф. Н. Глинки двух фрагментов: “Описание военных действий отряда, находившегося под начальством генерала Винценгероде в 1812 году”1 и “Действия отряда генерал-майора Бенкендорфа в Голландии”2. Текст, как следовало из предисловия Глинки, был переведен с французского языка. Судьба неопубликованной части мемуаров на протяжении почти ста лет оставалась известной только ограниченному кругу лиц.
Текст воспоминаний графа был обнаружен в его служебном кабинете после смерти, последовавшей 11 сентября 1844 г., а уже 1 октября 1844 г. они представлены императору Николаю I3. С тех пор их основными читателями были лица, принадлежащие к Дому Романовых, или очень ограниченный круг лиц из числа приближенных.
В самом начале ХХ века фрагмент текста, относящийся к эпохе 1812 года, был повторно опубликован генералом В. И. Харкевичем4 в сборнике мемуаров и дневников участников Отечественной войны 1812 г. Основой публикации послужила писарская копия из собрания Военно-Ученого архива5, в настоящее время находящаяся в РГВИА. Можно предположить, что во второй половине 1930-х гг., когда известный военный историк А. И. Михайловский-Данилевский готовил к изданию “Описание Отечественной войны”, в числе других рукописей он сделал список с той части записок А. Х. Бенкендорфа, которые ранее были опубликованы Ф. Н. Глинкой. Новейшее издание источника, осуществленное в 2001 г.6, является элементарной перепечаткой публикации 1903 г. Отсутствие ссылок на подлинную рукопись позволяет предположить, что автор комментариев и не подозревал о существовании оригинала воспоминаний.
Что же представляет собой сам памятник? Изначально это были листы бумаги, сложенные пополам и сшитые в тридцать пять отдельных разноформатных тетрадей, хранившихся в двух портфелях. Текст написан по-французски темно-коричневыми чернилами и занимает до 2/3 ширины листа. Многочисленные исправления, зачеркивания, вписывания на полях и над строкой сделаны теми же чернилами автором. Изредка над строкой встречаются замечания, сделанные другими почерками.
Начало каждого года проставлялось автором на полях. В тетрадях бумага разных сортов, желтоватого и светло-голубого оттенков, с хорошо сохранившимися водяными знаками. Имеется сквозная авторская нумерация. Позднее, для удобства чтения, воспоминания были переплетены, причем первые восемнадцать тетрадей, включавшие воспоминания за 1800—1824 гг., составили первый том, ныне хранящийся в фонде рукописного отделения библиотеки Зимнего дворца 7, а тетради № 19—35 — второй. Записи этого тома охватывают период, начинающийся с последствий наводнения 1825 г. и заканчивающийся 17 декабря 1837 г. — днем пожара Зимнего дворца. По причине, которая пока что до конца не установлена, второй том на протяжении всего ХХ века считался утерянным и совершенно случайно был обнаружен в составе собрания Санкт-Петербургского филиала Архива РАН8 исследователем истории политического сыска в России XIX века М. В. Сидоровой. В 2002—2005 гг. ею был опубликован ряд фрагментов из первого тома с исчерпывающей характеристикой истории создания памятника9.
Несмотря на то что на титульном листе рукописи не было никакого названия, в исторической традиции, подтвержденной капитальной монографией А. Г. Тартаковского10, сложилось наименование “Записки графа А. Х. Бенкендорфа”, которого мы и будем придерживаться.
Предлагаемый к публикации фрагмент “Записок” включает достаточно подробное описание событий — с периода отъезда императора Александра I из Петербурга на юг 1 сентября 1825 г. до торжественного молебна 14 июля 1826 г. после казни пятерых декабристов.
Не претендуя на подробный разбор этого замечательного по тонкости и точности наблюдений памятника, необходимо отметить, что именно он послужил одним из источников для известного труда М. А. Корфа, посвященного событиям 14 декабря 1825 г. Шеф тайной полиции прекрасно владел искусством умолчания и то, что считал нужным пропустить, пропускал без тени сомнений. Но и того, что осталось, вполне достаточно, чтобы понять, как формировалась официальная точка зрения, кто сохранил симпатии руководителя политического сыска в империи, а кто их никогда не имел.
Исключительно важно, что в описываемый период автор был отнюдь не простым свидетелем событий, а весьма активным участником происходящего. Недавно появившееся предположение, что четырнадцатого декабря автор “Записок” находился в нерешительности и ожидал, кто одержит вверх, чтобы примкнуть к победителю, не выдерживает никакой критики. Если в эпоху переворота 1801 г. молодой поручик Бенкендорф оставался пассивным наблюдателем смены власти, то в 1825 г., будучи генералом и командуя дивизией тяжелой гвардейской кавалерии, он сделал все от него зависящее, чтобы его полки — лейб-гвардии Конный и Кавалергардский — приняли присягу без эксцессов, а затем, атаковав мятежников, доказали преданность новому императору. Меткость наблюдений, умение отделить частное от общего, доскональное знание придворной и военной жизни, дружеские личные отношения автора с элитой российского общества — все это делает воспоминания А. Х. Бенкендорфа ценнейшим источником по истории России первой половины XIX века.
Текст публикуется по переводу О. В. Маринина, сохраняющему авторское деление на главы, главки и абзацы. Научная редактура перевода выполнена А. А. Васильевым. Датировка событий в тексте оставлена без изменений.
Сведения в примечаниях приводятся по изданию: С. В. Мироненко. Декабристы: Биографический справочник (М.: Наука, 1988).
А. Литвин
***
30 августа (1825 г. — А. Л.), в день именин Государя, я приехал в Петербург, желая получить у него отпуск. В это время он со своей супругой уезжал в Таганрог и, покидая Петербург, не подозревал о том, что снова увидит его только из гроба. Я имел счастье получить у него отпуск в его кабинете на Каменном острове, он благосклонно принял меня, произнес в высшей степени ласковые и теплые слова, а также обнял меня с сердечностью, от которой у меня на глазах выступили слезы. Было что-то грустное в этом расставании, в приготовлениях к поездке, во всех окружающих и в особенности в самом Императоре, который, видимо, предчувствовал несчастье.
В день его отъезда все смотрели друг на друга с тревогой, его собственный взгляд был хмурым и даже суровым. Все это отнесли на счет болезни Импера-трицы Елизаветы11, которая казалась слабой и почти приговоренной врачами к смерти. Но стоило Императору покинуть столицу, как из уст в уста стали передаваться смутные слухи о том, что он сбежал из Петербурга и от высшего света, что он устал царствовать, что он хочет отречься, что он не любит России и передает ее в неумелые и ненавистные руки графа Аракчеева12. Каждый день появлялись новые тревоги, в свете были испуганы, чиновники оробели, недоброжелатели раздували пламень недовольства, честные люди, предвидя большие осложнения, стремились отойти от дел, для того чтобы избежать мощного влияния временщика, которого уже не называли иначе, как Визирем. Все перешептывались и предсказывали несчастья, Петербург и двор замерли в молчании, которое предвещало грозу. Это молчание было нарушено 25 ноября письмом генерала Дибича13, в котором было объявлено империи о безнадежной болезни ее Государя, еще вчера столь могущественного, молодого и крепкого. Глубокая печаль легла на все лица. Опасения несчастий, которые должны были начаться с его смертью, не позволяли пока верить в нее и задержали пролитие слез. Все устремились во дворец, для того чтобы узнать последние новости и найти там утешение. Я видел заплаканного Великого Князя Николая14 и его супругу15 , Императрица-мать16 была безутешна. Все и ожидали и опасались следующей новости, общественные места, лавки, театры позакрывались, церкви открылись и заполнились людьми, которые пришли туда молить Господа о выздоровлении своего Господина. Угрожавшая ему опасность наполнила все сердца любовью и благодарностью, не вспоминали ни о чем, кроме его побед, его ангельской доброты, его благодеяний; особенно вспоминали его любезное внимание, которым он одарил за двадцать пять лет царствования почти каждую семью. Все то, за что его еще несколько дней назад сурово осуждали, — удаление от дел, вызванный этим беспорядок в управлении, даже его любимец17, все было забыто. В его смерти видели только несчастье, а в его выздоровлении — только всеобщее благо. В будущем его наследником видели Великого Князя Константина18, который за двенадцать лет отдалился от России и был женат на польке19. Считалось, что он не любит России и не понимает интересов своего народа. В приглушенных разговорах наследником престола называли Великого Князя Николая, но его не любили, так как он вечно был занят военными делами и демонстрировал суровость, которую считали свойством его души и которая в общественном мнении затмевала качества его разума. С другой стороны, каким образом младший брат мог бы занять место старшего?
Захочет ли этот последний покинуть Варшаву? Сможет ли его католичка-жена стать Императрицей всероссийской? Некоторые уже предвидели раздоры в императорской семье, расчленение империи, гражданскую войну, нападение со всех сторон на наши границы внешнего врага, который поспешит воспользоваться временной слабостью русского великана. Казалось, все должно было обрушиться, когда бессильно упала эта умелая рука, которая освободила Европу, которая вслед за своим триумфальным входом привела в Париж всех государей и их армии, которая с тех пор поддерживала политическое равновесие в мире и на протяжении четверти века спокойно держала вожжи самой большой империи на свете. Министры, генералы, гвардия, армия — все были учениками Императора, все были обязаны ему своим существованием и своей славой, все верили, что будут жить с ним еще четверть века.
