Опубликовано в журнале Звезда, номер 7, 2006
1996: КОРОБКА С ДЕМОКРАТИЕЙ
Незадолго до президентских выборов, проходивших летом 1996 г., двух сотрудников Анатолия Чубайса задержали на выходе из Дома правительства с набитой долларовыми купюрами коробкой из-под бумаги для ксерокса. Главный президентский охранник генерал Александр Коржаков намеревался выяснить, что за деньги такие кочуют по коридорам власти, но разгневанный Чубайс, не занимавший тогда практически никаких официальных постов, в жесткой форме потребовал освободить своих людей. Генерал, близкий друг самого президента, наплевал на требование — и тут же оказался уволен.
* * *
Вся эта история представляется крайне загадочной, если не принять во внимание тот факт, что принципиальное противостояние Коржакова и Чубайса возникло еще весной. Причем затрагивало оно отнюдь не вопросы личных амбиций или личного влияния на президента. Даже проблемы экономических реформ не были в тот момент у Анатолия Борисовича и Александра Васильевича на переднем плане, хотя близкий друг генерала первый вице-премьер Олег Сосковец придерживался совсем иного взгляда на рыночное хозяйство, нежели люди, начавшие преобразования в 1992 г. На самом деле главным в споре «генералов» и «либералов» было различие взглядов на будущее российской государственности.
Коржаков, Сосковец и глава госбезопасности генерал Михаил Барсуков были фактически настроены на то, чтобы предотвратить неизбежное поражение Ельцина на президентских выборах за счет государственного переворота. Они намеревались запретить КПРФ и отменить (формально — отложить) выборы, сохранив власть своего патрона недемократическим путем.
Чубайс же, отнюдь не будучи фанатиком свободного волеизъявления народа, тем не менее, настаивал на том, что несоблюдение формальных признаков демократии губительно и что выборы можно выиграть, если применить соответствующие методы, подкрепленные щедрым олигархическим финансированием.
ОШИБКА ПРЕЗИДЕНТА
К началу 1996 г. Ельцин растерял все, что не так давно еще имел, — популярность среди широких слоев населения, имидж сторонника реформ, да и просто репутацию приличного человека. В тот момент трудно было поверить, что этот старый, больной, слабовольный политик все-таки сможет выиграть президентскую гонку. Явный успех левых на парламентских выборах конца 1995 г. показывал, что главным претендентом на пост главы государства является их лидер Геннадий Зюганов.
По оценкам социологов Всероссийского центра изучения общественного мнения (ВЦИОМа), в январе 1996 г. лишь 5% россиян доверяло Ельцину. К марту этот показатель вырос до 9%. По уровню доверия населения президент был сопоставим с Владимиром Жириновским (те же 9%), уступал премьер-министру Виктору Черномырдину (12%), а также генералу Александру Лебедю (17%), демократическому лидеру Григорию Явлинскому (18%), и самое главное — коммунисту Геннадию Зюганову, чьи 20% казались величиной практически недостижимой.
На самом деле 20% — это очень мало для победы на президентских выборах, где во втором туре остаются лишь два соперника, а значит, избиратели голосуют скорее против «недруга», нежели за «друга». Любопытно, что в том же марте при ответе на вопрос «За кого бы вы проголосовали во втором туре?» россияне давали Зюганову преимущество перед Ельциным с разницей всего лишь в один пункт. А в апреле президент даже вышел на два пункта вперед. Но в самом начале 1996 г. демократическая часть общества, шокированная быстрой деградацией Ельцина и падением его рейтинга, почти не верила, что Зюганова еще можно каким-то образом обойти. Немолодой и неяркий коммунист казался в тот момент чуть ли не скалой, вставшей на пути движения страны в будущее.
Геннадий Андреевич — лысоватый пятидесятидвухлетний функционер-идеолог без каких-либо ярко выраженных лидерских качеств — вроде бы совершенно не годился для того, чтобы вступить в схватку с президентом. Героический Александр Руцкой и коварный Руслан Хасбулатов провалились, так куда же этому «коммуняке»? Те хоть предлагали какой-то, пусть плохо осознанный, третий путь, тогда как этот откровенно тянул страну назад, в болото полностью дискредитировавшего себя социального строя.
Не было ровным счетом ничего, что могло бы так или иначе придать блеска личности коммунистического вождя. Он никогда не сражался за Родину, не поднимал целину и не опускал диссидентов. Брежнев с Андроповым на его фоне выглядели прямо-таки харизматиками. Даже шедший за Зюгановым миф, будто в молодости он сеял разумное, доброе, вечное на «полях» родной Орловщины, — и в самом деле не более чем миф. Юный Гена в семнадцать лет годик подхалтуривал в школе, но после получения вузовского диплома быстро перебрался на комсомольскую работу. А с нее — на партийную. Если бы потребовалось нарисовать портрет оторванного от народа партократа, Геннадий Андреевич был бы идеальным «натурщиком».
И вдруг оказалось, что именно те качества, которые имелись у Зюганова, и требовались для вялой политической борьбы первой половины 1990-х, когда старая союзная компартия прекратила свое существование, а ее электорат остался и ждал, кто же придет подобрать его многочисленные голоса.
Как человек средний, Зюганов не стал бросаться в крайности.
С одной стороны, он не ударился в панику на фоне беспрецедентного давления, оказываемого на коммунистов в начале десятилетия. Он понял, что демократический ажиотаж и суд над КПСС — явления временные, а годами складывавшийся менталитет — вещь постоянная. Или, по крайней мере, быстро не умирающая.
С другой стороны, он удержался от соблазна уйти в бизнес и заняться номенклатурной приватизацией, как это сделали многие аппаратчики, благо имущество тогда само просилось к ним в карман. Геннадий Андреевич, по-видимому, понял, что его дело — штамповать людям мозги. Больше он все равно ничего не умеет, а на этом поприще есть совершенно реальный шанс добиться успеха.
