Генезис и перспективы современного терроризма
Опубликовано в журнале Звезда, номер 10, 2007
Валерий Петрович Островский (род. в 1947 г.) — историк и политолог, доцент кафедры Европейских исследований факультета Международных отношений СПбГУ. Публиковался в газетах “Ведомости”, “Час пик” и др. Живет в С.-Петербурге.
ї Валерий Островский, 2007
ВАЛЕРИЙ ОСТРОВСКИЙ
ВРЕМЯ НЕПРИМИРИМОСТИ
Генезис и перспективы современного терроризма
В годы Великой французской революции Гракх Бабеф изобрел новое словечко: “террорист”. Производное от “террора” — ужаса, это словцо точно характеризовало людей, которые, наводя смертельный ужас на окружающих, добивались своих политических целей. Власти в любой стране всегда боялись террористов. Даже власти весьма тоталитарные. А может быть, последние — больше других. Известно же, что исследования по народовольческой проблематике и воспевание “подвигов” Перовской и Желябова были прекращены в СССР по личному распоряжению Иосифа Сталина, сказавшего, что большевики не должны воспитывать террористов.
Откуда ведет свои истоки террор? Новое ли это явление или оно сопровождает всю человеческую историю? Лежит ли идея террора в самой природе человека или является ее искажением?
В начале ХХI века возникло впечатление, что террор разросся, расползся до невероятных пределов. Зайдите в книжные магазины Нью-Йорка, Лондона, Амстердама, Москвы — и вы увидите, что книги, посвященные терроризму и террористам, в отделе “нон-фикшн”, пожалуй, занимают одно из первых мест. Возможно, их опережают только книги по кулинарии. И это символично. Пища и страх — вот две главные заботы сегодняшнего цивилизованного человечества. Жизнелюбие против смертельной угрозы. Кто из них победит? Или им суждено сосуществовать еще долго, если не всегда?..
ВЕЧНЫЙ ИЛИ НОВЫЙ?
Сторонники расширительной трактовки террора подыскивают для нее те или иные исторические подтверждения. Многие начинают поиски с первого века нашей эры, когда на территории нынешнего государства Израиль действовала организация сикариев. Сикарии провозглашали своей целью независимость от Римской империи, а основным методом достижения этой цели были убийства римских поселенцев и представителей еврейской знати, сотрудничавших с Римом. Само название организации образовано от слова “сика”, обозначавшего короткий меч, спрятав который под плащ было удобно подобраться к намеченной жертве. Впрочем, можно найти и более ранние примеры — скажем, убийство Брутом и Кассием Кая Юлия Цезаря. А история Востока вообще переполнена эпизодами такого рода.
Другие исследователи истории террора вспоминают “ассасинов”, или “гашишинов”, — исмаилитскую секту (одно из ответвлений шиизма), созданную шейхом Ас Сабахом и действовавшую на Ближнем и Среднем Востоке в ХI—ХIII веках. В современном английском языке слово “assassin” означает человека, патологически стремящегося к убийству. Ассасинаж возникает в эпоху крестовых походов и борьбы за власть в ближневосточном регионе.
Исторические примеры можно множить до бесконечности. Но что-то мешает принять их в качестве убедительного доказательства неизменности практики террора. Главным образом то, что в основе индивидуальных (или даже подготовленных какой-либо организацией) убийств, как правило, лежала банальная борьба за власть. Нам могут возразить: а как же стойкое консервативное республиканство Брута и Кассия? А как же религиозная самоотверженность исмаилитов? Однако следует ли смотреть на события давнего прошлого через призму наших нынешних категорий? Можно назвать сикариев участниками национально-освободительной борьбы, Брута — борцом за демократические ценности, а ассасинов — самоотверженными религиозными шахидами. Но чего-то им всем “не хватает”. Чего же?..