27 ноября все общество собралось в Александро-Невской лавре, чтобы молить Господа не отнимать у них еще столь молодого и обожаемого Государя. Все собравшиеся горячо молились о его выздоровлении, когда в храм вошел начальник штаба гвардии генерал Нейдгардт20, приблизился к командующему гвардией генералу Воинову21 и сообщил ему, что нашим Государем стал Император Константин. Служба была прервана, все с ужасом переглядывались, со всех сторон слышались рыдания. Священнослужители удалились в алтарь, и все вышли из этой церкви, в которой наши молитвы не были услышаны. Ровно год назад, в этот же день и час, в том же храме Император Александр отдал последний долг старейшему своему генерал-адъютанту начальнику гвардии генералу Уварову22, одному из участников заговора против его несчастного отца Павла I. Это сравнение меня потрясло. Мы бросились во Дворец, царившее там волнение не поддавалось описанию. Великий Князь Николай с заплаканным лицом сказал нам: “Я присягнул на верность Императору Константину. Идите в штаб гвардии, последуйте моему примеру, а затем заставьте присягнуть верные вам войска”. Ни у кого не было времени на раздумье или на промедление под тяжестью случившегося несчастья. Никто не подумал о том, что не было приказов от Великого Князя о том, что нужно было бы узнать последнюю волю Императора Александра, который оставил за собой право назначить преемника. Только князь Александр Голицын23 попытался остановить этот порыв и заговорил о завещании. Но генерал-губернатор города генерал Милорадович24 уже привел к присяге гвардейский караул во дворце, и мы вместе с остальными направились в штаб, будучи избавлены от необходимости обагрить руки кровью для того, чтобы поклясться в верности новому Государю25. Зачитывая текст присяги, слова которой мы должны были повторять, священнослужитель плакал вместе с нами. Собранные второпях войска приняли присягу, этому порыву покорно последовали вся столица и вся империя. За этими первыми событиями последовали хмурое молчание и истинная печаль, только очень немногие не были обеспокоены будущим и не предвидели несчастья. Стремительные перемены опрокинули все общие и частные комбинации.
Тем временем члены Совета собрались вместе26 и, прежде чем последовать общему примеру, распечатали конверт, который несколько лет назад Император Александр доверил им на хранение с предписанием вскрыть только после его смерти. <Другой такой же>конверт был передан на хранение в Сенат27, <а третий> с общего согласия находился в Успенском соборе в Москве. Чтение этого таинственного документа показало Совету, что по воле Императора Александра, в соответствии с отречением Великого Князя Константина, трон должен был перейти к Великому Князю Николаю. Акт отречения Великого Князя Константина не вызывал больше сомнений; в соответствии с его намерением не царствовать и отказаться от всех прав корона переходила к его брату Николаю. Но он был первым, кто поклялся в верности Константину28. Сенат последовал его примеру, а хранившийся там документ даже не был вскрыт. Министр юстиции Лобанов29 вопреки всем традициям принял такое решение, члены Сената уже избрали депутацию для поездки в Варшаву, с тем чтобы высказать Константину свою преданность.
Тем временем члены Совета были верны своему долгу и уважали последние распоряжения недавно скончавшегося Государя. Они видели незаконность присяги, которую Великий Князь Николай принял столь поспешно, и собрались у него, взяв с собой завещание Императора Александра и отречение Константина. Они ему заявили, что могут присягнуть только ему. “Если вы признаете меня вашим Господином, — ответил им Николай, — так повинуйтесь моей воле. Я принес присягу моему брату, сделайте то же самое”. Совет попросил разрешения повидаться с Иператрицей-матерью, для того чтобы узнать от нее Исамой, какого мнения она придерживается по вопросу о наследовании престола в настоящем случае. Как мать недавно скончавшегося Императора России, и мать принца, которому предстоит ему наследовать по акту завещания, и мать того, кто только что был провозглашен Императором, в этот момент столь же важный, сколь и исключительный, она призвана высказать решающее для Государственного совета мнение. Великий Князь лично проводил их к своей матери, она была вся в слезах, но спокойна, как Дева Мария, которая покорно повинуется небесным предначертаниям. Она произнесла несколько слов по поводу утраты, понесенной недавно империей и ее материнским сердцем, затем собрала все свои силы и сказала Совету: “Николай выполнил свой долг, он дал России великий пример того, что наследование престола не подлежит обсуждению, что оно предопределено самим Богом по старшинству рождения. Я, как и он, признаю Константина Государем. Далее Константин выполнит свой долг, я в этом не сомневаюсь, но принцип должен быть подтвержден”30. Члены Совета были в восхищении, они были счастливы повиноваться столь достойно царствующей фамилии и направились в церковь, для того чтобы принести присягу Императору Константину.
Но он был в Варшаве, в окружении поляков, которые, должно быть, желали видеть его на российском престоле, он был окружен также и русскими, которые, стремясь повлиять на него, были заинтересованы в его согласии принять скипетр, который ему смиренно предлагали без малейших затруднений и малейшего соперничества. В армии, в губерниях, везде ему присягали на верность, вся империя признала его своим законным Государем. Столичные придворные уже связывали свои надежды на будущее с готовностью порхать вокруг тех людей, которые были известны своим знакомством с новым Государем. Все делалось от его имени, уже торжественно провозглашали день его прибытия в Петербург. Все были восхищены благородным и выдержанным поведением Великого Князя Николая.
Тем временем суждения, опасения и надежды разделились. Все достойные люди, искренне преданные своей стране, все те, кто знал Великого Князя Константина, опасались его царствования и видели в нем только бедствия и преследования. Они пылко желали, чтобы, верный своему решению, он отказался от предложенного ему трона. Великий Князь Николай внушал больше доверия, его лояльное и твердое поведение с каждым днем увеличивало ряды его сторонников. С другой стороны, партия Императора росла за счет всех тех, кого уверенность в том, что он сохранит свой титул, заставила оробеть или замолчать, к ней присоединялись либеральные крикуны, которые предвкушали отсутствие твердого порядка во время его царствования и которые уже знали твердость Великого Князя Николая.
Позорное общество, о котором я уже упоминал Императору Александру в бытность мою начальником штаба гвардии31, не веря, впрочем, ни в его важность, ни, в особенности, в его влиятельность, достаточно открыто воспользовалось всеми распрями, которые, как они считали, явились прямым следствием положения дел междуцарствия. Оно подготавливало самые черные планы, включая уничтожение царской семьи и те потрясения, которые должны были после этого последовать. Начальник штаба граф Дибич прислал из Таганрога свои соображения32 о деятельности именно этого общества, ответвления которого появились в нескольких армейских корпусах и о котором Император Александр накануне своей кончины получил тревожные сведения33 .
Говорили, что в Петербурге, и в особенности среди молодых офицеров гвардии, началось брожение, говорили, что во второй раз они не будут принимать присягу, что нельзя таким образом играть с судьбой империи, что в связи с тем, что они уже признали Государем Императора Константина, было бы низостью признавать таковым другого человека. Ходили даже слухи о том, что Великий Князь Николай сожалел о шаге, предпринятом им в первом порыве благородства, о том, что он собирался его исправить, неожиданно провозгласив себя Государем. Говорили, что ему надо опасаться таких соблазнов и других подобных вещей, с тем чтобы не вводить в заблуждение и не раскалывать общественное мнение и особенно доверие гвардии.
Находившийся до этого в Варшаве Великий Князь Михаил34 в этих обстоятельствах вернулся, и, так как было известно о проявленной им искренней преданности новому Императору, все бросились наперегонки представляться ему, чтобы узнать новости о приезде Императора. Но он скрылся в небольших апартаментах в Зимнем дворце и не хотел никого принимать. Такое поведение увеличило подозрения и неуверенность, а также придало храбрости злоумышленникам. С каждым днем количество их сторонников увеличивалось и они все ближе подходили к офицерам и солдатам гвардии. Великий Князь Николай постоянно говорил об Императоре с прежним уважением; с другой стороны, Великий Князь Михаил привез ему из Варшавы ясное подтверждение того, что Великий Князь Константин настаивает на своем отречении35 . В то же время он не чувствовал себя вправе опубликовать его в виде манифеста, пока он не принял корону. Положение становилось все более критическим, Великий Князь Николай уже не мог более сомневаться, что он призван царствовать, в то же время его старший брат получил присягу его и всей империи и не хотел ничего сделать, чтобы освободить от нее нацию. Все происходящее держалось в самой глубокой тайне, но все же была допущена неловкая оплошность, когда в официальной газете было напечатано сообщение о том, что Император чувствует себя хорошо и вскоре приедет36. В ожидании этого был составлен манифест о вступлении на престол Императора Николая, были сделаны все необходимые приготовления, но и заговорщики увеличивали свою численность и ускоряли работу.
