О деятельности ЛО ЛФ СССР в 1930-1950-е годы
Опубликовано в журнале Звезда, номер 1, 2004
ДВА ЛИТФОНДА
Писатели на Руси, за исключением наиболее удачливых, во все времена жили нелегко. И вот, чтобы не дать беднейшей их части умеретъ с голоду, помочь им сводить концы с концами и заниматься своим основным делом, почти полтора столетия назад, в 1859 году, по инициативе А. В. Дружинина был учрежден Литературный фонд или, как он тогда назывался, Общество для пособия нуждающимся литераторам и ученым. Устав Общества был высочайше утвержден 7 августа. В учредительном собрании, состоявшемся
8 ноября, приняли участие крупнейшие писатели и литературные деятели того времени: И. Тургенев, Л. Толстой, М. Салтыков-Щедрин, Н. Некрасов, Н. Чернышевский, А. Майков, М. Михайлов, П. Краевский, П. Анненков,
А. Никитенко и др. В дальнейшем в Обществе работали П. Лавров, Ф. Достоевский, П. Вейнберг, В. Гаршин, В. Короленко, В. Д. Набоков, ботаник А. Н. Бекетов.
Общество, как было записано в его уставе, ставило своей целью «воспомоществовать нуждающимся осиротевшим семействам литераторов и ученых и самим литераторам и ученым, которые, по преклонности лет или по каким-либо другим обстоятельствам, находятся в невозможности содержать себя собственными трудами», способствовать «изданию в свет <…> трудов, которые не могут быть изданы самими авторами и переводчиками по недостатку средств», а также оказывать помощь в получении образования «даровитым молодым людям», лишенным средств. Особо подчеркивалось, что в получении пособий «преимущество дается тем лицам, кои обременены боvльшими нуждами».1 Главной задачей Общества, следовательно, являлось оказание помощи беднейшим.
Средства Общества складывались из членских взносов, постоянных пособий, предоставляемых императором (так, Александр II ежегодно вносил по 1000 руб.), членами егo семьи и министром нaрoдногo просвещения, пожертвований и сумм, полученных по завещаниям, процентных отчислений с изданий (только посмертные переиздания сочинений Надсона дали фонду к 1914 году 172 000 руб.), процентов от вложений в ценные бумаги, а также доходов от спектаклей, концертов и лекций, устраиваемых Обществом. Масштаб деятельности Общества неуклонно расширялся. За 50 лет его капитал возрос более чем в 20 раз. Помимо денежных средств появилась недвижимость: по завещанию инженера-архитектора В. Ф. Голубева для престарелых литераторов был открыт Дом писателей на 12 коек с обширной усадьбой, затем пансионат для летнего отдыха в Сестрорецке, в доме, пожертвованном инженером М. С. Малкиелем. В отчете за юбилейный 1909 год сообщалось, что услугами фонда пользуются 2,5 тысячи бедствующих литераторов и членов их семей.2
Фонд просуществовал 60 лет и был ликвидирован новыми властями в 1918 г.
В 1927 г. открылся Литературный фонд при Федерации объединений советских писателей (ФОСП). В июле 1934 г., в канун образования Союза писателей СССР, Совнарком принял постановление об организации Литературного фонда СССР. Деятельность его началась сразу после завершения I съезда писателей (17 августа — 1 сентября), т. е. ровно через 75 лет после основания дореволюционного фонда.
Денежные средства Литфонда составлялись из 10%-ных отчислений от доходов с издания книг, 3% от валового сбора с театральных постановок, а также прибылей от деятельности собственных хозяйственных предприятий — домов отдыха, пошивочных ателье, книжных лавок писателей.
Первое заседание правления Ленинградского отделения ЛФ состоялось 17 сентября 1934 г. Председателем был избран М. Слонимский, членами — Я. Горев, А. Горнфельд, М. Зощенко, В. Каверин, директор ЛО ЛФ И. Хаскин и его заместитель А. Аптекман. Летом 1937 г. председателем стал Вяч. Шишков. В предвоенные годы в правление входили Н. Брыкин, К. Ванин, А. Гитович, В. Кетлинская, М. Козаков, С. Розенфельд, В. Саянов, С. Семенов, Н. Чуковский, Б. Эйхенбаум. Из числа членов правления была организована, по образцу существовавших в НКВД, «тройка», занимавшаяся решением оперативных вопросов — выдачей небольших ссуд, путевок в загородные дома отдыха.
Речь у нас пойдет о первых 20-25 годах деятельности ЛО ЛФ, наиболее, на наш взгляд, своеобразных. Документы ЛО хранятся в ЦГАЛИ С.-Петербурга (ф. 372). Это прежде всего протоколы заседаний правления, включающие многие тысячи лаконичных записей: 1) заключения правления, где на основе писательских заявлений, предельно кратко изложены просьбы членов фонда об оказании им различных видов помощи; 2) решения правления: «выдать», «предоставить», «вызвать и согласовать», «отказать» и т. д. Сами заявления, где приводились обстоятельства, принудившие того или иного писателя обратиться в ЛФ, к сожалению, не сохранились: по архивным правилам они подлежали временному хранению и по истечении нескольких лет были списаны в макулатуру. Но даже краткие протокольные записи, каждая из которых являет собой сущую пылинку информации, в сумме дают объемное представление о деятельности ЛФ и, самое главное, о повседневной, часто нелегкой жизни многих писателей.
«Тот, кто не был членом комитета Литературного фонда, не может представить себе, до какой степени доходит нужда, нередко даже нищета в полном смысле слова как самих пишущих, так — что бывает еще чаще — и их семейств. Житье в чуланах, грязных углах <…>, закладывание всего чуть ли не до последней рубашки, голодание по целым дням, бегание по городу в летнем пальто в суровую зимнюю стужу — вот явления, с которыми приходилось сталкиваться совсем не в виде исключений». Так писал поэт Петр Вейнберг, председатель ЛФ в 1901-1904 и 1905-1907 гг.3 Когда детально знакомишься с документами ЛО ЛФ, возникает ощущение, что эти слова сказаны не в самом начале XX века, но три-четыре десятилетия спустя, в советское время, о положении советских писателей.
ВОЗВРАТНЫЕ ССУДЫ — ДОЛГОВАЯ ЯМА
Литфонд СССР оказывал писателям помощь разных видов. Забота о престарелых (мизерные пенсии, в среднем 75-100 руб., они получали от собеса; для сравнения: зарплата квалифицированного рабочего составляла в 1930-е годы 400-500 руб.) заключалась в выдаче один-два раза в год, обыкновенно к «красным дням календаря», пособий по нуждаемости. В довоенные годы такие пособия получали Е. П. Султанова-Леткова, Е. А. Колтоновская, В. С. Миролюбов, Лидия Чарская, тетка А. Блока М. А. Бекетова и др. В советское время они почти или совсем не печатались и других средств, кроме выдаваемых собесом и Литфондом, не имели.
На учете ЛФ состояли также потомки известных писателей. В добавление к пенсиям им тоже время от времени «подкидывали» разовые пособия. В протоколах находим родственницу Пушкина В. К. Ганнибал, потомков Лермонтова, Достоевского, Тютчева, Некрасова, Г. Успенского, И. Анненского, двух дочерей П. Вейнберга.
Без всяких проволочек выделяли средства на похороны писателей и членов их семей. Сумму при этом определяли, исходя из официального веса писателя. К примеру, на похороны Л. Чарской (1937) выдали 600 руб., на похороны А. Куприна (1938) — 4160 руб. 42 коп.
Как правило, не отказывали в пособиях заболевшим. Так, когда в 1935 г. Бенедикт Лившиц попал в автомобильную катастрофу и сломал ногу, ему тут же выдали 1000 руб. Перенесшему блокаду больному туберкулезом С. Полоцкому неоднократно выделяли безвозвратные ссуды на лечение и лекарства. Подобных примеров можно привести несколько.
Нo есть примеры иного рода. Когда Н. Баршев 7 января 1937 г. попросил ссуду на лечение матери, ему отказали. Причина проста: за несколько дней до того писатель был «разоблачен» на общем собрании союза, а через четыре дня, 11 января, арестован.
Наиболее распространенным видом финансовой помощи были возвратные ссуды. Предоставлялись они на определенный срок, чаще всего на два-три месяца (краткосрочные ссуды), обычно под гарантии издательств, редакций, театров и только в исключительных случаях — под личные обязательства.
Если книга была принята к изданию (или пьеса — к постановке в театре), автору в ссуде не отказывали. Но ведь тут еще как цензура (Горлит) посмотрит: не сочтет ли ее безыдейной или попросту антисоветской. А коли сочтет и запретит ее выпуск в свет, то годами не расплатишься и все просишь об отсрочке. А тут уж как правление решит: обычно поначалу оно отсрочку предоставит, на второй раз деликатно предупредит, а затем передаст дело в суд. И тогда судисполнитель попытается взыскать недоимку. Но денег-то у должника нет, и проситъ бесполезно: откажут на законных основаниях. Возможность получения возвратной ссуды с самого начала существования ЛФ ставилась в зависимость от реальности публикации (т. е., учитывая цензуру, фактически от политической благонадежности писателя). На своем 5-м заседании, 5 декабря 1934 г., правление ЛО приняло решение «О гарантиях и взысканиях по возвратным ссудам»: «Директор Литфонда уполномочивается взыскивать ссуды вплоть до подачи в суд и получения исполнительного листа. Лицам, не вернувшим ссуду, Литфонд в помощи отказывает».4 Тут-то за дело и возьмется судисполнитель — сунется описывать имущество должника. Но удастся ли что описать, коли бедняк писатель даже личную библиотеку, не говоря уже об имеющих хоть какую-то ценность вещах, вынужден был распродавать, чтобы хоть как-нибудь перекрутиться?
Таким образом, беднейшие литераторы нередко попадали в тупиковую ситуацию: из-за невозможности вернуть долг окошко литфондовской кассы перед ними наглухо захлопывалось.
Зато безотказно выдавали ссуды писателям достаточным, надежным во всех отношениях. Им деньги нужны были не затем, чтобы дотянуть до ожидаемого гонорара, но на постройку дачи, ремонт квартиры, поездку с семьей на курорт и другие крупные траты.
Совершенно иные правила существовали в старом Литфонде. После выдачи в 1864 г. срочной ссуды Достоевскому, в то время члену комитета фонда, на общем собрании происходили «жаркие прения» и «резкие нападки» на комитет и было постановлено, что «члены комитета, состоя в должности, не могут пользоваться ни такими ссудами, ни другими пособиями фонда».5
Однажды на общем собрании ЛО ЛФ в 1937 г. Л. Соболев озвучил негласное правило, которым руководствовалось в своей работе правление: «Беспамятнов (ответственный секретарь ЛО СП, к тому времени репрессированный. — Э. Ш.) мне очень четко развернул всю политику Литфонда. Он сказал, что наша политика не в том, чтобы поддержать всех, а в том, чтобы десяток ведущих писателей снабжать как следует. Помогают людям, которые могут заработать деньги, — им выдают большие ссуды, это особенно наблюдается» (д. 1, л. 322). Документы подтверждают эти слова.
Советским писателям, с учетом их ценности с официальной точки зрения, были присвоены (не удалось, правда, выяснить, кем) различные категории, от первой до седьмой, по аналогии с рабочими разрядами, и в соответствии с этим определены разные ставки за литературный труд: 50, 75, 100, 125, 150, 200 и 250 руб.
Вот данные за 1938 г. Общее число членов ЛО ЛФ — 248. Две низшие ставки (I, II) назначили 183-м писателям, три следующие (III, IV, V) — 48, две высшие (VI, VII) — 17. Подавляющее число заявлений с просьбами о ссудах поступало от принадлежавших к двум-трем низшим категориям. В то же время надо отметить, что относившиеся к высшим С. Маршак, К. Чуковский, Н. Тихонов, О. Форш, М. Лозинский, Ю. Герман, А. Прокофьев, М. Слонимский, Вяч. Шишков и несколько других никогда не выступали в роли просителей.
Протоколы заседаний правления отражают колоссальное различие в материальном положении членов ЛО. 20 февраля 1938 г. разбиралось заявление А. Толстого, попросившего долгосрочную ссуду на стpоительство дачи
(прежняя была им продана Литфонду и теперь он возводил новую). Писатель, получавший наивысшие в ЛО гонорары, он не был даже включен в перечень «Ставки писателей», единолично принадлежа к особой, сверхвысокой категории. Ссуда, испрошенная им, 14 000 руб., оказавшаяся абсолютным рекордом за весь предвоенный период деятельности ЛО, была ему выдана на 8 месяцев. Кроме того утвердили «компенсацию части затрат (т. е. безвозвратную ссуду. — Э. Ш.) согласно прилагаемого списка» (д. 4, л. 11). Список этот в архивном деле отсутствует, да и сумма компенсации не указана.
В том же протоколе, но уже в разделе «О просроченной задолженности писателей», имеется другого рода запись: «Хармс-Ювачев — 197 р. 50 к. Передать судебному исполнителю для взыскания вплоть до описи имущества» (д. 4, л. 10 об.). Эта мизерная, тем более в соседстве с вышеприведенной, сумма сложилась из двух возвратных ссуд, полученных Хармсом (он принадлежал ко «второразрядным» авторам со ставкой 75 руб.) еще в феврале и августе 1936 г., а также 22 руб. 50 коп., взятых им в августе 1937-го.