Впрочем, была у Зюганова серьезная проблема. Как показал опыт Восточной Европы, успеха на выборах добивались лишь кардинальным образом реформированные коммунисты, сумевшие мобилизовать под свои знамена не только примитивных сторонников уравнительных идей, а значительно более широкие слои электората. Но КПРФ находилась на таком уровне развития (и обладала таким кадровым потенциалом), что реформироваться была объективно неспособна. Да и ее ничем не блещущий вождь совсем не подходил для роли главного реформатора.
Впоследствии Зюганов, судя по всему, это осознал и решил занять скромное место оппозиционера, действующего лишь по свистку из Кремля. Кто только над ним за это не издевался! Поговаривали даже, что Геннадий Андреевич — главный враг коммунистов: с одной стороны, разваливает партию вялостью и соглашательством, а с другой — тормозит движение вперед, крепко держась за свое место и не подпуская к власти таких новых лидеров, как, скажем, глава Народно-патриотического союза России миллионер Геннадий Семигин. Борис Акунин в «Сказках для идиотов» даже нарисовал образ «засланного казачка» Зиновия Андреевича — этакого демократического Штирлица в рядах коммунистов, готового хоть переспать с проституткой-трансвеститом, лишь бы дискредитировать возглавляемую им партию.
Но все это было позже. А в преддверии президентской кампании 1996 г. Зюганов серьезно настраивался на победу. И растерявшийся Ельцин до поры до времени невольно делал все для того, чтобы сдать страну коммунистам. Недаром команда Коржакова-Барсукова-Сосковца готовилась к неконституционным действиям. Других шансов эти люди вообще не видели.
Кроме того, установление диктатуры, естественно, укрепляло позиции самой придворной камарильи, поскольку пространство для политического маневра при таком повороте событий предельно сужалось.
Ельцин оказался бы вынужден сидеть «на штыках», которые предоставлял ему Барсуков. Потребность в Черномырдине вообще сходила на нет, а демократов в лице Чубайса и так уже отправили в отставку. На премьерский пост рано или поздно выдвинулся бы Сосковец — крепкий хозяйственник из металлургов, фигура бледная, но вполне адекватная текущему моменту.
Коржаков, монополизировавший влияние на президента, и Сосковец, имеющий премьерские полномочия, могли бы вертеть страной, как им заблагорассудится. Собственно говоря, такого рода правящий тандем действительно сформировался через восемь лет после описываемых событий. Игорь Сечин и Михаил Фрадков напоминают связку Коржаков-Сосковец. Конечно, с поправкой на то, что Путин во многом отличается от Ельцина.
Президент тогда, наверное, все же сумел понять, что установление «диктатуры Ельцина» сделало бы «диктатора» совершенно безвластным, а потому воспользовался инициативой Чубайса и создал параллельный предвыборный штаб (скромно названный аналитической группой) во главе с Анатолием Борисовичем. И вскоре Сосковец с Коржаковым уже не рулили предвыборной кампанией.
СУДЬБА ПРЕЗИДЕНТА
Теперь судьба президента решалась с помощью денег и политтехнологий, а не с помощью грубой силы. Такого рода промежуточный между демократией и диктатурой метод удержания власти даже получил у исследователей свое название — «демокрадура».
Чубайс сумел убедить Ельцина в том, что успех возможен, но в том, что он гарантирован, вряд ли был убежден даже сам Анатолий Борисович. Именно поэтому так важен был конкретный ход кампании. Именно поэтому инцидент с «коробкой из-под ксерокса» имел принципиальное значение.
Будущими олигархами был заключен так называемый «Давосский пакт». Встретившись в Давосе на всемирном экономическом форуме, они договорились поддерживать Ельцина (что, кстати, потом и сделало их олигархами). Чубайс стал ведущим организатором кампании, а российский бизнес, возглавляемый такими его неформальными лидерами, как Борис Березовский и Владимир Гусинский, скинулся на PR. Дело закрутилось.
Общество однозначно поставили перед выбором: либо Ельцин со всеми его забавными «прибамбасами», либо коммунисты со всеми их отнюдь не забавными дефицитами. Броский лозунг «Купи в последний раз еды!» пробудил в памяти народной прелести коммунистического правления. Анатолий Собчак вспоминал, что в день выборов ему встретилась старушка, запасающаяся продуктами на случай победы Зюганова.
Конечно, антикоммунистическая кампания в значительной степени строились на блефе. Но блеф этот, в свою очередь, основывался на фактах нашей недавней истории, на реальных «достижениях» коммунистической экономики. Неудивительно, что на фоне искусного избиения коммунистов действующий (или даже бездействующий) президент с каждым месяцем изрядно прибавлял в политическом весе.
Финансировалась кампания, как все серьезные мероприятия того времени, исключительно черным налом. Причем дело было не только в уходе от налогов и в намерении скрыть гигантскую сумму, потраченную на раскрутку Бориса Николаевича.
Важнее оказалось другое. Проведение безналичных платежей в такого рода работе принципиально не подходило. Любой исполнитель понимал, что деньги надо хватать сразу. Если Ельцин проиграет, никто по его счетам расплачиваться не станет. Более того, даже если он выиграет, то бог его знает — команда победителей, уже не нуждающаяся в соответствующей обслуге, тоже может денежки зажать. Ведь в ажиотаже предвыборной гонки миллиарды никто толком не считал. Какой соблазн для правоверного «ельциноида» урвать миллиончик-другой!
Политтехнологи выводили на улицы толпы агитаторов — и для организации работ брали чемодан с долларами. Популярный певец давал концерт в поддержку Ельцина — и тут же увозил с собой дипломат со «свежей зеленью». Журналист писал заказную статью — и тотчас получал конверт. Понятно, что в предвыборном штабе деньги должны были переноситься коробками.
Прекрасно разобравшийся в ситуации Коржаков решил сыграть на том, что столь очевидный и единственно возможный механизм подготовки победы Ельцина совершенно шокировал бы широкую публику, окажись он вынесен на всенародное обсуждение. Поэтому сотрудников Чубайса и задержали в тот момент, когда они тащили на себе материальную базу грядущего успеха демократии.