Генерал-губернатор, мужественный, но непоследовательный граф Милорадович, предупредил заговорщиков, которые выступали почти открыто. Он даже принимал у себя многих посвященных в заговор людей, которые нашли способ через актрис, одна из которых была любовницей графа Милорадовича, проникать на эти галантные вечеринки. Великий Князь Николай сообщил мне сведения, направленные ему генералом37, и я был весьма удивлен, найдя в них многие имена, сообщенные мне три года назад, такие как князь Трубецкой38, полковник Пестель39, Муравьев40 и другие офицеры. Самые значительные из них были из 2-й и 1-й армий, и, за исключением князя Трубецкого, который был полковником в Главной квартире, имена тех, о ком сообщили в Петербург, принадлежали совершенно неизвестным молодым поручикам. Я был одним из тех, кто не придавал большого значения методам заговорщиков. Можно было рассчитывать на генералов и на командиров полков и совершенно невозможно было поверить в то, что младшие офицеры могли бы подтолкнуть на бунт преданных и дисциплинированных солдат. Я ручался за все четыре полка моей дивизии, и другие командиры посчитали возможным сделать то же.
Наконец приблизился тот день, когда это состояние нерешительности, давшее заговорщикам такую свободу, должно было закончиться. Все рассказывали друг другу на ухо о том, что вскоре Великий Князь Николай провозгласит себя Государем в соответствии с ясно выраженной волей своего старшего брата. Великий Князь Михаил выехал, как говорили, для того, чтобы встретить Великого Князя Константина, и дожидался его около Дерпта в соответствии с волей своего брата <Николая>.
Совет собрался вечером 13 декабря, для того чтобы отдать последние приказания и принять присягу на верность новому Государю, Сенат должен был собраться с той же целью в пять часов утра, все генералы гвардии получили приказ в этот же час находиться во Дворце. Вечером я очень поздно ушел от Великого Князя Николая, он только что получил от одного молодого гвардейского офицера41 письмо с предостережением об опасности, которой подвергнутся он сам и вся Россия, если он будет провозглашен Императором. Этот молодой человек услышал бунтарские речи и узнал о приготовлениях к восстанию от одного своего товарища42 и, полный ужаса, посчитал своим долгом предупредить о них. Мы спокойно обсуждали эту новость, я не мог себе представить, что <заговорщики> осмелятся предпринять что-либо, имея в основе только слабые голоса нескольких помешанных, но Великий Князь Николай, предвидя опасность, приготовился встретить ее с тем спокойствием, которое дает только невиновность и храбрость. Производить аресты в момент восшествия на престол, не имея определенных доказательств, было бы столь же неправильно, сколь и рискованно. Надо было дождаться развития событий. До назначенного часа я был у своего нового Государя и присутствовал при его утреннем туалете. В соседней комнате собрались все гвардейские генералы и члены семьи бывшего Государя. Император появился и твердым голосом объявил волю двух старших братьев, он прочитал завещание Императора Александра и формальное отречение Великого Князя Константина, призвал нас продолжать нести службу так, как мы это делали при Императоре Александре, и закончил, приказав нам идти в Генеральный штаб, для того чтобы принять там присягу, оттуда направиться в войска, собрать их по полкам, зачитать им манифест и приложенные к нему документы и привести их к присяге. За одно мгновение до того, как войти в комнату, он сказал мне: “Итак, возможно, сегодня вечером нас обоих не будет в живых, но, во всяком случае, мы исполним наш долг”. Эти слова и выражение его лица потрясли многих генералов, а мне позволили увидеть в самых черных красках ту трудную ситуацию, в которой мы тогда оказались.
***
Еще не рассвело, а весь город был уже на ногах. В то время, как все генералы собрались в помещении Главного штаба, многие из них поделились со мной своими опасениями о том, что требование принять присягу может вызвать волнения. Мы расстались, будучи уже уверены, что придется действовать с осторожностью и применить силу. Каждый вернулся к своим войскам. Зная, что можно рассчитывать на генерала Орлова43, командовавшего конной гвардией, я бросился в казармы кавалергардов. Полк в пешем строю находился в манеже, появился священник, и присяга была принята. Я тщательно следил за малейшими изменениями на лицах, солдаты были холодны, несколько молодых офицеров были невнимательны и даже беззаботны, я был вынужден подать некоторым из них знак, чтобы они приняли подобающую ситуации и оружию позу. Мой адъютант44 сообщил мне, что Конная гвардия только что приняла присягу и что все прошло спокойно. Два других моих полка были на лагерных сборах вне города, я отправил туда приказы полковым командирам, не сомневаясь, что пример двух первых полков скажется на них самым благоприятным образом.
Но в других казармах эти действия не прошли столь же спокойно. В Конной артиллерии три офицера отказались принять присягу и призвали солдат выступить против генерала Сухозанета45, который ими командовал. Они были схвачены и посажены под арест за исключением одного, которому удалось бежать и который предупредил заговорщиков о тревоге. В лейб-гвардии Московском полку храбрый генерал Шеншин46, недавно торжественно назначенный бригадиром, встретился с большими беспорядками: солдаты, хотя и были одеты, отказались выстроиться во дворе казарм. Тем временем, когда несколько рот повиновались его голосу, командир одной из рот князь Щепин-Ростов-ский47 приблизился к нему (Шеншину. — А. Л.) с саблей в руке и нанес ему несколько ранений в голову, от которых тот упал на землю без сознания. Заметив командира полка48 , он побежал также и к нему и перед полком ударил его саблей, называя клятвопреступником, крича всем, что они будут прокляты, и провозглашая Константина единственным законным Государем. Этот бешеный, воодушевленный двойным убийством, воспользовался временно наступившим у других офицеров оцепенением, вырвал знамя из рук знаменосца и, выкрикивая здравицы Константину, вышел из казарм во главе своей роты и еще трех или четырех сотен солдат, которые последовали его примеру. Остатки полка находились в беспорядке и в самом страшном сомнении относительно того, какую сторону следует поддерживать. Произносились слова о переговорах, о предателях, говорили, что шеф полка Великий Князь Михаил был задержан, что он остался верен своему брату Константину, что этот последний идет во главе войск для того, чтобы наказать измену Великого Князя Николая. Тем временем Щепин с саблей в руках расчищал дорогу через толпу и направлялся к Сенату. Он заставлял кричать здравицы Константину, и люди, которые еще ничего не знали, так как еще не было времени распространить манифест, повторяли этот крик, ведь для них он [Константин] был еще законным Государем. Но эти крики привели к беспорядкам. В это время на другом берегу Невы в гренадерских казармах два молодых офицера Сутгоф49 и Панов50 построили солдат и вызвали неподчинение их командиру полковнику Стюрлеру51 , неверно истолкованная суровость которого казалась ужасной его подчиненным. Крики “Да здравствует Император Константин!” охватили весь полк, который в беспорядке бросился из казарм и, не желая больше слышать приказы своих командиров, толпой последовал за двумя молодыми заговорщиками.
Получив все эти сообщения, Император послал приказы в 1-й батальон Преображенского полка и лейб-гвардии Саперный батальон, на которые он мог рассчитывать, так как много лет командовал ими, прибыть во Дворец. Он спустился в Большую галерею Дворца, говорил солдатам об их долге, приказал зарядить ружья и поставил при входе во Дворец со стороны площади. Со всех сторон сбежался народ и теснился вокруг Дворца. Проявляя доверие к народу, Император вышел на середину толпы и громким голосом сообщил об отречении своего брата, сел на лошадь и принял на себя командование 1-м батальоном Преображенского полка, который прибыл на Дворцовую площадь. Стоило батальону саперов войти во дворцовый двор, как появились гренадеры с намерением проникнуть туда. Увидев саперов, они повернулись и на мгновение заколебались. Тогда Император приказал им построиться и, услышав крики “Да здравствует Константин!”, ответил: “Хорошо! Тогда идите и присоединитесь к ним, они там”, — и указал в сторону Сената, куда гренадеры и двинулись толпой.
Тем временем храбрый генерал Милорадович, прислушиваясь только к голосу своей храбрости и рассчитывая на свою популярность, вскочил на лошадь и бросился к Сенату, чтобы самому встретиться с бунтовщиками. При его появлении солдаты построились, он начал их убеждать и заставил заволноваться. В это время несчастный Каховский52 выстрелил из пистолета и попал ему в живот, а адъютант Божественного (Александра. — А. Л.) князь Оболенский вырвал у солдата ружье и нанес ему удар штыком, крикнув, что это предатель. Войска поверили, и храбрец всей русской армии, который обожал солдат, а солдаты всегда любили его, повернул лошадь и упал на землю в нескольких шагах оттуда, перед казармами конногвардейцев, которые в этот самый момент под командованием моим и генерала Орлова спешно седлали лошадей и строились. Милорадович нашел еще в себе душевные силы для того, чтобы сказать нам: “В меня стрелял не военный, это был человек во фраке”. Он скончался через несколько часов с тем же мужеством, которое столь знаменательно отличало его во всех обстоятельствах.