Проследим движение задолженности Хармса во времени. Для иллюстрации материального положения поэта в тот период приведем фрагменты его письма и дневниковых записей.
1936, конец сентября. «Мои материальные дела хуже, чем когда-либо. Сентябрь прожил исключительно на продажу, да и то с таким расчетом, что два дня с едой, а один голодный…»6
1937, 4 апреля. «1) Мы вчера ничего не ели. 2) Утром я взял в сберкассе 10 руб., оставив на книжке 5, чтобы не закрывать счета. 3) Зашел к Жидкову и занял у него 60 руб.». И далее следует запись, которая в данном контексте кажется абсурдистской, совершенно в духе Хармса-Чармса: «Зашли в комиссионный магазин и увидели там фисгармонию Шидмейера, двухмануальную, копию с филармонической. Цена 900 руб. Только! Но полчаса назад ее купили!»7
12 мая. «Боже! Что делается! Я погрязаю в нищете…»8
22 мая 1937 г. Хармсу предложили внести задолженность в пятидневный срок (д. 1, л. 146). Он опять не сумел заплатить, ибо после публикации в журнале «Чиж» в марте 1937 г. стихотворения «Из дома вышел человек…» его совсем перестали печатать. Правление не проявило к поэту никакого участия и 13 августа постановило передать дело «юристу для взыскания» (д. 1, л. 170).
1937, 7 августа: «Я весь в долгах. У меня 10 тысяч неминуемого долга».9
Помимо Литфонда Хармс задолжал также Ленгосэстраде и 1 ноября попросил о выдаче 400 руб. сроком на 6 месяцев для покрытия этого долга. Но ему отказали «за отсутствием средств и ввиду непогашенной старой ссуды» (д. 1, л. 223). И когда 20 февраля 1938 г. правление вторично решило «передать <дело> судебному исполнителю для взыскания», описывать оказалось решительно нечего. И 13 марта Хармсу предоставили длительную отсрочку, а год спустя, 13 апреля 1939 г., вторую (д. 4, лл. 14, 125). Улучшить его положение это, разумеется, не смогло.
1938, 25 марта. «Наши дела стали еще хуже. Не знаю, что мы будем сегодня есть. А уж дальше что будем есть, совсем не знаю. Мы голодаем».10
Летом 1939 г. терпение правления снова лопнуло: в июле Хармсу было предложено в двухнедельный срок погасить задолженность. Но опять не с чего было. И тут — не было счастья, так несчастье помогло: в сентябре он серьезно заболел. И правление, в случае болезни или смерти писателя помогавшeе безотказно, постановило: «Поручить лечебному отделу немедленно устроить т. Хармса в стационар и выдать 500 р. пособия по нуждаемости» (д. 4, л. 200). При этом долг, висевший на нем уже четыре года, был из пособия вычтен. Больше Хармс в ЛФ не обращался и даже членских взносов не платил.
Можно только пожалеть о том, что заявления членов ЛФ в результате архивной обработки были уничтожены как «не имеющие исторической ценности», — в них подчас содержались яркие свидетельства о безысходном положении литераторов. В протокольных записях эмоциональное напряжение этих просьб о помощи прорывается лишь изредка, в отдельных словах. Как, например, в протоколе от 13 сентября 1937 г. — о выдаче А. Введенскому «ссуды в 1000 р. под личное обязательство ввиду исключительно тяжелого материального положения (курсив мой. — Э. Ш.)» (д. 1, л. 183 об.).
В тот период поэт разрывался между Ленинградом, в котором жил и работал, и Харьковом, где находилась только что родившая ребенка жена, и пытался решить проблему с жильем — перевезти семью в Ленинград. Месяцем ранее он подал заявление «о предоставлении долгосрочной ссуды в 5000 р. или жилья». В ссуде отказали, «записав на очередь на получение жилья» (д. 1, л. 167 об.). Но очередь ползла так медленно, что поэт остался в ней до конца жизни. А тогда ему выдали 758 руб. плюс 300 руб. — полагавшееся члену ЛФ «пособие на рождение сына (по справке Харьковского загса за № 16076 от 17.9.37)» (д. 1, л. 187). Погасить долг все не удавалось, и весной 1938 г. Введенский попросил об отсрочке. Но получил отказ. Попытались взыскать деньги через суд — имущества для описи не обнаружили. Весной следующего года послали должнику грозное письмо, через четыре месяца — второе. В декабре постановили «безоговорочное удержание производить через Детгиз» (д. 4,
лл. 18 об., 105, 227, 253). Но гонораров там не было и не предвиделось. А 27 сентября 1941 г. Введенский был арестован и 20 декабря расстрелян. Он так и умер должником.
Однажды у ЛО ЛФ возвратную ссуду попросил О. Мандельштам. В мае 1937 г. окончился срок его воронежской ссылки, и осенью, записала в своем дневнике А. Ахматова, «он и Надя приехали в Ленинград на два дня. Время было апокалиптическое». В «Рабочем экземпляре» дневника имеется вставка Ахматовой: «У Мандельштама не было денег».11 Протокол ЛО от 29 октября позволяет уточнить, что как раз в этот день он и был в Ленинграде и подал заявление о ссуде (д. 1, л. 7). Нo правление не решилось помочь опальному поэту: там помнили, что кoгдa накануне ареста, в мае 1933 г., Мандельштам опубликовал в журнале «Звезда» «Путешествие в Армению», появилась разгромная статья в «Правде», после чего был снят зав. отделом журнала
Ц. Вольпе.
Очень редко обращался в Литфонд Василий Князев. Известный пролетарский поэт, «красный Беранже», как его называли в печати, «Красный Звонарь», как он сам себя именовал, автор «Песни коммуны» со словами: «Никогда, никогда / Коммyнapы не будут рабами», которую так любил распевать Ильич, постоянно печатался в периодике, выпустил три десятка книг. Но после процесса по делу «троцкистско-зиновьевского террористического центра» (август 1936) Князев попал в немилость и его почти перестали публиковать — припомнили старую, 1930 года, хвалебную статью о нем Г. Зиновьева. И когда 3 декабря 1936 г. впервые попросил «долгосрочную ссуду (тяжелое материальное положение)», — получил немотивированный отказ; 31 декабря повторил просьбу — тот же результат (д. 1, лл. 76 об. — 77). В начале марта он был исключен из Союза писателей, 15-го — из ЛФ, а спустя четыре дня арестован (одновременно с ним исключили и арестовали Б. Корнилова).
Изгнание из союза, сразу после этого из Литфонда и через несколько дней арест — то была обычная тогда цепочка мер, осуществлявшихся НКВД рука об руку с писательской организацией. По заданию (подсказке, рекомендации) «органов» тот или иной писатель «разоблачался» на общем собрании либо на правлении: его литературные заслуги внезапно теряли всякое значение и он квалифицировался как «враг народа, не представляющий никакой ценности для советской литературы» (д. 1, л. 348). В Большой дом он поступал уже как «бывший писатель», человек, нигде не числящийся, фактически никто. Порой инициатива в разоблачении исходила от писателей-активистов. Одним из наиболее рьяных блюстителей идейной чистоты писательских рядов был в те времена прозаик Н. Брыкин, неустанно выступавший с публичными разоблачениями «внутренних врагов». С нескрываемой гордостью докладывал он о своих успехах на этом поприще на общем собрании ЛО ЛФ 3 июня 1937 г.: «Я не последнюю роль на партсобрании принял в разоблачении Беспамятнова и компании. Я могу сказать это со спокойной совестью» (д. 1, л. 299 об.). Протоколы партсобраний не сохранились, поэтому нам неизвестно, кого еще он успел изобличить в измене к этому моменту. Но вскоре, 1 ноября, «тройка» ЛО, членом которoй он состоял, рассматривала заявление Е. Панфилова с просьбой о выдаче ему ссуды в 500 руб. на пять месяцев. Поэту отказали «ввиду отсутствия средств». Но это оказалось ложью. В деле имеется документ, проливающий свет на истинную причину отказа, — письмо (точнее, письменный донос) Брыкина от 14 декабря 1937 г.:
«Возражая против выдачи ссуды т. Панфилову, я исходил из следующих соображений:
1. Панфилов — молодой поэт, но он около семи лет не написал ни одной строчки стихов. Что это — старческая немощь? Или человек исписался? Или он нe может разобраться в том, что происходит в стране?
2. В прошлом он состоял в группе «Стройка», большинство членов которой арестованы как враги народа. И Панфилов ни разу не выступил с осуждением этой публики, не помог разоблачить их, хотя для этого имелись поводы. Он все время отмалчивался. А ведь Панфилов дружил и с Тверяком, и с Горбачевым, и с Майзелем.
3. Во время разбора творчества молодых поэтов и прозаиков на центральной литгруппе союза он не только не выступил против целого ряда притесавшихся к литгруппе молодцов, ныне изъятых органами НКВД, <но> и всячески поддакивал тем ораторам, которые выгораживали их.
Исходя из этих соображений, я не считал нужным поддерживать материально человека, семь лет ничего не написавшего и занимавшего такую странную позицию во время разоблачения врагов народа» (д. 1, л. 216).
Вместе с арестованными в 1935-1936 гг. Г. Горбачевым, А. Тверяком (Соловьевым), М. Майзелем и Е. Мустанговой Панфилов действительно входил в разгромленную к тому времени литгруппу при журнале «Стройка». Он все же избежал ареста и погиб на фронте под Ленинградом в августе 1941 г.
Интенсивность разоблачительной деятельности Брыкина была крайне высока: месяца через два он, совместно с И. Неручевым, своим клеветническим отзывом способствовал аресту Н. Войтинской (22 февраля 1938 г.); спустя год она была освобождена «вследствие недостаточности улик для предания суду».
Однако и самому доносчику не повезло. Сначала, правда, все у него складывалось превосходно: часто выходили книги, он был назначен директором ЛО издательства «Советский писатель» и проработал в этой должности в 1937-1941 и 1946-1947 гг. Но внезапно по доносу кoго-тo из своих коллег был снят, лишен возможности публиковаться, бедствовал, голодал, а летом 1949 г. арестован и осужден на 10 лет ИТЛ по ст. 58, п. 10 («антисоветская агитация и пропаганда»). Но и после реабилитации (1954) остался верен себе. «Замечаются явления нездоровых настроений у молодежи», — докладывал он на заседании секретариата ЛО ССП 11 мая 1964 г. в связи с «делом Бродского».12
Литераторов хватали наугад, инкриминируя им участие в подпольной писательской террористической организации, шпионаж в пользу Германии, Англии, Японии и тому подобную нелепицу. Руководство союза (вернее сказать, часть его), хоть и понимало абсурдность этих обвинений, но дабы самому не быть обвиненным в пособничестве «внутренним врагам», не осмеливалось публично усомниться в обоснованности арестов, выступить в защиту несправедливо осужденных. Мне известны лишь три, пусть безуспешные, попытки отдельных членов союза вступиться за репрессированных.
В защиту Н. Заболоцкого, арестованного 19 марта 1938 г., в прокуратуру писали П. Антокольский, Н. Асеев, А. Гитович, М. Зощенко, В. Каверин, Н. Тихонов; письмо Сталину отправил В. Десницкий.
Д. Выгодский был арестован 14 февраля 1938 г. Далеко не сразу, лишь в ноябре 1939-го, т. е. через двадцать месяцев, за него решились вступиться Б. Лавренев, К. Федин, В. Шкловский, Ю. Тынянов, М. Зощенко и М. Слонимский.13
«Органы» никак не реагировали на обращения видных писателей. А ведь все они были на хорошем счету, многие удостоены правительственных наград. Выгодский и Заболоцкий получили по 5 лет ИТЛ; Выгодский умер в лагере, по сведениям НКВД, в 1943 г.
Но совершенно ирреальной была попытка писателей замолвить слово за Е. Мустангову. Она была арестована в ноябре 1936 г. А в мае-июне 1940-го Н. Асеев, Ю. Герман, В. Евгеньев-Максимов, Н. Тихонов и К. Чуковский подали ходатайства о пересмотре ее дела. Однако Мустанговой уже давно не было в живых: за два с половиной года до того, 10 октября 1937 г., она была расстреляна.
Принимая во внимание существовавшую в те годы обстановку всеобщего страха и порожденное ею стремление аппарата союза и фонда откреститься от репрессированных писателей, напрасно будет искать в документах каких-либо упоминаний о материальной помощи сосланным и отправленным в лагеря.
Совсем по-иному поступал в подобных обстоятельствах дореволюционный Литфонд. А ведь и его, хоть не в такой степени, касалось обострение политической обстановки в стране. Так, в ответ на студенческие волнения в начале 1860-х годов правительством было закрыто существовавшее при Литфонде отделение по сбору и распределению пособий учащимся. Однако это не испугало правление фонда. Значительные суммы в виде безвозвратных пособий неоднократно выдавались находившимся в ссылке декабристам М. А. Бестужеву и барону В. И. Штейнгелю. В 1865 г. 300 рублей выдали руководителю подпольного общества «Земля и воля» Н. А. Серно-Соловьевичу при отправке его на каторжные работы. Получали ссуды сосланные профессор Казанского университета А. П. Шапов, латышский литератор К. К. Безбардис и другие.14
Не прошло и года с момента образования ЛФ, как он начал нести финансовые потери, со временем всё возраставшие, и длилось это два десятилетия.