Казалось бы, по Чубайсу был нанесен безошибочный удар. Вырисовывалась печальная картина. Защитить в глазах народа тех, кто таскает доллары коробками, практически невозможно. Действия Коржакова останавливали циркуляцию черного нала в самый напряженный период. Чубайсовские «доллароносители» ударились в панику. Ряд важнейших мероприятий по этой причине неизбежно срывался. Ельцин недобирал несколько процентов. И этого хватило бы для победы Зюганова.
А в случае победы Зюганова уже не имели бы никакого значения ни оправдания Чубайса, ни констатация факта подрывной работы Коржакова. Провал демократического сценария автоматически запускал сценарий недемократический. Скорее всего, Ельцин вынужден был бы объявить результаты выборов недействительными. Барсуков с его молодцами из ФСБ выходил на первый план. Невиновный Чубайс опять оказался бы во всем виноват, а виновный Коржаков все равно оставался у власти, поскольку иной власти, нежели коржаковская, у Ельцина в этом случае уже не было.
Ошибаются те, кто считает, что НТВ преувеличило опасность, обвинив тогда Коржакова с Барсуковым в подготовке путча. Поймав «коробку из-под ксерокса», они объективно вели дело именно к реализации давно продуманного замысла государственного переворота. Просто затеянная ими многоходовая комбинация была далеко не очевидной для стороннего наблюдателя. Генералы сами как бы не захватывали власть, но, зная характер шефа, мягко подводили Ельцина к принятию решения о неизбежности ее узурпации с их помощью. Судьба президента висела на волоске.
Однако на этот раз они просчитались в своих оценках возможного поведения Ельцина. Точнее, недоучли реакции Чубайса, роли дочери президента Татьяны и возможностей, создаваемых хорошо профинансированными СМИ.
ВОЗВРАЩЕНИЕ ПРЕЗИДЕНТА
Анатолий Борисович пребывал в бешенстве, переходящем в истерику. Блестяще поставленная кампания срывалась из-за предательства ельцинской камарильи. И что еще важнее — Чубайс был принципиально неспособен сдать гэбистам своих людей. Его личный этический кодекс не позволял ему повести себя таким образом. В это трудно поверить, зная нравы, царящие в российских верхах, но в данном случае имеются материалы тайного прослушивания приватного разговора, в котором Чубайс жестко давил на помощника Ельцина, чтобы тот любой ценой вытаскивал двух бедолаг.
А как он орал на Барсукова, требуя освободить задержанных! Он грозил ему так, будто именно Чубайс был главой всесильной госбезопасности, а противник — всего лишь жалким нашкодившим мальчишкой. Как ни странно, этот напор дал результат. «Крутые генералы» в конечном счете сдрейфили и отпустили задержанных, тогда как «мягкотелые либералы» полностью поставили ситуацию под свой контроль.
Довершила дело информация о путче, распространенная через НТВ. Гусинский оттянулся по полной программе, припомнив Коржакову, как тот клал его людей мордой в снег.
Впрочем, дело было не только в информации и не только в напоре. Потеря доверия к своему бывшему охраннику автоматически вынуждала подозрительного президента довериться другому близкому человеку. И то, что дочь Татьяна оказалась вовремя введена в предвыборный штаб, к счастью, возымело действие. То ли до Ельцина действительно дошло, что его подставляют, то ли он поверил дочери, транслировавшей позицию Чубайса. Но, как бы то ни было, Коржаков, Барсуков и Сосковец разом получили отставку.
Остальное оказалось делом техники. Решающую роль сыграл союз с Александром Лебедем, заключенный перед вторым туром голосования. Генерал был назначен секретарем Совбеза, и это привлекло его электорат на сторону Ельцина.
Лебедь представлял собой противоречивую фигуру. Как у левых, так и у правых с ним были связаны большие ожидания. Откровенные симпатии Лебедя к Пиночету, с одной стороны, стягивали на сторону генерала сторонников твердой руки, а с другой — либералов, надеющихся на радикальные рыночные реформы.
«Приди к нам, русский Пиночет, / Сведи всю мафию на нет!» — взывала некая провинциальная газета, и в этой обращенной к Лебедю просьбе звучал голос миллионов избирателей. В первом туре генерал занял третье место, с большим запасом обойдя Явлинского и Жириновского, но уступив Ельцину с Зюгановым. При таком раскладе союз с Лебедем обеспечивал президенту успех во втором туре. И Ельцин действительно одержал убедительную победу, получив 53,8% голосов избирателей против 40,3%, которыми удалось заручиться Зюганову. Даже если предположить, что имели место фальсификации (или, выразимся мягче, сработал «административный ресурс»), все равно в реальности победы Ельцина трудно усомниться. Прогнозы социологов также давали ему ощутимое преимущество, хотя и не столь значительное, как получилось «по факту». Таким образом, стратегия Чубайса доказала свое превосходство над стратегией Коржакова. И Ельцин, если судить по его мемуарам, впоследствии действительно это оценил.
Правда, ко второму туру победитель, сраженный очередным инфарктом, пребывал между тем и этим светом. «Выиграл выборы, не приходя в сознание», — констатировали хорошо информированные циники из высшего света. Стартовал «третий тур» — соревнование со смертью. Борис Николаевич был так плох, что позднее даже возникла легенда, будто он все же скончался и с 1996 г. до знаменитой новогодней ночи 1999-2000 гг. Россией правил двойник умершего, дергаемый за веревочки корыстной и преступной олигархией.
Пока президент болел, огромная власть сосредоточилась в руках Чубайса и Лебедя. Первый возглавил кремлевскую администрацию и де-факто стал регентом. Второй же начал готовиться принять бразды правления после кончины Ельцина.
Сорокашестилетний генерал-десантник был от природы талантливым человеком, щедро наделенным здравым смыслом, личной смелостью и чувством юмора. Увы, в отличие от Пиночета, ему не хватало образования. Взгляды Лебедя на экономику представляли собой сочетание целого ряда чрезвычайно точных наблюдений с абсолютной безграмотностью. А его подход к политике состоял в умении вовремя взять быка за рога при полной неспособности адекватно оценить перспективы.
