Опубликовано в журнале Звезда, номер 11, 2002
Интервью Хож-Ахмеда Нухаева (см. «Звезда», 2002, № 10), ответом на которое и является данная статья, насыщено чрезвычайно болезненной для сегодняшнего человечества и более чем актуальной проблематикой. Он, в частности, пытается решить роковой вопрос: как навсегда избыть вражду между Россией и Чечней, а сегодня остановить кровопролитие.
С целым рядом идей автора я согласен, с другими не согласен категорически. Но именно по причине многообразия заявленной проблематики необходимо прежде всего определить круг фундаментальных проблем, которые имеет смысл обсуждать.
В данном случае я не намерен полемизировать с Хож-Ахмедом Нухаевым по поводу его антиглобалистских, антизападных инвектив. Эта тема обсуждается широко и вполне безрезультатно, ибо не выработаны некие общие представления о процессе, на основе которых можно было бы реально полемизировать.
Я не намерен обсуждать проблему талибов и отношения к ним, ибо это неизбежно ведет к колоссальной проблеме терроризма, являющейся по своей сложности и значимости отдельным сюжетом, о котором невозможно говорить походя.
Я не намерен в данном случае вступать в полемику по чисто историче-ским сюжетам, хотя считаю, что в ряде случаев Хож-Ахмед Нухаев опирается на историческую мифологию.
Имеет смысл сосредоточиться на тех идеях, которые в теоретических штудиях Хож-Ахмеда Нухаева могут стать сильными элементами процесса замирения на Северном Кавказе, разрешения длящейся трагедии.
Надо сказать, что уже после данного интервью Хож-Ахмед Нухаев выступил с крайне важным, на мой взгляд, обращением к чеченскому народу, определив как основополагающую идею сегодняшнего дня идею мира, и предложил конкретный механизм реализации этой идеи. 1 Фундаментальные соображения, на которых он хотел бы построить мир и дружеское сотрудничество между Россией и Чечней, подробно разработаны в опубликованном «Звездой» интервью. К ним и обратимся.
Хож-Ахмед Нухаев задает главный вопрос: «Есть ли возможность вывести наши взаимоотношения с Россией из порочных рамок политики, обрекающей нас на продолжающуюся уже более десяти лет «чересполосицу» тупиковых переговоров и тупиковых войн?» Если не для решения, то хотя бы ради обсуждения этого вопроса нужно вести диалог с Нухаевым.
Далее Нухаев декларирует принципиальное положение: «Тщательный и хладнокровный анализ тех причин, которые бросили чеченцев и Россию в этот «заколдованный круг» взаимного истребления, показывает, что фундаментальная причина трагедии заключается в том, что мы, чеченцы, как и во всем мире, решили, что национальная независимость возможна только в рамках «независимого государства», то есть приняли стереотип, отождествляющий народ и государство».
Этот пассаж свидетельствует, помимо всего прочего, о несомненной эволюции взглядов автора, ибо Хож-Ахмед Нухаев был одним из активных строителей независимого чеченского государства и занимал высокие государственные посты. Теперь он категорически отрицает органичность для чеченского народа самой идеи государства.
И очень важно и симптоматично стремление Нухаева опереться на определенную антигосударственническую традицию.
Нухаев не случайно апеллирует к авторитету Льва Николаевича Толстого: «Так, Л. Н. Толстой более ста лет назад отмечал: «Освящение власти государственной есть кощунство, есть погибель христианства. Прожив 1500 лет под этим кощунственным союзом мнимого христианства с государством, надо сделать большое усилие, чтобы забыть все сложные софизмы, которыми 1500 лет, везде в угоду власти изуродовали все учение Христа, чтобы оно могло ужиться с государством, пытаясь объяснить святость, законность государства и возможность его быть христианским. В сущности же слова «христианское государство» есть то же самое, что слова: теплый, горячий лед. Или нет государства, или нет христианства»».
И Нухаев предлагает чеканную формулу: «И мы, вслед за Л. Н. Толстым, с полной убежденностью можем сказать: или нет государства, или нет Ислама. Говорить «исламское государство» не только абсурдно и противоестественно, но и столь же кощунственно, как говорить «исламский сатанизм»».
Выдвигая столь решительно этот тезис, Нухаев вступает в бескомпромиссное столкновение с весьма высокими исламскими авторитетами.
Так, аятолла Хомейни в своем «Религиозном и политическом завещании» провозгласил: «…Более изощренная группа врагов ислама считает, что религия стоит отдельно от управления государством и от политики. Следует сказать этим невеждам, что в Священном Коране и сунне говорится больше о политике и управлении государством, нежели о других проблемах».