Думается, ответ надо искать, во-первых, в том, что террор новейшего времени ставит перед собой куда более масштабные цели и стремится к их достижению не на локальном, а на мировом уровне. Во-вторых, идейная основа современного террора — тотальное изменение человеческого мышления, сужение человеческой этики до простейших истин. И наконец, в-третьих, современный террор исходит из принципа “все или ничего”. Он готов пожертвовать всеми людьми, целым миром, если почувствует, что его цели недостижимы. Благо технотронная эпоха предоставляет для этого немало возможностей. Пару лет назад (уже на втором путинском сроке) в прессу просочилось заявление одного из заместителей секретаря Совета безопасности. Его содержание сводилось к тому, что появление ядерного оружия в арсенале международных террористов — вопрос времени.
Значит, стоит готовиться к худшему? При любых обстоятельствах это вам не “сики” и не кинжалы обгашишенных ассасинов. Новейший терроризм имеет глобальный характер, ибо выдвигает глобальные цели. Ни на что, кроме мирового господства, он не согласен. Он не спешит — времени у него сколько угодно. Он не испытывает недостатка в рекрутах. Он уверен в конечной победе, ибо знает слабые стороны противника. Он хорошо изучил ошибки предшественников. Он никогда не будет страдать от нехватки новых вождей и идеологов — их будут исправно поставлять лучшие университеты мира…
Похоже, современность подвергает глобализацию и демократию испытанию глобальным терроризмом. И исход этого испытания непредсказуем.
ПРЕДТЕЧИ
В рецензиях на относительно недавний американский блокбастер режиссера Оливера Стоуна “Александр”, посвященный Александру Македонскому, говорится, что герой фильма был первым “глобалистом”. В мировом кинопрокате фильм откровенно провалился, и, вероятно, это печальное для Стоуна событие доказывает, что массовое сознание не приветствует переноса современных дискуссий на историческую почву. В самом деле, стремление Александра к завоеваниям было всего лишь выражением его энергичности и честолюбия. Можно записать в глобалисты и Чингисхана, и викингов, и испанских конквистадоров. Но если мы признаем, что в каждом конкретном случае каждый из завоевателей действовал, исходя из конкретных обстоятельств, а “высокие” идеи играли сугубо вспомогательную роль, “глобалистские” концепции прошлого начинают рассыпаться.
Сторонники “исторического глобализма” вправе заметить, что по крайней мере две мировые религии — христианство и ислам — изначально были глобальными проектами. Но это не совсем так. Глобализм христианства и ислама всегда обладал в большей мере “небесной” направленностью, отнюдь не настаивая на земном всемогуществе. Свидетельством тому — существующая сегодня между основными мировыми конфессиями негласная (а кое-где и гласная) договоренность относительно канонических территорий. Есть, конечно, споры о прозелитизме, о строительстве мечетей в европейских странах и т. п. Но к мировому господству ни одна из религий сейчас не стремится. Отдельные заявления — не в счет.
Если на кого-то из исторических деятелей стоит обратить внимание в данном контексте, то, скорее, на Карла Маркса и его последователей. Вот кто впервые разработал и начал реализовывать проект, в котором идея всеобщего внедрения одной идеологии, ведущей к трансформации человеческой природы, была сформулирована в качестве основной. “Рабочему классу нечего терять, кроме своих цепей, — приобретет же он весь мир”. Это было принципиально новое слово в политической теории, а грядущий социальный строй Маркс определял как начало настоящей истории человечества. А следовательно, все “докоммунистическое” — лишь “предыстория”, все это неполноценно, недостойно подлинного уважения. Конечно, знать историю необходимо, но лишь для того, чтобы изменить ее характер, а главное — изменить природу человека. По Марксу, миру требовался совсем другой человек — какой, марксисты и сами себе не слишком хорошо представляли. Но все равно другой. По крайней мере такой, который вписывался бы в их идеал безгосударственного, безрыночного общества.
Предложенный Марксом анализ формирования и развития рынка, внешне блестящий и безупречно логичный, должен был привести читателя к выводу, что в конечном итоге рынок пожрет сам себя, освободив место для царства изобилия и свободного труда. Итак, повторим: Карл Маркс первым разработал глобальный проект мирового переустройства и радикальной перемены природы человека. В этом смысле терроризм сегодняшнего дня хорошо усвоил уроки марксизма.
