Опубликовано в журнале Звезда, номер 1, 2006
Один раз — это слишком много,
а тысяча раз — всегда недостаточно…
КОГДА ЭТО НАЧАЛОСЬ
Не будет преувеличением сказать, что история наркотиков так же стара, как история человечества. Древние легенды полны сюжетов и сцен, которые ученые давно расценили как прямые свидетельства знакомства людей с искусством достижения экстатических состояний. Греческая античность скрывает в своих недрах один из самых загадочных ритуалов — элевсинские мистерии. Каждый сентябрь неподалеку от Афин в храме на Элевсинских полях совершалось великое таинство.
Мы не знаем точно, в чем состоял ритуал элевсинских мистерий, но исследователи склонны считать, что посвящаемый что-то выпивал и его взору представали столь яркие видения, что память о них у человека сохранялась на всю жизнь. Паломничество желающих пройти посвящение приняло столь грандиозные размеры, что знаменитый греческий поэт Аристид с полным правом восклицал: «Найдется ли хоть один грек, хоть один варвар, столь невежественный, столь неблагочестивый, чтобы не считать Элевсин всеобщим храмом всего мира?!» Размеры храма отвечали масштабам его популярности: по свидетельству Страбона, в нем могло поместиться столько же людей, сколько вмещалось в самом крупном амфитеатре.
Элевсинские мистерии, хронологически растянувшиеся на огромный период в две тысячи лет, конечно, не единственный эпизод психоделического опыта человечества. «Архаичную технику экстаза» археологи, историки и этнографы находят в самых древних памятниках культуры. Неолитические наскальные рисунки, обнаруженные в пустыне Сахара, на юге Алжира, в районе плато Тассилин-Адджер, содержат изображения танцующих шаманов с галлюциногенными грибами, зажатыми в кулак, и радостно бегущих людей в окружении геометрических фигур, символизирующих атмосферу экстатических видений. Аналогичные сюжеты мы обнаруживаем в живописи индейцев доколумбовой Америки. Не говоря уже о том, что в одном из самых выдающихся памятников индоевропейской культуры — «Ведах» — наиболее вдохновенные и упоительные гимны посвящены соме — растению и богу, чье воздействие на человеческий организм так поразило древних.
Тот факт, что психоактивные вещества, прежде всего, растительного происхождения, оказались в человеческом «рационе» с древнейших времен, на первый взгляд, обескураживает. Действительно, когда в наши дни правительства многих стран буквально с головой ушли в борьбу с наркоманией, кажется несвоевременным напоминать о том, что речь идет о практике, всегда сопутствовавшей человеческой истории. Однако именно исторический и философский взгляд на нашу культуру как раз и позволяет сделать потрясающее открытие: наркотизирующие средства были под рукой у человечества всегда, но настоящей проблемой, откровенно сказать, отчаянной драмой они стали только сегодня.
Почему? Где и в чем произошел сбой в жизнеустройстве, целеполагании и архитектуре ценностей, на которых стала базироваться наша новейшая и «переходная» (к чему?!) цивилизация? И самое главное — что делать, чтобы соблазн наркотическим искушением не стал реквиемом по лучшим надеждам человечества, которое, вроде бы решая и даже отчасти решив проблемы политической терпимости, социального страхования и безопасности, мирного сосуществования и т. д., столкнулось с коварным недугом общества «досуга» и «изобилия» — наркоманией?..
Все это до очевидности философские, «метафизические» вопросы. От их профессиональной и бескомпромиссной постановки, грамотного и мужественного решения зависит, чем XXI столетие ответит на «психоделический спазм». Чем ответит цивилизация, вероятность атомного самоистребления которой несколько снизилась — но лишь для того, чтобы на горизонте замаячила «перспектива» наркотического омнецида (массового самоубийства)?
Масштабы эрозии ментального здоровья многих наций не дают повода для благодушия. Сегодня в мире 200 млн. наркоманов. Наш национальный вклад в эту статистику, к сожалению, скромным не назовешь: в России порядка 13 млн. человек, употребляющих ПАВ (психологически активные вещества), причем каждые два года их количество возрастает почти на один миллион.
НАРКОТИКИ — БОЛЕЗНЬ ЦИВИЛИЗАЦИИ?
Констатируя, что распространенность наркотиков — результат «сытости», мы делаем себе самим плохой комплимент. Хотя действительно: озабоченное более насущными нуждами, на первоначальных стадиях развития человечество не знало таких пагубных и самоистребительных привычек. Люди долго держались в стороне от этих искушений. Даже в XIX веке гашиш и опиум были в «меню» преимущественно у экстравагантной части творческой элиты (в состав знаменитого «Клуба гашишистов» в Париже входили Теофиль Готье, Шарль Бодлер, Оноре де Бальзак, Александр Дюма и др.). Наркомания — это «болезнь удовольствий», и в «обществе дефицита» она оставалась недопустимой роскошью.
Сейчас уже совершенно очевидно, что инстинкт самосохранения многие тысячелетия человеческой истории работал как часы. Прецедент его «отключения» был впервые создан лишь в «массовом обществе» с его, столь же массовой, ориентацией на досуг, развлечения, потребительство и т. п. Заигрывание с наркотиками стало чуть ли не репертуаром повседневности. В современных западных странах девяносто процентов населения неплохо разбирается в ассортименте и прейскуранте ПАВ и более половины граждан признаются, что имели хотя бы разовый опыт их употребления.
Спрос рождает предложение, а предложение — спрос. Сегодняшний наркобизнес состоит не только в распространении, но и в производстве все новых поколений наркотических средств. На массовую потребность в психосоматических удовольствиях технический прогресс откликнулся фабрикацией синтетических наркотиков.