В перечень «СПИСАТЬ НА ПОТЕРИ. А. Задолженность высланных и арестованных писателей», вошедший в протокол от 12 января 1937 г., включено 18 репрессированных, в том числе Н. Баршев, Г. Белых, Г. Венус, Л. Грабарь (Шполянский), М. Майзель, Н. Мамин, В. Матвеев, Е. Мустангова, А. Старчаков, Г. Шилин (д. 1, л. 120 об.). Троe из них, Белых, Венус и Матвеев, были арестованы в 1935 г., остальные в 1936-м.
Удивляет быстрота реакции правления на арест стоящего в списке первым Баршева: его взяли накануне, 11 января. За четыре дня до того «тройка» отказала ему в выдаче материальной помощи в связи с болезнью матери. Обычно такого рода просьбы решались положительно. Стало быть, союз был оперативно оповещен Большим домом о предстоящем аресте. Но вот еще одна примета трусливой поспешности, характерной, впрочем, и в отношении других: еще и следствие по его делу не началось, а до вынесения приговора (7 мая; 7 лет ИТЛ) оставалось четыре месяца, и кто знает, могли ведь и оправдать, — пусть не часто, но такое тоже случалось, — однако союз и фонд поспешили изгнать Баршева из своих рядов.
Задолженность репрессированных — основная тема общего собрания членов ЛФ, состоявшегося 3 июня 1937 г. С развернутым докладом выступил председатель правления ЛО М. Слонимский: «Прежде всего надо сказать, что Литфонд (если говорить о грубейших политических ошибках) оказался вроде как добрым дядюшкой к целому ряду врагов, т. е. за рядом изъятых преступных лиц числятся подчас немалые денежные суммы. Это грубейшая ошибка. Важно ее происхождение. Тут не только были элементы потери бдительности, но и забвение принципиальной линии. <…> Потому что если мы рассмотрим список врагов, которым выдавались деньги, то мы увидим, что, собственно говоря, если взять по творческой и общественной ценности, то по этим признакам мы уже не должны были выдавать им деньги, потому что, скажем, Горелов, Брустов<ицкий>, Штейнман и т. д. по творческой ценности не заслуживали помощи, которую мы им оказали. Мы в данном случае проявили потерю бдительности» (д. 1, лл. 246 об.-247).
Затем И. Хаскин сообщил, что на данный момент в Ленинграде арестовано 37 членов ЛФ, и дифференцировал их по степени нанесенного фонду ущерба: «15 человек никак не прилипли к государственному кошельку, а 22-м в той или иной фoрмe, в той или иной сумме какая-то помощь была оказана» (д. 1, л. 264).
Как резко менялось отношение к товарищам по перу, стоило им оказаться в Большом доме! Еще недавно правление проявляло трогательную заботу, стремление помочь — прежде всего тем из них, кто прочно стоял на советских позициях. На объединенном заседании правления ЛО СП и ЛФ 16 декабря 1935 г. Слонимский говорил о Баршеве: «Он находится в очень плачевном материальном положении: он не может уплатить за квартиру, у него описаны вещи, и в то же время Баршев в литературном смысле человек, которого нельзя назвать бессильным, окончившим литературное существование <…>. Здесь нужно найти какой-то особый вид помощи. Баршев отличный редактор…» (д. 1, л. 45).
А на состоявшемся в тот же день, 15-го, правлении ЛФ Слонимский рассказывал о тяжком положении А. Горелова: «Ввиду загруженности т. Горелова работой в союзе он в 1935 г. был лишен возможности работать и зарабатывать в творческом плане». К тому же тогда одновременно заболели его жена, ребенок и он сам. И Горелову реально помогли: приняли решение «перевести из возвратной в безвозвратную ссуду выданные ему 2000 р.» (д. 1, л. 54).
Участник I съезда писателей, член правления ССП СССР, с 1934 г. первый секретарь ЛО ССП, Горелов был также главным редактором журналов «Резец» и «Звезда». Он успел выпустить две книги: «Путь современника. О творчестве Мих. Слонимского» (Л., 1933) и «Испытание временем. Сборник критических статей» (Л., 1935), куда помимо других вошла в расширенном виде работа о Слонимском. И теперь, в 1937-м, положительная оценка его творчества, данная «разоблаченным врагом», могла сильно повредить Слонимскому. И, разумеется, в случае чего ему припомнили бы участие, проявленное к Горелову, — документы, подтверждающие это, имелись.
Эти аресты, и прежде всего Горелова, оказались неожиданными и необъяснимыми. И дабы не быть зачисленным в пособники, обвиненным в соучастии, приходилось наскоро, наобум клеймить своих вчерашних товарищей и заниматься самокритикой, вынужденно подбирая резкие слова, вставляя в свою речь неуклюжие, стыдные для писателя газетные штампы: «грубейшие политические ошибки», «элементы потери бдительности», «притупление большевистской (вариант: революционной) бдительности» и т. п.
Это собрание (кстати сказать, подробно запротоколированное), состоявшееся в самый разгар репрессий, проходило в нервной, точнее, панической обстановке. Многие стремились тогда выйти на трибуну — одни, чтобы проявить политическую активность, т. е. еще раз, теперь уже заочно, лягнуть арестованных, поставленных на пыточный конвейер, а порой уже расстрелянных, другие — отвести сомнения в своей лояльности. Клеймили — специфика Литфонда — прежде всего тех, за кем числилась задолженность по возвратным ссудам, и в особенности свое недавнее начальство — секретарей союза Беспамятнова и Горелова. Никаких конкретных фактов у ораторов не было, так что сказать по существу им было нечего, но выступить было необходимо.
Слово взял любитель публичных разоблачений Н. Брыкин: «Вот пришли пластинки для патефона, я пришел, чтобы выбрать пластинки. Я пластинками не был обижен. Мне давали пластинки. Пластинки были в ящике, и мне говорят: «Обожди брать, вот еще отберут Беспамятнов, Горелов, и тогда мы можем вам дать»…» (д. 1, л. 299-299 об.).
Кто-то пытался сказать о насущном — о трудном бытовом, жилищном положении коллег, но лавина разоблачений неслась неудержимо. Навалились на директора ЛО Хаскина — чтобы продемонстрировать свою бдительность, упредить момент, когда груз его ошибок потянет на 58-ю статью УПК.
Дабы поведать о наболевшем, на трибуну вышел А. Толстой: «Сегодня в сущности в первый раз я узнал о существовании Литературного фонда. (Смех.) <…> Конечно, я знал, что есть Литфонд, и я даже дважды обращался к нему. <В> первый раз я попросил машину, когда моя была сломана, чтобы отвезти меня в Детское Село; мне отказали, и я решил туда больше не обращаться. А второй раз я обратился в книжную лавку, в которую я тоже не буду обращаться больше, потому что с меня потребовали аванс в 800 р., а иначе книги покупать мне отказались. Вот мое впечатление. <…> Литературный фонд должен быть немедленно реорганизован, и т. Хаскин должен быть освобожден от звания директора…» (д. 1, л. 305).
Не поданная ему вовремя машина, естественное требование аванса на покупку для него большой партии книг… — он совершенно не представлял себе, как бедствуют иные литераторы. В старом Литфонде такого рода претензии были просто немыслимы.
Обстановку окончательно взвинтил драматург В. Голичников: «Я считаю, что т. Хаскин не может быть дальше директором Литературного фонда, <…> я ему не верю, он создал эту атмосферу недоверия. Вы ставленник Горелова, его правая рука, вы за все это отвечаете» (д. 1, л. 302).
Нa этот раз Хаскин отделался легко: ему поставили на вид. Но года через полтора он был снят. Дальнейшая его судьба мне неизвестна.
Правление годами билось над решением проблемы: как получить с репрессированных задолженность по возвратным ссудам. В списке из 18 фамилий, включенном в протокол от 13 августа 1938 г., дана расшифровка принятых мер и — неутешительные результаты:
«Баршев Н. В. Все исп<олнительные> листы возвращены судисп<олнителем> без изменения, т. к. ответчик арестован органами НКВД и семья выслана из Ленинграда. В иске отказано. <…> За отсутствием имущества предъявление иска непосредственно Баршеву нецелесообразно» (действительно нецелесообразно: он умер в лагере 30 марта 1938 г.).
«Грабарь (Шполянский) Л. Ю. Исп. надпись возвращена судисполнителем. Ответчик выслан (в действительности расстрелян в Большом доме 2 ноября 1937 г. — Э. Ш.). Имущество все конфисковано».
«Иринин М. С. Исп. надпись возвращена. Ответчик осужден, отбывает наказание по суду (по имеющимся данным, расстрелян в 1936 г. — Э. Ш.). Имущества для описи нет».
«Матвеев В. П. Исп. надпись возвращена судом. Ответчик выслан (расстрелян в 1935 г. — Э. Ш.), имущества нет.
Майзель В. П. Исп. надпись судисполнителем возвращена. Отв<етчик> арестован (расстрелян 4 ноября 1937 г. — Э. Ш.). Им<ущества> для описи нет.
Спиридонов-Одулок Н. И. Исп. надпись возвращена судом. Ответчик арестован и находится в тюрьме» (расстрелян 14 апреля 1938 г.) (д. 4, л. 51).
Из-за отсутствия имущества не сумели ничего описать и у вошедших в этот перечень Е. Мустанговой, Н. Олейникова (расстреляны в 1937 г.), Н. Еленского (умер в 1939 г.), В. Шилина, Г. Дитриха (погибли в лагерях в 1941 и 1943 гг.), Д. Остpoвa, директора Дома писателя А. Кази и др.; описали вещи лишь у задолжавшего незначительную сумму З. Штейнмана. Мнoгиx из них уже не было в живых, однако союз и Литфонд, как это видно из протокола, не были в курсе этого: НКВД не считал нужным уведомить писательскую организацию о судьбе арестованных.
А между тем правление все пыталось вернуть долги — путем ли описи имущества или взыскания квартирных паев (с семей владельцев кооперативных квартир). Но чаще всего хлопоты в конце концов завершались резолюцией: «Ввиду полной безнадежности взыскания списать на потери».
В список репрессированных должников, обсуждавшийся 3 декабря, вошли С. Абрамович-Блэк, А. Брустовицкий, С. Глесс (Глезель), П. Кевемес, Н. Свирин, В. Стенич, Н. Мамин, П. Медведев, Е. Тагер, Б. Тарасенко. В протоколе против каждой фамилии — запись: «Имущества не имеется», «Имущества для описи нет» (д. 4, лл. 73-73 об.).
Хотя в годы войны аресты продолжались, вопрос о непогашенных долгах был снят с повестки дня. Но после победы над Германией он снова встал перед правлением. В 1946 г. в одном из протоколов мелькнула запись: «Выяснить у юриста о долгах репрессированных». Выясняли долго, года три, но успеха не добились. И когда в 1949 г. накатил новый вал репрессий, на заседании от 30 декабря вынуждены были принять решение «отнести к безнадежным долгам <…> суммы, числящиеся за отдельными лицами, исключенными из членов ССП, в связи с репрессированием сов<етскими> органами…» (д. 21, л. 74). В список, помещенный здесь, включены арестованнные в 1949 г. Н. Брыкин, Б. Вальбе, А. Зиновьев, В. Дмитревский, Г. Сорокин. Вскоре к ним добавились С. Дрейден и Л. Карасев. И наконец в конце 1951 г. решили задолженность репрессированных списывать «за счет безвозвратных ссуд», т. е. изымать из суммы, предназначенной по смете для помощи наиболее нуждавшимся членам фонда.
Таким образом, многолетнее стремление правления погасить долги репрессированных путем описи их имущества закончилось безрезультатно: судисполнители почти ни у кого из должников не обнаруживали вещей, имевших товарную стоимость, — показатель того, насколько бедно существовала большая часть ленинградских писателей.
ЖИЛИЩНЫЙ ВОПРОС, ИЛИ ЛЕСТНИЦА К СЧАСТЬЮ
Жилищный вопрос, как вечно у нас, всегда остро стоял и перед литераторами. Правда, некоторое облегчение наступило в 1935 г., когда на средства организованного писателями кооператива было завершено строительство так называемой «писательской надстройки» на канале Грибоедова, д. 9 (передана в полную собственность ЛО ЛФ 1 июля). Впрочем, «завершено» — сказано не совсем точно: она была построена из рук вон плохо, о чем, в частности, говорил на правлении летом 1937 г. И. В. Хаскин: «Я эту проклятую надстройку не хотел брать <…>. Мы указывали, что она строилась вредительски, например, не предусмотрено место для домработницы и проч.» (д. 1, л. 322 об.). Но это было еще не самое страшное: нанять домработницу мoг далеко не каждый. Куда важнее здесь «и проч.»: сразу после заселения пришлось начать ремонт 11 квартир, а через год — еще 24. Тем не менее в надстройке, где было 56 квартир, причем в некоторых поселили по две семьи, нашли пристанище более 60 писательских семей.