В чем здравый смысл не отказывал Лебедю практически никогда, так это в оценке любых военных действий. Еще в детстве, в 1962 г., в родном Новочеркасске он видел печально знаменитый расстрел рабочих. А в 1980-х ему довелось комбатом пройти через Афганистан.
В отличие от паркетных генералов из КГБ, Лебедь знал, что такое собирать кишки, ступни и кисти рук солдат, разорванных снарядом. Он задолго до чеченской войны понимал, к чему приводит зачистка кишлаков, как в мирных крестьянах рождается звериная ненависть к захватчикам. Наконец, он ясно видел, насколько армия, состоящая из мальчишек-призывников, неспособна бороться с матерыми волками-моджахедами.
Лебедь вообще не был похож на типичного армейского шовиниста, приверженца тактики зачисток. Он любил армию, с трудом представлял свою жизнь вне этой системы, но в то же время трезво осознавал масштабы царящего там скотства, которому не желал поддаваться.
«Здесь могут обозвать собакой, / Отнять достоинство и честь, / Но мы, в душе послав всех на …, / Всегда спокойно скажем: └Есть!»». Это четверостишие, весьма точно отражающее армейское положение дел, Александр Иванович знал с курсантских времен. Но когда в Афганистане командир полка, по глупости вспылив, не «в душе», а вслух послал его на …, Лебедь взбунтовался, передал командование батальоном своему заместителю и устранился от дел. Подполковник через нарочных требовал, чтобы непослушный комбат вернулся к своим служебным обязанностям, но тот отвечал, что следует туда, куда его отправило начальство, и не намеревается возвращаться, если ему не будут принесены извинения. Как ни странно, извинения действительно были публично принесены.
Жизнь вокруг Александра Ивановича всегда била ключом, причем порой по чьей-нибудь голове. Однажды в Афганистане ему пришлось выводить на задание батальон местных «коммандос», не слишком спешивших выполнять приказы. Шеф этих бравых ребят, завидев русского капитана, подошел поприветствовать шурави. «Вместо ответа я вежливо отправил его в глубокий нокдаун», — вспоминал в мемуарах Лебедь. Через несколько минут афганский лагерь зашевелился.
Много лет спустя, в Баку, где приходилось разнимать армян и азербайджанцев, один местный начальник оставил инородцев без электричества. Лебедь достал пистолет, положил на стол, а затем поинтересовался у этого начальника, куда он полетит, если его выбросить в окно: вниз или вверх? Вскоре электроснабжение было восстановлено.
Иногда Лебедь сам страдал от своей кипучей энергии. То в боксерском поединке ему кромсали нос (откуда и взялось «природно-ласковое» выражение генеральского лица), то на гимнастическом снаряде он ломал себе руку. Чинили ему потом эту руку без наркоза — больше шансов, что кости правильно срастутся. Где-то под конец операции хирург вовремя уловил момент, когда одуревший от боли десантник готов был звездануть его здоровой дланью по физиономии.
Карьеру Лебедь сделал очень быстро, к сорока годам дослужившись до генерала. Но пока он служил, страна стала другой. Из армейского строя суть этих перемен разобрать было трудно. «Теоретическая база» Александра Ивановича явно оставляла желать лучшего. Лично не имевший дела ни с политикой, ни с экономикой, Лебедь, даже при генеральских звездах, во многом оставался наивен и неуклюж. Впервые попав на партийный съезд, он глупо и пошло оскорбил Александра Яковлева, вряд ли догадываясь, что перед ним не просто крупный политик, но и фронтовик, тяжело раненный в годы Великой Отечественной.
В 1990-е гг. генерал немного пообтесался. Особенно когда был вынужден уйти из армии. Но тонкостей реформаторского процесса не понимал, что резко развело его с Чубайсом. Тот в дни коржаковского путча публично подчеркивал позитивную роль Лебедя, пытаясь с ним сблизиться. Но вскоре свежеиспеченный секретарь Совбеза стал считать себя первой политической звездой страны. Полагая, что Ельцин не поднимется с постели, Александр Иванович взял курс на новые выборы.
Главным итогом его недолгой работы на высоком административном посту стало заключение хасавюртского мира с Чечней. Мир, конечно, был условным, но все же он давал реальный шанс на выход из кавказского кризиса.
За пару месяцев Лебедь сделал столько, сколько вряд ли был способен сделать кто-то другой. Темпы работы оказались феноменальными. Он лично мотался по горам, рискуя попасть в засаду. Он встречался с Масхадовым, не дожидаясь указаний сверху. Он брал на себя смелость думать о России в тот момент, когда почти всем было на нее наплевать.
Однажды ночью он практически без охраны прорвался в Старые Атаги и сел говорить с Масхадовым. Потом вдруг прервал разговор: «Тебя, Аслан, я знаю, а это кто с тобой?» Ему объяснили, что Удугов.
— Это тот Мовлади Удугов, который обозвал меня козлом?
— Ну кто вам сказал, Александр Иванович?! Это вообще не из моего лексикона.
Лебедь ответом удовлетворился, и переговоры продолжились.
Российские демократы Хасавюрт поддержали. Но вместо того чтобы двинуться навстречу своим потенциальным сторонникам, Лебедь публично их обхамил. Видимо, считал, что так он быстрее станет президентом.
Однако Ельцин не умер, и чрезмерная активность Лебедя вызвала у него отторжение. Проработав всего лишь около ста дней, секретарь Совбеза получил отставку. Никто по нему не заплакал. Народ, как обычно, безмолвствовал.
* * *
В тот момент уход Лебедя из большой политики вызвал в элите позитивную реакцию. Слишком уж «боевой» генерал мог нарушить любые планы. Милитаристы надеялись на возобновление войны, демократы — на продолжение реформ, чиновники — на рост коррупции. Непредсказуемость Александра Ивановича представлялась опасной для всех.
