Опубликовано в журнале Звезда, номер 12, 2004
«Ленинградский мартиролог 1937-1938» — Книга памяти жертв политических репрессий. Толстые тома в твердом темно-синем переплете. В них — бесконечные списки расстрелянных… «Иванов Иван Андреевич, 1912 г. р., уроженец и житель д. Козлово Старорусского р-на Лен. обл., русский, беспартийный, член колхоза «Красный набат». Арестован 16 декабря 1937 г. Особой тройкой УНКВД ЛО 25 декабря 1937 г. приговорен по ст. 58-10 УК РСФСР к высшей мере наказания. Расстрелян 28 декабря 1937 г.». Можно только догадываться, что стоит за этими скупыми сведениями. Почему молодой деревенский парень попал в эту мясорубку, кто творил над ним скорый и неправый суд. Иванов Иван Егорович, Иван Иванович, Иван Федорович, Климентий Дмитриевич, Константин Иванович… Арестован, приговорен, расстрелян…
В конце каждого тома — воспоминания родных, фотографии, статьи о репрессиях, справочные сведения. «Ленинградский мартиролог» — уникальное издание, сочетающее «народность» и научность, — достижимый максимум сведений о каждом конкретном человеке и обширный справочный аппарат — указатели имен, географических названий, названий предприятий, статистические данные, документы тех лет и т. д. Это монументальное издание держится на одном человеке — Анатолии Яковлевиче Разумове.
Анатолию Яковлевичу — 50. Каждый день, включая субботу и воскресенье, он приезжает на работу в Публичку, которая сейчас называется Российской национальной библиотекой, заходит в крохотную комнатку с табличкой на двери: «Центр «Возвращенные имена»» и включает компьютер. Уже вышло 5 томов, но должно быть 12 — только о расстрелянных в Ленинграде в 1937-1938 годах. А есть еще не расстрелянные, а осужденные на лагеря. Есть и другие годы, ведь политический террор в советское время был и до и после ежовщины.
«Наиболее яркие впечатления не от документов, а от судеб, — говорит Анатолий Яковлевич. — Иногда судьбы самых простых людей долго живут в душе, не хотят уходить. Поражает то, что, казалось бы, уже не должно поражать».
Жил в Ленинграде человек с распространенной фамилией Васильев. Рабочий, разведенный, проживал в общежитии и воспитывал 13-летнюю дочь. Ему очень досаждали соседи. Они часто выпивали, и громкоговоритель у них всегда был включен на полную мощность. Васильев несколько раз заходил к ним и просил уменьшить громкость, а их это раздражало. Однажды Васильев увидел висевший на стене у соседей портрет Сталина и сказал: «Да это же Оська-конокрад из нашей станицы!» — «Ты что, одурел? Какой Оська? Не видишь, что ли, — это Иосиф Виссарионович Сталин!» — «Точно, наш Оська — Иосиф полностью, — сказал Васильев. — Его арестовали за конокрадство и выслали в Сибирь. Этот ведь тоже был в Сибири? Наверно, он и есть». Соседи не упустили случая и написали донос. Дело происходило до начала ежовской операции, поэтому Васильева не расстреляли, а дали 10 лет лагерей. Постановлением суда предписывалось отнять у него дочь и направить ее в детский дом.
«Когда читал дело, представил себе этого рабочего, — говорит Анатолий Яковлевич. — Понятно, что человек он был прямой и ироничный. И катастрофически понятно, что вряд ли он вернулся из лагерей, вряд ли увидел свою дочь и вряд ли она узнала о судьбе отца».
* * *
Среди ближайшей родни Разумова репрессированных нет. Отец — военный, мать — учительница русского и литературы, заслуженный учитель Белоруссии.