Однако жилья все равно катастрофически не хватало, о чем неустанно говорилось на правлении: «Выявлено значительное число писателей, находящихся в скверных жилищных условиях» (М. Зощенко, 17 ноября 1935 г.); «Положение с квартирами чрезвычайно скверное…» (И. Хаскин, 16 декабря 1935 г.); «О жилищном кризисе. Необходимо принять срочные меры для облегчения тяжелого жилищного положения писателей. Ряд писателей живут в одной комнате с семьей» (Решение правления от 29 ноября 1936 г.); «Жилищный вопрос является основным и самым злым для ленинградских писателей» (Я. Горев, 3 июня 1937 г.) и т. д. Приводились и конкретные факты: «А вы знаете, как он (Д. А. Щеглов. — Э. Ш.) живет? В одной комнате сам-четвертый. Дочь играет на рояле, жена разучивает роль, за шкафом домработница готовит суп и тут же Щеглов пишет пьесу» (В. Голичников, 3 июня 1937 г.); «Тов. Рождественский с женой живет в 9-метровой комнате, а ребенок живет у бабушки» (А. Аптекман, тогда же).
И вот в этой казавшейся неразрешимой ситуации перед нуждающимися забрезжила надежда: на помощь в преодолении жилищного кризиса пришел Большой дом.
Ошибочно было бы полагать, что «органы» только тем и занимались, что сажали и расстреливали (с 1921-го по начало 1950-х, по моим подсчетам, было репрессировано около 150 ленинградских литераторов). Богатая и по-своему щедрая организация, НКВД-КГБ к тому же еще и оказывал реальную поддержку союзу, проявляя поистине материнскую заботу о нем: дарил писателям тепло и возможность отдохнуть и окрепнуть. Вот два ярких примера.
I. Однажды после войны, точнее, 28 июня 1945 г. на правлении предались воспоминаниям о строительстве «писательской надстройки». «Всю систему парового отопления, — напомнил собравшимся тогдашний директор ЛО ЛФ Хесин — мы получили от HКВД, при его посредстве». Тут Б. Эйхенбаум, один из старожилов надстройки, уточнил, что «зимой пол <…> представляет собой каток, к которому нельзя прикоснуться рукой. Для того, чтобы там жить, надо иметь адское здоровье, и жить и работать в таких условиях невозможно». И он предрек, что «весной несколько человек «сыграют в ящик»» (д. 14, лл. 67, 69 об.). Вскоре Эйхенбаум был заклеймен как «безродный космополит».
II. Много позже, в 1982 г., на заседании правления ЛО CCП «СЛУШАЛИ: О выделении Ленинградской писательской организации участков на участке (так в тексте! — Э. Ш.) Ленинград-Новгород на 101 километре ж/д. Участки выделяются головной организацией — КГБ».15 Участки выделялись щедрой рукой, но — где?! На 101-м километре — за роковой чертой, ближе которой освобожденных не пускали. Для острастки, что ли? Как предупреждение на будущее? Но что прежде всего обращает на себя внимание в этом документе: КГБ так прямо и назван здесь «головной организацией». Так что относительно характера их взаимоотношений никаких сомнений быть не может.
Но вернемся к основной теме — к жилищному вопросу. «Свет в конце тоннеля» зажег перед писателями Большой дом. Вот как это было. На заседании правления 20 мая 1935 г. прозвучала «информация тт. Слонимского и Хаскина о квартирах высланных из города НКВД». К сожалению, подробности в протоколе отсутствуют. Вскоре позиция правления была выражена болеe конкретно: «Есть семьи выселенных, которые <…> не платят денег за квартиру <…>. Очевидно, их придется выселить» (д. 1, л. 39). Тем самым под предлогом невнесения квартплаты, а также непогашения очередных паевых взносов за квартиры ЛФ решил исключать семьи репрессированных из кооператива, не останавливаясь перед тем обстоятельством, что после ареста кормильца они просто не имели средств на оплату жилья.
И, наконец, на заседании от 26 января 1937 г. «СЛУШАЛИ: О переселении семейств не членов ССП из дома на канале Грибоедова, 9 в другие квартиры. (Под «не членами» здесь имелись в виду все-таки члены союза, правда, исключенные из него накануне ареста. — Э. Ш.)
ПОСТАНОВИЛИ: Считать необходимым переселение семей Майзеля, Штейнмана, Острова и Уксусова. <…>
СЛУШАЛИ: О заселении комнат в квартирах Майзеля и Штейнмана.
ПОСТАНОВИЛИ: Предоставить комнату в квартире Майзеля — Меттеру, в квартире Штейнмана — Тоболякову.
Кандидатами на комнаты Тоболякова и Меттера считать: 1. Далецкого, 2. Дымшица, 3. Лесючевского, 4. Эвентова, 5. Амстердама» (д. 1, лл. 123-124).
В кандидатах, как видим, недостатка не было.
Приговоры всем четырем «не членам союза» были вынесены лишь за месяц до того, в конце декабря (они получили различные сроки лагерей; вскоре, 10 сентября 1937 г., Майзелю 10 лет ИТЛ заменили на смертный приговор, и 4 ноября он был расстрелян). И вот теперь правление сочло возможным распорядиться кооперативными, т. е. купленными на их средства, являвшимися их собственностью квартирами. В то время, в тех условиях это обстоятельство не имело значения. Но что испытывали, въезжая в квартиры своих репрессированных коллег, писатели, люди, обостренно, надо полагать, чувствующие? — радость от предстоящего новоселья? неловкость и стыд?
С семьями арестованных расправлялись по полной программе. На первых порах их «уплотняли по норме» (формулировка протоколов), т. е. оставляли им по одной комнате. Кроме того, лишали льгот. Так, на заседании правления oт 22 мая 1937 г. было принято решение «о снятии жены aрeстованногo Корнилова с медицинского обслуживания Л/о (Лечебного отдела. — Э. Ш.) Литфонда.
ПОСТАНОВИЛИ: Предложить Корниловой вернуть карточку Литфонда» (д. 1, л. 145 об.). В дальнейшем такие вопросы решались без обсуждений, в рабочем порядке.
На заседании 4 августа постановили «уведомить проживающих па дачах семей арестованных (так в тексте. — Э. Ш.), что правление считает невозможным их дальнейшее пребывание на дачах Литфонда» (д. 1, л. 167).
Решение задачи по переселению на жилплощадь «по норме», т. е. меньшую, худшую, облегчилось опять-таки благодаря НКВД, отправившему большинство семей репрессированных в ссылку. Этим способом по весну 1938 г. были очищены квартиры живших в надстройке Ю. Берзина, Г. Венуса,
Н. Заболоцкого, Я. Калныня, Б. Корнилова, Г. Куклина, М. Майзеля, Д. Островa, Н. Свирина, В. Стенича, Е. Тагер, И. Уксусова.
Списки кандидатов на заселение освобождавшейся жилплощади неустанно совершенствовали — пересоставляли и уточняли, стремясь добиться максимальной справедливости.
Все это напоминало шаткую лестницу, на каждой ступеньке которой стояли люди, активно стремившиеся улучшить свой быт, начать наконец жить по-человечески. И когда один из них, не удержавшись, падал и разбивался, порой насмерть, стоявшие ниже делали шаг на следующую, освободившуюся ступеньку. А лестница все раскачивалась, так что рисковали упасть и они. И они это понимали, но все равно стремились вверх и радовались, поднявшись выше, и надеялись, что пронесет. А внизу толпились другие, жившие совсем несносно и мечтавшие оказаться хотя бы на самой нижней ступеньке, начать существовать более или менее терпимо.
Не успело еще правление реализовать один список, как в «жилищный фонд» ЛО поступили квартира Горелова и комната Грабаря (Шполянского) и появилась возможность удовлетворить сразу нескольких членов фонда. Новый вариант был обсужден 26 июля: «Мирошниченко — в кв. Горелова, Меттер — в комн. <Ф.> Князева, <Ф.> Князев — в комн. Майзеля, Бялик — в комн. Грабаря (17 м)» (д. 1, л. 104).
А. Горелов был aрecтoвaн к началу 1937 г. (15 лет он провел в лагере и
2 года в ссылке и был освобожден в 1954 г.), Л. Грабарь (он жил на Кировском пр.) — в июле 1936 г. (он проходил по одному делу с М. Майзелем и был расстрелян 2 ноября 1937 г.). Вoзмoжнocть благоустроить Ф. Князева появилась после того, как семью Майзеля, жену и падчерицу, сначала «уплотнили», а в июле 1937 г. выслали в Сибирь. Но Князев прожил в их комнате недолго: в начале войны он пошел служить на флот и 29 августа 1941 г. погиб на корабле «Вирония» при переходе из Таллина в Ленинград.
А между тем процесс набирал обороты. 16 апреля 1938 г. решали с квартирой Ю. Берзина, арестованного месяцем ранее (умер в лагере 11 июня 1942 г.). Правление разработало следующую четырехходовую комбинацию: «Квартира Берзина — Лесючевскому, квартира Лесючевского — Кратту, комн. Кратт — <Б.> Брику, комн. <Б.> Брика — Хмельницкому» (д. 4, л. 18).
Не успели разыграть этот вариант, после ареста Заболоцкого (19 марта 1938 г.) и выселения из надстройки вдовы Корнилова (он был расстрелян 20 февраля 1938 г.) появились новые возможности.
3 ноября утвердили следующий вариант, на этот раз окончательный: «Кв. Заболоцкого — Голичникову, кв. Голичникова — Лесючевскому, кв. Лесючевского — Кратт, комн. Кратт — Корниловой, комн. Корниловой — Зощенко» (д. 4, лл. 66, 72).
Кандидатуру Б. Брика отклонили — очевидно, из-за его недостаточной благонадежности: в 1931 г. он был арестован и приговорен к 10 годам концлагеря; правда, через год его освободили. Отказали ему и в 1939 г. — в ответ на просьбу об улучшении жилищных условий в связи с увеличением семьи (рождением сына).
Особое внимание обращает на себя наличие в этом списке критика Н. Лесючевского, работавшего тогда зав. редакцией журнала «Звезда» (через полтора месяца назначенного заместителем ответственного редактора), но что здесь особенно примечательно, автора «внутренних рецензий», написанных по заказу Большого дома. В одной из них, от 13 мая 1937 г., он доносил об «устойчивости антисоветских настроений у Корнилова», во второй, от 3 июля 1938 г. — о том, что «»творчество» Заболоцкого является активной контрреволюционной борьбой против советского строя, против советского народа, против социализма».16 Доносы эти, несомненно, способствовали ужесточению приговоров обоим. Он и раньше владел отдельной квартирой, теперь же правление сочло его достойным лучшей. И вот по иронии судьбы доносчик оказался в одной «квартирной связке» со своими жертвами.
После ареста Заболоцкого за него, как говорилось выше, вступились отдельные писатели. Стремились помочь и его семье — жене с двумя детьми. В ответ на заявление Е. В. Заболоцкой о возращении ей отобранной квартиры в надстройке (ноябрь 1939 г.) правление постановило «предоставить в первую очередь первую освободившуюся ж<ил>площадь по норме» (д. 4, л. 220). На заседании 21 января 1940 г. член правления М. Э. Козаков сообщил о тяжелом положении Заболоцкой, и было принято беспрецедентное по отношению к семьям репрессированных решение: «1. Выдать пособие по нуждаемости 300 р. 2. Принять за счет Литфонда оплату комнаты гостиницы до подыскания квартиры» (д. 4, л. 248). Заболоцкую поселили в «Европейской». В начале блокады Е. Шварц, уезжая в эвакуацию, оставил им свою квартиру.
После выселения из надстройки Корниловой сумели удовлетворить просьбу Зощенко (его заявление от 22 мая 1937 г.), приняв постановление «о присоединении комнаты бывшей квартиры Корнилова к квартире Зощенко после ее (квартиры Корнилова. — Э. Ш.) освобождения» (д. 4, л. 27). Корниловы жили по соседству, за стеной, пробить которую не составило труда. Перепланировка была осуществлена за счет ЛФ.
Во время блокады надстройка серьезно пострадала от артобстрелов. Так, в феврале 1942 г. снаряд попал в квартиру Е. Шварца. После снятия блокады начался ремонт поврежденных квартир, для чего ЛФ выдавал членам кооператива ссуды.
Тяготы послевоенного существования сказывались на «писателськой массе» в той же мере, что и на всем рядовом населении страны. Писатели донашивали военное обмундирование, скудно питались, многие продолжали ютиться в тесноте коммуналок. Жилищное строительство еще только разворачивалось, квaртир союзу не выделяли. И тогда ЛФ «изыскал внутренние резервы»: он решил, действуя старым испытанным методом, улучшать жилищные условия одних за счет других, т. е. путем выселения еще остававшихся в надстройке семей репрессированных. В канун 1948 г. нескольким семьям предложили освободить квартиры, в случае отказа пригрозив передать дела в суд. Семьи фактически выгоняли на улицу.