Сегодня, когда мы уже знаем, как застопорились впоследствии реформы, какого преемника нашел себе Ельцин и каких жертв стоила нам новая чеченская война, на ситуацию стоит взглянуть по-другому.
Объективно Лебедь являлся тогда оптимальным союзником для российской демократии. Во всяком случае, не худшим, чем Ельцин в 1990 г. Генерал нуждался в том, что могли дать ему интеллектуалы, а демократия вынуждена была опираться на харизматическую фигуру, поскольку без нее оказывалась бессильной.
Но ни та ни другая сторона не сумела подняться до государственного решения. Все считали комбинации лишь на полхода вперед. Наверное, Чубайс в меньшей степени, чем Лебедь, виноват в стратегическом просчете, но и с него, как с «регента», нельзя снять ответственность за печальный итог осени 1996-го.
1997: СЛАДКИЙ ВКУС КРОВИ
В середине лета 1997 г., когда на время затихли бурные стычки оппозиции с внезапно свалившимся на ее голову несколько месяцев назад правительством младореформаторов, а начавшие обрастать жирком россияне расслабилась и отбыли на становящиеся все более популярными турецкие курорты, политическая жизнь страны внезапно сделала крутой поворот. Поначалу этого никто не заметил, поскольку поворот произошел даже не в России, а во Франции — на Лазурном Берегу, неподалеку от Сен-Тропе.
Поздно вечером трое мужчин средних лет прибыли на виллу, принадлежащую одному марокканскому коммерсанту. Там их ждал еще один человек. Переговоры заняли четыре часа и завершились безрезультатно. Эти четыре часа во многом изменили ход событий, разрушили столь мучительно обретенный годом ранее консенсус элит и предопределили политический кризис, в который мы вползли шесть лет спустя.
* * *
Если бы участники этой встречи могли хотя бы приблизительно представить себе, к чему приведет их неспособность уступить друг другу, они, как кардиналы на конклаве, сидели бы в Сен-Тропе безвылазно вплоть до полного погашения конфликта. Но «ребята» были смелы, энергичны, напористы. Им казалось, что страна лежит у их ног и надо лишь протянуть руку, чтобы взять все причитающееся по праву сильного. Каждый из четверки считал сильным именно себя. Каждый имел свои представления о том, что такое хорошо и что такое плохо. Каждый являл собой по-настоящему крупную фигуру, влияние которой было трудно переоценить.
Звали визитеров Борис Березовский, Владимир Гусинский и Владимир Потанин. Эти люди контролировали значительную долю отечественного бизнеса и оказывали самое непосредственное воздействие на российскую политику. А принимал их тот, кто в середине 1997 г., собственно говоря, и делал эту политику. Его звали Анатолий Чубайс.
ПО ЗАКОНУ ИЛИ ПО ПОНЯТИЯМ?
Предметом разговора была приватизация блокирующего пакета акций государственной компании «Связьинвест». Пакет предполагалось продать на аукционе — тому, кто заплатит бо?льшую сумму. Однако в то, что игра на российском рынке может быть честной, никто из компетентных людей не верил. Из этого вытекала необходимость предварительно оговорить характер готовящейся сделки, а потому все заинтересованные стороны и собрались на Лазурном Берегу.
Березовскому и Гусинскому «Связьинвест» был нужен как хлеб. Оба они претендовали на то, чтобы контролировать ведущие российские электронные СМИ. Березовский в середине 1990-х установил контроль на ОРТ — Общественном российском телевидении (как назывался тогда Первый канал), а Гусинский был отцом-основателем Независимого телевидения — НТВ. Но контроль не мог быть полным до тех пор, пока вне их медиа-империй оставалась передача сигнала.
Большое значение для медиа-бизнеса имели даже устанавливаемые хозяином «Связьинвеста» расценки. Но еще важнее оказывалось другое. Телевидение в современной России представляет собой не столько бизнес, сколько инструмент политического влияния, а потому сигнал теоретически мог перекрываться чисто административными методами, вне зависимости от того, готов потребитель заплатить за услуги «Связьинвеста» или нет. Настоящим медиа-магнатом способен был стать лишь тот, кто контролировал бы и «творческую», и техническую часть. А потому Березовский с Гусинским вошли в альянс ради обретения полного контроля в данной сфере.
Зачем «Связьинвест» нужен был Потанину, не вполне ясно. Его интерес к масс-медиа ограничивался печатной прессой, да и тот вскоре практически сошел на нет. Скорее всего, Владимир Олегович намеревался впоследствии просто спекульнуть приобретенными на выгодных условиях активами, тем более что партнером в борьбе за «Связьинвест» он избрал Джорджа Сороса, специализирующегося на операциях именно такого рода.
Кстати, с предприятиями петербургского энергетического машиностроения, которые Потанин в конце 1990-х гг. буквально вырвал у конкурента, и поступили подобным образом. В 2005 г. их попытались с наваром перепродать германскому концерну «Siemens» — правда, натолкнулись на политическое сопротивление. Но в 1997 г. политические вопросы приходилось рассматривать не в момент перепродажи, а в момент покупки.
Для Березовского и Гусинского логика решения проблемы была абсолютно ясна. «Связьинвест» следовало приватизировать не по закону (какового в России фактически не имелось), а по понятиям. Понятия же были таковы.
Возглавляемая этими двумя олигархами система телепропаганды обеспечила Борису Ельцину победу на выборах 1996 г. Тем самым Березовский и Гусинский как бы заняли важнейшее место в механизме государственного разделения труда. Поэтому, покупая «Связьинвест», они приобретали не просто активы, а средство, необходимое для нормального функционирования власти и удовлетворения интересов всех лиц, так или иначе с этой властью связанных. Их интересы было трудно отделить от интересов правящей элиты как таковой.
Березовский с Гусинским не без основания полагали, что консенсус элит, сформировавшийся в ходе последней президентской кампании, установил некие правила игры — весьма далекие от тех, которые приняты в цивилизованном обществе, но зато эффективно работающие в российских условиях. Скороспелый пересмотр правил (даже ущербных) — худшее, что только может быть в рыночной экономике. А потому приватизация «Связьинвеста» должна пройти в соответствии с имеющимся консенсусом. И лишь когда-нибудь в будущем российские правила игры смогут быть постепенно заменены теми, что используются на Западе.