Тем временем со всех сторон прибывали вызванные вооруженные полки. Батальон Финляндского полка прибыл из своих Василеостровских казарм и построился на мосту, еще не очень хорошо понимая, к какой стороне им следует присоединиться; одна рота во главе со своим командиром капитаном Розеном53, который был в числе заговорщиков, отделилась от них и осталась рядом с Кадетским корпусом. Другие полки прибывали один за другим, и Император каждому показывал его место. Я побежал, чтобы догнать Императора и доложить ему о прибытии Конной гвардии, он очень холодно спросил меня, можем ли мы быть уверены в этом полку, которым много лет командовал Великий Князь Константин и который поэтому может быть преданным имени своего шефа. Я сказал, что отвечаю за него головой. Тогда он приказал мне поставить их (конногвардейцев. — А. Л.) напротив мятежников, выстроив эскадроны в колонны. Другой полк моей дивизии, находившийся в то время в Петербурге, Кавалергардский, остался в резерве на Адмиралтейской площади. Пока все были заняты вышеописанными событиями, батальон Гвардейского экипажа, поднятый несколькими офицерами-заговорщиками, прибыл на поддержку бунтовщиков и под крики “Да здравствует Константин!” расположился справа от восставшего лейб-гвардии Московского полка. В этот момент Императору сообщили, что его бывший полк — Измайловский — проявляет нерешительность, а его командиры не отвечают. Чтобы решить дело, Император пришпорил лошадь и поскакал к своему полку, к которому подъехал со стороны Исаакиевской площади. Он отдал приказ построиться в колонны тем же тоном и с тем же спокойствием статуи и, вместо того чтобы обратиться к офицерам и солдатам со словами возмущения, приказал зарядить ружья и с суровым видом твердым голосом сказал: “Вы знаете, что ваш долг предписывает вам всем умереть за меня, идите вперед, я укажу ваше место”. Полк, словно под воздействием ужаса, двинулся вперед и остался в полном повиновении, несмотря на недобрую славу, которую заслужили многие его офицеры.
Между тем народ волновался и совершенно не понимал, что происходит. Не зная, кто из двоих, Николай или Константин, является настоящим Государем, не видя еще манифеста и не будучи призваны к новой присяге, люди беспорядочно повторяли крики восставших. Даже многие офицеры были введены в заблуждение криками “Ура Константину!”. Полковник лейб-гвардии Гренадерского полка Стюрлер был убит тем же Каховским54, который убил и графа Милорадовича. С каждой минутой опасность нарастала, толпа напирала со всех сторон, рабочие, собравшиеся на старых сооружениях Исаакиевского собора, бросали в нас камнями и палками <…>55.
Император отказался от намерения начать бой, который, без сомнения, оказался бы смертоубийственным и, кроме того, своей продолжительностью мог бы воодушевить бунтовщиков. Прибывшая на место артиллерия не могла стрелять без боеприпасов, которые по старому обычаю находились в Охте, куда я отправил сани, для того чтобы привезти оттуда картечи и ядер. В это время все высшее общество, мужчины и женщины, собрались в Зимнем дворце на молитву. Тревожные вести, усиленные страхом, взволновали это собрание, все пришли отметить <…> праздник, а теперь дрожали за судьбу империи, за своих сыновей, за своих супругов, которые находились друг против друга, готовые сражаться. Императрице-матери и молодой Императрице понадобилось все их мужество в этот момент, когда, казалось, решалась судьба всего: существования их власти, ее потеря или сохранение, жизнь сына и мужа, который вместо славы и поздравлений, обычно сопровождающих вступление на престол, был окружен взбунтовавшимися убийцами, дурным отношением к своей семье и к славному наследию своих предков.
Великий Князь Михаил, который должен был приехать накануне, для подтверждения отречения Великого Князя Константина, появился только после полудня. Это опоздание помогло ввести в заблуждение солдат лейб-гвардии Московского полка — им сказали, что по приказу узурпатора Николая Великий Князь Михаил был заключен в крепость и что если бы Константин искренне решил отказаться от престола, то его самый близкий друг и брат Михаил не упустил бы случая лично приехать и объявить об этом гвардии. Едва выйдя из кареты и узнав о том, что происходит, Великий Князь Михаил бросился к казармам своего полка. Увидев, что их недостойно обманули, солдаты живо построились и с голоса брата своего Государя приняли присягу. Вслед за ним они ускоренным шагом пришли на Адмиралтейскую площадь. Стыдясь позора, который лежал на имени полка по вине их товарищей, они попросили разрешения пойти в штыковую атаку против мятежников; Великий Князь Михаил в пешем строю находился в первом отряде и пожелал возглавить атаку. Император был спокоен, он еще сомневался в необходимости проливать кровь своих подданных и остановил этот благородный порыв. Он позволил только, чтобы несколько пожилых гренадер без оружия подошли к рядам заговорщиков для того, чтобы сообщить им о приезде Великого Князя Михаила и о том обмане, в который вовлекли их бунтовщики. Гренадеры стали смело приближаться, но крики “Ура Константину!” и несколько ружейных выстрелов показали им всю бесполезность их поступка.
Якубович56 был одним из самых отважных заговорщиков; красивый мужчина, он был наделен злым и деятельным красноречием; он приблизился к Императору с предложением переговорить с заговорщиками. Он был драгунским офицером и прошел через толпу, поэтому никто из нас не увидел, что он приблизился со стороны противника. Император, не имея оснований сомневаться в его преданности, позволил ему это сделать. У Якубовича в кармане был заряженный пистолет, приготовленный для стрельбы в Императора. Мой адъютант с удивлением предупредил меня о спрятанном оружии. Я приблизился к Императору, но в этот момент предатель отошел от него и подошел к бунтовщикам, которые встретили его криками “Ура!” и призывами действовать. Он надеялся вернуться в наши ряды, где готовился совершить, быть может, самое бесчестное преступление, но только что оказанный ему прием раскрыл эти ужасные планы, и он остался с врагами, чья отвага и крики усиливались с каждым мгновением.
Привлеченные любопытством иностранные представители собрались на бульваре Адмиралтейства. Они уполномочили ганноверского посланника генерала Доремберга попросить у Императора позволения присоединиться к его свите, с тем чтобы их присутствие послужило доказательством законности его восшествия на престол. Император поручил Дорембергу поблагодарить дипломатический корпус за его добрую волю и передать, что это “дело семейное и впутывать в него Европу нет никаких оснований”. Этот ответ доставил удовольствие русским и в первый раз дал иностранным представителям возможность оценить характер нового Государя.
У Императрицы-матери появилась мысль послать к бунтовщикам митрополита57 со всем тем, что было приготовлено во Дворце для проведения церковной службы. Митрополит в сопровождении всех своих священнослужителей пешком с крестом в руках пересек Адмиралтейскую площадь и появился перед восставшими. Народ расступился, для того чтобы пропустить его, и посреди этого беспорядка воцарилось хмурое молчание. Восставшие солдаты обнажили головы, и митрополит начал говорить. Руководители заговорщиков испугались того действия, которое эти слова могли возыметь, и попросили митрополита немедленно удалиться, что он и принужден был исполнить.
Тем временем день клонился к вечеру, а ночь, наступившая при неподавленном бунте, могла укрыть своей тенью и беспорядки и измену, надо было принять решение и окончить это дело. Первый эскадрон конногвардейцев, который время от времени тревожили многочисленные ружейные выстрелы со стороны бунтовщиков, был выдвинут вперед. Тогда гренадеры, солдаты лейб-гвардии Московского полка и гвардейские моряки, выстроенные перед Сенатом, начали очень густой заградительный огонь, которым были опрокинуты многие кирасиры и их лошади. Пули свистели со всех сторон вокруг Императора, даже его лошадь испугалась. Он пристально посмотрел на меня, услышав, как я ругаю пригнувших голову солдат, и спросил, что это такое. На мой ответ: “Это пули, Государь”, — он направил свою лошадь навстречу этим пулям. Испуганные люди, стремясь спастись, бросились прочь от этого несущего смерть места. Толпа людей в страхе направлялась навстречу движения Императора, тогда он крикнул громовым голосом: “Шапки долой!” И вся эта толпа, которая забыла всякое уважение и еще не знала, кто является ее Государем, признала его по хозяйскому голосу. Все люди обнажили головы, наиболее близко находившиеся стали целовать его ноги, и, как по волшебству, слепое повиновение пришло на смену шуму и беспорядку. Тогда Император приказал толпе разойтись, чтобы избежать опасности и поддержать порядок. Площадь опустела, и конные патрули взяли под охрану места, где улицы выходили на площадь.
Конно-пионерный эскадрон58 галопом проскакал между Сенатом и восставшими и занял место на Английской набережной. Два батальона Семеновского полка были направлены к Конногвардейскому манежу, имея в своем составе артиллерийские орудия. Батальон Павловского полка захватил Галерную улицу и тем самым перерезал пути отступления восставшим. В конце дня Император передал своего сына, наследника престола, в руки гренадер Павловского полка59, сказав им: “Я хочу, чтобы он у вас научился служить своей стране. Я доверяю вам своего сына”.
Наконец прибыли боеприпасы, три пушки были поставлены против восставших. Я получил приказ: когда орудия начнут стрелять, направить конно-гвардейцев, батальон Финляндского полка с несколькими орудиями на Васильевский остров, с тем чтобы отрезать гренадер с этой стороны от их казарм. Будучи скуп до конца на кровь своих подданных, Император приказал еще раз сказать бунтовщикам, что если они не раскаются, то будут расстреляны. Это поручение было дано генералу от артиллерии Сухозанету, который галопом поскакал к передним рядам восставших, но ответом ему стали ружейные выстрелы. Тогда Император, желая взять на себя одного ответственность в этот великий и решительный момент, приказал первому орудию открыть огонь. За этим выстрелом последовал огонь из других орудий, расположенных возле Манежа. Первым ответом противника были крики “Ура!” и ружейные залпы, но предатели были малодушны; эти бедные солдаты, поддавшиеся агитации заговорщиков, были ими покинуты в минуту опасности. Вскоре их ряды охватила паника, виновные во всем офицеры пытались скрыться от законного возмездия, они старались спрятаться в соседних домах или покинуть город. С этого момента, если их догоняли, то они неотвратимо становились жертвами гнева своих же товарищей. Несчастные солдаты бежали во все стороны, самая большая их часть бросилась в беспорядке на реку и по льду перешла на Васильевский остров, к счастью, среди них было всего около двадцати убитых и около пятидесяти раненых. Император приказал прекратить огонь в тот момент, когда последовало их общее отступление. С нашей стороны только конногвардейский полковник был серьезно ранен и несколько человек были убиты и ранены.
