Опубликовано в журнале Звезда, номер 5, 2002
Ленинград, пр. Карла Маркса, 6… СПб., ул. Акад. Байкова, 17…
Первого моего адреса нет совсем. По-другому называется город, вернул прежнее наименование Большой Сампсониевский проспект. Исчез мой дом № 6 и дом № 4, в котором жили Борис и Аркадий Стругацкие, сровняли с землей весь наш квартал, как только собрались строить следующую очередь гостиницы «Ленинград». Нет не только прежнего адреса, даже ближних улиц — Астраханской, Саратовской.
Написав первые строки этих заметок, я позвонил Борису Стругацкому, которого помню с конца войны, когда его брат уже был москвичом, сказал о своих ощущениях, оказавшихся общими. «Уйма лет прошла, да почти вся жизнь…» — ответил он. Вспомнили мемориальную доску памяти писателя Всеволода Иванова на доме № 4, детский сад на первом этаже, рядом с Бориной парадной. Он откликнулся: «Неужели помнишь? — садик исчез вскоре после войны, куда-то переехал».
Дома были старые, начала века. Я ходил уже в университет, а мы все топили печи; дрова в подвалах пахли сыростью. Вместе с отцом поднимали вязанки на четвертый этаж по «черной», крутой лестнице. На дверях квартиры висел не закрывавшийся железный почтовый ящик. Отсюда я вынимал первые приходившие ко мне письма. Из Москвы — от И. Г. Эренбурга, из Новосибирска от критика «Сибирских огней» Н. Н. Яновского. Письмо Ильи Григорьевича многое в жизни определило…
В ту пору никакой Гражданки, в том числе и улицы Академика Байкова, не существовало. Теперь, давно уже, мне пишут сюда. Специально писем я не хранил, но кое-что при переездах не пропало. Перечитав некоторые, увидел, что они представляют далеко не частный интерес. Иногда ведь и одно письмо важно для характеристики человека, да и самого времени. Такими, например, кажутся мне письма писателей Дмитрия Гусарова и Вячеслава Кондратьева, журналиста и генерала Давида Ортенберга. Начну с последнего.
Давида Иосифовича Ортенберга я встречал в редакции журнала «Вопросы литературы», вместе с ним выступал на вечерах памяти Эренбурга. При первой встрече он был в генеральской форме. Мне повезло — старый газетчик принес только что вышедшую свою книжку о военной поре давнему другу-фронтовику, в ту пору заместителю редактора журнала. Лазарь Ильич Лазарев представил меня Д. Ортенбергу, который, как оказалось, читал мои публикации об Эренбурге. Так вышло, что «за компанию» я получил книгу с доброй авторской надписью. Конечно, сразу прочел, все мне было в ней интересно: и герои — журналисты и писатели, работавшие всю войну в «Красной звезде», и личность автора, ходившего два военных года по лезвию ножа, — все время был на виду у так и не встретившегося с ним Сталина. Любая ошибка дорого могла обойтись «ответственному редактору», — так называлась должность генерала Ортенберга. От Лазарева я узнал, что предшествовало его снятию летом 1943-го.
Начальник Политуправления Красной армии А. С. Щербаков сказал однажды своему подчиненному, что следовало бы несколько «разредить» национальный состав корреспондентов «Красной звезды». Генерал-полковник таким образом решил конкретизировать «свежие веяния» нашей кадровой политики на вверенном ему участке. В выражениях не стеснялся: в разгар антифашистской войны давал указания антисемитского характера. «Уже сделано», — ответил редактор. Щербаков опешил, не ожидая подобной реакции. «Девять человек… — Д. Ортенберг назвал всех пофамильно, — погибли на фронтах…» Журналистская судьба генерала к той поре была предрешена, он должен был стать начальником одного из фронтовых политуправлений, но такой ответ ускорил развязку. Может быть, это спасло его в послевоенные годы: теперь он был лишь один из генерал-майоров.
О книгах «Время не властно» и «Это останется навсегда» я говорил автору при встречах, о следующей написал из Ленинграда. Тут же пришел ответ:
Дорогой Александр Ильич!