Тут же возникает вопрос: можно ли противостоять терроризму, учитывая, что европейские и американские университеты и по сей день благоговейно относятся к Марксу и многим из его последователей? Можно ли бороться с терроризмом на идейно-рациональном уровне, не подвергнув марксизм новой критике, с учетом того, что даже сам терроризм зачастую преподносится нынешними интеллектуалами как ответ — пусть несколько извращенный — некоему “либеральному глобализму” (по сути дела это аналог советского термина “империализм”)? И не оправдывают ли эти интеллектуалы глобальный террор, не лежит ли на них часть вины за все, что происходило в последние годы?
ИГРЫ РАЗУМА
Вообще следовало бы обратить куда более пристальное внимание на то, какова роль интеллектуалов в террористической практике периода, начавшегося после Второй мировой войны. Новейший вариант терроризма, вне всякого сомнения, взял на вооружение многое из этой практики. Стоит вспомнить бурные европейские 1970-е. Именно тогда молодые западные интеллектуалы, разочарованные неудачей французского мая 1968-го, с одной стороны, и разложением псевдомарксистского (по их мнению) Советского Союза, стали искать новые ответы на старые вопросы, и в первую очередь — на вопрос о путях воплощения глобального коммунистического проекта в новых условиях. Одни склонились к маоизму, подобно Жан-Полю Сартру, облачившемуся во френч а-ля Мао и зачитывавшему знаменитый “цитатник Мао” парижским студентам. Другие пытались заняться “новопрочтением” Ленина, доказывая первородство действия и организации перед экономическим детерминизмом. Действие — прежде всего!..
Оставалось лишь приступить к этому самому действию. “Красные бригады” в Италии, “Фракция Красной Армии” в тогдашней ФРГ, “Прямое действие” во Франции на протяжении ряда лет держали в напряжении всю Европу. Кстати, неприятие социализма “советского образца” совсем не мешало им сотрудничать с разведками СССР, ГДР, Болгарии и других стран соцлагеря. Из того, что после развала СССР и всего советского блока левые европейские террористы, лишившись внешней базы, потерпели окончательный крах, новейшие террористы сделали вывод: внешние базы должны быть максимально диверсифицированы, разбросаны по всему миру. В случае потери одной из них или нескольких должны подключиться запасные, хорошо законспирированные и дееспособные.
Особенность мышления левых интеллектуалов состояла в том, что в борьбе против общества, на которое они ополчились, сами они отнюдь не отличались интеллектуальной честностью и оказались не способны к критической оценке собственных теоретических построений. Где границы революционного действия? Где пределы устрашения? Всегда ли обыватель — это враг? Позволительно ли сомневаться в правильности целей и средств, применяемых для революции?.. На все эти вопросы не было дано четких ответов. В конечном счете крах революционных левых интеллектуалов был обусловлен не только узостью их социальной базы (общество их не поддержало, хотя и было сильно напугано), но прежде всего тем, что они уперлись в типичную для всех революционеров дилемму: двигаться вперед, привлекая новых сторонников, как активных, так и пассивных, что означало переход к легальным (то есть “буржуазным”) методам, или подвергать массу обывателей насилию и устрашению, укрепляя собственные ряды постоянными чистками, упиваться своей непогрешимостью и бороться за лидерство в организации. Они выбрали второй путь — и проиграли. Но будущим поколениям “борцов” был дан очень важный урок. Идеологии порождаются интеллектуальными центрами. А сохранение и усиление идеологий является залогом продолжения “борьбы”.
Кстати, и сегодня “мейнстримом” современного обучения по курсу “Научная философия” в большинстве западноевропейских университетов является изучение трудов философов и экономистов левого направления. Классический либерализм и либеральный консерватизм маргинализированы. Значит, придут новые Баадеры и Майнхофы, Ренаты Курчи и Ильичи Рамиресы Санчесы. Теперь они должны сформировать интеллектуальную базу для следующей попытки установить новый мировой порядок. Или, по крайней мере, противодействовать тому, чтобы национальные государства и обеспокоенная часть мирового сообщества принимали сколько-нибудь эффективные (хотя порой и неприятные) меры по предотвращению террористических акций. Для этого в разгар борьбы с террором выдвигаются лозунги об “угрозе демократии”, декларируются призывы “понять причины и не спешить с выводами”, предпринимаются попытки уравнять преступников и их жертвы.