Старшеклассником Анатолий приехал на экскурсию из Гродно в Ленинград и решил, что учиться будет только здесь. Поступил на истфак университета, выбрал специализацию «История советского общества». Несоответствие между официальной ложью и правдой жизни тревожило и раздражало, он спорил со старшими, часто ввязывался в политические дискуссии. Научные руководители его не одобряли. После первой курсовой о двоевластии 1917 года Разумов был обвинен в «ревизионизме, двурушничестве», и непонимании истории. Пришлось сменить специализацию. «Переходи к нам. У нас свои источники, без «ревизионизма и двурушничества»», — сказал ему товарищ с кафедры археологии, после того как Анатолий побывал на практике в археологической экспедиции. Разумов последовал совету и занялся раскопками курганов, а тема его дипломной работы и вовсе относилась к каменному веку. Но, углубившись в древность, он не переставал интересоваться историей недавней. Читая исторические книги, энциклопедии, справочники, он видел, что сведения о многих известных людях обрываются подозрительно короткой записью: «умер в 1937 году», а кто-то и даты кончины вовсе лишен. Разумов стал выписывать на карточки сведения о таких людях. Картотека постепенно расширялась.
Анатолий окончил университет, поступил работать в Публичку — сначала простым библиотекарем, потом библиографом. Закончив выдавать книги или консультировать читателей, он занимался своим тайным, заветным делом — пополнял и расширял свою картотеку. Работал в одиночку, пользовался только печатными источниками, — других тогда не было.
* * *
А потом началась перестройка. В газетах появились публикации о сталинских репрессиях. «Мне казалось, что открылась щель в наглухо закрытом, душном помещении, и нужно сделать все, чтобы не дать ей захлопнуться, чтобы она становилась все шире и шире. Хотелось скорее запечатлеть в книге то, что выплеснулось на страницы газет. Вместе с коллегами я готовил библиографию исторической публицистики для лениздатовских дайджестов прессы «Страницы истории» и «История без белых пятен»».
В 1989-1990 годах местные органы власти стали публиковать в прессе списки реабилитированных. В Москве и Ленинграде — списки расстрелянных. Для Разумова это стало важнейшим событием.
«Впервые эти имена произносились публично, — говорит он. — Я убежденный противник смертной казни, и для меня было принципиально и ужасно, что как будто на законных основаниях было казнено столько людей. Мысль о книге памяти лежала на поверхности. В разных уголках страны нашлись энтузиасты, которые стали заниматься такими изданиями. Я был один из них. Постепенно работа над книгой заменила для меня остальные виды деятельности».
Разумов понимал, что списки расстрелянных, публикуемые питерской «Вечеркой», неполны, сведения о погибших слишком скупы. Нужен был доступ к следственным делам. Как раз в то время Анатолий Яковлевич познакомился с работниками архива госбезопасности. В 1990 году Разумов опубликовал в газете «Смена» материал об известном разведчике Дмитрии Быстролетове, проведшем в сталинских лагерях почти 20 лет. Рукописи Быстролетова находились в спецхране Публички. В газетной публикации Анатолий Яковлевич обратился к сотрудникам службы безопасности с просьбой ускорить публикацию имен жертв репрессий. Весной 1991 года Разумова пригласили на совещание, в котором участвовали и представители обществ репрессированных и архивисты службы безопасности. К тому времени Разумов уже хорошо представлял себе, какой должна быть Книга памяти.
«Я как будто видел ее перед глазами, — говорит Анатолий Яковлевич. — В моем представлении, это должна быть народная, даже простонародная книга, в которой собрано как можно больше сведений о каждом человеке. Одновременно это должно быть научное издание с обширным справочным аппаратом. Книга должна быть и народной, и научной, и справочной, и многоголосной».
На совещании Разумову, неожиданно для него самого, предложили возглавить этот проект, стать редактором Книги памяти. Анатолий Яковлевич решился не сразу. Советовался с коллегами в Публичке, с домашними. Ему сказали: «Берись. Если не возьмешься, книга будет не такой, как ты хочешь, или ее не будет совсем». И он взялся.
* * *
Одна долгая история первого тома стоит всех последующих томов.