Хорошо известно, что древние греки были в самых интимных отношениях с миром Бахуса. Правда, греческие вина едва ли превышали 14% и при употреблении разбавлялись водой. Пьянство как реальная проблема возникло лишь в Новое время, когда был получен промышленный способ получения очищенного спирта — способ, который был быстро оседлан алчным бизнесом. Точно так же эпизодическое и в этом смысле относительно безобидное употребление натурального опиума в узких кругах в XIX веке сменилось повальной эпидемией потребления героина, ЛСД-25, МДМА (так называемого «экстази») и других галлюциногенов, получаемых индустриальным, синтетическим путем.
Вообще, если попробовать разобраться в предпосылках наркотической драмы, которая произошла с человечеством на рубеже XX и XXI столетий, становится совершенно очевидно, что фатально пересеклись линии нескольких факторов.
1. Именно в наши дни общество вступило в ту долгожданную фазу своего развития, в которой досуговые и постматериальные ценности выдвинулись на первый план, но настоящей культуры игры, досуга и свободы, в которой присутствовала бы не скука и банальность, а напряжение, подлинность и смысл, современное общество так и не выработало («Все нашли, а человека потеряли», — как выразился в свое время Николай Рерих).
2. Открытия и изобретения в химии и фармакологии, которые поначалу были задействованы исключительно в пределах отрасли, вскоре оказались бурно востребованы «гражданским спросом». Характерно, что в медицине традиционно бытует и используется выражение «наркотические средства». Слово «средства» предполагает «цель». Естественно, у медиков под «целью» понимается не «кайф», а обезболивание, успокоение, мобилизация и т. п. Сегодня масштабы немедицинского использования лекарств психотропной группы настолько велики, что само выражение «наркотические средства» в обиходе уже полностью вытеснено выражением «наркотик», чей эйфорический эффект сделался единственным объектом испепеляющих желаний наркомана.
3. Но даже эти два вышеназванных фактора не вызвали бы «революцию наркотиков», если бы к ним не присоединился фактор подпольного бизнеса — практически трудно потопляемого в сегодняшней глобально-рыночной экономике. Главная причина его живучести и самовоспроизводства — рентабельность, доходящая до 2000-3000 процентов. В свои лучшие годы главари Медельинского картеля в Колумбии буквально не успевали считать поступающие к ним наркодоллары и просто взвешивали на весах пачки стодолларовых купюр. Отсюда не только финансовое, но и организационное могущество «кокаиновых кланов».
Вот свидетельство Джеймса Мила, ставшее хрестоматийным и растиражированное во многих изданиях: «Подпольная империя сегодня имеет больше власти, богатств и влияния, чем многие государства. Ее флаг не развевается перед фронтоном Организации Объединенных Наций, но у нее более многочисленная армия, более умелая разведка, более влиятельная дипломатическая служба, чем у многих стран». При этом парадоксальная уникальность наркобизнеса состоит в том, что он монополизирован только на вершине пирамиды. В своем основании она, если уместно так выразиться, очень даже «демократична». Этот бизнес дает работу множеству средних и мелких торговцев. Это значит, что он рассеян, «диффузен». Поэтому с ним трудно бороться. А если учесть самое главное — что в большинстве случаев продавцы наркотиков это сами наркоманы, то и вообще можно сказать, что мы имеем дело с «сообществом», которое работает само на себя, само себя воспроизводит и при всей своей массовости хорошо законспирировано.
«РУССКИЙ РАЗМЕР»
Вышеназванные три фактора вспышки эпидемии наркомании дают наиболее пагубные последствия в странах «третьего мира», а также в странах, застигнутых стихийным переходом к рыночной экономике. Россия как раз и подпадает под последнюю категорию. Российскую ситуацию усугубляет тот факт, что в стране на данном этапе ее развития либо ослаблены, либо полностью отсутствуют такие основы порядка, как надежные институты власти, самостоятельное и ответственное гражданское общество, приближенная к повседневным нуждам людей церковь, семейное воспитание, народная культура. Вообще говоря, «российский вакуум» принял неприличные размеры.
Не удивительно, что в этот вакуум ринулась всякая нечисть — от криминала до порнографии. Наркотики здесь занимают свое «достойное» место. Скандальность ситуации состоит в том, что в сегодняшней России наркотики де-фактo легализовали. В каком смысле? Наркотики доступны, и все знают, где их можно достать.
Возраст, с которого начинается знакомство с наркотиками и их активное употребление, — 13-17 лет. Именно школы и места массового развлечения молодежи, в первую очередь дискотеки и ночные клубы, стали сегодня местами распространения наркотиков. Опросы упрямо показывают: свыше семидесяти процентов старшеклассников в крупных городах приобретают «травку» и «кислоту» именно здесь. Синтетический наркотик «экстази» на дискотеках России распространяется почти открыто. Для сравнения: в Англии за торговлю «экстази», при некоторых отягчающих обстоятельствах, можно легко получить пожизненное заключение.
Есть один симптоматичный сигнал, который в сегодняшней, потерявшей четкие ориентиры России, боюсь, могут проворонить. Ломаются последние барьеры сопротивления: выросло число женщин-наркоманов и появилось ранее невиданное — семейная наркомания. Чтобы по-настоящему оценить масштаб проблемы, достаточно принять во внимание два факта. Во-первых, женщина и семья — это самый древний биологический оплот человечества. И во-вторых, в странах с устойчивой системой политического порядка и процветающей экономикой дальнейший прогресс состоит именно в том, что «женский» и «семейный» вопросы становятся буквально законодателями общественной моды.
Разные страны сталкивались с проблемой массового увлечения наркотиками в разное время. Западный мир хорошо помнит бурные 1960-е годы, когда молодежь бунтовала против сытой и скучной цивилизации взрослых. В России причины хотя и прозрачнее, но труднее поддаются искоренению. Казалось бы, страна, находящаяся в критическом положении, скорее должна иметь мотив и волю к спасению. Вспомним, как СССР мобилизовался на борьбу с фашистской Германией, находясь буквально на краю гибели. Вспомним, каким энтузиазмом ответили советские люди на послевоенную разруху. Но затянувшийся кризис может парализовать волю и затуманить разум. Изматывающий эффект длительных трудностей хорошо известен психологам.