Откровенно говоря, пока что идеологический перевес в мире отнюдь не на стороне тех, кто не приемлет террор и его оправдания ни в какой форме. Левый интеллектуальный фронт, сильно согрешивший в попытках обелить революционный террор 1970-х, не в силах переосмыслить мировую ситуацию. Его представители не хотят признать своей ответственности за полпотовщину (напомним, что Пол Пот был выпускником Сорбонны), за наркобизнес (в Южной Америке контроль над кокаиновыми джунглями осуществляют ФАРК — “Революционные вооруженные силы Колумбии”), за создание европейских ячеек “Аль Каиды” (что было бы невозможно без массированной пропаганды безудержной свободы иммиграции). Не нужно впадать в паранойю “заговора” и думать, что все левоинтеллектуальные кампании где-то и кем-то планируются. Просто налицо явная неспособность отличить традиционный либерализм от ультрасовременного либертарианства. Интеллектуальные уступки терроризму — следствие не злого умысла, а массовых умонастроений. Что, в сущности, представляется куда более опасным, чем ситуация, при которой заговор в самом деле имел бы место.
К ВОПРОСУ О НАЦИОНАЛЬНОСТЯХ
Еще одна версия происхождения современного терроризма исходит из того, что он является разновидностью так называемого национально-освободительного движения. Межэтническая борьба стара как мир. Хотя борьба национально-освободительная — явление относительно новое. С момента ее возникновения появлялись самые разные попытки ее теоретического обоснования.
Президенту США Вудро Вильсону, который к концу Первой мировой войны впал в старческое расслабление, эта идея казалась незаменимой для разрешения послевоенной ситуации в бывших европейских многонациональных империях. Ульянову-Ленину она же представлялась способом приобретения союзников среди азиатских народов. Григорий Зиновьев в 1919 г. призывал мусульманские народы к “красному газавату”. Ленин с Троцким обсуждали вопрос о создании Крымско-Татарской республики как базы коммунистической революции в мусульманском мире. Все это странным образом напоминает события нашего времени.
На самом деле проблемы национальных меньшинств почти всегда мало кого интересовали. А вот использовали их все подряд, в том числе поощряя террористическую деятельность. Например, на Балканах разведка Коминтерна активно сотрудничала с ВМОРО (“Вооруженной македонской освободительной революционной организацией”). Умельцы стрелять “по-македонски” и метать “бомбы-македонки” работали на мировую революцию. А боевая группа хорватских националистов — “усташей” в 1934 г. устранила в Марселе югославского короля Александра и французского министра иностранных дел Луи Барту по заданию гитлеровской СД.
Однако события обрели куда больший размах после Второй мировой войны. Большая часть тактических приемов “национально-освободительных войн”, впоследствии перенятых террористическими структурами, была отработана прежде всего в горах, пустынях и городах в ту пору французского Алжира. Вообще, стоит заметить, что вся алжирская эпопея (о которой в нашей стране знают очень мало) представляет собой горючую смесь иллюзий, жестоких разочарований, глупости и подлости, стремления обмануть и стремления уничтожить. К началу 1950-х в Алжире сформировалась группа высокообразованных и европейски ориентированных интеллектуалов, способных к продуктивной государственной деятельности. Но метрополия фактически предала их, фальсифицируя выборы и делая ставку на местных коррумпированных царьков. Реакция не заставила себя ждать. Дело Алжира взяли в свои руки алжирцы — бывшие сержанты французской армии, не получившие ничего в результате победы во Второй мировой войне. Кстати, только в нынешнем, 2007 г. французское правительство ввело военные пенсии для ветеранов-“туземцев”. Впрочем, в рядах “бойцов освобождения” рядом со вчерашними антифашистами часто оказывались бывшие члены “Мусульманских легионов СС”.
Сержанты выбрали тактику террора. Первыми жертвами становились французские либералы, настроенные проалжирски и исламофильски. Вместе с ними погибали от пуль и гранат сторонники взаимопроникновения исламской и европейской культур, умеренные мусульмане. Людям выкалывали глаза, отрезали языки — в общем, действовали вполне революционно.
