Опубликовано в журнале Звезда, номер 10, 2004
Перевод Лариса Степанова
Три часа дня, Пушкинская, 7
Предмет — непонятно, как его даже назвать, потому что такого нигде не увидишь — представлял собой многогранник с неправильными гранями, с многочисленными впадинами, выступами и шпеньками, высотою метра в три. Издали он казался сделанным из металла, поскольку торчащие шпеньки поблескивали на свету, но сооружение могло быть и из картона, специально покрашенного так, чтобы казаться металлическим. Перед многогранником стоял скалолаз. Высокое, затянутое тонкой проволочной сеткой окно за спиной скалолаза начиналось от самого пола и упиралось своей стрельчатой аркой в сводчатый потолок зала. Свет, падавший из-за спины скалолаза на многогранник, был серым, как будто небо за окном сплошь закрывали тучи. Унылая и тягостная атмосфера, и непонятно, что создавало это ощущение: тусклое освещение, мрачный сосредоточенный вид скалолаза, неправильные выпуклости многогранника или все это вместе. Внезапный звук свистка, громкий, протяжный и пронзительный, прорезал безмолвную тишину и затих. Казалось, что тело скалолаза — прямое и застывшее в стойке “смирно” — никак не отреагировало на этот звук, только чуть сдвинулись брови, будто от приступа мучительной боли. В воцарившейся после этого тишине складка между бровями постепенно разгладилась, и выражение лица скалолаза опять стало каменным.
“Эй!” — крикнул неожиданно возникший на фоне окна посетитель. Подойдя к скалолазу, он продолжал: “Я столько заплатил, чтобы поглядеть на тебя в действии, а ты стоишь как истукан. Если ты так и будешь стоять, я ведь могу и уйти, не разочаровывай меня”. — “Что ты знаешь обо мне?” — ответил скалолаз, неподвижно глядя перед собой. “Ничего не знаю, кроме того, что ты скалолаз, а если слова что-нибудь значат, то я жду от тебя — как это сказать — ну, лазания на скалу”. — “Лазания куда?” — “Ну, наверное, туда, на этот многогранник, здесь, вроде бы, нет ничего другого, на что можно было бы влезть”. — “Да, непростая задача, — ответил тот, не глядя на собеседника. — Знаешь ли ты, что я был одним из лучших скалолазов, пока был в форме — в общем, от тридцати лет до сорока, а теперь и по возрасту, и после всяких неурядиц, о которых тебе рассказывать вовсе не собираюсь, я ничем больше не занимаюсь и никуда не лазаю. Только иногда, как сегодня, как сейчас, когда вдруг нападет тоска, я прихожу сюда, в свой старый любимый спортзал, надеваю свой красивый облегающий костюм скалолаза и опять любуюсь этим неприступным многогранником, на который всегда взбирался с удовольствием, легко и просто. Обычно я здесь один, и когда я здесь, сюда никого не пускают, странно, что тебя пустили”. — “Да ты не волнуйся и не отвлекайся, сосредоточься на том, что собираешься сейчас сделать. Ты готов?” — “Готов к чему?” — “Влезть на этот многогранник, взобраться наверх и спуститься”. — “Ошибся адресом, — оборвал его скалолаз, — я не занимаюсь этим уже много лет, но даже если бы захотел, то не смог бы; многогранник, который ты видишь перед собой, — жалкая копия того, что было у меня раньше, тот был из закаленной стали и мог выдержать мой вес. А этот — из раскрашенного картона, от старого остался только внутрений каркас: если я вскочу на него, то сразу напорюсь на прутья арматуры. Так что сам видишь: ты ждешь от меня невозможного. А сюда я прихожу, только чтобы полюбоваться многогранником, ну и собой, заодно, даже нанял здесь одного, он свистит в свисток, подает мне сигнал, как когда-то, к началу номера, так что иллюзия полная”. — “Все понятно, — сказал посетитель, высокий седеющий господин в добротном синем костюме, — все понятно”. Потом он подошел вплотную к многограннику, приложил к его поверхности руку и забарабанил по ней пальцами, послышался звук, словно постукивали по пустой коробке. Потом сказал: “Ну, тогда я пойду, оставлю тебя наедине с твоими иллюзиями, ты ведь этого хочешь?” Скалолаз, глядя прямо перед собой, кивнул. Посетитель отошел от многогранника, развернулся к окну, несколько минут вглядывался в неподвижную муть за окном и затем, пройдя между скалолазом и многогранником, скрылся в темной глубине зала. “Не уходи!” — закричал скалолаз, как только тот скрылся из виду. “Так ты полезешь на него?” — послышалось из темноты. “Нет!” — сказал скалолаз, энергично замотав головой. “Тогда прощай”. Воцарилась долгая тишина. Свет за окном угасал, и в гимнастическом зале становилось все темнее. Скалолаз продолжал смотреть зачарованным взглядом на сверкающий многогранник, но время от времени прикрывал глаза, не в силах справиться с тяжелой сонливостью, которая наваливалась на него. Во время одного из таких провалов вдруг залился трелью свисток, поразивший его прямо в сердце. Это было как разряд тока или удар острого ножа, который с неумолимой точностью входит в грудь. Но он знал, что это еще не самое худшее. Хуже всего было то, что этот нож — или этот душераздирающий звук — застрял у него в груди, и от него уже не избавиться. Звук часами звенел эхом в его душе, заставляя его содрогаться каждой клеточкой, а когда наконец затихал, он всегда чувствовал себя уничтоженным, униженным и раздавленным. “Пощади меня, пощади”, — молил он эту неведомую механическую боль, засевшую у него в груди, но не было никакой возможности ее утихомирить. Тогда скалолаз сдвинулся с места, подошел к огромному картонному многограннику, поблескивавшему в темноте, навалился на него всем телом и обнял, чтобы подтвердить свою нерушимую — несмотря на все страдания — верность.
14 января 2004