Трудным было все. Работать приходилось вручную, без компьютера, в свободное время. От основной работы библиографа — обслуживания читателей, составления каталогов и т. д. — Разумова никто не освобождал. Нужно было еще выкраивать время для посещения архива УФСБ — Анатолий Яковлевич получил допуск к следственным делам.
«В разговоре с тогдашним начальником архива Александром Николаевичем Пшеничным я сказал, что возьмусь за эту работу при условии, что каждая биографическая справка будет расширена, — ведь списки в «Вечерке» публиковались без указания даты расстрела, места жительства человека и органа, вынесшего приговор, — и я буду иметь доступ ко всем документам, необходимым для перепроверки этих сведений. Пшеничный обещал, и это условие всегда выполнялось. Очень помог мне сотрудник архива Виктор Михайлович Долотов, который готовил списки для «Вечерки», — он дотошно проверял и перепроверял все данные. Когда стали расширять биографические справки, стало ясно, что речь идет о большой, но лишь части расстрелянных. Это были казненные по приговору внесудебных органов — «двоек» и «троек». Мне как историку было очевидно, что эту неполноту нужно не скрывать, а подчеркивать. Я публиковал в «Вечерке» дополнительные списки расстрелянных по приговорам судов — Леноблсуда, Военных трибуналов, списки ленинградцев, расстрелянных в других концах страны. Было важно, чтобы тема прозвучала во всей полноте, чтобы ничего не было упущено. Нужно было объяснить, что 1937 и 1938 годы — это только два, пусть самых страшных, года репрессий, что история политического террора ими не ограничивается».
Однако в 1993 году, когда рукопись была наконец готова, стало ясно, что издавать ее некому — ни возможностей, ни денег. И тут Разумову пошло навстречу руководство Публички в лице прежнего директора Леонида Александровича Шилова и нынешнего — Владимира Николаевича Зайцева. Было решено, что Российская национальная библиотека станет издателем. Созвали «круглый стол», выбрали общественный совет и редколлегию, пригласили журналистов. Работа, которая до сих пор шла без особой огласки, стала публичной. Нашлись и деньги. В 1995 году мэр Петербурга А. Собчак подписал распоряжение о финансировании издания первых двух томов из городского бюджета. Разумов получил возможность заниматься книгой в рабочее время. Стало легче.
* * *
«Работа шла как будто святым пониманием и складывалась сама собой, — говорит Разумов. — Такие люди вовлекались в ее орбиту и помогали, что можно только радоваться».
Разумову неожиданно позвонила Лидия Корнеевна Чуковская. Интересовалась, что представляет собой Левашовское кладбище и где может быть захоронен ее муж, известный физик Матвей Петрович Бронштейн, расстрелянный в 1938 году. Обратиться к Разумову как компетентному в истории репрессий человеку ей посоветовал ее хороший знакомый, депутат Законодательного Собрания Леонид Петрович Романков. Лидия Корнеевна получила Государственную премию за «Записки об Анне Ахматовой» и хотела потратить ее на сохранение памяти о репрессированных. Она спрашивала у Разумова совета, как сделать это с толком. По ее мнению, часть средств должна была пойти на памятник мужу, часть — на Книгу памяти, часть — на обустройство Левашовского кладбища. Анатолий Яковлевич попросил время на раздумье. Потом ответил, что, как только выйдет 1 том, привезет ей книгу, и Чуковская сама решит, стоит ли давать на нее деньги. Что касается памятника Бронштейну, Разумов взялся помочь его установить. Насчет обустройства Левашовского кладбища Анатолий Яковлевич предложил три варианта на выбор. Можно потратить деньги на создание музея или на информационные щиты при входе на кладбище, а можно — на обустройство дорожек. Чуковская выбрала дорожки. «Музея я не увижу, — в Ленинград мне уже не выбраться, — говорила она. — Какими будут информационные щиты, тоже не узнаю. Мне бы не хотелось, чтобы от моего имени делалось то, с чем я могу быть не согласна. А вот дорожки — это то, что надо. По ним пойдут люди. Дорожки должны быть надежными».