Социалистическое правительство Франции в надежде разрешить кризис назначило генерал-губернатором Алжира Жака Сустеля. Это был ученый-этнолог, бывший боец французского Сопротивления. Сустель стал создавать сеть “социальных центров” для диалога с местным населением, ставил мусульман на административные посты, привез с собой настоящих, убежденных французских либералов. Он запрещал армии и полиции пользоваться террористическими методами, отрицал всякую коллективную ответственность за преступления, строго карал за применение пыток. А тем временем Алжирский фронт национального освобождения методично, последовательно истреблял всех умеренных — и с французской и с алжирской стороны. А затем провозгласил новую стратегию: убивать всех французов, всех европейцев без различия пола и возраста. Приступил, так сказать, к “окончательному решению европейского вопроса”. Миротворческий эксперимент Сустеля провалился. Его преемник, социалист Лакост, предоставил армии полную свободу, включая массовые казни и применение пыток. Дальнейшее хорошо известно. Безудержное насилие, сопровождаемое высокопарными мирными декларациями, государственными переворотами, жесточайшими пытками (например, вырезанием плода из материнской утробы и т. п.), — все это продолжается по сей день.
Все жалуются на то, что неразрешимо противоречие между принципом государственной целостности и принципом национального самоопределения. Между тем реальный выбор — это выбор между самоопределением гражданского общества (еще в начале ХХ века Норвегия вполне мирно отделилась от Швеции) и попытками легитимации преступных сообществ, выступающих с освободительными лозунгами. Нерешенность этой проблемы на уровне мировых лидеров дает террористическому интернационалу дополнительные шансы.
СЛЕПОТА ИЛИ ПРЕДАТЕЛЬСТВО?
Летом 1996 г. при попытке пересечения российско-азербайджанской границы (причем из России в Азербайджан) были задержаны два араба. Неизвестно, выясняли ли российские спецслужбы, кто они и что делали в наших краях, но, как утверждалось потом, на них, дескать, ничего не нашли. Арабы были депортированы. Одного из них звали Аль Джавахири, и после 11 сентября 2001 г. он приобрел репутацию “человека № 2” в “Аль Каиде”. А сегодня Джавахири стал самым популярным, часто выступающим и чаще других цитируемым террористическим лидером. Сообщения об этом появлялись в открытой российской прессе (причем отнюдь не оппозиционной).
Понятно, что можно сослаться на неразбериху 1996 г. с президентской кампанией и хасавюртовскими “соглашениями”, которые никто не собирался выполнять. Можно в очередной раз поразмышлять о роли предательства в первой чеченской войне. Все равно пока что есть только подозрения, но нет фактов. Да и собирать такие факты, пожалуй, никто не собирается. И все же нельзя не задуматься о том, что в современном мире, пронизанном идеей борьбы с террором, роль не столько спецслужб (оставим их Голливуду и голливудоподобным новорусским квазибоевикам), а самих государств становится, по меньшей мере, двусмысленной.
Например, нет оснований не верить тем аналитикам, которые утверждали, что в период боевых действий Советской армии в Афганистане американские спецслужбы с полного согласия соответствующих комитетов Конгресса поддерживали воинствующих мусульман. Пусть то немногое, что сегодня известно об этом, — дело прошлого (хотя и очень недавнего). Пусть это — рудименты “биполярного мира”, непримиримой борьбы “двух систем”. Былая борьба давно сменилась новой — “борьбой за многополярный мир”, дать которому мало-мальски внятное определение никто до сих пор не смог. Только стоит заметить, что терроризм в этом “многополярном мире” чувствует себя еще удобней, чем в “биполярном”. В этом мире вчерашний террорист вместо молчаливой благодарности за раскаяние и готовность сложить оружие получает поцелуи со слезами умиления и Нобелевскую премию. А спецслужбы в “многополярном разведывательном сообществе” играют в свои игры, к которым успешно подключаются сетевые террористические структуры.