Есть и еще одна причина, которая имеет к русской наркомании самое непосредственное отношение. Речь идет о характере нашей повседневной психологии, сформировавшейся в советскую эпоху. Что, например, выяснилось, когда в России в 1990-е годы попытались применить западный опыт борьбы с наркоманией, в частности, программу «12 шагов», которая давно практикуется в американском «Обществе анонимных наркоманов»? Молодой американец привык и умеет говорить о себе, его учили ясно и коротко выражать свои мысли и душевные состояния. Церковная исповедь и посещение психоаналитиков стали частью американской культуры. Наш советский опыт скованности, безбожия и иждивенчества плохо подошел к методологии, которая лежит в основе этой программы.
Можно сказать, что российские проблемы в борьбе с эпидемией наркомании — это своеобразный «естественный эксперимент», который современная история ставит в бескомпромиссной борьбе с самым массовым добровольным безумием XX и XXI веков. Два вывода напрашиваются сами собой. Во-первых, наши государственные расходы на борьбу с наркоманией должны быть многократно увеличены. Сегодня справедливо обращают внимание на успех США. За последние десять лет в Штатах число наркоманов уменьшилось вдвое. Но надо сказать, что американцы и вложились прилично — потратили около 1 млрд. долларов. А во-вторых, жители США навалились на эту беду буквально всем миром. Государственные и негосударственные организации идут рука об руку. Общество отреагировало массой самодеятельных инициатив — «За Америку, свободную от наркотиков», «Общество анонимных наркоманов» и т. д.
БОЛЕЗНЬ — НО КАКАЯ?
Обращают внимание на то, что наркомания — это болезнь, которая поражает тотально. Иными словами, наркозависимость формируется не на психологическом, а скорее на физиологическом, биохимическом уровне организма. Поэтому она не подчиняется сознанию. Выработать мотивацию на освобождение от пагубной потребности просто невозможно. Это как чувство голода — его надо удовлетворять. Хотя действительно есть некоторые психоактивные вещества, не вызывающие стойкого привыкания. Но это обстоятельство имеет коварные последствия. К «безобидным» галлюциногенам по этой причине обращаются так часто, что их употребление фактически ничем не отличается от жесткой наркозависимости.
Что касается самой жесткой наркозависимости, то ее железная хватка объясняется необходимостью с помощью психоактивных средств поддерживать тот новый внутриклеточный химический баланс, который возник в организме под их же воздействием. Это настолько важный и драматический момент болезни, что именно он часто считается ее главным критерием. В авторитетном «Социологическом словаре» издательства «Хорнер Коллинз» наркомания определяется как «хроническая физическая и психологическая потребность постоянно принимать наркотик, чтобы избежать неприятных физических и психологических последствий, наступающих в результате изъятия препарата (курсив мой. — А. Щ.)».
Ловушка тотальной зависимости получила свое отражение в самом емком и лаконичном афоризме современного общества — афоризме, который мог бы даже претендовать на статус идеологического лозунга, если бы не так беспощадно говорил правду: «Один раз — это слишком много, а тысяча — всегда недостаточно». Статистика говорит о зависимости от ПАВ бесстрастным языком цифр: девяносто процентов наркоманов после «выздоровления» дают рецидив. Один врач недавно рассказал о случае, который буквально анекдотически символизирует эту сторону дела: «Доктор, вы меня вылечили. Ура! По этому случаю надо срочно раскумариться!»
Сегодня, какой бы аспект личности наркомана ни брался — медицинский ли, психологический ли, — упор делается на то, что наркоман — больной человек и жертва своей однажды приобретенной привычки. Отсюда и усиление тенденции рассматривать эту личность скорее не в карательных, а в сострадательных и гуманитарных терминах. Признаки подобной эволюции просматриваются в общественном и юридическом сознании многих западных стран. Однако в некоторых случаях снисходительное отношение к наркомании явно перехлестывает всякую норму. Это особенно очевидно на примере движения за легализацию наркотиков. Явление это, можно сказать, уникально и очень симптоматично, а потому достойно теоретического внимания.
Шведский исследователь Пеле Ольсон составил список причин, по которым наркотики якобы должны получить «права гражданства», и представил их вместе со своими опровержениями в работе «Аргументы против легализации наркотиков». Вот лишь некоторые из доводов, выдвигаемых сторонниками легализации ПАВ.
1. Контролируемая государством и обложенная налогом продажа наркотиков вытеснила бы международную наркомафию.
2. Если продавать наркотики по низким ценам или раздавать бесплатно, то не нужно будет совершать преступления ради денег для приобретения наркотиков.
3. Легализованные наркотики станут более «чистыми». Стерильные наркотики с указанием их состава не вызывали бы, как сегодня происходит с «грязными» наркотиками, медицинских осложнений и частых смертельных случаев.
4. Аргумент свободы. В свободном обществе каждый должен иметь право делать со своим организмом все, что ему нравится.
5. »Алкогольный» аргумент. Алкоголь очень вреден. Несмотря на это, он разрешен.
6. Запрет тотально усиливает привлекательность наркотиков.
Количество и качество этих доводов уже сами по себе показывают, что болезнь зашла очень далеко и пустила не только медицинские, но и, если хотите, идейные и политические корни. Что делать? Точнее, с чего начать? Как всегда — убедиться в тщательности диагноза.
ОТКУДА ИДЕТ УГРОЗА?
Какой бы гуманистической и «либеральной» аргументацией ни пользовались сторонники легализации наркотиков, совершенно ясно: немедицинское и регулярное использование ПАВ — это симптом болезни. И последнее слово об этой болезни должны сказать даже не только и не столько врачи, сколько психологи, философы и политики.
Да, наркоман — это самый надежный клиент крематория. СПИД, гепатит, болезнь почек, легочная и сердечная недостаточность, ментальные и психофизические расстройства — против такого «букета» медицина и бюджеты современных государств практически бессильны. И тем не менее это только видимая часть айсберга. Страшнее — подводная часть. И можно догадаться, почему. Это все тот же вопрос, который неотступно преследует нас с самого начала. Если наркотики — болезнь цивилизации, то в чем же состоит тайный умысел и сладчайший мотив приобщения к миру грез, которые дарит эта, по выражению одного автора, «пища богов»?