В июне 1995 года Разумов привез в Москву сигнальные экземпляры 1 тома и впервые побывал в гостях у Лидии Корнеевны и Елены Цезаревны Чуковских. Через несколько дней после возвращения получил письмо: «»Мартиролог» мне понемногу читает моя помощница. Замечательны воспоминания родных и сами списки погибших. Огромная работа проделана составителями. Но меня удручает «канцелярит». «Места захоронения жертв политических репрессий…» — знаете, что это напоминает: «Массовые нарушения социалистической законности в период культа личности…» Это странный язык. Ведь их убили! И никто их не захоранивал. Закопали? Погребли?.. Но я понимаю, вы это и хотели показать. В разделе воспоминаний язык совсем другой».
Первый том «Мартиролога» не разочаровал Чуковскую, и ее желание помочь изданию только окрепло. Как всегда, она нашла деньгам конкретное применение. «Купите себе компьютер и все, что с ним связано, — сказала она Разумову. — Это облегчит вам работу над книгой. Я человек старой формации, но понимаю, что сейчас без компьютера не обойтись».
Это был бесценный дар. Маленький ноутбук, купленный на деньги Чуковской, стал огромным подспорьем. Сейчас он почти не работает, но Анатолий Яковлевич не хочет с ним расставаться, бережет как музейный экспонат.
Чуковская поддержала Анатолия Яковлевича в очень сложный для него момент, когда в парижской «Русской мысли» появилась статья о том, что «Ленинградский мартиролог» сделан руками КГБ, а Разумов — подручный «органов». Анатолий Яковлевич был подавлен. Он сразу написал Лидии Корнеевне: «Ради Бога, читайте эту статью, но не верьте, все не так». Она тут же откликнулась звонком и письмом. «Анатолий Яковлевич, я прочитала эту статью. В ней много мелкого и амбициозного. Я вас прошу не обращать на нее внимания, продолжать делать свое дело».
«Ее поддержка, понимание, принятие этой работы были для меня очень важны, — говорит Анатолий Яковлевич. — Особенно после стольких лет мытарств. Я очень дорожу несколькими месяцами нашей дружбы, продолжавшейся до кончины Лидии Корнеевны в 1996 году. За это время я получил 13 писем от нее, и еще были звонки. Благодаря Чуковским я познакомился с Солженицыными, и это тоже было для меня важнейшим событием».
Когда в 1997 году в Петербург и в Российскую национальную библиотеку приезжали А. И. и Н. Д. Солженицыны, Разумов помогал в организации этой поездки. С тех пор отношения не прерывались. Это знакомство обернулось для Разумова духовной, а впоследствии и материальной поддержкой Русского общественного фонда Александра Солженицына, что позволило сосредоточить все силы только на одной работе, не отвлекаясь на приработки. Ведь зарплата в Публичке крохотная, а у Разумова трое детей, и раньше ему приходилось вечерами заниматься ремонтом квартир. Теперь он от этого избавлен.
Хотя Анатолий Яковлевич — единственный штатный сотрудник Центра «Возвращенные имена», занимающийся «Мартирологом», работает он не один. Есть у него неоценимый помощник, который тоже каждый день приходит в библиотеку и вместе с ним трудится над книгой. Это Юрий Петрович Груздев. Познакомились они более 10 лет назад, когда готовилась рукопись 1 тома, еще в бытность Разумова библиографом. Однажды пожилой читатель попросил помочь в поиске сведений о репрессированных работниках завода имени Калинина, где он проработал много лет. Разумов сразу проникся к нему симпатией. Разговорились. Анатолий Яковлевич рассказал, над чем работает. «Могу ли я помочь? — спросил Юрий Петрович. — У меня сейчас появилось свободное время, я вышел на пенсию, и хотел бы быть вам полезен». Сначала Разумов предложил Груздеву составить указатель предприятий, на которых работали репрессированные. Эта работа была Юрию Петровичу близка и интересна, он выполнил ее блестяще. С тех пор они стали работать вместе, всецело доверяя друг другу. И лучшего помощника Разумов себе не представляет.