Государства твердо усвоили постмодернистскую идеологию, на политическом новоязе именуемую “двойными стандартами”. “Своих” террористов называют “борцами за свободу” или, на худой конец, “повстанцами”. “Чужих” — “бандитами и убийцами”. “Свои” — “лидеры непризнанных республик”. “Чужие” — “главари сепаратистов и незаконных бандформирований”. Грешат этим все без исключения. Вследствие ориентации на “многополярность” понятие единых (или хотя бы близких к тому) правил игры оказалось подменено понятиями “национальных интересов” и “национальной безопасности”. Все разговоры о “международной антитеррористической коалиции”, в сущности, остались разговорами. В этих условиях в начале ХХI века фактически возрождается типичная провокаторская практика начала века ХХ, когда различие между террористом и агентом как-то стирается. Но уже на международном уровне. И это в высшей степени опасные игры. Известно, что в таких играх террористы всегда переигрывали спецслужбы и государства. А ослабление государств всегда дает террору дополнительные возможности.
Здесь можно вступить в спор о причинах ослабления национальных государств под влиянием экономической глобализации, о роли транснациональных корпораций в этом процессе и т. п. Но это уведет нас в сторону. Наиболее существенно то, что национальные государства сегодня малоспособны к решительной борьбе с террором и их население находится под постоянной угрозой. А международные организации неповоротливы, забюрократизированы и отягощены внутренним недоверием различных подразделений друг к другу.
ПОЧЕМУ ИСЛАМ?
Относительно того, почему мусульманская религия стала знаменем террористов, существует множество версий. Начиная с того, что ислам моложе христианства на семь веков (а значит, стоит вспомнить, что творилось в христианском мире в ХIII—ХIV веках, успокоиться и ждать эволюции), и кончая тем, что в самом исламе изначально заложена доктрина всемирного господства, ибо все неисламские земли считаются находящимися под временным управлением “неверных”, а следовательно, должны быть рано или поздно освобождены.
Что касается первого довода, он вызывает сомнения хотя бы потому, что в христианском мире ХIII века не было телевидения и Интернета, аэробусов и небоскребов, антибиотиков и массовой грамотности. В наши дни все это есть — в том числе и в так называемых “слаборазвитых” странах. Иными словами, исламский мир отнюдь не обособлен, и это не может не сказаться на динамике его развития. Другой аргумент исходит из того, что для исламского мира не существует международных договоренностей, какой-никакой, но Организации Объединенных Наций, что исламский мир вообще не признает никаких норм сложившегося международного права. Но это совершенно не так. И все же, имеются ли в исламе такие особенности, которые позволяют террористам поднимать зеленое знамя в качестве своего собственного?
В организационном отношении ислам — в высшей степени демократичная религия. Возможно, самая демократичная из всех мировых религий. Демократичность характеризуется, во-первых, отсутствием всеобщей для мусульман иерархической структуры: не только священнослужители, но и каждый из верующих вправе толковать положения религии. Но именно это, к сожалению, дает возможность силовой, непримиримой трактовки многих положений Корана. Во-вторых, согласно исламской традиции, важнейшие политические решения принимаются не в светских государственных органах, а в самих мечетях, что также не приводит к единообразию интерпретаций существующей реальности. Мирный, “культурный” ислам красив и целесообразен. А вот его трактовки могут быть такими, что о них и слышать не хочется. Но приходится… Итак, вопрос не в том, почему ислам, а в том, почему именно в конце ХХ — начале ХХI века агрессивные истолкования ислама вышли на первый план.
Почему определенной частью исламского мира завладела идея “всемирного халифата”? Однозначного ответа не найти. Но можно с высокой степенью вероятности предположить, что исторический провал глобального коммунистического проекта вывел на сцену его “сменщика” — радикально-исламский проект. Мусульманская вера имеет к нему не большее отношение, чем Адам Смит и Давид Рикардо, немецкие философы и французские мечтатели — к апологетам “красного террора” и организаторам голодомора. Еще раз отметим несомненную духовную близость авторов и участников двух этих проектов: декларируемый аскетизм и заявления о необходимости “морального очищения”, господство принципа “цель оправдывает средства”, готовность принести в жертву весь мир в случае неудачи.