Чтобы найти ответ — а точнее, хотя бы начать его поиск — следует обратиться к анализу того состояния, которое называется по-разному — транс, эйфория, психоделический опыт — но по сути всегда означает одно: человек отказывается от противодействия миру и вещам и пребывает на грани слияния с окружающей предметностью, при этом сохраняя способность пассивно наблюдать за тем, что с ним происходит. Ясно, что это состояние по всем своим параметрам является прямой противоположностью тому, которое можно назвать нормальным, «рабочим» и которое было добыто сотнями тысяч лет драматической эволюции человека. Так что можно сказать, что пресловутое преодоление разрыва между человеком и миром, которое идеологи «психоделической революции» провозгласили своим идеалом и целью, означает не дальнейшую эволюцию сознания, а совсем наоборот — его инволюцию, возвращение к своей утробной, первоначальной, «эмбриональной» форме. Впрочем, на этой теме целесообразно остановиться подробнее.
ЭЙФОРИЯ САМОЛИКВИДАЦИИ
В самом общем виде «эйфория» определяется как «переполняющее человека ощущение легкости и счастья» (см., например: Новейший словарь иностранных слов и выражений. М., 2001). Именно таким ощущением отсутствия барьеров между собой и окружающим миром, преодолением «проклятого пространства» между субъектом и объектом, чувством полета, восторга, «грезы наяву», то есть свободой от привычных отягощений как раз и сопровождается кайф наркомана.
Присмотримся к самому главному эффекту психоделического опыта — исчезновению дистанции между «я» и предметами, окружающими его в этот момент. Все задокументированные ощущения наркотической эйфории свидетельствуют: уничтожается то, что является привычной константой и непременным условием человеческого бытия — субъектно-объектная дихотомия, иначе говоря, разделенность человеческого существования на «я» и «не-я».
В своей работе «Эволюция психики и природа наркотизма» (М.,1991) профессор Д. Колесов приводит воспоминания пациента-наркомана об ощущениях на вершине эйфории: «Окружающее уплывало, все тело стало легким. <…> Окружающего как будто не существовало». Налицо иллюзия преодоления расстояния между «мной» и миром за счет как бы удаления мира и заполнения пространства самим собой. Мир, который ежедневно сдерживает нас и противостоит нам, вдруг становится нам подвластен. И это переживается как счастье.
В литературе достаточно подобных описаний. Но, пожалуй, наиболее развернутую картину оставил нам легендарный Карлос Кастанеда, сочинения которого на слуху у российского читателя с конца 1980-х годов. Процитируем один из многочисленных эпизодов. «Дон Хуан сидел рядом со мной справа. <…> Мои ладони были тяжелыми. Мои руки ломило, они оттягивали плечи вниз. Нос у меня тек. Я вытер его тыльной стороной ладони, и моя верхняя губа была стерта! Я вытер мое лицо и стер с него все мясо! Я таял! Я чувствовал себя так, как если бы моя плоть действительно таяла. Я вскочил на ноги и попытался ухватиться за что-нибудь. <…> Согласно моему восприятию расстояния, столб был передо мной примерно в полутора метрах. Протянув руки, чтобы предохранить голову, я изо всех сил бросился на него. Ощущение было тем же самым: я прошел сквозь столб. На этот раз я грохнулся на пол. <…> Я снова встал, вставание было, пожалуй, наиболее необычным из всех действий, которые я делал. Я поднял себя мыслью! Для того чтобы встать, я не пользовался мышцами и скелетной основой. <…> Я сделал шаг к нему (дону Хуану. — А. Щ.), но вместо того, чтобы двигаться вперед, я качнулся назад и упал на стену. Я знал, что столкнулся с ней спиной, но она не ощутилась твердой, я был полностью погружен в мягкую губкообразную субстанцию — это была стена. <…> Он сказал, что я должен стараться не спать, что у меня больше нет тела и что я могу превратиться во что угодно, во что захочу. Он вытянул руки перед собой и велел мне войти в них. <…> Его руки были почти на моем лице, на моих глазах, хотя я и не чувствовал, что я поглощаю его. Это было то же самое ощущение, что и губкообразность стены».
Свобода всегда выражается в ощущении отсутствия препятствий. Конечно, попадая в «мир без барьеров», наркоман испытывает неописуемый восторг свободы. Наркотическое состояние освобождает от привычно жесткой системы координат, в которой протекает человеческая практика и без которой эта практика бы просто развалилась, а лучше сказать, и не состоялась бы.
Пространство и время наркомана — это совсем другая система координат. Точка отсчета и наблюдения чаще всего перемещается за пределы тела. Врачи называют это нарушением схемы тела. Отсюда и доступность любых предметов для галлюцинирующего сознания. Причем если расстояние между «моим» телом и любой точкой пространства чаще всего становится «нулевым», то дистанция между двумя внешними объектами, напротив, растянута до бесконечности и сладостно непреодолима.
Время в наркотическом мире течет в том своеобразном темпе, который тоже воспринимается как освобождение от привычной монотонности. Оно может методично замедляться, создавая иллюзию «остановившегося мгновения». Либо припустить галопом — что происходит, когда процессы восприятия и мышления ускоряются буквально до «скачки идей». Свобода наркомана может принимать и более причудливые и, возможно, архаические формы. Речь идет, в частности, о таких явлениях, как «анимализация» и «эйдетизм». В первом случае неживые тела оживают («анимализируются») и наркоман оказывется не в косном мире чуждых немых вещей, а в интересной компании. Во втором случае чувство свободы и всемогущества рождается оттого, что всякое произнесенное слово становится видимым и осязаемым, появляется перед глазами. Магия слов обретает конкретную форму, образ, «эйдос».