Среди протокольных записей за этот период обращают на себя внимание несколько, относящихся к драматургу А. Зиновьеву (однофамильцу расстрелянного в 1936 г. председателя Ленсовета Г. Е. Зиновьева, из-за чего он взял псевдоним «Зиновин»). ЛФ обратил внимание на тяжелое положение писателя. Обследовать его бытовые условия поручили Б. Тимофееву, который докладывал правлению 12 января 1949 г.: «Жилищные условия — «беспросветные» в буквальном смысле слова (отсутствие естественного света круглые сутки). Девочка больна — дистрофия. Жена — инвалид Отечественной войны (она передвигалась на костылях. — Э. Ш.). Сам т. Зиновин состоит на учете в Тубдиспансере».
Кардинально улучшить поистине жуткие условия жизни семьи правлению не удалось, но хоть какую-то поддержку оказать сумели:
«ПОСТАНОВИЛИ: Поместить жену и ребенка писателя т. Зиновина A. Т. за счет санаторно-курортного фонда в Дом творчества сроком на две недели. За этот период выяснить возможностъ устройства ребенка в санаторий (Тюресево) сроком на два месяца» (д. 21, л. 1). Однако свободных мест в caнатoрии не оказалось, и пребывание в Доме творчества продлили.
Нo вскоре вопрос о помощи семье, где все были тяжело больны, отпал: в июле Зиновьев был арестован. Не помогли немалые заслуги перед советской властью: ни 30-летний партстаж и длительная партийная работа, ни служба на Балтфлоте в гражданскую войну и боевые награды в Отечественную, ни пьесы патриотического содержания. Писателя судили и отправили в лагерь. Через шесть лет «за недоказанностью предъявленных обвинений» его реабилитировали. Зиновьев вернулся в Ленинград, где вскоре умер. Расходы на его похороны оплатил Литфонд.
Постепенно жилищные условия писателей стали улучшаться: квартиры им понемногу начали выделять в строящихся домах. А в середине 1950-х приступили к возведению 70-квартирного «писательского» дома на ул. Ленина, 34. Строили традиционно плохо («из-за многочисленных недоделок Госкомиссия не включила дом к сдаче в 1960 г.», строительство было заморожено, потом передано другой организации), но все же достроили, сдали, и десятки писателей естественным путем, без выселения семей «врагов народа» смогли улучшить свое жилищное положение.
ДРУГИЕ ЗАБОТЫ ЛИТФОНДА
Спецпайки
Спецпайки — этот полузагадочный, полузабытый ныне вид снабжения, характерный для советской эпохи, привилегия избранных, объект любопытства и зависти остальной части населения — имели распространение и в Союзе писателей. В литфондовских протоколах они чаще всего скрыты под таинственной аббревиатурой «с/с» («спецснабжение», как мне с трудом удалось ее расшифровать) и упоминаются крайне редко, лишь в начальный период существования Литфонда, и потому мы не сумеем глубоко осветить эту интересную тему и ответить на целый ряд вопросов: а) сколько пайков выделялось союзу; б) каков был ассортимент продуктов (ну, «Красное и черное», т. е. рыба и икра, — это понятно, но какие еще дефициты?); в) не сможем также привести список получателей. Сообщим то немногое, что нам удалось почерпнуть из документов.
Впервые о с/с говорится в протоколе самого первого заседания правления ЛО ЛФ, состоявшегося 17 сентября 1934 г., что неопровержимо свидетельствует об особой значимости данной темы. Правление постановило тогда «распределение спецпайков за октябрь поручить «тройке», в дальнейшем выделить объединенную комиссию из членов правления Литературного фонда и Союза советских писателей» (д. 1, л. 2). Представительная комиссия отнеслась к задаче со всей ответственностью: уже месяц спустя было постановлено «снять с с/с лиц, не состоящих членами ССП…» (29.10.1934 // д. 1, л. 10), — главным образом, работников аппарата, первоначально попавших в список вместе с писателями.
Пайки выдавались ежемесячно и подразделялись (по ассортименту) на две категории; кроме того, завели список кандидатов. Так образовалась еще одна «очередь за счастьем», наподобие квартирной. Списки постоянно подрабатывались, каждый претендент придирчиво взвешивался на аптекарских весах справедливости, дабы ни в кандидаты, ни тем паче в получатели не просочились случайные люди и, тем более, скрытые враги, чего, впрочем, добиться не удавалось, потому что во враги писатели назначались «органами» наобум. Очередь продвигалась вверх по ступенькам: кандидат, группа «Б», группа «А». Движение осуществлялось за счет:
а) дополнительных пайков, выбиваемых на верхах (так, в октябре 1934 г., когда удалось выбить 6 дополнительных пайков, в число получателей, исключив 5 не членов союза, ввели 11 членов);
б) умерших («Пайки умерших тт. Руссат Е. Р. и Лернера Н. О. Передать тт. Мариенгофу и Рыковой» (29.10.1934 // д. 1, л. 6);
в) репрессированных.
5 декабря 1934 г. правление постановило Г. Горбачева «перевести на снабжение по группе «А» вместо <А.> Молчанова» (д. 1, л. 11). Но воспользоваться этим благом Горбачев сумел лишь единожды: через три недели он был арестован. И тогда 22 января следующего года было принято новое решение:
«СЛУШАЛИ: <…> О лишении спецснабжения высланных из Ленинграда и исключенных из союза Горбачева, <В.> Матвеева и <Р.> Васильевой (Горбачева и Васильеву арестовали 26 декабря 1934 г., Матвеева, вероятно, тогда же; приговоры им огласили 16 января 1935 г. Еще раз обратим внимание на быстротy реакции правления. — Э. Ш.).
ПОСТАНОВИЛИ: Пайки (спецснабжение) вышепоименованных лиц передать Щеглову, Перелешину и Трахтенбергу» (д. 1, лл. 15-15 об.).
В дальнейшем спецпайки в протоколах не упоминаются. Это не значит, что их выдача прeкрaтилacь, — просто они были засекречены.
Существовала еще одна форма подкармливания — бесплатные обеденные талоны, которые распределялись среди наиболее нуждавшихся членов ЛФ и родственников умерших писателей. Так, в 1935 г. талоны на два месяца выдали Л. А. Чистяковой-Некрасовой, внучке поэта-классика.
Литфонд в период блокады
С приходом войны, блокады круг проблем, наиболее существенных в деятельности ЛФ, жизненно важных для каждого: выдача ссуд, улучшение жилищно-бытовых условий, организация отдыха — утратил свою значимость, сменился элементарными заботами о тепле и хлебе насущном, о выживании. Потери среди писателей были огромны: в кольце блокады и в эвакуации погибло не менее 50 членов союза и 30 — на фронте (несколько из них были приняты в ССП посмертно).17 Что же касается ЛО ЛФ, то по отчетным данным его состав уменьшился с 1.1.1941 по 1.1.1943 г. более чем наполовину, с 177 до 80 человек (при том что за неполных шесть предвоенных месяцев 1941 г. скончался лишь один, В. Г. Горнфельд, 25 марта).
Сведения о деятельности ЛО ЛФ в период блокады крайне скудны: протоколы заседаний правления за 1941-1943 гг. не сохранились, а может быть, и не велись. Некоторые данные содержит уцелевший годовой отчет за 1942 г.
В августе 1941 г. писательских детей вывезли в Молотовскую (Пермскую) область, где под руководством главврача лечебного отдела ЛО ЛФ С. Г. Берлянда был организован детский лагерь (интернат). Часть писателей также была эвакуирована, но многие остались в Ленинграде. Положение в городе быстро ухудшалось. Когда 18 июля ввели продуктовые карточки, норма хлеба составляла 800 гр., но уже через две недели она начала сокращаться и к 20 ноября уменьшилась до 250 гр. рабочим и 125 гр. служащим, иждивенцам и детям, причем нередко из-за отключения электричества хлеб в городе вообще не выпекался. Смертность из-за голода и лютых морозов, бомбежек и обстрелов была особенно велика в пeриод с ноября 1941 по весну 1942 г. По имеющимся данным, за эти пять-шесть месяцев погибло 20 членов союза (в действительности число умерших больше, но точнyю дату смерти не всегда возможно было установить).
Для поддержания жизни наиболее ослабевших горожан при некоторых предприятиях и учреждениях в начале 1942 г. стали устраивать стационары. 10 февраля был открыт стационар писателей, который просуществовал два месяца, по 9 апреля. Через стационар прошло 59 человек — 33 мужчины и 26 женщин. По документам ЛФ удалось выявить лишь нескольких писателей, находившихся там на лечении, — это И. Гринберг, А. Ермолаева (Аста Гала), А. Кучеров, С. Полоцкий, Л. Савин, Б. Томашевский. В стационар помещали тех, у кого врачи определяли дистрофию II и III степени. Наиболее ослабевших доставляли на санках. Срок пребывания в стационаре был установлен в две недели, но при необходимости продлевался. Кормили без вырезки талонов из карточек, «внутривенно вливали какое-то питание, давали добавочно рыбий жир» (врач Б. Д. Прусов). Лечение проходило успешно, и за все время «имел место лишь один смертельный случай»: 17 февраля от дистрофии умер литературовед В. Л. Комарович. «Все остальные лица, лечившиеся в стационаре, — говорится в отчете, — выходили оттуда в несомненно лучшем, а многие в значительно лучшем состоянии, чем были до лечения» (д. 10, лл. 6-7). Таким образом благодаря пребыванию в стационаре были спасены от смерти десятки писателей. Тем не менее внезапно «он был закрыт (как и все стационары города) решением директивных органов» (л. 6). Сделано это было, как нетрудно догадаться, по приказу, поступившему из Смольного. Власти принимали различные меры, чтобы скрыть от страны истинное положение в осажденном городе: в Москве по радио передавали (в частности, 4 февраля 1942 г.), что ленинградцы получают санаторский паек; цензура не пропускала писем, в которых сообщалось о голоде и смертности в Ленинграде.
Из документов ЛО выясняется, что лагерь и стационар были платными. Стоимость пребывания писателя в стационаре составляла, в зависимости от срока, 170-270 руб., ребенка в лагере — 900 руб. На некоторых писателях задолженность висела годами, иные возмущались и платить отказывались. Наконец в 1952 г. долги решили списать «как нереальные». Разумеется, плата за жизнь была не чересчур высока, и все же…
Одежда писателей
Полунищенское существование основной массы «инженеров советских человеческих душ» соответственным образом сказывалось и нa их внешнем виде, на их облачении. И ЛФ поступил мудрo, озаботясь экипировкой своих членов: было открыто пошивочное ателье. В ноябре 1938 г. директор ЛО И. В. Хаскин докладывал правлению о получении первых семи ордеров на пошив пальто и костюмов. Ордера по справедливости распределили среди остро нуждающихся.
Заявлений поступило такое множество, что пришлось создавать две очереди: первоочередников и кандидатов. Вскоре в списках оказались чуть ли не все члены фонда. И чтобы поскорее всех удовлетворить, решено было сосредоточить усилия на костюмах. Работа пошла живее, и уже за первую треть 1939 г. сумели одеть более 160 человек, а к началу войны — почти всех, в том числе даже обладателей наивысшей, 7-й категории. Успехи были налицо. «Помните те времена, — ликовал как-то на собрании В. Голичников, — когда ордер на пару брюк был для молодого литерaтoрa заветной мечтой?» Однако и теперь получить ордер было не просто, даже при наличии веских на то оснований. К примеру, в мае 1940 г. на правление был вынесен вопрос «о выдаче Ахматовой ордера на пальто взамен украденного». Правление не сумело сразу принять решение, и директору ЛО было поручено «выяснить возможность приобретения ордера на пошивку пальто».
Помимо обслуживания писателей по ордерам ателье работало и на коммерческой основе, выполняя заказы писательских жен и сторонних клиентов, что давало Литфонду существенную прибыль.
В начале войны ателье было закрыто. С годами одежда писателей ветшала. Поэтому большим подспорьем явились «подарки из Америки» (так они именуются в документах), которые стали поступать в ЛО через ЛФ СССР летом 1944 г. Постановили начать с распределения вещей писательским детям:
«а) В первую очередь выдавать подарки комплектами (пальто и обувь) детям фронтовиков.
б) Выдавать подарки только детям до 13 лет, получающим детские карточки и находящимся в данное время в Ленинграде» (пр. от 04.07.1944 // д. 11, л. 15).
(Американских подарков, продовольственных и вещевых, поступало тогда в Ленинград немалое количество. Pacпрeдeляли их по предприятиям и школам. Помню, зимой 1944-1945 года мне, тогда ученику первого класса, как сыну погибшего на фронте выдали прочные брюки, которыми я очень гордился перед одноклассниками.)
Приступили к распределению вещей самим членам ЛФ. «По высшей категoрии» отоваривали писателей-фронтовиков, кoнтрoль за правильностью выдачи осуществлял председатель Военной комиссии ЛО.
Ассортимент подарков был разнообразен: мужчинам — пальто, рубашки, брюки, испoднee, ботинки, кашне, носки; женщинам — отрезы на костюмы, шарфы, чулки, обувь.