Спасибо за добрые слова о моей новой книге. Надо бы добавить — «многострадальной». Дотошный читатель, прочитав срок сдачи книги в набор и подписи «в печать», — сразу поймет, в чем дело. А Вы и без этого знаете, сколько с ней было мытарств. Но все позади, и ни в чем я не отступил, в частности, и на сей раз в отношении Гроссмана…
Ответить на два Ваших вопроса мне трудно. По-моему, я нигде не писал, что Калинин вручал И. Г. орден Красного Знамени. Откуда Вы это взяли? Не помню точно, когда И. Г. вернулся в Москву. Звонил Ирине Ильиничне — не отвечает. Быть может, знает Лазарев? Но его тоже нет — уехал в Дом творчества в Пицунду.
Есть у меня к Вам одно «дело». Холопов обещал напечатать рецензию на мою книгу. Мне неудобно ему напомнить. Не знаю, в каких Вы отношениях с ним. Если — в хороших, быть может, Вы ему скажете. А заодно и напишите — был бы рад, если бы это сделали именно Вы. На всякий случай посылаю и письмо Холопова, на которое можно «опереться».
Но если Вам неудобно и, вообще, нет у Вас большой дружбы со «Звездой», пожалуйста, ничего не надо делать. Меня вполне устраивает уже опубликованная рецензия в «Литгазете» (от 12 сентября)… Кроме того, заказали рецензии «Знамя», «Новый мир», «Октябрь» и «Дружба народов»…
Всего Вам доброго.
С уважением Д. Ортенберг.
28.09.84 г.
Какие вопросы задал я тогда Ортенбергу, точно не помню: думаю, что он где-то ошибся, называя награду Эренбурга. Что же до коллизий с Гроссманом, то у меня был на сей счет и свой опыт, о чем знали Д. Ортенберг и Л. Лазарев. Неприятности у пишущих о Гроссмане проистекали сначала из-за истории с запретом его романа «Жизнь и судьба», а позднее — опубликованной на Западе через два десятка лет после смерти писателя повести «Все течет». В книге «Время не властно» Д. Ортенбергу не дали даже упомянуть имени Гроссмана. Но в дальнейшем он везде добивался своего. Моя история была аналогичной. Я написал статью о публицистах военных лет и отнес ее в «Звезду». Меня вызвал заместитель редактора П. Жур и в присутствии заведующей отделом публицистики стал убеждать, чтобы я убрал «несколько страниц о Василии Гроссмане». Все остальное возражений не вызывало, я даже мог расширить написанное о Симонове, Горбатове и других писателях. «Вам это ничего не стоит сделать, будет даже незаметно», — успокаивал меня Петр Владимирович. Я сказал, что подумаю, забрал статью и отнес в журнал «Аврора», благо идти было недалеко. Чем все вызвано, я понятия не имел, а Жур узнал о зарубежной публикации Гроссмана «по своим каналам», в организации, где дослужился до звания подполковника. В «Авроре» таких прямых каналов, очевидно, не было, а прямые запреты не поступили, и статью, которая позже вошла в мою книгу «Пристрастия» (1985), напечатали. Так что у нас с Давидом Иосифовичем были общие переживания. Было и общее пристрастие — Илья Эренбург, от которого мне приходилось слышать о его военном редакторе много хорошего, хотя, случалось, он оценивал отношения с ним как «сложные».
Что же до просьбы Д. Ортенберга, то она была выполнена: мою большую рецензию «Звезда» опубликовала в юбилейном, пятом номере, к сорокалетию Победы («└Красная звезда», 1941…»).
Вячеслав Леонидович Кондратьев пришел в русскую военную прозу, когда споры о так называемой «окопной» правде, к счастью, уже отшумели, а то он дал бы для критиков щедрый материал. Но перед поздним дебютантом стояли свои трудности, ему предстояло сказать о своей войне по-своему… Это более поздние размышления, а прочитав «Сашку», я ощутил дыхание подлинности.