По мнению Хомейни, дело не в том, что ислам и государство антагонистичны, а в том, что учение пророка используется для дурных целей: «В руках продажных властей и порочных ахундов, которые были хуже деспотичных правителей, Священный Коран использовался как инструмент насаждения насилия, жестокости и коррупции и оправдания действий угнетателей и врагов Господа». 2
Я цитирую это не для того, чтобы поместить нашу проблематику в сложнейший контекст современной идеологической борьбы в исламе. Я хочу лишь подчеркнуть решительность и особость позиции Хож-Ахмеда Нухаева. Разумеется, он опирается на историческую традицию бытования чеченского народа, которому до включения Кавказа в состав Российской империи было глубоко чуждо всякое государственничество и жесткое социальное структурирование. Но в своем чисто идеологическом отрицании правомочности государства вообще, а не только для чеченцев или шире — мусульман, Хож-Ахмед Нухаев смыкается прежде всего с определенной традицией русской общественной и политической мысли.
Толстой стал обдумывать свою антигосударственную доктрину задолго до начала разработки доктрины религиозной. Еще в 1860-х годах во время работы над «Войной и миром» он составил программу «Общества независимых», члены которого фактически должны были отринуть всякую связь с государством.
Одной из уникальных особенностей Толстого было то, что он во всем шел до конца. Уверовав в порочность государства как института, он в конце концов стал призывать к его уничтожению. В 1905 году в брошюре «Об общественном движении в России», изданной в Берлине, он писал: «Русское правительство, как всякое правительство, есть ужасный, бесчеловечный и могущественный разбойник, зловредная деятельность которого не переставая проявлялась и проявляется точно так же, как зловредная деятельность всех существующих правительств: американского, французского, японского, английского. И потому всем разумным людям надо всеми силами стараться избавиться от всяких правительств, и русским людям от русского».
Способ избавления от правительств Толстой предлагал тот же, что и за сорок лет до того — тотальное неучастие в государственной, политической жизни. «Для того, чтобы не участвовать в правительствах и не поддерживать их, надо быть свободным от тех слабостей, по которым люди попадаются в сети правительств и делаются рабами или участниками их.
А быть свободным от тех слабостей, которые делают людей рабами и участниками правительств, может только человек, установивший свое отношение ко Всему, к Богу, и живущий по единому, высшему закону, вытекающему из этого отношения, т.е. человек религиозно нравственный».
Хож-Ахмед Нухаев, насколько я понимаю, сегодня стоит на близких позициях.
Сравним цитированный текст Толстого с декларацией Нухаева: «…Все человеческие учреждения (город, государство, цивилизация), руководствующиеся публичным правом (конституционным, международным), — это порождение скепсиса, неверия, безбожия. Очевидно, что человек, следуя своим страстям, отказывается от безраздельного суверенитета Бога, не будет признавать Божьих заповедей и не будет следовать основанному на этих заповедях естественному закону».
Толстой, как известно, мечтал о мире без государственных институтов, о системе жизни, основанной на естественном законе, о жизни, в фундаменте которой лежит общинное начало, о всемирном сообществе земледельцев-казаков, то есть мирных людей с саблей на боку для защиты своих прав.
Именно на сельскую общину, на «союз деревень» ориентирован и Хож-Ахмед Нухаев.
Разумеется, между доктринами Толстого и Нухаева есть существенные различия, но они — не принципиальны.
Думаю, что не последнюю роль в этой идейной близости играет то, что мировидение Толстого сложилось в основе своей в то время, когда он жил и воевал на Кавказе. Роль Кавказа в формировании идеологии Толстого далеко еще не понята. Но это — особый сюжет. (Как не понята роль Кавказа как культурно-психологического феномена в русской культуре и общественном сознании вообще.)
Все это может прозвучать странно — Толстой получил офицерский чин «за отличия в делах против горцев», «мечтал о покорении Кавказа», как он записал в дневнике. Но мир Кавказской войны был бесконечно сложным, многослойным и парадоксальным миром, который отнюдь не исчерпывался разделением на своих и чужих, завоевателей и завоеванных. В этом многолетнем противостоянии, имевшем трехсотлетнюю предысторию, рождалось и некое психологическое единство, соседствовавшее с кровавым антагонизмом.
Позволю себе в очередной раз привести замечательный и неоднократно мной цитированный эпизод из воспоминаний «кавказца» полковника Бенкендорфа: «Однажды в одном селении, в базарный день, возникла ссора между чеченцами и апшеронцами (солдатами Апшеронского полка. — Я. Г.), куринцы (солдаты Куринского полка, элита Кавказского корпуса. — Я. Г.) не преминули принять в ней серьезное участие. Но кому они пришли на помощь? Конечно, не апшеронцам! «Как нам не защищать чеченцев, — говорили куринские солдаты, — они наши братья, вот уже 20 лет, как мы с ними деремся!»» 3 Это удивительное ощущение братства, возникающего из уважения к противнику в ходе жесточайшей войны, отличало этот уникальный мир.