Протокольные записи на эту тему чрезвычайно трогательны: «Заявление члена ССП Хаустова о предоставлении ему из ам<ериканских> подарков одной рубашки верхней. ПОСТАНОВИЛИ: Выдать из ам. подарков 1 верх. рубашку» (пр. от 11.10.1944 // д. 14, л. 34); «Заявление Капориной о выдаче из ам. подарков шарфа. ПОСТАНОВИЛИ: Выдать из полученных подарков 1 шарф» (пр. от 30.08.1944 // д. 11, л. 23).
На повторные просьбы правление, как правило, отвечало отказом: «…брюки — отказать как ранее получившему»; «…отрез — отказать как ранее получившей».
Заявления писателей, запоздавших обратиться в правление вовремя, с ходатайством ЛО направлялись в Москву, в ЛФ СССР.
Поступали также заявления от Горкома писателей, от вдов погибших на фронте (так, вдова И. Зельцера попросила о выдаче вещей для своих детей). Но правление не допускало никаких исключений, строго соблюдая принятое им постановление: «Отказать, т. к. американские подарки отпущены только для членов союза».
После войны, когда отношения с Америкой испортились, пришлось полагаться на промтовары отечественного производства. Но производилось их крайне мало. Отдельные писатели, главным образом входившие в руководство союза, пользовались лимитированным снабжением, куда-то были прикреплены, где-то отоваривались. Но дабы не возбуждать в писательской среде недовольство, об этом виде снабжения публично не говорилось, и в протоколы просочилось лишь несколько туманных намеков. Большинству оставалось уповать на получение ордеров. Однако перепадало их союзу чрезвычайно мало. Так, с декабря 1946 по июнь 1947 г. не было выдано ни одного, и правление вынуждено было признать, что «писатели находятся в очень тяжелом положении, крайне нуждаясь в одежде, обуви, белье и т. п.». Образовали специальную комиссию «для обращения в соответствующие организации» (пр. от 25.06.1947 // д. 11, л. 190). Удалось ли ей добиться каких-либо положительных результатов, нам неизвестно, — в документах ничего на этот счет не говорится.
Через несколько лет пошивочное ателье возобновило работу и положение с одеждой потихоньку стало улучшаться.
Отдых писателей
Организация отдыха писателей являлась одним из ведущих направлений деятельности ЛФ. Первooчeрeднoй задачей только что вoзникшего ЛО стало подыскание в пригородах Ленинграда подходящих помещений под дома творчества, где писатели могли бы сочетать отдых с работой, — ведь многим из них, в особенности ютившимся с семьей в одной комнате, заниматься писательским трудом было не просто. Сотрудники фонда арендовали дома у частных лиц в Сестрорецке, Александровке, Кавголово, Сиверской. В 1935 г. сняли двухэтажный дом в Луге (Заречная ул., 46). Здесь в 1937 г. отдыхали в пяти комнатах на первом этаже Тынянов и Каверин с семьями, а на втором по три комнаты получили Заболоцкий и Олейников (в то лето, 3 июля, он был арестован). В 1937-1938 гг. функционировал маленький, на 5 комнат, временный Дом творчества в пос. Елизаветино. Осенью 1938 г. открылся Дом творчества в Пушкине, в бывшем особняке А. Толстого. Сюда получали путевки Ю. Тынянов, В. Каверин, А. Ахматова, Е. Шварц, Д. Остров, Ю. Герман, В. Н. Орлов, Б. Я. Бухштаб и др.
В начале 1937 г. правление приняло решение о строительстве персональных дач. В число десяти претендентов были рекомендованы Г. Белицкий, А. Горелов и В. Беспамятнов, вскоре арестованные. На одном из собраний включение в список дачевладельцев этих «малоквалифицированных литeрaтoрoв» вызвало бурю возмущения, руководству предъявлялись обвинения в пособничестве врагам. После длительных дебатов к середине 1938 г. утвердили окончательный вариант списка, куда вошли М. Зощенко, Б. Лавренев, М. Лозинский, С. Маршак, А. Прокофьев, М. Слонимский, Н. Тихонов, Ю. Тынянов, О. Форш, В. Шишков. Литфонд оказывал им большую помощь в постройке и ремонте дач, благоустройстве участков.
Занималось правление и распределением путевок во «всесоюзные здравницы», главным образом в санатории Кавказа. Часть путевок предоставляли с 25- или 50%-ми скидками, а то и бесплатно, в чем играли роль заключения лечебного отдела ЛО. И надо сказать, что писателям, действительно нуждавшимся в лечении, обычно не отказывали. К примеру, В. Ричиотти трижды, в 1936, 1937 и 1939 гг., по состоянию здоровья получал путевки за счет ЛО (в кисловодском санатории он и умер от инфаркта 21 августа 1939 г.). С. Полоцкий, который тяжело болел после войны, в 1950 г. четыре месяца лечился в санатории по бесплатным путевкам. Но случалось, и нередко, что, проявляя «политическую слепоту», возможность отдохнуть и подлечиться предоставляли писателям буквально накануне их ареста. За один-три месяца до того, как очутиться под пытками в Большом доме, в санаториях и домах творчества побывали Заболоцкий, Лившиц, Мустангова, Олейников, Тагер, Стенич и др.
Помимо маловместительных загородных был у ЛО настоящий, большой и уютный Дом творчества в Крыму. История его такова. В начале 1910-х гг. М. Волошин закончил строительство своего коктебельского дома, где по его приглашению стали бывать многие петербургские и московские писатели и художники. В 1931 г. Волошин завещал дом Всероссийскому союзу писателей. Затем дом перешел в собственность ЛФ СССР. И тогда Ленинградским отделением ЛФ в Коктебеле был куплен дом у наследниц профессора В. А. Манасеина.
С самого начала существования ЛФ СССР между Москвой и Ленинградом велась напряженная борьба за обладание домом. Едва созданный центральный Литфонд потребовал передачи его в свое ведение. Но на первом же своем заседании правление ЛО постановило: «Считать необходимым Дом отдыха (так он тогда именовался. — Э. Ш.) не передавать Москве, а оставить за Ленинградом». На время страсти улеглись.
От желающих отдохнуть в Коктебеле не было отбоя. В 1935 г., сообщалось в годовом отчете, там побывало 392 человека — писатели и члены их семей, а также, по оставшимся нереализованными путевкам, сторонние лица, что приносило отделению немалую прибыль. Занялись благоустройством дома, на территории усадьбы начали строительство. На балансе Дома числилась даже маленькая, в шесть голов, отара овец. В отчете за 1937 г. повествуется о проведении различных культурных мероприятий: пеших прогулок по живописным окрестностям, многочисленных экскурсий на автобусах и автомашинах, а также на моторном катере в Сердоликовую и Разбойничью бухты, на Биостанцию и к Золотым воротам; известный шахматный мастер Белавенец дал сеанс одновременной игры на 20 досках. Словом, все шло своим чередом. Был сменен проворовавшийся директор. Не дремали и «внутренние враги». В декабре 1937 г. новый директор Дома докладывал правлению: «Очень большим и неприятным фактом на фоне нашей жизни явилось изъятие из нашего штата трех работников (конюх, сторож, садовый рабочий) органами НКВД. И здесь я как руководитель Дома отдыха чувствую полную ответственность за то, что эти лица, как чуждые и враги народа, не были обнаружены нами заблаговременно» (д. 1, л. 206).
А между тем Москва все не оставляла попыток завладеть Домом. В ноябре 1938 г. директор ЛФ СССР Оськин прислал в Ленинград официальное письмо «О слиянии двух домов отдыха в Коктебеле». Правление ЛО прореагировало решительно: на заседании 16 ноября против передачи Дома высказались все выступавшие. «ПОСТАНОВИЛИ: Категорически возражать против передачи Дома отдыха в Коктебеле в ведомство Центрального Литературного фонда. Поручить членам правления тт. Брыкину Н. А. и Хаскину И. В. выступить на заседании правления Литературного фонда СССР с возражениями против лишения ленинградских писателей Дома отдыха в Коктебеле» (д. 4, л. 70).
Отправленные в Москву «ходоки» хоть и не сумели переубедить начальство, но и своих позиций не сдали. Тогда Оськин 3 февраля следующего года лично прибыл в Ленинград и на заседании правления зачитал ультимативное послание «О слиянии двух домов отдыха в Коктебеле». Никто его не поддержал. Единодушно приняли резолюцию: «Правление ЛО ЛФ по-прежнему возражает против этого и просит правление Литературного фонда СССР пересмотреть свое решение» (д. 4, л. 95).
Думали, что отбились. Но тут неожиданный удар в спину нанесли свои: Москва надавила на правление ЛО Союза писателей и выбила у него согласие отказаться от Дома. В одиночку же выиграть схватку оказалось невозможно. И когда в июле получили «Постановление правления ЛФ СССР о слиянии домов отдыха в Коктебеле», пришлось подчиниться. Но только внешне. Вот как это зафиксировано в протоколе: «Правление в продолжение 2-х лет решительно отстаивало самостоятельное существование <дома в> Коктебеле в системе ЛО Литфонда и сдало свои позиции лишь под настоятельным нажимом правления Литфонда СССР и с одобрения ЛО ССП» (22 сент. 1939 г. // д. 4, л. 118). Военная терминология документа вполне соответствует накалу борьбы.
И все же правление ЛО сумело до полной передачи Дома добиться назначения испытательного срока. Эта зацепка принесла успех: уже через два месяца на правлении рассматривалось «Заявление группы отдыхающих в Коктебеле ленинградских писателей и информации тт. Чиркова и Величкина о недостатках в работе Дома отдыха в Коктебеле». «ПОСТАНОВИЛИ: Ввиду того, что слияние домов отдыха в испытательный период себя совершенно не оправдало и привело к ряду конфликтов и срыву отдыха писателей Ленинграда, правление ЛО Литфонда считает необходимым вернуть Дом отдыха в Коктебеле Ленинградскому отделению Литфонда <…> . Резкие выражения по адресу правления Ленинградского отделения Литфонда считать незаслуженно оскорбительными, обвинения и упреки необоснованными…» (д. 4, л. 118). Коктебельский дом снова был отбит. Но после окончания войны, когда авторитарность руководства союза усилилась, Москва безо всяких обсуждений, в приказном порядке отобрала Дом. Ленинградским писателям и теперь выделяли путевки в Коктебель, но уже не в том количестве, как прежде. На совещании правлений ЛО ССП и ЛО ЛФ в марте 1958 г. С. Бытовой жаловался: «Дач мало, а в Коктебеле ленинградцам не дают продления по путевкам, хотя многие москвичи проживают там по целому лету» (д. 81, л. 20).
АХМАТОВА И ЛИТФОНД
А. Ахматова приняла решение о вступлении в ССП и ЛФ лишь осенью 1939 г., в тяжелейший для себя период жизни: в марте 1938-го был арестован сын Лев, в мае — Мандельштам, в сентябре произошел разрыв с мужем,
Н. Пуниным, 26 июля 1939 г. Л. Гумилев по приговору ОСО УНКВД был осужден на 5 лет ИТЛ. Резко ухудшилось материальное положение — Ахматова была лишена пенсии республиканского значения, которую получала с 1930 г. Никаких литературных заработков у нее не было — стихи не появлялись в печати с 1924 г.
11 сентября 1939 г. Ахматова подала заявление о приеме в ССП и тогда же — в ЛФ. Казалось бы, что-то стало налаживаться — в союзе были рады, что известная поэтесса наконец-то влилась в писательский коллектив (ей предлагали сделать это еще в мае 1934 г., когда все вступали, но она не стала заполнять присланную оргкомитетом ССП анкету). Правление ЛО ЛФ на ближайшем заседании, 22 сентября, заслушав представление С. Розенфельда, постановило: «1) Принять поэтессу Ахматову А. в члены Литфонда. 2) Возбудить ходатайство об увеличении ей пенсии. 3) Выдать пособие по нуждаемости в сумме 2000 рублей» (д. 4, л. 201).
Ходатайство было послано в Москву, и на закрытом (!) заседании президиума ССП 11 ноября с сообщением «О помощи Ахматовой» выступил А. Фадеев. Постановили: «Принимая во внимание большие заслуги Ахматовой перед русской поэзией, 1) просить Президиум Ленсовета предоставить в срочном порядке А. Ахматовой самостоятельную жилплощадь <…>, 3) ходатайствовать перед Совнаркомом СССР об установлении персональной пенсии» и т. д.18
В середине января 1940 г. президиум ССП отправил заместителю председателя СНК СССР А. Я. Вышинскому письмо с просьбой о назначении Ахматовой персональной пенсии 750 руб. и предоставлении ей комнаты. 24 января распоряжение Вышинского о выделении Ахматовой отдельной жилплощади было послано председателю Ленгорсовета П. С. Попкову. За десять дней до того с подобным письмом к Попкову обратились Зощенко и Федин. Но все эти хлопоты высоких чиновников и видных писателей, как ни странно, окончились ничем: квартиру не дали, Комиссия по назначению пенсий ходатайство о персональной пенсии отклонила.