Я написал о «ржевской прозе» в той же «Звезде». Мой университетский товарищ Марк Еленин, писатель фронтового поколения и знакомый Кондратьева, передал мне, что мои одобрительные слова дошли до автора «Сашки». Ну, дошли, и хорошо. Однако, когда «заметки о военной прозе» появились в моей новой книге, я послал ее В. Кондратьеву. В лучшем случае надеялся на «спасибо», но получил большое и значительное по смыслу письмо:
Дорогой Александр Ильич!
Вернулся с дачи и получил Вашу книгу. Большое спасибо. Прочел пока лишь к себе относящееся — интересно же. Потом, разумеется, прочту и остальное.
Вы угадали насчет продолжения «ржевской прозы», предположив, что она перейдет, возможно, в «московскую», и началом этого — «Встречи на Сретенке». Согласен с Вашим упреком критике в поспешности и поверхностности в оценке этой повести, хотя, в сущности, критики-то настоящей не было, была «врезка» в статье О. Смирнова о военной прозе в «Литгазете», были высказывания В. Карпова в «Литобозе», ну и разные выпады на секретариатах. Обсуждение в секции прозы, состоявшееся в прошлом году, осенью, прошло хорошо, досталось Черноуцану, с которого и началась история со «Сретенкой», ведь он послал в свой старый дом письмишко в стиле пятидесятых годов, где, бия себя в грудь, доказывал, что «мы не такими вернулись с войны».
Написал о повести И. Дедков для «Литобоза», но статью не напечатали. Обрадовали меня ленинградцы — и Вы, и Павловский-младший в недавней статье в «Неве», сказавший о «Встречах» немного, но, на мой взгляд, довольно тонко и точно.
Все лето работал над продолжением этой повести под условным названием «Сороковые — не огневые», где, правда, Володька-лейтенант ушел у меня на второй план. Начал с реформы 47-го и отмены карточек, ну а там затем «милый» сорок восьмой, в котором и начинается некоторое если не прозрение, то начало прозрения моих ребят. Получается все сложней и, главное, не проходимей, чем в «Сретенке», хотя и ее «резали» по живому, так что боюсь, что этот переход в мирные года будет для меня трудней, чем «ржевская проза», которая тоже не так-то сразу вышла к читателям.
Не могу согласиться с Вами и принять одно Ваше высказывание, насчет того, что «можно пройти через войну, но не защищать Брест, и написать повесть о его обороне». Увы, по-моему, нельзя! И пример Симонова, Смирнова и особенно Васильева — это подтверждает.
Вы, по-видимому, не воевали, а потому не представляете, что каждый бой настолько наполнен своими, только ему присущими деталями и приметами, которые невозможно выдумать, и, чтоб его описать, это необходимо испытать на собственной шкуре. А такое, как оборона Бреста, — особенно. И каждый фронтовик безошибочно угадывает в любом произведении военной прозы — испытал ли автор сам, что описывает, или это с чужих слов. Наверное, то же самое можно сказать о «ставках». Тоже ведь ни у кого не получается, видимо, надо побывать, поприсутствовать при всех спорах и разговорах, иначе все это «развесистая клюква». И не приводите мне в пример Л. Толстого. В «Войне и мире» ведь тоже не настоящий двенадцатый год, а толстовское представление о нем, а вот в «Севастопольских рассказах» — там настоящее, там правда, пережитая и обдуманная.
Я почему остановился на этом? Потому что такое заблуждение может подстегнуть военную беллетристику, и так уже девятым валом захлестнувшую читателей, беллетристику приблизительную, хуже того — лживую, из-за которой уже и настоящая военная проза начинает терять читательское доверие. А это опасно и плохо.
Еще раз благодарю за книгу, которую с удовольствием прочту в скором будущем. Всего доброго.
Ваш В. Кондратьев.
3.09.85.