Вершиной наркотического транса считается онейрический (от греческого «онейрос» — сновидение) экстаз. В этом случае галлюцинации носят характер сновидения наяву. Человек начинает грезить настолько интенсивно, что полностью «отключается» от реальности.
В отличие от сна и от состояний, которые привычно называются «самозабвением» («увлечься до самозабвения»), наркотическое состояние характеризуется высоким уровнем сознания того, что собственно происходит. Человеческое «я» наблюдает за собственным телом как бы со стороны. Этот свободно путешествующий дух, могущий не только вырваться из «темницы» тела, но также, при воздействии сильных галлюциногенных средств, легко проникающий через любые препятствия в любые другие предметности, олицетворяет не только «триумф свободы». Именно недремлющее сознание наркомана, казалось бы, погруженного в беспробудную дрему, как раз и является источником наслаждения. Все специалисты, изучающие поведение наркоманов на этих экстатических вершинах, отмечают сохранение ясного сознания, контроля за поведением и некоторыми произвольными функциями мышления и восприятия.
Вот почему сон по своей обольстительной силе не идет ни в какое сравнение с наркотическим опытом. Во сне субъект чаще всего не наблюдает за собой «со стороны». Поэтому нет и наслаждения созерцанием своей свободы. Во сне человек ведет и ощущает себя, скорее, «как на самом деле». Он слишком вовлечен в сюжеты сна, чтобы испытывать удовольствие от фантастической свободы, которой бывают полны эти сюжеты. Отсюда практически не наблюдается «зависимость от сна», так сказать «гипнозозависимость» (Гипнос — бог сна в греческой мифологии).
Теперь-то и становится ясно, что склонность к обретению наркотического состояния — это не только биохимическая зависимость организма в результате органических изменений, достигающих клеточного уровня. Коварство наркотиков связано с высшими достижениями человеческой эволюции — с наслаждением сознания. Если это так, то дело выглядит почти фатально. Получается, что, вроде бы достигая желанной цели, человек на самом деле оказывается в ловушке деградации.
Здесь самое время разобраться в двух вещах: 1) какое место гедонизм (от греческого «гедонеv» — удовольствие, наслаждение) занимает в структуре человеческих мотивов и чем чревата абсолютная установка на удовольствия; 2) почему опыт психоделической свободы несовместим с цивилизацией и жизнью.
ДОРОГА В НИКУДА
На первый взгляд, гедонизм — самая естественная жизненная установка: «Избегай страданий и стремись к наслаждениям». Знаменитый древнегреческий философ Аристипп из Кирены (430-360 гг. до н. э.) собственно ничего специально не придумывал, а просто взял и возвел в принцип эту как бы очевидную истину. Аристипп даже подозревать не мог, что число его практических последователей на рубеже XX и XXI веков будет исчисляться миллионами. Наркоман — чистой воды гедонист. Он не ждет от жизни редких и заслуженных подарков, а берет удовольствия охапками, не откладывая на потом и не считаясь с «ценой вопроса».
В большинстве случаев именно неприемлемая «цена вопроса» является решающим критерием при оценке последствий наркомании. Продолжительность жизни наркомана и «период полураспада» его личности — хорошо известные величины и говорят сами за себя. Менее известно другое, то, что не лежит на поверхности. Гедонизм — это западня, о которой природа нас не предупредила.
У человека есть врожденный инстинкт самосохранения и целый набор фобий, играющих роль своеобразных предохранителей. Но на гедонизм действие этих природных предохранителей не распространяется. Физическим удовольствиям живое существо может в принципе предаваться до самоистребления. Классический пример с крысой, которая подавала импульс на электрод, вживленный в «зону удовольствия», показывает, что поиски наслаждения имеют только один предел — изнеможение подопытной крысы.1
Наркотическая эйфория и грезоподобные состояния от применения ПАВ — это жесткий опыт, который человечество сегодня ставит на самом себе в массовом масштабе, чтобы доказать, что гедонизм как ключевой мотив поведения — это патология. Более убедительного довода в пользу того, что целеустремленный поиск удовольствия, маниакальное вожделение счастья как такового противоречит нормальной и здоровой структуре человеческих потребностей, общество еще не приводило. Стремление к удовольствиям не может существовать как самоценность и самоцель.
Замечательный австрийский психолог Виктор Франкл неопровержимо показал: принцип наслаждения в конечном счете сам себя разрушает. «Чем больше человек стремится к наслаждению, тем больше он удаляется от цели. Другими словами, само «стремление к счастью» мешает счастью. <…> В норме наслаждение не является целью человеческих стремлений. Оно является и должно оставаться результатом, точнее, побочным эффектом достижения цели. <…> Достижение цели создает причину для счастья. А если есть причина для счастья, счастье вытекает из нее автоматически и спонтанно. И поэтому незачем стремиться к счастью, незачем о нем беспокоиться, если у нас есть для него основания. <…> Более того, стремиться к нему нельзя. В той мере, в какой человек делает счастье предметом своих устремлений, он неизбежно делает его объектом своего внимания. Но тем самым он теряет из виду причины для счастья, и счастье ускользает» (В. Франкл. Человек в поисках смысла. М., 1990, с. 55-56).
Фанатичная устремленность к наслаждениям исключает человека из других отношений с миром. В то время как эти отношения и создают условия для собственно человеческой активности, для деятельности на том поприще, на котором человек не рискует самоизолироваться. Эйфория наркомана — наслаждение в искусственной реальности. Это нарцистическое самообольщение, которое к сущности человека никакого отношения не имеет, и потому, в полном соответствии с мифом о Нарциссе, оно ведет к гибели личности.