Но правление ЛО ЛФ стремилось сделать для поэтессы все, что было в его силах: ей была выдана путевка в Дом творчества в Пушкине на два месяца, с 19 февраля по 20 апреля 1940 г. (д. 4, лл. 245, 253), а в сентябре — произведен ремонт ее комнаты в Фонтанном доме (д. 4, л. 324).
После вступления Ахматовой в союз ее начали охотно печатать: в 1940 г. появилось пять публикаций. В том же году ЛО издательства «Советский писатель» выпустило сборник «Из шести книг», который был издан в предельно короткий по советским меркам срок: сдан в набор 4 апреля, подписан к печати 3 мая; в конце мая первая часть тиража поступила в продажу. Книга, успешно прошедшая цензуру, привлекла, однако, внимание высших парторганов. Секретариат ЦК ВКП(б) после недолгого разбирательства принял 29 октября постановление «Об издании стихов Ахматовой». В нем объявлялись выговоры директору ЛО издательства Н. Брыкину, а также директору центрального издательства и цензору, «допустившим грубую ошибку, издав сборник идеологически вредных религиозно-мистических стихов Ахматовой»; книгу постановили изъять. Ответственный редактор книги Ю. Тынянов все же не пострадал.
Отношение к Ахматовой резко переменилось: не вышел ее сборник, подготовленный к печати в Госполитиздате; до начала войны больше ни одно стихотворение не появилось в печати. Прекратились и заботы о поэтессе со стороны ЛФ.
В годы войны, проведенные Ахматовой в эвакуации в Ташкенте, правление ССП СССР выделяло ей «ежемесячный лимит 300 р.».
Когда 1 июня 1944 г. Ахматова вернулась в Ленинград, ее комната была в нежилом состоянии, и она поселилась у друзей. В союзе ее встретили радушно. ЛФ сразу занялся улучшением ее бытовых условий. 23 июня правление решило «поднять вопрос перед исполкомом о ремонте квартиры т. Ахматовой через стройконтору» (д. 11, л. 14). Месяц спустя ей было выдано пособие в 1000 р. «на ремонт квартиры, пострадавшей от обстрела», а также возбуждено ходатайство об увеличении пенсии (д. 11, лл. 21, 22). Еще через месяц, 28 октября, управделами ЛО ЛФ Матвеева проинформировала правление «о материальном и жилищном положении А. А. Ахматовой».
«ПОСТАНОВИЛИ: а) Просить начальника Управления по делам искусства тов. Загурского о предоставлении второй комнаты для рабочего кабинета А. Ахматовой в ведомственном доме Комитета по делам искусства (Фонтанка, 34, кв. 44). б) Поручить <…> т. Матвеевой произвести за счет ЛО ЛФ необходимый ремонт в помещении А. Ахматовой и предоставить нужные предметы обстановки» (д. 11, л. 31).
Вторую комнату Ахматова вскоре получила, и ЛО приступило к ремонту, на который в октябре-ноябре было выделено еще 5000 руб. (д. 11, лл. 34, 35).
ЛО и в дальнейшем с пониманием относилось к нуждам Ахматовой. Так, 6 июля 1945 г. правление обсудило вопрос об оказании ей материальной помощи «в связи с задержкой перевода ее пенсии из Ташкента». Приняли решение «выдать пособие в сумме 2000 руб., учитывая ее тяжелое материальное положение» (д. 11, л. 35).
В декабре 1944 г. Ахматову избрали в правление ЛО ССП, что упрочило ее официальный статус. Поэтессу награждают медалью «За оборону Ленинграда». Она нередко выступает с чтением стихов, и они все чаще появляются в печати: за первые семь месяцев 1946 г. известно семь публикаций.
Но все рухнуло после появления 14 августа постановления ЦК ВКП(б) «О журналах «Звезда» и «Ленинград»». Вместе с Зощенко Ахматова была исключена из союза. Стихи ее надолго исчезли из печати. Не стало средств к существованию. ЛО ЛФ отвернулось от бедствующей поэтессы и много лет никакой поддержки ей не оказывало. Изредка помогал центральный ЛФ — так, в феврале 1948 г. выдал на лечение 3000 руб. (д. 18, л. 248).
В документах ЛО имя Ахматовой встречалось теперь лишь в списках должников: остались невыплаченными ссуды, выданные ей в 1942-1944 гг. в Ташкенте, 4200 руб., взыскать которые не представлялось возможным. И потому на заседании ЛО 30 декабря 1949 г., где обсуждалось, как быть с долгами репрессированных и несостоятельных членов ЛФ, решили: «Не включать в баланс на 1 января 1950 года суммы задолженности за указанными ниже лицами, как безнадежные к получению по следующим причинам: 1) Ахматова А. А. <…> несостоятельна, из членов ССП исключена, срок исковой давности истек» (д. 21, л. 75). Через несколько лет эту задолженность списал ЛФ СССР.
На заседании президиума ССП СССР 19 января 1951 г. Ахматова по инициативе Фадеева была восстановлена в союзе. Решение об этом было послано в ЛО ССП с большой задержкой, 14 февраля. И далеко не сразу, лишь через четыре с лишним года, ЛО озаботилось положением Ахматовой. На заседании правления 5 апреля 1955 г. было рассмотрено предложение А. Гитовича «о необходимости оказания материальной помощи члену ССП Ахматовой А. А. ввиду создавшихся у нее материальных затруднений в связи с проделанной большой работой по составлению корейской антологии. ПОСТАНОВИЛИ: Просить ЛФ СССР разрешить выдачу Ахматовой А. А. единовременного пособия в сумме 3000 р.» (д. 56, лл. 24-25). Разрешение получили и пособие выдали.
Несколько следующих протокольных записей относятся к получению Ахматовой дачи в пос. Комарово. На заседании ЛО ЛФ от 24 мая 1955 г. председатель правления ЛО ССП А. Чивилихин предложил список кандидатов, в их числе Ахматову, на персональные дачи. Список был одобрен (д. 56, л. 36).
26 ноября 1957 г. обсуждался вопрос о продлении аренды дач. Разгорелись споры: на 10 дач претендовало 18 членов союза. Ахматова послала А. Прокофьеву телеграмму «о закреплении за ней дачи <…> в связи с ее болезнью (инфаркт)». Телеграммы с подобными просьбами пришли от Л. Леонова и С. Маршака. Правление постановило срок аренды дачи продлить на три года (д. 71, л. 90). И, наконец, 6 октября 1960 г. секретариат ССП СССР принял постановление «о предоставлении А. А. Ахматовой пожизненного права арендного пользования дачей, занимаемой ею в пос. Комарово» (д. 104, л. 87).
ЗОЩЕНКО И ЛИТФОНД
Отношения, существовавшие между Зощенко и Литфондом на протяжении четверти века (1934-1958), четко делятся на два равных по времени периода, на две контрастные половины, белую и черную. И это дает возможность на единичном примере отчетливо увидеть, что, в отличие от дореволюционного Общества для пособия нуждающимся писателям и ученым (созданного, напомним его устав, для помощи «лицам, кои обременены большими нуждами»), Литфонд СССР фактически переродился в «Элитфонд» — организацию, обслуживавшую прежде всего писательскую верхушку, литераторов, прочно стоявших, как официально считалось (а в случае Зощенко и некоторых других — до тех пор, пока так считалось), на «советской платформе».
В 1930-е годы Зощенко входил в число самых популярных, наиболее широко печатаемых писателей: за 25 лет, с 1922 по 1946 г., у него вышло из печати, считая переиздания, 90 книг. Это соответствующим образом отражалось на его положении в союзе: делегат Первого Всесоюзного съезда советских писателей, он был избран в члены правлений ССП СССР, ЛО ССП, а также ЛО ЛФ, где проработал с сентября 1934 по август 1937 г.; в 1939 г. был награжден орденом Трудового Красного Знамени. В перечне «Ставки писателей», своего рода литфондовской «табели о рангах», ему, наряду с Маршаком, Тыняновым и К. Чуковским, была присвоена наивысшая, 7-я категория. Зощенко поселился в «писательской надстройке» и был первым, кому, ликвидируя строительные недоделки, произвели квартирный ремонт. Ему неоднократно предоставляли бесплатные, за счет ЛФ, путевки в санатории. В 1938 г. правление удовлетворило просьбу писателя о присоединении к его квартире комнаты репрессированного Б. Корнилова и вскоре выдало ссуду на ремонт и перепланировку квартиры — 8110 руб. согласно смете, причем 5000 руб. из них оплатил ЛФ; в январе 1939 г. выделили еще 11 000 руб. (д. 4, л. 90). В 1938 г. Зощенко был включен в число десяти писателей, которым предоставили персональные дачи. На заседании правления 8 мая 1940 г. обсуждался вопрос о ремонте его сестрорецкой дачи. «ПОСТАНОВИЛИ. Учитывая литературную и общественную значимость и состояние здоровья писателя-орденоносца т. Зощенко М. М., настоятельно просить правление Литературного фонда СССР выделить ассигнования на ремонт дачи т. Зощенко М. М. — 20 000 р.» (д. 4, л. 291).
Нам неизвестно, какой ответ дал центральный Литфонд, — документы на этот счет в деле отсутствуют, но сама испрошенная сумма говорит о том, сколь высоко в писательской организации ценили Зощенко.
Со временем росли долги по просроченным ссудам — к концу 1939 г. они составили 6000 руб. Правление, идя навстречу писателю, предоставляло ему отсрочки, а в марте 1940 г. списало 5000 руб. (д. 4, л. 263). В результате к началу войны за ним числилась всего лишь крошечная задолженность за купленные для ремонта квартиры доски — 190 руб. 74 коп. Но этот долг провисел на нем десять лет.
Положение писателя круто изменилось после появления ждановского постановления «О журналах «Звезда» и «Ленинград»». Вместе с Ахматовой Зощенко был изгнан из союза и ЛФ. Как не работающего, его лишили карточек. Через месяц, правда, их вернули и, при вмешательстве Фадеева, восстановили в ЛФ. Журналы и издательства разорвали с ним отношения, потребовали возвратить выданные авансы, грозили судом. Деньги Зощенко вернул и очутился в полной нищете. Ленинградский ЛФ вслед за Ждановым перечеркнул его «литературную и общественную значимость», не помог ни копейкой, будто не замечая, как бедствует Зощенко, и только в своих финансовых отчетах из года в год фиксировал его все возраставшую задолженность. ЛО все же не прибегло к популярному прежде методу погашения долгов путем описи имущества. От этой меры в послевоенный период отказались, убедившись в ее неэффективности. И чтобы выжить, — литературные заработки случались эпизодически, — семья распродавала вещи. Помогали, одалживая деньги, писатели — К. Чуковский, Фадеев, О. Форш, «серапионы» Каверин и Федин.
Центральный ЛФ отнесся к Зощенко иначе, нежели ленинградский: в 1948 г. дважды выдал ему возвратные ссуды, в общей сложности 7000 руб. (д. 20, л. 89), в декабре 1950 г. — 2000 руб. (д. 29, л. 107 а), в 1951-м при содействии Фадеева перевел 3000 руб. долга в безвозвратное пособие (д. 29, л. 91).
В июне 1953 г. Зощенко был заново принят в Союз писателей. И только после этого правление ЛО ЛФ проявило к нему внимание — откликнулось на его заявление «об отсрочке погашения задолженности по ссуде — 14 030 руб.» и на своем заседании 6 января 1954 г. постановило: «Просить правление ЛФ СССР о списании части задолженности Зощенко М. М. в связи с его трудным материальным положением и учитывая, что задолженность образовалась из-за перерыва его творческой работы» (д. 48, л. 3). Половину долга Зощенко сумел погасить через полгода благодаря выпуску с 1949 г. в его переводе повестей финского писателя М. Лассилы «За спичками» (всего
4 прижизн. изд.) и «Воскресший из мертвых» (2 прижизн. изд.). Не успел ЛФ СССР ответить на обращение ЛО о списании оставшейся части долга, как на Зощенко обрушился новый удар: после встречи в мае 1954 г. с английскими студентами, где он высказал несогласие со ждановским постановлением, начался новый виток травли.
Только 23 сентября 1955 г. правление ЛО рассмотрело вопрос «о задолженности члена ССП Зощенко М. М. по ссудам в сумме 7999 руб., образовавшейся в военное время», и обратилось к правлению ЛФ СССР с просьбой «специально рассмотреть вопрос о списании задолженности т. Зощенко <…>, активно работающего в настоящее время, но, несмотря на активную творческую работу, не имеющего возможности погасить задолженность» (д. 56, л. 67). Через две недели ЛФ СССР списал эту сумму (д. 58, л. 5).
Он вылез из долговой ямы и в последние годы жизни ничего у Литфонда не просил и ничего ему не был должен. ЛО ЛФ расходы на похороны Зощенко взяло на себя.