По свидетельству Альфреда Коха, ему и Чубайсу было прямо сказано: «Если вы Потанину разрешите участвовать в этом аукционе, мы через наши СМИ вас размажем по стенке».
С другой стороны, логика Чубайса тоже была вполне ясной, но, в отличие от своих оппонентов, он пытался приватизировать «Связьинвест» не по понятиям, а по закону. Резкий отход от тех норм, которыми он еще недавно руководствовался, и нанесение удара по столь тщательно выстраивавшемуся им же самим консенсусу-96 определялись переменой его персонального статуса и новыми политическими задачами, которые приходилось решать в 1997 г.
В начале года Ельцин, преодолевший затяжную болезнь, парализовавшую политическую жизнь страны более чем на шесть месяцев, решился наконец кардинальным образом реформировать правительство. Хотя Виктор Черномырдин внешне сохранил свои премьерские полномочия, реальная власть в значительной мере перешла к тандему первых вице-премьеров — к Анатолию Чубайсу и Борису Немцову. Правительство младореформаторов (как их стали называть) должно было завершить финансовую стабилизацию и обеспечить переход к экономическому росту, чтобы на следующих выборах президент смог спокойно передать пост преемнику.
Возможный успех младореформаторства автоматически делал этим преемником Немцова. Ставки были очень серьезными и заставляли пересматривать все представления, сформировавшиеся в той политической ситуации, когда борьба шла за переизбрание Ельцина.
Немцов, казалось бы, самой природой был предназначен для того, чтобы занять президентский пост. Он располагал к себе людей, настраивал их на оптимистический лад и внушал надежду. Надежду на то, что трудности, символизируемые грузной, мрачной фигурой быстро состарившегося Ельцина, вскоре останутся позади.
Кудрявый Немцов представлял собой лицо новой России — приятное, улыбчивое, немножко дерзкое и даже заносчивое. Но такой дерзкой и даже заносчивой становится любая страна, вырывающаяся из оков прошлого. В этом смысле новый герой был адекватен обществу. Впрочем, пожалуй, не всему обществу, а лишь той его динамичной части, для которой реформы были не только стрессом, но и шансом.
У Немцова практически не было опыта в политике. Физик по образованию, он стал российским депутатом, когда ему лишь немного перевалило за тридцать. Но даже подепутатствовать тогда толком не пришлось. Вскоре он вернулся в свою Нижегородскую область, чтобы стать губернатором.
Нижегородцам, как ни странно, такой нестандартный губернатор пришелся по вкусу, и когда демократы первой волны начали вылетать из властной системы, Немцову удалось сохранить свои позиции. Он сохранил их даже несмотря на то, что открыто дружил с Явлинским, подчеркивал уважительное отношение к Гайдару и Чубайсу, а также высказывался против боевых действий в Чечне.
В умении нравиться людям состояло главное достоинство Бориса Ефимовича. Для непосредственного руководства правительством он вряд ли так уж требовался, но понятно было, что «будущего президента» следует вытащить из провинции и представить народу.
Правда, вытаскиваться губернатору не очень хотелось. Он понимал, какой риск для его столь удачно складывающейся карьеры влечет за собой работа рука об руку с непопулярным Чубайсом. И все же Москва манила. Казалось, что личное обаяние молодого высокого парня, подкрепленное успехами в экономике, может сотворить чудо. Может сделать президентом страны человека, непонятного и непривычного для большинства ее недоверчивых и запуганных граждан.
Новый лидер тогда отражал новое видение мира, характерное для российской интеллектуальной среды. Никому и в голову не приходило, что пройдет меньше трех лет — и наше видение сконцентрируется в нервном, жестком лике совсем иного вождя…
ВОЙНА НА УНИЧТОЖЕНИЕ
Важнейшей экономической проблемой, вставшей перед Чубайсом в 1997 г., был бюджетный кризис. Российский бизнес за минувшие после начала реформ пять лет научился оптимизировать платежи и скрывать от обложения значительную часть доходов. Поступления в бюджет сокращались, а возможности разного рода манипуляций с расходами и государственным долгом были не безграничны.
Что касается займов, то Россия и так уже слишком пристрастилась к этому наркотику. Сажая в 1995 г. бюджет «на иглу», Чубайс вряд ли рассчитывал, что жизнь взаймы так затянется. Кстати, летом 1997 г. до России донеслись первые раскаты грома, вызванного азиатским финансовым кризисом, и, хотя в Сен-Тропе Чубайс, скорее всего, еще не представлял себе масштабов будущей катастрофы, эти события объективно должны были подталкивать его к экстренному оздоровлению российских финансов.
В первую очередь это означало сокращение расходов, и младореформаторы еще весной наложили секвестр на оставшийся им от старого правительства бюджет. Однако попытка экономии вызвала такое сопротивление со стороны контролируемой коммунистами Думы, что Чубайс волей-неволей вынужден был задуматься о пополнении казны, то есть о работе не только с расходами, но и с доходами.
«Связьинвест» представлял собой того упитанного тельца, которого сам Бог велел срочно отправить на заклание. Чубайс хотел выручить как можно больше денег, чтобы заткнуть самые крупные дыры в бюджете. Для него речь шла не просто о миллиарде-другом долларов, а о судьбе страны в послеельцинский период. С этой точки зрения стремление Березовского с Гусинским получить пакет акций задешево казалось корыстным и недальновидным. Разве имело смысл сегодня слопать «Связьинвест», а через три года отдать всю страну коммунистам?
Но для противостоявшего Чубайсу тандема цена вопроса тоже измерялась не просто деньгами. Власть должна была расплатиться по тем обязательствам, которые фактически взяла на себя в период президентстких выборов, прибегнув к помощи делового сообщества. Отказ от этих обязательств ставил под сомнение с таким трудом возникшее в элите доверие друг к другу. А без этого доверия перспективы послеельцинского периода все равно оказывались крайне расплывчатыми.