Между тем, идеологи «психоделической революции» утверждают, что галлюциногенные вещества — путь к новому, нестандартному и сверхъестественному видению, которое недоступно нам в обычном состоянии. Но на самом деле это не интуитивное сверхвидение. Это просто видение другого. Хуже того, это видение собственных галлюцинаций и миражей, то есть кино про самого себя. Да, психически это «кайф», после которого очень трудно вернуться к действительности. А возвращаться к действительности надо, потому что отношение человека к миру, а не исключительно к себе — вот то поприще, на котором люди обретают смысл, веру и наполнение жизни. Отдать себя на испытание миру, а не превращаться в пассивного наблюдателя собственных грез — вот человеческая миссия, истинность которой печальный эксперимент с наркотиками своим отрицательным результатом как раз и подтверждает.
Вообще гедонизм — это не открытое миру, а скорее «туннельное», закрывающееся сознание. Если в норме удовольствие дается в качестве вознаграждения за некую деятельность (как ее ни называй — преследование цели, обслуживание потребностей или даже воздержание от активности), то в случае с наркотиками удовольствие ищется само по себе. Тем самым человек исключает себя из деятельных контактов с миром. Более того, это становится непременным условием пребывания в наркотическом «раю».
Человеческое бытие и сознание имеют фундаментальную характеристику быть «интенциональными», то есть направленными на внешний мир. Самоизоляция «чревата» и даже не может с полным правом называться «бытием». Гедонизм как раз и замыкает личность на самое себя, изолирует ее от питательного окружения. «Гедонизм, — пишет Д. Колесов в уже упомянутой ранее работе, — имеет характер как бы короткого замыкания: эта потребность не разомкнута на какую-либо деятельность, а замкнута сама на себя. Это система с положительной обратной связью, не имеющая в психике естественного ограничения». Напомним, что в кибернетике положительной обратной связью характеризуются процессы, выводящие систему из равновесия и ведущие к ее саморазрушению.
ВОСТОК КАК ПСИХОДЕЛИЧЕСКАЯ МЕТАФОРА
Картина «психоделической утопии» и ее катастрофы будет неполной, если мы не обратимся к реальной истории человечества, которая, как всякая жизнь, богата на разного рода эксперименты, пробы и ошибки. В ловушку нарцистической самоизоляции могут попадать не только индивиды, но и целые культуры. Духовная культура Востока — в данном случае речь идет, прежде всего, об Индии — характерный пример. Именно на примере индийского традиционного мировоззрения можно обнаружить, что бегство от реальности всегда влечет за собой весьма нежелательные и малоблагоприятные последствия, которые рано или поздно приходится преодолевать.
В духовной культуре отражено понимание нашего призвания и нашей миссии в этом мире. Духовная культура — самый жгучий мотив человеческого поведения, посильнее экономических и политических факторов. Выдающийся историк XX века Арнольд Тойнби сказал: «Культурный элемент представляет собой душу, кровь, лимфу, сущность цивилизации; в сравнении с ним экономический и тем более политический планы кажутся искусственными, несущественными, заурядными созданиями природы и движущих сил цивилизации» (А. Тойнби. Постижение истории. М., 1991, с. 355-356).
Здесь не место выяснять, по каким причинам жизнь индийской цивилизации долгое время (до второй половины ХХ века) шла под знаком пренебрежения повседневным материальным миром. Примем это как факт: восточный человек жил в обстановке таких духовных ценностей, как «нирвана», «безмятежность», «недеяние» и т. д. Понятно, что культ этих ценностей не мог не влиять на образ жизни. Понятно и то, что «этот образ жизни уводит от мира сего; цель его — обрести убежище. <…> Импульс, движущий им (восточным человеком. — А. Щ.) есть импульс отказа, а не импульс стремления» (А. Тойнби. Цит. соч., с. 363). Последствия такой жизненной философии не преминули сказаться — и притом самые нешуточные. Буддизм, джайнизм и другие индийские учения, как вынужден был констатировать великий патриот своей страны Джавахарлал Неру, приводили к тому, что «в некоторые периоды индийской истории наблюдалось широко распространенное бегство от жизни, например, когда много народу вступало в буддийские монастыри» (Дж. Неру. Открытие Индии. Книга первая. М., 1989, с. 125-126). С точки зрения традиционной индийской философии, мир есть обман («майя»), которому человек не должен поддаваться. «В целом учение Будды, — сделает в итоге вывод Дж. Неру, — породило пессимистическое отношение к жизни» (цит. соч., с. 272). Зараженный таким пессимизмом человек принимает за благо обратиться к «потусторонности мира, стремлению к освобождению, к избавлению от мирских тягот» (там же).
В национальном масштабе такой «образ нежизни» оборачивается самым жалким существованием. То, что Дж. Неру увидел в наследии прошлого, на фоне энергично прогрессирующего западного мира, конечно, обескураживало: «Индийская жизнь превращается в вялотекущий поток, питаемый прошлым и медленно прокладывающий себе путь сквозь нагромождения мертвых веков. Тяжкое бремя прошлого подавляет ее, и ее охватывает какое-то оцепенение. Неудивительно, что, находясь в таком состоянии духовного паралича и физической усталости, Индия деградировала и осталась омертвелой и неподвижной в то время, когда другие страны двигались вперед» (цит. соч., с. 79). Нетрудно заметить, что аналогия с психоделическим бегством от реальности напрашивается сама собой. Налицо все признаки схожести. Здесь и разочарование в «этой» жизни, и наслаждение грезоподобным состоянием души — в одном случае с помощью наркотических веществ, в другом — за счет практики «освобождения» («мокша»).
Надо сказать, что один из основателей современной европейской философии Гегель как раз и описывает духовный опыт Индии в терминах, в которых наши современники могут легко узнать черты нынешнего наркотического кризиса. Знаменитый философ начинает с самого главного впечатления. «Следует <…> определить характер грезящего духа как общий принцип индийской натуры» (Гегель. Философия истории. СПб., 1993, с. 180). Дальше — больше: Гегель говорит о главном — о преодолении субъектно-объектной дихотомии, когда субъект уже пребывает везде, не встречая сопротивления со стороны объектов. Разве это не напоминает уже приведенное выше описание наркотического состояния? Гегель пишет о том, что в индийском миросозерцании «индивидуум перестает сознавать себя этим индивидуумом, обособленным от предметов. <…> Поэтому грезящий индус является <…> чем-то бесконечным и безграничным, божественным в самом себе» (там же).