Граф Орлов с конногвардейцами галопом проскакал по Василеостровскому мосту, для того чтобы с этой стороны окончательно рассеять бунтовщиков. Я направился в батальон Финляндского полка, который без колебаний последовал за мной; рота, которая оставалась у Кадетского корпуса и чувствовала себя наиболее виноватой, попросила разрешения занять свое место и следовать вместе с батальоном. Но, зная об их поведении, я им приказал построиться отдельно и объявил им, что для того, чтобы получить почетное право присягнуть на верность новому Императору, от чего они отказались сегодняшним утром, его надо заслужить, найдя виновных и доставив их мне безоружными. Рота поспешила исполнить этот призыв и бросилась в погоню за беглецами. Со своей стороны конногвардейцы с той же целью разделились на отряды. Остаток войск я расположил лагерем перед Первым кадетским корпусом, напротив Васильевского острова. Я приказал разжечь костры и принести людям еды. Мороз был очень силен. Я заметил это, как только сошел с лошади, и только теперь я почувствовал всю сложность и опасность нашего положения. Гвардия только что победила гвардию, единственная опора империи — Император — шесть часов подряд рисковал своей жизнью, в народе было неспокойно, и еще нельзя было распознать его истинных намерений. Был раскрыт заговор, но пока не были известны ни его руководители, ни его обширность, все было как в тумане и все могло начаться снова.
Эти размышления не могли успокоить, но мы видели нашего молодого Императора отважным, твердым и спокойным в минуту смертельной опасно-сти. Офицеры были этим удивлены, а солдаты были в восторге60. Победа была на стороне престола и преданности, что же еще было нужно для того, чтобы войска восхитились и приняли сторону своего нового Государя, чтобы они забыли все претензии, которые еще накануне высказывались в адрес этого человека, лишь недавно бывшего командиром гвардейской дивизии и теперь принявшего скипетр Петра I, Екатерины и Александра. Во всяком случае, мы знали, что если завтра повторятся вчерашние опасности, то наш руководитель, наш хозяин достоин и способен направлять наши усилия. Все войска были оставлены на Галерной, Сенатской и Адмиралтейской площадях. Император возвратился во Дворец, где вслед за двором направился в церковь. Там в присутствии всего специально собравшегося высшего общества он отстоял молебен, приготовленный еще с утра. В это время несколько офицеров из партии заговорщиков были найдены и доставлены к Его Величеству. Их первые показания раскрыли часть их планов и многих их сообщников. На полковника князя Трубецкого было указано как на руководителя восстания, принявшего звание “диктатора”. Его нашли в доме австрийского посла61, который был шурином князя Трубецкого. Той же ночью более двадцати заговорщиков были арестованы, допрошены и им были устроены очные ставки. Их показаниями были изобличены многие люди различных званий, служивших в армии, они вызвали отправку курьеров и приказы о задержаниях. До рассвета ко мне привели свыше шестисот пленных, в основном солдат лейб-гвардии Гренадерского полка, и нескольких офицеров, среди которых был князь Оболенский, нанесший удар штыком бедному Милорадовичу. Больше всего меня огорчило то, что знамя этого полка оказалось в лагере бунтовщиков. Это знамя было захвачено у восставших, уже приближавшихся к своим казармам, одним из отрядов, находившихся под моим командованием.
С рассветом стал собираться народ, который казался взволнованным от вида военного бивуака и орудий. Меня поразило это неприязненное отношение. Я приблизился к толпе и, увидев в ней одного купца, которого я знал как порядочного человека, спросил, откуда он идет. Обычно, после наводнения, когда началось мое командование в этой части города62, население меня дружески приветствовало. Но в этот момент купец, казалось, не узнал меня и даже повел себя вызывающе. Он ответил мне напряженным голосом, на который я постарался не обращать внимания: “Как я должен приветствовать вас, когда вы сражались вчера и, кажется, готовитесь продолжать сражение? Вы присягнули Николаю, преследуете солдат, оставшихся верными нашему Императору, что мы должны об этом думать и что нас ждет?” Убедившись, что причиной беспокойства народа является только незнание манифеста, я поспешил написать Императору о том, что только что увидел и услышал, добавив, что тот же эффект, вызванный теми же причинами (оглашением манифеста. — А. Л.), должен сломить недоверие народа в других частях города. Я умолял его немедленно распорядиться доставить мне достаточное количество печатных экземпляров и чтобы по его приказанию они также распространялись по всему городу.
Только сенаторы, служащие Сената и рабочие типографии были извещены о новой присяге и о документах, которые закрепляли ее законность. Приготовленные для этого листы должны были быть напечатаны в сенатской типографии, а затем распространяться по городу. Но Сенат оказался изолирован до самой ночи бунтовщиками и произошедшим сражением. Типографские служащие в страхе разбежались со службы, и было совершенно естественно, что манифесты так и остались там.
Адъютант Его Величества привез мне пакет, содержащий все необходимые документы: завещание Императора Александра, отречение Великого Князя Константина и манифест нового Государя. Снабженный этими аргументами, я храбро вошел в толпу, которая увеличивалась с каждой минутой. Я позвал всех следовать за собой в церковь, которая находилась недалеко от Первого кадетского корпуса. Священник уже ожидал меня. Я вручил ему три бумаги и попросил, чтобы он громким голосом и отчетливо, чтобы услышали все люди, толпившиеся вокруг нас, прочитал каждую из них в указанном порядке и повторил бы чтение, если бы кто-либо из слушателей чего-то не понял. Выйдя из церкви, я роздал бульшую часть бумаг стоящим снаружи группам людей. Как только люди прочитали документы, их лица прояснились передо мной, спокойствие и уверенность установились окончательно.
Император, проведя всю ночь в трудах, в восемь часов утра сел на лошадь и объехал войска. Его встретили восторженными криками веселья и восхищения. Батальон Гвардейского экипажа, который принимал участие в бунте, видя, что его бесчестно предали несколько офицеров, на коленях просил о прощении. Император без колебания даровал его им и вернул их знамя, после того как оно было освящено святой водой с целью очистить его от преступления, одним из символов которого оно было накануне. После этого войска вернулись в свои казармы, с этого дня в городе восстановилось спокойствие и обычное течение жизни, как если бы оно ничем и не было нарушено.
***
Между тем ужасные события 14 декабря, которые с этих пор стали обозначаться этой датой, перепугали все слои населения. Все были возмущены и встревожены последствиями этого заговора, пламя которого было потушено, по правде говоря, лишь восхитительным хладнокровием и отвагой Императора. Но благодаря полученным от бунтовщиков показаниям было известно, что заговор имеет многочисленные ответвления в армии, в Москве и в провинции. Можно было опасаться, что новость о подавлении бунта в Петербурге, разнесенная недоброжелателями, стала бы сигналом для подобных выступлений, особенно в древней столице и в удаленных районах. Во все стороны были направлены курьеры к военным и гражданским властям, была создана следственная комиссия с целью найти связи, средства и членов этого тайного общества, которое желало низвергнуть престол. Членами этой следственной комиссии стали Великий Князь Михаил, военный министр63 , князь Голицын64, директор почт генерал Кутузов65, который только что сменил на посту генерал-губернатора Петербурга храброго генерала Милорадовича, генерал Левашов66 и я. Мы немедленно принялись за работу с тем усердием и отношением к ней, которые требовались существом дела, прямо связанным с безопасностью империи и политическим существованием каждого члена нации.
Император уже подал нам пример деятельного поведения и преданности общественному благу. Он лично предварительно виделся и допрашивал всех заговорщиков, которые были захвачены в Петербурге с оружием в руках, и тех, кого впоследствии привозили из других губерний и полков. Ни один из тех, на кого указали показания заговорщиков, не ускользнул от бдительности властей. Все они были арестованы и препровождены на наш суд. Главарями заговора, находившимися в Петербурге, были литератор и сотрудник Российско-американской компании Рылеев67 и князь Трубецкой. Последний, несмотря на данное ему звание “диктатора”, в минуту опасности спрятался и бросился к ногам Императора, моля о спасении своей жизни, что было ему обещано. Другой, Рылеев, несмотря на то, что был душой бунта и предлагал проекты, которые должны были стать его следствием, также предпочел осторожно дождаться развития событий, не выходя из своей комнаты до тех пор, пока полиция не заставила его это сделать, с тем чтобы он предстал перед своими судьями68. Это ему принадлежала мысль поднять руку на всю императорскую семью. Я видел его через несколько дней плачущим от умиления, а возможно, от сожаления, когда он узнал, что Император, получив известие о том, что жена и дети Рылеева сильно нуждаются, послал им три тысячи рублей и взял на себя заботы о детях того, кто вынес смертный приговор ему и всей империи. Были изданы самые суровые и подробные приказы с целью обеспечить жизнь и здоровье арестованных. Внимательно следили за тем, чтобы небольшое количество людей, задержанных по ошибке или в силу малой их вины, были отпущены скорейшим образом и без враждебности. Доверие и полное понимание вызвали у всех эти заботы со стороны правительства и полная гласность о своих действиях. Все сердца раскрылись новому Государю. Он спас империю в тот момент, когда только начал царствовать, и он польстил самолюбию общества этим своеобразным отчетом о своих действиях.