Возможно, не будь ислама, террор воспользовался бы любым другим предлогом, хоть уфологическим. Борьба бы шла во имя переустройства жизни по древнемарсианским законам. Или появились бы какие-нибудь новейшие поклонники Луи Пастера, уничтожающие людей ради полного уничтожения микробов, ибо люди являются их носителями. Просто вот уже лет сто пятьдесят как возникают теории конструирования “чистого и светлого”, беспроблемного мира, причем всегда находятся организаторы и исполнители, берущиеся за реализацию этих теорий на практике.
Следовательно, надо думать не о мифической “борьбе цивилизаций” или будущем межрелигиозном армагеддоне, а о том, почему тяга к глобальному переустройству неизменно возобновляется. Старые надежды на прогресс и “конец истории”, когда идеи либеральной демократии автоматически распространятся повсюду, доказали свою нелепость. Глобальный либеральный проект так же утопичен, как марксистский или радикально-исламский. Стоит ли бороться за демократию в Абу-Даби, Иордании или Марокко — большой вопрос. Стоит ли навязывать нормы Европейского Союза Турции — вопрос еще больший. Эти государства в значительной степени полезны такими, какие они есть (что не означает отсутствия недостатков или, наоборот, неспособности к развитию). Кстати, они тоже борются с террористами и фанатиками. И это главное.
Вот над чем стоит реально задуматься. Исламский мир нужен западной цивилизации в качестве даже не партнера, а союзника против террористической агрессии. Без ответственного ислама победить радикальных исламистов не удастся. Только не надо ждать, что ответственный ислам будет гладеньким и “политкорректным”, как бельгийский социалист. В Амстердаме этим летом я наблюдал, как исламские “народные дружинники” в оранжевых рубашках разъезжали на велосипедах по одному из окраинных районов и убеждали своих молодых единоверцев не шуметь, не сорить, не вести себя вызывающе — в общем, жить так, как принято в этом городе. Может быть, это крохотный, но конкретный пример интеграции, пример того, что ответственный ислам существует и в Европе и на Востоке. И что он себя еще проявит.
ВОЗМОЖНО ЛИ ПРИМИРЕНИЕ?
Рано или поздно проблема примирения с терроризмом и террористами встает перед политиками, перед аналитиками, да и просто перед людьми. Варианты могут быть самыми разнообразными. В свое время ассасинов примирило с действительностью монгольское войско, штурмом сокрушившее их главный оплот — крепость Аламут и уничтожившее все живое в радиусе нескольких десятков, а возможно, и сотен километров вокруг.
Но существует и другая практика — например, недавние попытки национального примирения в Южно-Африканской Республике. Не секрет, что борцы с апартеидом часто применяли тактику подобную той, которой придерживался Фронт национального освобождения Алжира. “Поджаривать” пленных в горящих автомобильных покрышках было обычным делом. Боевая организация темнокожих “Умконто ва сизве” представляла собой типичную террористическую группировку. Впрочем, противоположная сторона тоже ни в чем себя не ограничивала. Однако после того, как было принято совместное решение прекратить апартеид, а соответственно, и террористическую борьбу против него, проблема национального примирения встала в полный рост. Вчерашние противники, их вдовы и сироты встречались в публичных местах, усаживались друг против друга и в слезах рассказывали, кто, кого и как убил. А тех, кто отказывался вести себя подобным образом, — например, экс-супругу Нельсона Манделы Винни Манделу — подвергали остракизму и предавали суду. Но для такого рода катарсиса требуется общее желание перелистнуть вчерашнюю страницу своей истории и открыть новую.
Возможно, самым удивительным является североирландский пример национального примирения. Длившаяся больше восьми десятилетий ожесточенная борьба, сопровождавшаяся взрывами и убийствами, поисками союзников в СД и КГБ, вводом войск в города, непримиримой религиозной ненавистью, — как-то разом и тихо закончилась. Причины кроются не только в общей усталости, но прежде всего — в смене жизненных мотиваций. Источником этих перемен стала соседняя Ирландская республика, которая за десять с небольшим лет превратилось из “выгребной ямы Европы” в “кельтского тигра” — страну, вышедшую на первое место в Европе по темпам роста экономики и на второе (после Германии) — по объему ВВП на душу населения. И все это за счет предельно либеральной экономической политики. Ирландия показала северным единоплеменникам, что можно жить по-другому, достигая жизненного успеха свободой и трудом, а не взрывчаткой и “калашниковым”.