В работу над «Мартирологом» вовлекались разные люди — сотрудники библиотеки, родственники репрессированных, члены правозащитных организаций. В каждом томе, в разделе «Особенности публикации», названы имена тех, кто принял участие в общей работе: Люция Барташевич, Александр Олейников, Евгений Вольский, Сергей Богородский, Полина Вахтина, Николай Миронов, Александр Евсеев…
Книга получилась по-питерски своеобразной. Многие считают ее образцом для подобного рода изданий, выходящих в других регионах.
* * *
Сейчас Разумов параллельно работает и над печатной и над электронной Книгой памяти. При Интернет-сайте Российской национальной библиотеки открыт сайт Центра «Возвращенные имена», на котором собрано более 130 тысяч имен репрессированных на Северо-Западе России. Приходят сотни писем и обращений не только из России, но из стран СНГ и дальнего зарубежья.
«Интерес к «Мартирологу» не ослабевает, — говорит Разумов. — Сейчас обращаются в основном те, кто интересуется историей своей семьи. Часто это молодые люди. Многие не знали, что у них в роду были репрессированные. Иногда я говорю им: не гарантировано, что ваш дед или прадед не обвинялся по уголовному делу. Будьте готовы к тому, что прочтете что-то плохое. И не раз получал в ответ твердые и спокойные заверения: нас ничего не пугает, мы просто хотим знать правду… Одно время казалось, что советская история — это сплошная темень, неизвестность. Но неожиданно стало ясно, что, может быть, это самое освещенное время по запечатленному кругу имен самых простых, неизвестных людей. Ведь практически каждый мог быть репрессирован. В мирное время в государстве миллионы людей были казнены или пропали без вести. И те, кто живет сейчас, должны знать об этом».
Понимаю, что задаю наивный вопрос, но все-таки хотелось услышать мнение Разумова о том, почему все это произошло. Что тогда случилось «с родиной и с нами»?
«Я занимаюсь этим 15 лет, но ответить с полной уверенностью не могу. Почему так упорно, маниакально, с долей сумасшествия происходили эти репрессии, можно отчасти объяснить тем, что в стране захватили власть люди с психологией подпольщиков, со своими страхами и комплексами. Они боялись страны. Им всюду мерещились такие, как они сами, — подпольщики, заговорщики, бомбисты, террористы. Сколько бы подлинных или мнимых врагов они ни уничтожали, всегда казалось, что существуют и другие, и это было бесконечно. Сама коммунистическая идея и идея мировой революции оказались утопией, но отказаться от них было невозможно. Все эти противоречия, слепленные воедино, приводили к какому-то необъяснимому сумасшествию. Разве можно рационально объяснить то, что проводится плановая кампания по репрессированию, с цифрами и заданными показателями?.. А родственникам репрессированных врали целых 50 лет. Менялась власть, и им все врали! И сейчас мне тяжелее всего отвечать на их вопросы: почему не все известно? почему не найдены могилы? почему нельзя сказать все до конца? Мне нечего ответить. Многие документы уничтожены. Что-то мы не смогли найти, что-то, может быть, будет найдено после нас».
Для близких погибшего публикация имени родного человека — прикосновение к бессмертию. Вот появится оно в Книге памяти — и правда восторжествует. Но Разумову бывает трудно ответить на вопрос, когда это произойдет. «Сначала бьешься за то, чтобы книга была как можно более точной, более правдивой. Потом ищутся деньги на издание. И это бесконечный процесс. Создание электронной Книги памяти идет быстрее, но многим важно, чтобы имя появилось не только в электронном виде, но и реально, на бумаге».
Анатолий Яковлевич может только сказать, что очередной том обязательно выйдет.