Наконец пришла с таким беспокойством ожидаемая новость о принятии присяги в Москве, и это нас успокоило окончательно. Весьма разумный человек, митрополит69 сильно способствовал мерам, которые были предприняты генерал-губернатором <первой> столицы князем Голицыным70 и командующим войсками графом Петром Толстым71.
Все высокопоставленные лица, высшее дворянство и масса людей заполнили все внутреннее пространство <Успенского> собора, митрополит приблизился к алтарю, достал оттуда пакет, показал его собравшимся, сосредоточил на нем их внимание и сказал: “В этом конверте заключены счастье и слава России”. Затем он зачитал завещание Императора Александра, отречение Великого Князя Константина и манифест Императора Николая. Столица и войска приняли присягу. Москва была избавлена от преступных выступлений, которые устрашили Петербург, и по праву гордилась своим поведением, столь несхожим с поведением своей соперницы — второй столицы.
Сведения о существовании заговора, которые Император Александр получил за несколько дней до своей смерти, заставили его направить генерала графа Чернышева72 из Таганрога во 2-ю армию, где находился центр партии, входившей в ассоциацию под названием Южное общество, тогда как партия с центром в Петербурге получила название Северного общества. В день восшествия Императора на престол, 14 декабря, Чернышев арестовал в Тульчине полковника Пестеля, командира пехотного полка и одного из главарей заговора. Он успел передать своим сообщникам сигнал тревоги, который вместе со смертью Императора Александра должен был помочь в осуществлении их планов. Они приняли решение выступить. Командир пехотного полка полковник Муравьев73, предполагая, что к нему для ареста уже был послан жандармский офицер, призвал на свою защиту солдат и стал им говорить о присяге на верность законному государю, смущая совесть и умы войск, доверенных его командованию. Он призвал к бунту, надеясь на поддержку гусарского полка под командованием одного из заговорщиков, как и он сам, по фамилии Муравьев74. Но этот последний, в отличие от первого, не обладал ни храбростью, ни преданностью войск. Он проявил колебания и был арестован и препровожден в Петербург вместе с полковником Пестелем, шефом интендантской службы 2-й армии Юшневским75 и многими другими офицерами, наиболее революционно настроенным из которых был Бестужев-Рюмин76, молодой человек, якобинец по убеждениям, энергичный, честолюбивый, настоящий демон пропаганды. Муравьев послал курьеров ко всем своим сторонникам с сообщением, что он поднял щит, и с просьбой о помощи, но нить заговора уже была порвана. Офицеры артиллерии и даже командиры рот были арестованы, другие офицеры испугались, и в итоге Муравьев мог рассчитывать только на себя; одна рота целиком отделилась от его полка, остальные солдаты только холодно следовали за их буйным и преступным полковником. Он увидел, что его надежды на присоединение единомышленников оказались обмануты, произвел несколько бесцельных маневров, потерял время и через несколько дней встретился с направленным против него отрядом, в котором было несколько полевых орудий и несколько эскадронов гусар. Муравьев отважно принял бой, его солдаты примкнули штыки и пошли на артиллерийские орудия. С той же неустрашимостью те двинулись навстречу мятежникам и обстреляли их картечью, от которой Муравьев упал. Затем он поднялся и хотел бежать вперед, но его солдаты, увидев атаковавших их и осознав свою ошибку, бросили предателя и стали просить прощения. Таким образом было рассеяно и погашено при самом появлении пламя бунта, который в силу своих многочисленных отростков в разных воинских частях мог бы стать трудным для тушения пожаром.
Между тем первые известия об этом, появившиеся в Петербурге, вызвали большую тревогу. По ним еще нельзя было судить о размерах заговора, ожидалось, что к нему присоединятся другие полки и другие командиры, тем более, что одним из самых активных участников заговора был признан князь Волконский77, который был адъютантом Императора Александра и командовал бригадой. Этот недостойный, ранее осыпанный милостями почившего Императора, был арестован и привезен в Петербург, где он проявил столько малодушия, что вызвал ярость и скверное к себе отношение даже в среде заговорщиков.
Вскоре, однако, все успокоились, убедившись по показаниям и накалу противостояния, что главари и бульшая часть заговорщиков находились в наших руках. Следственный комитет, который собирался в одном из помещений Дворца, перенес свою работу в крепость, где были заключены виновные. Работа Комитета шла со всей энергией, которую только можно было себе вообразить, и продолжалась до июня. Обвиняемые могли пользоваться всеми юридическими возможностями и имели большой выбор способов защиты.
Вскоре общественное мнение, возмущенное этим подлым заговором и испуганное было двумя бунтами, кровью подчеркнувшими свою опасность, ослабило свое внимание к этому делу, чтобы присмотреться к событиям нового царствования, отличительными чертами которого уже стали деятельность, лояльность и настойчивость.
Император всеми способами пытался вырвать корни тех злоупотреблений, которые проникли в аппарат управления и которые стали явными после раскрытия заговора, обагрившего кровью его вступление на престол. Исходя из необходимости организовать действенное наблюдение, которое со всех концов его обширной империи сходилось бы к одному органу, он обратил свой взгляд на меня, с тем чтобы сформировать высшую полицию с целью защиты угнетенных и наблюдения за заговорами и недоброжелателями. Число последних угрожающе увеличивалось с тех пор, как в России получили распространение подрывные идеи французской революции. Они проникли с целой толпой французских авантюристов, которые занимались воспитанием молодежи, и особенно после общения наших молодых офицеров во время последней войны с либералами разных европейских стран, куда войска вошли благодаря нашим победам. Я не был готов к исполнению такого рода службы, о которой у меня было самое общее представление. Но осознание благородных и спасительных намерений, которые требовали ее создания, и мое желание быть полезным моему новому Государю заставили меня согласиться и принять это новое место службы, которую его высокое доверие пожелало организовать со мной во главе. Таким образом, было принято решение о формировании корпуса жандармов, начальником которого я стал. Империя была разделена на семь округов, во главе каждого был поставлен генерал, в подчинении у которого находились старшие офицеры, располагавшиеся в каждой губернии. Создание дополнительных структур было отложено на значительно более поздний срок и должно было исходить из тех требований, которые будут указаны практикой. Под моим управлением было создано III отделение Собственной Его Императорского Величества канцелярии, которое стало центром этой новой организации и центром секретной полиции. Она должна была создать негласные связи и оказывать помощь в работе и в намерениях жандармерии.78 Чтобы сделать эту службу для меня более приятной, Император милостиво добавил к ней должность начальника его главной квартиры.
Я немедленно принялся за работу и, с Божьей помощью, вскоре усвоил мои новые обязанности и принялся осуществлять их к удовлетворению Императора и без осуждения общественным мнением. Я был вполне счастлив, имея возможность делать добро, оказывать услуги многим людям, вскрывать много злоупотреблений и, особенно, предотвращать много несчастий.
Во многих губерниях обманутые недоброжелателями или обольщенные ложными надеждами крестьяне посчитали возможным требовать себе свободу и отказывались повиноваться своим владельцам. Во многих местах бунты даже приняли характер насилия, что могло бы оказаться опасно, если бы не было сразу ликвидировано. Император сразу же приказал применять в подобных случаях смертную казнь, и вскоре, благодаря твердости и бдительности правительства, такого рода беспорядки удалось потушить.
***
Наконец, через пять месяцев упорной работы, следствие по делу заговора было закончено и это большое дело было возвращено в руки правосудия. Желая дать этому делу полную законность и общественную гласность, Император создал Верховный трибунал, членами которого стали все сенаторы, министры, члены Государственного совета и наиболее отличившиеся военные и гражданские лица, которые в это время находились в столице. Никогда еще суд не был столь представительным и независимым. После ознакомления со всеми обвинительными документами, свидетельскими показаниями и признаниями обвиняемых трибунал сформировал две комиссии для пересмотра всех бумаг и для того, чтобы каждому обвиняемому одному за другим задать вопрос, не хотят ли они что-либо добавить в свою защиту, желают ли подать какую-либо жалобу на проведение следствия или не имеют ли возражений против того или иного члена комиссии. Обвиняемые заявили, что использовали все способы оправдаться и что им осталось только поблагодарить за предоставленную им свободу действий с целью защиты. Тогда Верховный трибунал начал готовить приговор по делу всего заговора и по той или иной степени виновности каждого его участника. Все были убеждены в высшей степени предательства: бульшая часть преступных замыслов посягала на жизнь Государя и членов императорской семьи. Все <обвиняемые> признали, что их намерения и действия полностью изобличены. Таким образом, оставалось только определить вину каждого и найти наказание, предусмотренное законом за их преступления. Желание судей, а также и Императора заключалось в том, чтобы наказывать мягко, ведь все заслуживали смерти. Военный кодекс, так же как и гражданские законы, предусматривал наказание смертной казнью. После того как были определены категории преступлений, Император внимательно изучил приговор Верховного трибунала. Он изменил строгость законов: только пятеро были приговорены к повешению, другие — к пожизненной каторге, менее виновные — к различным срокам каторжных работ, некоторые ссылались в Сибирь в качестве колонистов; самое слабое наказание было в виде нескольких лет или месяцев заключения в крепости. Предписанный законами приговор был зачитан виновным, затем им объявили о его облегчении, продиктованном великодушием Императора.