Однако, к сожалению, примеров непримиримости куда больше, чем примеров примирения. В локальных конфликтах, где терроризм становится основным методом борьбы (по крайней мере для одной из сторон), выход чаще всего видится в военной победе. Но ее-то всегда и оказывается недостаточно. После победы надо устанавливать гражданскую администрацию, состоящую из “местных”. Но этим “местным” неизбежно приходится передавать и бульшую часть функций вооруженного подавления.
Сторонники подобной стратегии, сознательно или неосознанно, придерживаются теории “стационарного бандита”, разработанной покойным американским политологом Манкуром Оллсоном. Ее суть можно описать, представив себе деревню, подвергающуюся набегам разнообразных банд. Рано или поздно жители деревни выбирают самого сильного бандита и начинают платить ему дань при условии, что он защитит их от остальных. С ним-то и предпочитают иметь дело “большие” власти, ибо иного способа урегулировать ситуацию им не найти. Нынешнее, пусть и довольно относительное, успокоение в Чечне, связанное с именами отца и сына Кадыровых, полностью соответствует этой схеме.
Впрочем, повторим, что подобные примеры относятся к локальным конфликтам. Но возможно ли примирение с теми, кто руководствуется глобальными целями? Да еще и с учетом того, что террористические базы вовсе не расположены в одной конкретной стране. Гарольд Николсон в свое время сформулировал первое правило переговоров: “Тот, кто начинает переговоры, подразумевает соглашение”. Поскольку итог соглашения не может быть сформулирован, ибо никто не знает, на какие уступки он сможет пойти, достижение какого-либо соглашения о перемирии, тем более о мире, становится фантастическим. Современный террор не просто обладает сетевой организационной структурой, при которой уничтожение верхушки системы не приводит к ее разрушению, но и приобретает характер своеобразной эпидемии. Естественным путем возникают новые структуры, вполне самостоятельные, но считающие себя частью общей сети. Неспособность разобраться в причинах возникновения таких структур делает перспективу борьбы очень длительной, практически бесконечной.
БЕЗ ОПТИМИЗМА, НО С ОСТОРОЖНОЙ НАДЕЖДОЙ
Таким образом, рассматривая современный терроризм, можно сказать, что его генезис — не в национальных или религиозных различиях, не в склонности тех или иных народов к патологическому человекоубийству, а в самом мироустройстве, сложившемся на сегодняшний день. Развитие коммуникаций, передвижение людей, перемещение финансов, возникновение новых центров влияния и силы — все это положило конец тому миропорядку, при котором было достаточно задавать простые вопросы и получать на них простые ответы. Усложнение картины мира породило новые желания и новые устремления. Любой человек в Европе и Америке, в Азии и Африке сегодня в состоянии принять личное участие в переделе мира. Похищение людей в дельте Нигера способно поколебать мировой энергетический рынок. Фанатик, врезающийся в суннитскую мечеть в Багдаде, знает, что это может привести к массовой резне на пространстве от Суэцкого канала до Персидского залива. Карикатура в провинциальной датской газете вызывает взрыв негодования на всем Ближнем Востоке и дискуссии о пределах свободы слова на Западе. Операция НАТО в Афганистане приводит к росту поступления героина в Европу.
Фридрих фон Хайек с ироничной грустью заметил, что история — это осознанная деятельность людей, в обязательном порядке приводящая к непредсказуемым последствиям. Международный терроризм и есть одно из таких последствий. Поэтому или человечество будет непримиримо бороться с терроризмом, причем “партнеры” не будут косо переглядываться, при случае делая друг другу маленькие гадости, или террор развернет ход истории. Что тоже закончится вполне непредсказуемо.
Надежда только на то, что, задумавшись над генезисом терроризма, люди поймут: здесь нет легких решений, а непримиримость не должна заслонять хладнокровия и ответственности.