Более того, по сути дела, доверие стало разрушаться уже в самом начале борьбы за «Связьинвест». Ни для кого не являлась секретом близость интересов Чубайса и Потанина. Заботился ли первый вице-премьер только о выгодности сделки для государства или же заодно подыгрывал своему приятелю?
Березовский и Гусинский, еще пару лет назад готовые перегрызть друг другу глотку, а теперь сплотившиеся в совместной борьбе за контроль над медиа-пространством, смотрели на весь мир как на сборище прохиндеев, которым дай только палец — руку откусят. «Связьинвест» явно выглядел тем самым пальцем, который Чубайсу с Потаниным никак нельзя было отдавать.
Тем не менее, отдать пришлось. Чубайс настоял на своем. Но как только Потанин приобрел искомое, заплатив на 200 млн. долларов больше, чем предлагали соперники, в России разразилась невиданная информационная война. Война на уничтожение. Чубайса и его команду решено было выбить из политики, а возможно, и посадить.
Уже в субботу 26 июля — на следующий после инвестиционного конкурса день — в борьбу вступил Сергей Доренко, работавший на ОРТ. Затем, в воскресенье, подключилось НТВ. С понедельника втянулись контролируемые Гусинским радио «Эхо Москвы» и газета «Сегодня». Радио еще держалось в рамках приличия, тогда как газета наезжала по полной… По словам Коха, руководитель НТВ Олег Добродеев как-то раз публично признался в том, что со стороны Гусинского имелось четко сформулированное задание: мочить Коха, Чубайса и Немцова.
Сорокапятилетний Гусинский, режиссер по своей первой специальности, в свое время не снискал славы на театральной сцене, но зато теперь поставил для всей страны воистину грандиозный спектакль. Возможности у него имелись — бизнесменом он оказался весьма успешным. И прежде всего потому, что втянул в свою «пьесу» мэра Москвы Юрия Лужкова. А заручившись поддержкой такого партнера, было нетрудно справиться с любым противником.
Однако основным мотором информационной войны стал пятидесятилетний член-корреспондент РАН Борис Березовский. Еще до Перестройки он успел сделать научную карьеру, а теперь торопился сделать карьеру в бизнесе и политике. Ждать Борис Абрамович не хотел.
Первый капитал Березовский сколотил на спекуляциях машинами «Автоваза». На этом деле столкнулся с бандитами и, чтобы устоять перед солнцевскими, вступил (по оценке П. Хлебникова) в альянс с чеченцами. Вероятно, отсюда и возник его интерес к Кавказу, в полной мере проявившийся позже — на посту заместителя секретаря Совбеза (1996-1997 гг.), когда он взялся обустраивать полусвободную Чечню. Обустраивал, правда, неудачно…
Гораздо удачнее делал он свои собственные дела, проводя операции с АВВА в эпоху господства мошеннических финансовых компаний (1994 г.), с «Сибнефтью» в эпоху залоговых аукционов (1995 г.), с финансовыми потоками «Аэрофлота» (1995-1997 гг.). А главное, он сумел войти в доверие к семье Ельцина, — по словам Александра Коржакова, за счет того, что обеспечил финансирование и издание книги «Записки президента».
К 1997 г. Березовский успел уже много заработать и многое пережить.
В 1994 г. его пытались взорвать — но он уцелел. Не исключено, что именно после этого Борис Абрамович потерял последние следы респектабельности членкора. Кто-то хотел пройти по его трупу, и теперь «недобитый» олигарх готов был сам идти по трупам врагов.
В конечном счете стычка с Чубайсом подорвала и собственную карьеру Березовского, потерявшего пост в Совбезе. Но его звездный час был еще впереди.
А пока ОРТ и НТВ на совесть мочили младореформаторов. Казалось, у страны больше нет никаких проблем, кроме нечестности Чубайса и тех, кто его окружал. Сергей Доренко и Евгений Киселев бросили весь свой талант телезвезд на уничтожение врагов своих работодателей. Били по-крупному — за «антинародную политику», и по-мелкому — за гонорары от книги о приватизации. Ни финансовая стабилизация, ни экономический рост, ни устойчивость политической системы для телекомпаний больше не имели значения.
И Чубайс действительно был уничтожен. Сначала в отставку ушли его сподвижники (в частности, Альфред Кох), а затем и сам он пошел «отсиживаться» на пост главы РАО «ЕЭС России».
Попутно пострадал и Немцов, не дистанцировавшийся от избиваемых товарищей, а потому быстро растерявший политические очки. Как «наследник престола» он перестал существовать. Атака на младореформаторов открыла дорогу Владимиру Путину, хотя в тот момент никто об этом, конечно, не догадывался.
Гораздо быстрее выяснилось, что эта атака открыла дорогу в Россию финансовому кризису. Пока шли разборки, никто не занимался спасением рубля, а когда «разобрались», спасать было уже поздно. В общем, все «повеселились» на славу.
ЦЕНЫ И ЦЕННОСТИ
Сравнительно тихий и незаметный 1997 год на самом деле оказался годом по-настоящему революционным. Не менее революционным, чем 1992-й, сформировавший основы современной экономической системы, и 1993-й, породивший президентскую модель, в итоге ставшую стержнем политического строя пореформенной России. В 1997 году у нас утвердился пореформенный менталитет, и эта смена образа мышления была революцией огромного масштаба.
С конца 1980-х, то есть с того времени, когда в стране появилась возможность делать деньги, у всех нас, как у бывших «совков», произошло своеобразное раздвоение сознания.
С одной стороны, мы все еще жили борьбой идей, перенося во внешнюю жизнь ту «кухонную» оппозиционность, которая сформировала целые поколения людей брежневской эпохи. Мы читали газеты и ходили на выборы. Мы искали выразителя своих идей и непременно его находили: кто в Ельцине, кто в Гайдаре, кто в Явлинском, кто в Зюганове. Мы хотели, чтоб мир был переустроен, и видели свой личный успех частью этого глобального переустройства.