Приведение приговора в исполнение было назначено на 13 июля на три часа утра. Я приехал в крепость, для того чтобы вместе с ее комендантом отдать некоторые приказания. Тем, кто должен был заплатить жизнью за преступный заговор, была дана возможность исполнить свой церковный долг (исповедаться и причаститься. — А. Л.). Остальных отвели в церковь. Далее все собрались на крепостной площади в окружении батальона Павловского полка, я приблизился, для того чтобы посмотреть на них и выслушать их последние слова. Я был полон сострадания — это были в большинстве своем молодые люди, дворяне, почти все из хороших семей, многие из них служили со мной, а некоторые, как князь Волконский, были моими товарищами. Я был настроен великодушно, но вскоре возмущение и отвращение переполнили меня, их грязные слова и членство в этом ужасном обществе изгнали из моей души все чувства жалости, которые были порождены несчастьем стольких семей. Я видел, что ничто не могло излечить <их> или привести к изменениям в этих головах, переполненных подрывными помыслами и невосприимчивых к стыду от бесчестья. От всех гвардейских полков по одному взводу выстроились на крепостной площади, в четыре часа утра туда прибыли генерал-губернатор79 и другие военные власти. Приговоренных привели всех вместе, за исключением тех пятерых, которые должны были подвергнуться высшей мере наказания. Казнь этих пятерых должна была состояться на валу передового укрепления. Каждого офицера гвардейских полков провели перед строем отряда соответствующего полка, поставили на колени и зачитали каждому его приговор, после чего палач сломал у них над головой шпагу и сорвал эполеты, которые были брошены в огонь. Других приговоренных, которые не принадлежали к расположенным в Петербурге полкам, поставили на колени посреди площади и подвергли такому же позорному наказанию, после чего их развели по камерам. Затем под виселицей появились несчастные полковники Пестель и Муравьев, подпоручик Бестужев-Рюмин, литератор Рылеев и убийца графа Милорадовича Каховский. На головы им надели белые колпаки, и смертельная петля обвила их шеи. По данному сигналу из-под их ног была убрана доска, и они повисли. К несчастью, веревки троих приговоренных порвались, и они упали на землю. Их подняли и казнили вторично. Вскоре после этого их тела сняли, чтобы представить публике это печальное зрелище. Остальные были успешно доставлены в Сибирь и в другие места, предназначенные для их содержания.
Через несколько дней после этого грустного и заключительного эпизода преступного заговора Император и Императрица вернулись из Царского Села, для того чтобы присутствовать на церковной службе80 во искупление грехов бунта, опозорившего мостовую перед Сенатом, и в память о тех жертвах, которые в день 14 декабря были принесены преданности и чести. Двор, высокопоставленные лица и вооруженные войска заполнили площадь, украшенную статуей Петра Великого. Его внучатый племянник, наследник могущества, созданного его созидательным гением, коленопреклоненно поблагодарил Всевышнего и молился за души графа Милорадовича и всех тех, кто погиб с честью.
Перевод с французского Оганеса Маринина
1 Военный журнал. СПб., 1817. Кн. III. С. 25—41.
2 Там же. Кн. VII. С. 22—33.
3 Из записок барона М. А. Корфа. // Русская Старина. 1899. № 12. С. 490.
4 1812 год в дневниках, записках и воспоминаниях современников. // Материалы Военно-Ученого архива Главного штаба. Вильно, 1903. Вып. 2. С. 53—138.
5 РГВИА. Ф. 846. Оп. 16. Д. 3465. Ч. 4. Л. 309—323.
6 Записки А. Х. Бенкендорфа. 1812 год. Отечественная война. 1813 год. Освобождение Нидерландов. М., 2001.
7 ГА РФ. Ф. 728. Оп. 1. Д. 1353. Л. 1—642.
8 Санкт-Петербургское отделение Архива РАН. Ф. 764. Оп. 4. Д. 5. Л. 1—575.
9 Сидорова М. В. Новооткрытые мемуары графа Бенкендорфа как исторический источник. // Наше наследие. 2004. № 71. С. 56—72.
10 Тартаковский А. Г. 1812 год и русская мемуаристика. М.: Наука, 1980, С. 9.
11 Елизавета Алексеевна (1779—1825), урожденная герцогиня Баден-Дурлахская, с 1793 г. — жена великого князя Александра Павловича (Александра I), с 1801 г. — императрица.
12 Аракчеев Алексей Андреевич (1769—1828), граф, генерал-адъютант, генерал от артиллерии. С 1819 г. — главный начальник военных поселений.
13 Дибич Иван Иванович (Иоганн Фридрих Карл Антон фон Дибич;1785—1831), барон, генерал-адъютант, генерал от инфантерии. В ноябре 1825 г. — начальник Главного штаба.
14 Николай Павлович (1794—1855), в 1825—1855 гг. — российский император Николай I.
15 Александра Федоровна (1798—1860), урожденная прусская принцесса Фредерика-Луиза-Шарлотта-Вильгельмина. С 1817 г. — жена великого князя Николая Павлович (Николая I), с 1825 г. — императрица.
16 Мария Федоровна (1759—1829), урожденная герцогиня София-Фредерика Гессен-Дармштадтская. С 1776 г. — жена цесаревича, великого князя Павла Петровича (Павла I), с 1796 г. — императрица.
17 Имеется в виду А. А. Аракчеев.
18 Константин Павлович (1779—1831), великий князь, второй сын императора Павла I, до 1823 г. — наследник-цесаревич.
19 Лович Иоанна (1795—1831), урожденная графиня Грудзинская, с 1820 г. — княгиня, морганатическая супруга великого князя Константина Павловича.
20 Нейдгардт Александр Иванович (1784—1845), генерал-адъютант, генерал от инфантерии. В 1825 г. — начальник штаба Гвардейского корпуса.
21 Воинов Александр Львович (1770—1832), генерал-адъютант, генерал от кавалерии, в 1824—1825 гг. — командующий войсками гвардии.
22 Уваров Федор Петрович (1773—1824), генерал-адъютант, генерал от кавалерии, в 1819— 1824 гг. — командующий войсками гвардии.
23 Голицын Александр Николаевич (1773—1844), князь, действительный тайный советник. С 1 декабря 1824 г. до 25 октября 1826 г. — временно управляющий придворной частью. С 17 декабря 1825 г. — член Следственного комитета по делу декабристов.
24 Милорадович Михаил Андреевич (1771—1825), граф, генерал-адъютант, генерал от инфантерии. В ноябре 1825 г. — генерал-губернатор Санкт-Петербурга и губернии, главноначальствующий войсками гвардии и гарнизона Санкт-Петербурга.
25 Зная как о последующих событиях, так и об истинной роли генерала М. А. Милорадовича (надавившего на великого князя Николая, заставив его поспешно присягнуть Константину, и тем самым спровоцировавшего ситуацию междуцарствия), А. Х. Бенкендорф ограничивается намеком на то, что в гвардии — в целом склонной видеть своим будущим государем Константина, — тем не менее, были генералы, готовые поддержать Николая, если бы он в точности исполнил волю Александра I и провозгласил себя императором.
26 Имеется в виду заседание Государственного совета 27 ноября 1825 г.
27 “В Сенат” написано над строкой, слова “митрополиту Петру и Св. Синоду” вычеркнуты.
28 Конец предложения “…и тем самым вовлек в это дело гвардию, Сенат и все население” зачеркнут.
29 Лобанов-Ростовский Дмитрий Иванович (1758—1838) князь, генерал от инфантерии. В 1817—1827 гг. — министр юстиции; в 1826 г. — генерал-прокурор Верховного уголовного суда по делу декабристов.
30 Имеется в виду принцип престолонаследования от отца к старшему сыну. “Выполнит свой долг” — подтвердит добровольное отречение от престола, подписанное в 1823 г.
31 В тексте первого тома “Записок” упоминаний о докладе императору Александру I о тайных обществах в бытность А. Х. Бенкедорфа начальником штаба Гвардейского корпуса не имеется.
32 Имеется в виду подробный рапорт И. И. Дибича о тайных обществах, составленный на основании данных генерала И. О. Витта, сообщений И. В. Шервуда и доноса А. И. Майбороды. Доставлен в Петербург в 6 утра 12 декабря 1825 г.
33 Имеется в виду донос А. И. Майбороды, сделанный им на высочайшее имя через генерал-лейтенанта Л. О. Рота, который отправил донос в Таганрог на имя И. И. Дибича.
34 Михаил Павлович (1798—1849), великий князь, генерал-фельдцейхмейстер, генерал-инспектор по инженерной части. С 17 декабря 1825 г. — член Следственного комитета по делу декабристов.