Очевидно, что такое состояние духа неконструктивно: «дух блуждает среди грез» (цит. соч., с. 185). Производственная, политическая и любая другая рациональная практика в привычном европейском смысле становится трудноосуществимой. «В индийском мире, можно сказать, не оказывается ни одного предмета, который был бы реален, был бы точно определен, который не был бы тотчас же обращаем фантазией в противоположность того, чем он представляется рассудочному сознанию» (цит. соч., с. 203). Понятно, что это состояние сознания не могло не отразиться на всем индийском жизнеустройстве. Для его описания Гегель не пожалел критического сарказма — сарказма рационалиста и либерала.
При внешней иллюзии незыблемости и порядка, которые вроде бы должны характеризовать традиционный кастовый уклад индусов, Гегель зорко отмечает, что здесь царят произвол и несправедливость. «Индусы не наступают на муравьев, но безжалостно дают гибнуть бедным странникам. Особенно безнравственны брамины» (цит. соч., с. 196). Вновь поневоле возникает сравнение с эгоизмом и нетерпимостью — главными поведенческими характеристиками наркомана, пребывающего в мире собственных фантазий и полного отсутствия самодисциплины.
Наконец, у Гегеля встречаются и непосредственные упоминания наркотического транса, использованные в качестве метафоры для объяснения драмы современного ему индийского общества — экономической отсталости, отсутствия подлинной государственной жизни, низкого нравственного потенциала и ущемления свободы личности. «У них все сводится к мечтательности и находится в рабской зависимости от нее. <…> Опустошенный дух не находит успокоения и не в состоянии понять себя, но лишь таким способом находит наслаждение; это можно сравнить с тем, как совершенно опустившийся в физическом и духовном отношениях человек делает свое существование бессмысленным и находит его нестерпимым и лишь благодаря опиуму (курсив мой. — А. Щ.) создает себе мир грез и счастье безумия».
На рубеже XIX и XX веков, вплотную познакомившись с Западом и поняв, что главный источник технического и научного прогресса, экономической и политической динамики лежит в активной духовной позиции, многие выдающиеся индийские мыслители и общественные деятели Индии попытались изменить ситуацию в своей стране. Показателен рецепт одного из них, Вивекананды. Один из глубочайших знатоков и последователей индийской традиции, он, тем не менее, вынужден был в 1897 году обратиться к своей нации с таким призывом: «Для нас не время умиляться! Мы так долго умилялись, что стали кипами хлопка. <…>То, что нужно нашей стране, это железные мускулы, стальные нервы и гигантская воля, которой ничто не может противостоять. <…> Почему нами, трехсотмиллионным народом, тысячи лет управляет какая-то горстка иностранцев? Потому, что у них была вера в себя, а мы в себя не верим. <…> Не англичане, а мы ответственны за свое падение. <…> Вот пробный камень истины: все, что расслабляет вас физически, умственно, духовно — все это отбросьте. Это яд. Жизнь не в этом. <…> Отбросьте ваш расслабляющий мистицизм и будьте сильными!» (Р. Роллан. Жизнь Ромакришны. Жизнь Вивекананды. М., 1991, с. 290-292).
ВАКХАНАЛИЯ 1960-х
На Западе нынешнее положение дел в сфере борьбы с наркоманией в значительной степени характеризуется последствиями того «психотропного взрыва», который «прогремел» в Европе и особенно в США во второй половине 1960-х годов. Сейчас хорошо видно, что для него имелось достаточное количество предпосылок. Дешевое сырье из стран «третьего мира», беспрецедентные успехи в фармакологии, гримасы «общества массового потребления», утрата целеустремленности в условиях растущего благополучия, изобилие пророков «освобождения через ЛСД» — все это и многое другое образовало то критическое напряжение, которое разразилось «революцией» хиппи, студентов и всей бунтующей молодежи 1960-х годов.
Размах идейной и культурной эрозии, которой в то время оказался поражен Запад, действительно впечатляет. Заговорили даже об аналогии с последними днями Римской империи. И действительно было от чего хвататься за голову. Дело сводилось не просто к банальному культу вседозволенности и прожигания жизни — культу, возникшему не без поощрения со стороны средств массовой информации. Игра пошла буквально «по-крупному». Пророки «психоделической революции» — прежде всего Тимоти Лири и Ален Гинсберг — не просто возвели потребление наркотиков в базовый принцип нового движения, но и с рекламным размахом дали ему философское и культурное обоснование. Очень модно стало ссылаться на классическую работу Олдоса Хаксли «Двери восприятия», где галлюциногенные средства трактуются как средства расширения сознания и получения «знания о внутренней ценности всего сущего». Вскоре аргументация «за» наркотики становится еще изощреннее и фундаментальнее. «Психоделическая волна» начинает претендовать на статус нового религиозного движения с соответствующим набором гражданских прав. Употребление ЛСД подается как род «паломничества». Психоделический опыт — это не просто сеанс наслаждения. Это способ прикоснуться к музыке, льющейся от Бога (T. Rozak. The making of a Counter Culture. N.Y., 1969, p. 167). Дальше пафос защитника наркотиков поднимается до претензий на такие сногсшибательные открытия, после которых все дарвины могут отдыхать. Оказывается, психоделики — это новейшее средство в борьбе за выживание, и, следовательно, речь идет о возникновении «новой расы» (там же).
В общем, все духовные основы западной цивилизации стали рушиться под ударами контркультуры, модернистский дух которой просочился даже в научную и теологическую среду. Норманн Броун обосновывал преимущества «возвращения к природе» на пути «полиморфной сексуальности», «анимальной невинности» и уроков мудрости, которые следует брать у низших форм жизни. Католический священник Л. Деварт проповедовал мистику и эзотеризм, противопоставляя их сознательной вере. И в качестве кульминации всей этой «психоделической вакханалии» можно отметить тему смерти, с которой начали активно заигрывать теоретики наркотического культа. Тимоти Лири с преступной беспечностью и самонадеянностью пропагандировал «игру со смертью» через наркотики: ЛСД — «это смерть «эго», смерть понятий и представлений, разница только в том, что можно вернуться обратно к жизни — в той или иной степени». Конечно, это уже был край. И американский истеблишмент, как говорится, «возник».