Но, с другой стороны, постепенно стало выявляться, что личный успех возможен и без глобальных трансформаций. Те, кто раньше других отошел от духовных ценностей «кухонного прошлого», раньше других осознал ценность денег и всего того, что можно на них купить, вдруг обнаружили, насколько просторный, чуть ли не безграничный мир потребительских перспектив раскрывается перед их глазами.
В первой половине 1990-х гг. эта группа людей еще держалась в тени. Не в том смысле, что про них не знали, а в том, что властителями дум для миллионов россиян все же оставались подвижники, стремившиеся к трансформации системы. Но мало-помалу «скромному обаянию буржуазии» стали все охотнее поддаваться и сами подвижники… И вот внезапно выяснилось, что те нувориши, которые еще вчера застенчиво жались в приемных у властителей дум, сегодня легко покупают газеты, телеканалы, театры и даже политические партии со всеми потрохами и всеми «властителями» в придачу. А самое главное — создают для купленных героев такие условия труда и отдыха, про которые те раньше лишь в книжках читали.
Особое значение в этом плане имела президентская кампания-96. Российские интеллектуалы входили в нее искренними борцами с коммунистическим реваншем. Но многочисленные «коробки из-под ксерокса», с невероятной быстротой циркулировавшие в творческой среде, за несколько месяцев полностью изменили моральный климат. Выходили «властители дум» из политической схватки с твердым убеждением, что ценности в обществе могут быть разными, но цены на предоставляемые интеллектуалами услуги всегда должны быть выгодными.
Мы видели, как политики льстят нам и тут же нас предают. Мы видели, как бизнесмены агитируют за идею и тут же покупают себе привилегии. Мы видели, как чиновники приходят во власть нищими и тут же начинают прямо-таки лопаться от сваливающихся на них богатств. И мы поняли главное. Есть только одна вещь, которая нам никогда не изменит. Это деньги. И желательно, крупные деньги. Те, которым не страшны случайности — «черные вторники», дефолты и девальвации.
Раньше олигархов недолюбливали, но в глубине души оставались к ним равнодушными, потому что мир больших денег был у нас где-то на обочине. Теперь же олигархов искренне возненавидели, поскольку все мечтали оказаться на их месте.
В 1997 г. элитная российская интеллигенция впервые показала всей стране, что при выборе между идеями и деньгами приоритетом становятся деньги. Не все сразу поняли, что лежало в основе той информационной войны, которую вели по телевидению. Но те, кто понял, бросились догонять «властителей дум».
Через несколько лет отдельные инициативные попытки интеллигентов использовать свои способности для проведения информационных войн превратились в целую систему. Возник даже особый сегмент рынка, на котором «ум, честь и совесть» продавались любому покупателю вне зависимости от того, кого и какими методами тот собирается мочить. Например, по некоторым данным, в 2001 г. права на заказные статьи в «Комсомольской правде» были выкуплены неким агентством за 2 млн. долларов. Когда права выкуплены, журналисты лишены даже теоретических шансов повлиять на то, как проходит процесс «мочения», осуществляемый с их помощью.
Скорее всего, такого рода явления не были единичными и касались различного рода изданий. Если поначалу журналюги и журналюшки еще нуждались в каких-то моральных оправданиях своей новой специфической деятельности, то со временем дело оказалось полностью переведено на коммерческую основу. По выражению обозревателя Андрея В. Колесникова, сформировался «русский пиар, бессмысленный и беспощадный».
Известный телеведущий, во время парламентской кампании 1999 г. столь профессионально и самозабвенно мочивший Юрия Лужкова, что фактически утопил его как политика, поначалу пробовался в пропагандисты именно к московскому мэру. Однако финансовые запросы были столь велики, что Лужок сдуру поскупился. «То-то потом жалел, небось», — посмеялся один крупный лидер правых (старый враг Юрия Михайловича) на полузакрытой встрече в небольшом питерском ресторане.
Утопив Лужкова, можно было стать чуть ли ни столь же богатым, как сам Лужков. Один журналюга (может быть, тот же самый) в эпоху больших денег хвастался, что не ест меньше чем на десять тысяч долларов в месяц. Скорее всего, таких расходов отнюдь не требовалось для принятия вкусной и здоровой пищи, но надо же было как-то потратить внезапно свалившееся богатство.
Постепенно новые ценности проникли во все поры общества. Известный режиссер, поддерживающий партию власти в расчете на будущее финансирование; командир воинской части, торгующий дармовым трудом своих солдат; пенсионер, голосующий за депутата в обмен на продовольственный паек, — все это звенья одной цепи. Все это плоды, «созревшие» в том духовном климате, который сложился после 1997 г.
Вкус денег как вкус крови. Он непреодолимо манит хищника. Особенно такого несчастного, жалкого и голодного хищника, как «совок», только что покинувший тоталитарную систему. Сопротивляться этому зову невозможно. Или, по крайней мере, очень трудно. Сохранить в душе доминирование ценностей над ценами по силам только тому, кто уже стал Личностью. А кто из нас успел ею стать за тот краткий период взросления, что начался в 1985 г.?
* * *
Вообще-то деньги — неплохая вещь. Пожалуй, можно сказать, что они создали западную цивилизацию, поскольку заменили грубую силу и административный диктат в качестве регулятора социальных отношений. Деньги связали между собой свободных людей, тогда как диктат выстраивал рабов, панически боявшихся свободы.
За годы реформ и мы наконец научились пользоваться деньгами, что позволило создать реально работающий рынок на месте бывшего ГУЛага. Беда лишь в том, что мы не научились еще пользоваться самими собой, смешав недавно приобретенные рыночные рефлексы с моралью обитателя концлагеря.
Трудно овладеть собой. И в тот год, когда тебя вдруг внезапно окунают в свободу… И десять лет спустя… И двадцать… Может быть, лишь то поколение россиян, которое почувствует себя в денежном плену так же плохо, как мы при тоталитаризме, сумеет устоять перед вкусом крови…