Е. ТАГЕР И ЛИТФОНД; БОРЬБА ЗА РЕАБИЛИТАЦИЮ
Редко кому из членов ЛО ЛФ, а среди них было немало писателей с трагическими судьбами, выпало на долю столько жизненных невзгод, сколько их пришлось испытать Елене Михайловне Тагер. Ни напряженная литературная работа, результатом которой были многочисленные публикации в периодике и выход за 1929-1935 гг. шести книг, ни доброжелательное в общем отношение к ней ЛФ не смогли обеспечить ей сносного существования, вырвать из нищеты. «Я должна была, — писала она своей близкой приятельнице Л. В. Шапориной, — кормить четырех иждивенцев (двух дочерей и престарелых мать и тетку. — Э. Ш.) <…>. Все мое время уходило на то, чтоб обеспечить семью самым насущным, необходимым. <…> Два раза я была замужем, и два раза получалось так, что я одна содержала семью».19
За начальные четыре года существования ЛО ЛФ ее фамилия, пожалуй, чаще других встречается в протоколах. Уже на первом заседании правления ей была выдана возвратная ссуда — 300 руб. Порой в ссудах отказывали, ибо не всегда у нее была возможность вовремя погасить задолженность, но чаще — под гарантии издательств и редакций — просьбы удовлетворяли и отсрочки предоставляли.
Когда в 1936 г. серьезно заболела старшая дочь, дали путевку в школьный санаторий за счет ЛФ, в январе 1937-го — вторую, а также долговременную ссуду на год. Но состояние здоровья дочери все ухудшалось, и вскоре она умерла. Стремясь облегчить положение писательницы, ЛФ выдал бесплатную путевку младшей дочери на детскую дачу в Лугу, а затем — не было средств на оплату квартиры — принял решение «о снятии пени с квартплаты (кан. Грибоедова, 9) ввиду тяжелого материального положения» (пр. от 23.08.1937 // д. 1, л. 175). Из документов видно, что правление очень хотело ей помочь, но ЛФ был так устроен, что оказать действенную помощь, вытащить писателя из нищеты был не способен.
В январе 1938 г. Тагер получила очередную отсрочку по возвратной ссуде. А 19 марта ее арестовали. Это был второй арест — в 1922-м обвинили в «экономическом шпионаже» и выслали на два года в Архангельск. Теперь приговор (от 23 сентября) был более суровым: 10 лет ИТЛ. Но гораздо раньше, 16 апреля, — еще и месяца не прошло со дня ареста, — правление распорядилось ее кооперативной квартирой: отдало более достойному, переселив трех нетрудоспособных членов семьи на худшую жилплощадь (д. 4, л. 18),
а затем, удостоверившись, что «имущества не имеется», постановило задолженность (1313 руб.), «ввиду полной безнадежности взыскания, списать на потери» (д. 4, л. 73 об.).
Мать и тетка Тагер погибли в блокаду, дочь была эвакуирована с детским лагерем в Молотовскую область.
Срок она отбывала в Магадане, работая, как завуалированно сообщала в одном из писем, «на трассе» и «в тайге». А в 1948 г. после окончания срока была отправлена в ссылку в Бийск (Алтайский край). С трудом удалось устроиться на низкооплачиваемую работу. Надо было снять угол, купить одежду, но денег не хватало, и она годами ходила в лагерной телогрейке. Попыталась получить компенсацию за отобранную квартиру — написала в ЛО. «Я не добилась от Литфонда возврата квартирного пая», — сообщает она Шапориной.20
В 1951 г. она снова была арестована, после пятимесячного тюремного заключения осуждена на «пожизненную ссылку» и отправлена в с. Мамлютка (Сев. Казахстан), где очутилась в еще более тяжелых, чем в Бийске, условиях.
После смерти Сталина забрезжила надежда, и Тагер начала хлопотать об освобождении. Однако время шло, а результата все не было. «Меня извещает Военная Прокуратура, — пишет она 24 августа 1954 г. Шапориной, — что моя жалоба в Верховный Совет поступила к ним (т. е. в Военную Прокуратуру) и проверяется. <…> Поскольку меня судила Военная Коллегия — в дело обязательно встрянет Военная Прокуратура. А это — гроб с музыкой».21
В 1938-м она обвинялась в том, что «действительно являлась участницей антисоветской группы, возникшей на базе группы «Перевал»».22 За минувшие с тех пор 16 лет ничего не изменилось: на заседании президиума Союза писателей «помянули недобрым словом «Перевал» («Литературные группы, получившие вдохновение из источников, враждебных партийной программе»). <…> Если Вы следите за «Литературной газетой», — открытым текстом писала она Шапориной, — то Вы знаете, что искренность для писателя — дело десятое, а первое дело партийность. В общем, мне с моим перевальским рылом не приходится соваться в калашный ряд этих классиков социалистического реализма. Ну и Бог с ними».23
За нее ходатайствуют Н. Тихонов, А. Ахматова и особенно упорно — К. Чуковский: в связи с ее делом он неоднократно посещает Военную прокуратуру, посылает писательнице деньги, настойчиво приглашает к себе. Летом 1955 г. Тагер нелегально (пребывание в Москве и Ленинграде было ей запрещено) приезжает к Чуковскому в Переделкино. «Здесь хорошо, как в раю, — восхищается она, попав после семнадцати лет лагерей и ссылки в нормальные человеческие условия. — Все меня носят на руках, <…> все очень приветливы, а Корней Иванович — это просто святой человек. Он ежедневно звонит в Военную Прокуратуру и бессчетно раз там был».24
В ожидании решения Верховного Суда Тагер помогает Чуковскому в работе над несколькими его книгами. А дело с реабилитацией все тянется. «Для того, чтоб осудить, понадобилось без малого 10 минут, — с горечью пишет она. — А для того, чтоб реабилитировать — трех лет, пожалуй, не хватит. У меня вообще неважные предчувствия. Слишком литая железобетонная стена лицемерия и равнодушия. Мне ее не пробить. Слышала, что многим отказывают в реабилитации лишь только потому, что опасаются расходов — компенсации за конфискованное имущество, жилплощадь и т. п.».25 Так оно, вероятно, и было. Следственные дела фальсифицировались, политические обвинения были шиты белыми нитками, и теперь сотрудникам правоохранительных органов при желании не составило бы никакого труда разобраться и выявить отсутствие вины.
Тагер съездила в Ленинград, где в Большом доме хранилось ее двухтомное следственное дело. Наконец, в марте 1956 г., после пяти лет разбирательства, ей сообщили о полной реабилитации. СП и ЛФ сразу восстановили ее в своих рядах.
В конце года Тагер вернулась в Ленинград. Ей тут же выдали путевку в Сочи за счет ЛФ. И в дальнейшем несколько раз обеспечивали путевками в дома творчества. Но поправить здоровье, подорванное тюрьмами, лагерями и ссылкой, не удалось. В 1964 г. она скончалась.
* * *
Более шести десятилетий минуло со времени окончания массовых репрессий, но данные об их масштабах из-за закрытости для исследователей архивов НКВД-КГБ все еще остаются до конца не выясненными. Однако даже имеющиеся у нас неполные сведения могут дать близкое к действительному представление о потерях среди ленинградских литераторов.26 С 1921 г. (расстрел Н. Гумилева) по 1934-й было отправлено в лагеря и ссылку 18 писателей. Затем объем репрессий стал резко возрастать: 1935 г. — 11, 1936-й — 13, 1937-й — 38, 1938-й — 28. После этого сталинское «правосудие», видимо, насытилось жертвами — наступил двухлетний перерыв. В 1-й половине 1941 г. арестовали двоих, за четыре года войны — 12 человек, со 2-й половины 1945-го по 1948 г. — 6. В 1949 г. произошел новый всплеск репрессий — 13 человек; за 1950-1951 гг. арестовали четырех. Если учесть, что некоторые из них после окончания срока были осуждены вторично, а также отсутствие у нас сведений о годах ареста 15 писателей, общее число ленинградских писателей, подвергшихся репрессиям за 30 лет (1921-1951), составляет, как минимум, 147 человек.
Реабилитация, начавшаяся во второй половине 1954 г., приобрела массовый характер после ХХ съезда КПСС, пик ее пришелся на 1956-1958 гг. Восторжествовавшая тогда справедливость распространилась не только на сумевших выжить, но и на погибших. Впрочем, инициатива при этом исходила не от НКВД-КГБ, осуществлявших репрессии. Уцелевшие и родственники погибших сами должны были хлопотать о реабилитации — подавать заявления в те самые органы, которые выносили приговоры: в Генеральную прокуратуру СССР, Военный трибунал ЛВО, Спецколлегию Ленгорсуда и т. д. И только тогда работники этих учреждений приступали к изучению следственных дел, привлекая в качестве свидетелей большое число писателей. К примеру, когда в 1957 г. проводилось расследование по делу Б. Лившица, в Военную прокуратуру для дачи свидетельских показаний вызывались А. Ахматова, Н. Брыкин, Л. Вайсенберг, Я. Горев, П. Капица, Е. Тагер.
В постановлениях об отмене приговоров обычно применяли следующие формулировки: «за отсутствием в действиях (имярек) состава преступления», «по вновь открывшимся обстоятельствам», «из-за недоказанности обвинения», «за недоказанностью самого события преступления». После этого Союз писателей без промедления восстанавливал писателя, будь то прижизненно или посмертно, в своих рядах. Формулировалось это следующим образом: «Восстановить (имярек) в правах члена Союза писателей СССР» и «просить Литфонд СССР выдать ему…». Компенсацию за погибших, выдаваемую их родственникам, назначили «в размере двухмесячной зарплаты» из расчета 3000 р. в месяц, т. е. 6000 руб. (или 600 руб. в масштабе цен 1961 г.); выжившие получали 3000/300 руб. Лишь стремлением сэкономить на них государственные средства можно объяснить то, что годы, десятилетия пребывания в заключении, жизни расстрелянных и умерших в лагерях людей, не совершивших никакого преступления, государство, признавшее свою ошибку, оценило столь дешево.
Впрочем, реабилитированные и их наследники имели право претендовать на возмещение конфискованного при аресте имущества. Однако самое ценное — рукописи, изымавшиеся при обысках и, как правило, уничтожавшиеся в Большом доме, ввиду невозможности определить их стоимость не оценивались.
Сразу после получения выписки из постановления о реабилитации Литфонд давал освобожденным «зеленый свет»: числившиеся за ними долги по возвратным ссудам списывались и все они получали бесплатные путевки в санатории и дома творчества. И это было кстати — у всех было подорвано здоровье, у многих — туберкулез. Путевки и небольшие разовые пособия выдавали также вдовам погибших писателей. Так понемногу жизнь реабилитированных входила в нормальную по тем временам колею.
1 Устав Общества для пособия нуждающимся литераторам и ученым. СПб., 1907. С. 3-5.
2 Юбилейный сборник Литературного фонда: 1859-1909. СПб., <1909>. С. 594. (Далее: Юбилейный сборник).
3 Рубинштейн А. Литературному фонду — сто лет // «Вопросы литературы». 1959, № 11. С. 253.
4 ЦГАЛИ СПб., ф. 372, оп. 1, д. 1, л. 11. В дальнейшем ссылки на этот фонд, оп. 1 даются в тексте; указаны № дела и лл.
5 Набоков В. 50-летие Литературного фонда // Юбилейный сборник. С. 484.
6 Письмо Б. Жидкову // Хармс Д. Полет в небеса: Стихи. Проза. Драма. Письма. Л., 1991. С. 494.
7 Дневниковые записи Даниила Хармса / Публ. А. Устинова и А. Кобринского // Минувшее: Историч. альманах 11. Paris, 1991. С. 496.
8 Там же. С. 497.
9 Там же. С. 500.
10 Там же. С. 506.
11 «Вопросы литературы». 1989, № 2. С. 215.
12 ЦГАЛИ СПб., ф. 371, оп. 1, д. 477, л. 223 об.
13 См. там же, оп. 3, д. 42, лл. 11-15.
14 См.: Юбилейный сборник. С. 45, 48, 65.
15 Заседание секретариата правления ЛО ССП от 29.06.1982 // ЦГАЛИ СПб., ф. 371, оп. 1, д. 797.
16 Лесневский Ст. Донос / «Лит. Россия», 1989, 10 марта.
17 Подсчитано по кн.: Писатели Ленинграда: Библиогр. справочник. 1934-1981. / Авт.-сост. В. Бахтин и А. Лурье. Л., 1982.
18 Черных В. А. Летопись жизни и творчества Анны Ахматовой. Ч. 3: 1935-1945. М., 2001. С. 37.
19 Письмо от 3 мая 1953 // Отдел рукописей РНБ, ф. 1086, № 32.
20 Письмо от 6 марта 1951 // Там же, № 31.
21 Там же, № 33.
22 Протокол очной ставки между Лившицем Б. К. и Тагер Е. М. от 16 июня 1938 // Управление ФСК РФ по СПб. и ЛО, дело УНКВД ЛО № 35610 (арх. № II-26535), л. 138.
23 Отдел рукописей РНБ, ф. 1086, № 33.
24 Там же, № 34.
25 Там же.
26 За основу подсчетов нами взят список ленинградских литераторов, подвергшихся репрессиям, который приведен в кн.: Распятые: Писатели — жертвы политических репрессий. / Авт.-сост. З. Дичаров. Вып. 1. СПб., 1993. С. 235-237; Вып. 2. СПб., 1994. С. 213. Список дополнен нами на основе выявленных документов ЛО ССП и ЛО ЛФ. Помимо членов ССП и ЛФ учтены литераторы, не входившие в эти организации, но активно публиковавшиеся.