Поднялась настоящая волна консервативного движения. Америка 1970-х и 1980-х — это уже Америка «неконсервативной реакции» на психоделическое безумие. Отпор возглавил президент Рональд Рейган. Мозговым трестом стали престижные университеты США — прежде всего Гарвард.
Именно тогда прозвучал знаменитый вопрос авторитетного американского политолога Ирвина Кристола: «Интересно знать, как может общество выжить в такой культуре, где осмеивается любая традиционная ценность и в то же время соблазнительно изображаются промискуитет, гомосексуализм, наркотики и политический терроризм?» (Kristol I. On the Democratic Idea in America. N.Y., 1972, p. 29). Далее, в работе «Консервативный мейнстрим» (N. Y., 1969) Ф. Мейер выскажется еще однозначней: «То, что разрушается наркотиками — это интеллектуальный порядок, который выстраивался тысячелетиями цивилизации. <…> Культ ЛСД — это эпизод с далеко идущими последствиями. Это движение призывает своих участников атаковать нормы культуры, доверять только биологическим инстинктам и удаляться подальше от цивилизации. Короче, это отрицание структуры, дифференциации и порядка».
На протяжении 1970-х ситуация, несмотря на все противодействия, продолжает вызывать опасения: «Религия открыта нарцистическим культам самоусовершенствования. Больше того, общество откармливает своих детей наркотиками и затем позволяет им сниматься в порнографических фильмах. Нация разбита на дюжину наркотических культур — алкогольную, кокаиновую, героиновую и проч.» («Time», Sept. 10, 1979, p. 44).
Однако в итоге западное общество нашло в себе достаточно гражданской и государственной воли, чтобы сбить динамику нарастания «культуры нарциссизма». Успехи Европы и США в борьбе с потреблением наркотиков особенно заметны в последнее десятилетие. Kак уже говорилось, в США число наркоманов за этот период сократилось вдвое.
И хотя Европа считается более разборчивой в средствах, когда речь заходит о борьбе с наркоманией, и в европейских странах можно наблюдать все более жесткие меры организационного и юридического порядка. Да, есть страны «либеральной группы» — Голландия и Швейцария. Но это широко распространенное заблуждение, что в Голландии наркотики будто бы легализованы полностью. В середине 1960-х действительно произошла легализация «легких» наркотиков, однако дальше список расширяться не стал. Но даже в таком варианте другие члены Европейского Союза смотрят на Амстердам как на «наркотическую яму Европы» и очень боятся «голландского следа». В ЕС хорошо помнят, что, когда Испания в 1985 году пошла в деле послабления легким наркотикам вслед за Голландией, за десять лет к середине 1990-х число зарегистрированных наркоманов подскочило с 200 тыс. до 1,6 млн.
Тем не менее, в целом, хотя проблема наркотиков остается для западного сообщества острой и актуальной, можно сказать, что «линия перегиба» преодолена. Безусловно, по-прежнему многие ищут альтернативу буржуазному и технократическому образу жизни, но брутальные и психопатологические формы этих поисков — в том числе, связанные с неразборчивым употреблением ПАВ — сегодня отходят на второй план. Они заменяются более приемлемыми вариантами экстремального досуга и туризма, нестандартного поведения и т. п. Один из самых наблюдательных исследователей новых тенденций в современном мире американский футуролог Элвин Тоффлер в своей последней книге пишет: «Вместе с «длинноволосыми» в нашу жизнь (в 1960-1970-е годы) вошла крайняя степень технофобии и широко распространенный интерес к мистицизму, наркотикам, восточным культам, астрологии и нетрадиционным формам религии. Это движение смотрело на индустриальное общество и ненавидело его; оно стремилось к возврату в некое мифическое, окруженное ореолом прошлое. Тяга к природе, к старинным большим круглым очкам, индийским бусам и головным повязкам символизировала отказ хиппи от всей эпохи фабричного производства и призыв к воссозданию доиндустриальной культуры. Это было то семя, из которого сегодня (курсив мой. — А. Щ.) выросло движение «New Age» («Новая Эра»), развивающееся беспорядочно и дающее многочисленные побеги, с его огромным количеством разных форм мистицизма и поисками сакрального»
(Э. Тоффлер. Метафоры власти. М., 2002, с. 452-453).
* * *
В России наркотическая катастрофа разворачивается на фоне беспрецедентно трудного и плохо контролируемого перехода к нормальной рыночной экономике и публичной демократии. Поэтому у нас драматично перемешались «экзистенциальные» причины бегства в «психоделический рай» и факторы масштабного наркобизнеса внутри страны и наркотраффика, проходящего через ее территорию. Именно в этом принципиальное отличие структуры наркотического кризиса в России от аналогичного кризиса в Америке и Европе в 1960-1970-е годы.
Российское общество оказалось слабо подготовленным к противодействию этому кризису, как на государственном, так и на гражданском уровнях. Коррупция чиновников и практическое отсутствие солидарных действий у населения — не лучшая почва для мобилизации общества на борьбу за свое здоровое, справедливое и осмысленное будущее. Надежда, как всегда в России в трудные времена, на волю и решительность власти. Признаки этой решительности мало-помалу начинают проявляться. В 2003 году создано фактически министерство по борьбе с наркотиками — «Госкомитет по контролю за оборотом наркотических средств и психотропных веществ».
Помимо государственных усилий сверху следует дать импульс гражданским инициативам — аналогичным тем, что давно уже существуют в других странах (достаточно привести пример движения «За Америку, свободную от наркотиков»). Россия только в начале этого пути…