35 Имеется в виду рескрипт великого князя Константина Павловича от 3 декабря 1825 г., направленный председателю Государственного совета князю П. В. Лопухину: “Долгом поставляю изъявить с крайним прискорбием Государственному Совету, что в сем случае отступлено им от законной обязанности принесением не следуемой мне присяги, тем более, что сие учинено без моего ведома и согласия; а сделанная ныне присяга, завлекшая и других, подав пример к неисполнению верноподданнического долга, есть неправильная и незаконная и должна быть уничтожена” (ГА РФ. Ф. 728. Оп. 1. Д. 1404. Л. 1—4).
36 Официальное сообщение в Правительственном вестнике.
37 Возможно, имеется в виду рапорт И. И. Дибича, включивший данные о тайных обществах, собранные И. О. Виттом.
38 Трубецкой Сергей Петрович (1790—1860), князь, полковник, в декабре 1825 г. — дежурный штаб-офицер 4-го пехотного корпуса. Член Союза спасения, Союза благоденствия (председатель и блюститель Коренного совета), один из руководителей Северного общества. Осужден по первому разряду, приговорен к каторжным работам навечно.
39 Пестель Павел Петрович (1793—1826), полковник, командир Вятского пехотного полка. Член Союза спасения, Союза благоденствия (член Коренного совета), организатор и глава Южного общества. Казнен 13 июля 1826 г.
40 Муравьев Никита Михайлович (1795—1843), капитан Гвардейского Генерального штаба. Один из основателей Союза спасения, член Союза благоденствия, член Верховной думы Северного общества. Осужден по первому разряду, приговорен к каторжным работам на 20 лет.
41 Имеется в виду письмо от 12 декабря 1825 г. исполняющего должность адъютанта гвардейской пехоты подпоручика л.-гв. Егерского полка Я. И. Ростовцева (4-го) о выступлении заговорщиков, назначенном на 14 декабря.
42 Вероятно, Евгений Петрович Оболенский (1-й; 1796—1865), князь, поручик л.-гв. Финляндского полка, старший адъютант дежурства пехоты гвардейского корпуса. Член Союза благоденствия, член Коренной думы Северного общества, активный участник восстания на Сенатской площади. Осужден по первому разряду, приговорен к каторжным работам навечно.
43 Орлов Александр Федорович (1786—1861), граф, генерал-адъютант, генерал от кавалерии. В 1819—1828 гг. — командир л.-гв. Конного полка.
44 Павел Матвеевич Толстой-Голенищев-Кутузов (1800—1883), в декабре 1825 г. — ротмистр, адъютант А. Х. Бенкендорфа. Впоследствии генерал-майор.
45 Сухозанет Иван Онуфриевич (1785—1861), генерал-адъютант, генерал от артиллерии. В ноябре—декабре 1825 г. — командир л.-гв. Конной артиллерии.
46 Шеншин Василий Никанорович (2-й; 1784—1831), генерал-адъютант, генерал-лейтенант. С 14 марта 1825 г. — командир 1-й бригады 1-й гвардейской пехотной дивизии.
47 Щепин-Ростовский Дмитрий Александрович (1798—1858), штаб-капитан л.-гв. Московского полка. Следствием установлено, что в тайных обществах не состоял, но принял активное участие в восстании на Сенатской площади. Осужден по первому разряду, приговорен к каторжным работам навечно.
48 С 1819 г. по март 1826 г. командиром л.-гв. Московского полка был генерал-майор барон Петр Андреевич Фредерикс (1-й; 1786—1855).
49 Сутгоф Александр Николаевич (1801—1872), поручик л.-гв. Гренадерского полка. Член Северного общества, участник восстания на Сенатской площади. Осужден по первому разряду, приговорен к каторжным работам навечно.
50 Панов Николай Алексеевич (2-й; 1803—1850), поручик л.-гв. Гренадерского полка. Член Северного общества и участник восстания на Сенатской площади. Осужден по первому разряду, приговорен к каторжным работам навечно.
51 Стюрлер Николай Карлович (?—1825), в 1820—1825 гг. командир л.-гв. Гренадерского полка. Убит 14 декабря 1825 г.
52 Каховский Петр Григорьевич (1799—1826), поручик в отставке. Член Северного общества, активный участник восстания на Сенатской площади. Казнен 13 июля 1826 г.
53 Розен Андрей Евгеньевич (1799—1884), барон, поручик л.-гв. Финляндского полка. Следствием установлено, что в тайных обществах не состоял, но принял участие в восстании на Сенатской площади. Осужден по пятому разряду, приговорен к каторжным работам на 10 лет.
54 Фамилия написана по-русски.
55 Часть текста на листе и на его обороте невосполнимо утрачена.
56 Якубович Александр Иванович (1797—1845), капитан Нижегородского драгунского полка. Участник восстания на Сенатской площади. Осужден по первому разряду, приговорен к каторжным работам навечно.
57 Серафим (1757—1843), с 1821 г. — митрополит Новгородский и Санкт-Петербургский.
58 Конное подразделение л.-гв. Саперного батальона.
59 На полях другим почерком приписка: “гвардейских саперов”.
60 В отличие от великого князя Константина — участника всех наполеоновских войн с 1799 г., великий князь Николай до 14 декабря 1825 г. никогда не принимал участия в боевых действиях. Это обстоятельство, в сочетании с присущими Николаю придирчивостью и пристрастием к парадной части военной службы, способствовало распространению слухов о том, что он недостаточно храбр.
61 Лебцельтерн Людвин Адам (1774—1854), граф, в 1822—1826 гг. — посол Австрии в России.
62 В период ликвидации последствий наводнения 1824 г. А. Х. Бенкендорф был временно назначен комендантом Васильевского острова. Деятельность по оказанию помощи пострадавшим снискала ему симпатии петербуржцев.
63 Татищев Александр Иванович (1763—1833), граф, генерал от инфантерии. В 1824—1827 гг. — военный министр. С 17 декабря 1825 г. — председатель Следственного комитета по делу декабристов.
64 Имеется в виду Голицын А. Н. (см. прим. 23).
65 Голенищев-Кутузов Павел Васильевич (1772—1843), граф, генерал-адъютант, генерал от кавалерии. С 1825 г. — генерал-губернатор Санкт-Петербурга; с 17 декабря 1825 г. — член Следственного комитета по делу декабристов.
66 Левашов Василий Васильевич (1783—1848), граф, генерал-адъютант, генерал от кавалерии. С 24 мая 1825 г. — бригадный командир легкой гвардейской кавалерийской дивизии. С 17 декабря 1825 г. — член Следственного комитета по делу декабристов.
67 Рылеев Кондратий Федорович (1795—1826), отставной поручик, правитель дел канцелярии Российско-Американской компании, поэт. Один из руководителей Северного общества и главных организаторов восстания на Сенатской площади. Казнен 13 июля 1826 г.
68 Здесь и далее при оценке поведения арестованных декабристов автор проявляет явную пристрастность.
69 Филарет (Василий Михайлович Дроздов) (1782—1867), в период описываемых событий — архиепископ Московский и Коломенский; в сан митрополита возведен 26 августа 1826 г.
70 Голицын Дмитрий Васильевич (1771—1844), светлейший князь, генерал от кавалерии. В 1820—1843 гг. — генерал-губернатор Москвы.
71 Толстой Петр Александрович (1769—1844), граф, генерал-адъютант, генерал от инфантерии. 1816—1825 гг. — командир 4-го пехотного корпуса, расквартированного в Москве.
72 Чернышев Александр Иванович (1785—1857), генерал-адъютант, генерал от кавалерии. В 1822—1825 гг. — начальник легкой гвардейской кавалерийской дивизии. 25 ноября 1825 г. был командирован в Тульчин Подольской губернии для производства следствия по делу о тайных обществах во 2-й армии; с 4 января 1826 г. — член Следственного комитета по делу декабристов.
73 Муравьев-Апостол Сергей Иванович (1795—1826), подполковник, командир 2-го батальона Черниговского пехотного полка. Один из основателей Союза спасения и Союза благоденствия, глава Васильковской управы Южного общества, руководитель восстания Черниговского полка. Казнен 13 июля 1826 г.
74 Муравьев Артамон Захарович (1793—1832), полковник, командир Ахтырского гусарского полка. Член Союза спасения, Союза благоденствия и Южного общества. Осужден по первому разряду, приговорен к каторжным работам навечно.
75 Юшневский Алексей Петрович (1-й; 1786—1844), генерал-интендант 2-й армии. Член Союза благоденствия и Южного общества. Осужден по первому разряду, приговорен к каторжным работам навечно.
76 Бестужев-РюминМихаил Павлович (1801—1826), подпоручик Полтавского пехотного полка. Один из руководителей Южного общества, вместе с С. И. Муравьевым-Апостолом возглавил восстание Черниговского полка. Казнен 13 июля 1826 г.
77 Волконский Сергей Григорьевич (1788—1865), князь, генерал-майор, бригадный командир 19-й пехотной дивизии. Член Союза благоденствия и Южного общества, осуществлял связь между Северным и Южным обществами. Осужден по первому разряду, приговорен к каторжным работам навечно.
78 На полях авторская пометка: “крестьянские бунты”.
79 П. В. Голенищев-Кутузов.
80 Имеется в виду торжественный молебен, который был отслужен во временной Адмиралтейской Исаакиевской церкви 14 июля 1826 г.
Публикация, вступительная заметка и примечания Алексея Литвина