Случилось так, что разговор наш был вскоре продолжен. Узнав, что я еду в Москву, Марк Еленин попросил меня передать Кондратьеву свою новую книгу. Я позвонил Вячеславу Леонидовичу с улицы Воровского, из «Советского писателя». Там через минут сорок мы и встретились. Впечатление личное оказалось не меньшим, чем от его прозы и приведенного выше письма. А потом… Потом Марк уехал в Израиль. Писал оттуда ностальгические письма. Жаловался на сердце. И умер. А Кондратьев, так твердо защищавший своих героев от цензоров и критиков, сам «вернул творцу билет». Случилось это уже в относительно свободные времена. Непостижимо и непоправимо.
Дмитрий Яковлевич Гусаров, многолетний редактор журнала «Север», окончил университет за год до меня. Иногда он приезжал в Питер из своего Петрозаводска, но встречи были случайные. Вместе мы прощались в мае 1983-го с Федором Абрамовым в нашем Доме писателя. К писателю Гусарову, автору романа «Боевой призыв», я относился спокойно. Это была проза добротная, грамотная, но собственного авторского голоса я не услышал. Все прошел, искренен, а чего не хватает — сразу не скажешь. И вдруг, не в самую лучшую пору (конец семидесятых) выходит по-настоящему сильная книга Дмитрия Гусарова, партизанская хроника «За чертой милосердия». Я написал Диме о своем впечатлении, а потом послал статью, в которой вслед за произведениями В. Быкова и В. Кондратьева обращался к «хронике» Гусарова, при этом подчеркивая: «Здесь есть своя эстетическая, своя художественная программа, достигаемая иными средствами, нежели в повестях Быкова и Кондратьева».
Отклик Д. Гусарова, напечатанный на бланке журнала «Север», пришел весьма скоро:
Дорогой Саша!
Сердечное тебе спасибо за добрые слова о моем романе, за истинно дружеское внимание — присылку номера «Звезды». О военной прозе прочел с удовольствием — интересно, честно и справедливо. Маленькие мои несогласия с тобой в подходе к прозе Б. Васильева лучше, конечно, обсудить при встрече.
Очень порадовали записки о Федоре Абрамове. Хорошо, коротко и точно написал ты их, с верной интонацией, а потому и Федор словно бы прощально ожил перед глазами. Буду предлагать редколлегии, но в этом году уже в трех номерах идет абрамовская тема (№ 5, 7, 10 или 11). Если можешь, подожди до следующего года… Правда, в записках есть немало такого, что будет трудно сохранить. Но об этом позже.
Еще раз спасибо!
Желаю тебе самого доброго.
Д. Гусаров, главный редактор журнала «Север».
8 июня 84.
Читатель заметит, что два корреспондента выразили сомнения по поводу моей оценки прозы Б. Васильева. Тут мы отношения не выяснили, скажу лишь, что я написал об этом авторе совсем кратко: «Реалии похода нашей небольшой группы против вражеских диверсантов в повести (Б. Васильева) «А зори здесь тихие» кажутся более «картинными», обстоятельства смягчены. Даже гибель девушек показана «красиво», как… в кино. Кстати, заметим, что фильм с одноименным названием усугубил эти черты…» Так я думаю и сегодня.
Несколько пояснений
В письме Д. Ортенберга названа Ирина Ильинична, дочь Эренбурга. В письме В. Кондратьева упоминается И. Черноуцан, бывший работник ЦК партии, человек весьма либеральный, однако же, как видно, не принявший слишком откровенную, по его понятиям, «ржевскую прозу». Слова «свой старый дом» относятся к зданию ЦК на Старой площади. В том же письме упоминается А. А. Павловский, доцент С.-Петербургского университета, сын критика и литературоведа А. И. Павловского, отсюда «Павловский-младший». Другие лица достаточно известны (В. Карпов, И. Дедков и др.). Упоминаемый в связи с письмом М. Еленин — автор романа о белом движении «Семь смертных грехов» и других произведений, был в свое время весьма популярен.
Все те, чьи письма здесь публиковались, — люди военного поколения Д. Ортенберг, В. Кондратьев, Д. Гусаров — ушли от нас в последнее десятилетие прошлого века.