Генерал Мелентий Ольшевский, прослуживший на Кавказе четверть века, не щадивший сил для его покорения, не скупившийся на суровые характеристики горцев, и чеченцев в частности, тем не менее писал в воспоминаниях: «Чеченцев, как своих врагов, мы старались всеми мерами унижать и даже достоинства их обращать в недостатки. Мы их считали народом до крайности непостоянным, легковерным, коварным и вероломным потому, что они не хотели исполнять наших требований, не сообразных с их понятиями, нравами, обычаями и образом жизни. Мы их так порочили только потому, что они не хотели плясать по нашей дудке, звуки которой были для них слишком жестки и оглушительны. Чеченцы обвинялись нами в легковерии и непостоянстве за то, что они отрекались от своих обещаний и даже изменяли нам. Да были ли ясно истолкованы наши требования и были ли поняты ими как следовало? В свою очередь, не имели ли права чеченцы обвинять нас за то, что мы, русские, сами были нарушителями заключаемых с ними условий? Чеченцы укорялись нами в коварстве и вероломстве, доходивших до измены. Но имели ли мы право укорять целый народ за такие действия, о которых мы трактовали не со всем чеченским населением, а с десятком чеченцев, не бывших ни представителями, ни депутатами?» 4
Толстой глубоко осознал особость этого русско-кавказского мира и в известной степени сделал его моделью для своих утопических построений — общинный мир, управляемый жестокими, но естественными законами, мир — в противоположность миру «государства, города, цивилизации» — органичный.
И Толстой, и Нухаев считают Шамиля исказителем этого органичного естественного мира, ибо он пытался построить подобие государства там, где оно было противоестественно.
Если бы Хож-Ахмед Нухаев попытался выстроить свою антигосударственническую доктрину, апеллируя к истории ислама, то он столкнулся бы с серьезными трудностями — вспомним инвективы Хомейни. Вся история становления мусульманства — история возникновения на базе изначально кочевых сообществ стройных и мощных государственных образований, жестко организующих окружающий мир, — арабы, сельджуки, османы и так далее. И начало было положено именно в общине Пророка. Глубокий знаток истории ислама Петр Афанасьевич Грязневич писал: «Первым самостоятельным политическим актом первых мусульман стало решение ими вопроса о том, кого следует признать законным и достойным преемником посланника Аллаха и продолжателем его деятельности в качестве главы мусульман, вставшего перед ними в момент неожиданной для всех кончины Мухаммада 8 июня 632 года. По существу, этим актом завершился начальный этап развития общины мусульман из сообщества единоверцев в социально-политическую общность с атрибутами государственного образования». 5 Исторический вектор был направлен именно в эту сторону. Были, конечно, исключения — закаспийские туркмены до российского завоевания, вольные горские общества Кавказа, но все же не они определяли лицо мусульманского мира.
Будучи образованным человеком, Хож-Ахмед Нухаев знает, что антигосударственническая идея была глубоко укоренена в русском общественном сознании еще до Толстого.
Задолго до того, как Толстой сформулировал основные положения своей доктрины, корифей раннего славянофильства Константин Аксаков проповедовал: «Государство, как принцип, — зло; ложь лежит не в той или иной форме государства, а в самом государстве, как идее, как принципе; надобно говорить не о том, какая форма хуже и какая лучше, какая форма истинна, какая ложна, а о том, что государство как государство есть ложь». 6
Я не намерен и не считаю себя вправе заниматься «чтением в душе» Хож-Ахмеда Нухаева и анализировать внутренние мотивы, которые привели его к абсолютному отрицанию самой идеи государства, в том числе независимого чеченского государства. Но прагматический смысл подобного подхода вполне внятен, и это для меня в данном случае важнее, чем религиозно-нравственный аспект доктрины человека, который еще недавно, как уже говорилось, решительно строил это независимое чеченское государство и сражался за него.
Во-первых, Нухаев пришел к безусловному выводу о тупиковом характере войны. Недаром он не принимал участия во второй Чеченской войне, а занялся общественной и просветительской деятельностью, смысл которой — поиски взаимоприемлемой формулы мира.
Во-вторых, он убедился в безнадежности поисков этой взаимоприемлемой формулы мира, если оставаться в кругу уже неоднократно скомпрометировавших себя подходов, игнорирующих историческую и психологическую нетривиальность ситуации. «Как президент ЧРИ, Масхадов стал заложником политики. ЧРИ по конституции 1992 года — это субъект международного права и независимое государство. Президент Масхадов — гарант соблюдения конституции ЧРИ. Иначе говоря, на любом уровне и при любых переговорах Масхадов должен отстаивать позицию государственной независимо-сти ЧРИ, что он и делает. По российской конституции Чечения — субъект РФ, один из федеральных регионов. Президент Путин — гарант соблюдения конституции РФ. Иначе говоря, Путин на любом уровне и при любых переговорах должен отстаивать позицию субъектности Чечении в составе Российской Федерации, что он и делает. Поэтому на политическом уровне российско-чеченская война не может быть завершена, не говоря о партнерстве в реализации общих интересов. Политика — тупиковый путь в урегулировании наших взаимоотношений, так как она может предложить мир только по формуле «Победа — Поражение». Ни Россия, ни Чечения не могут быть в роли проигравших, ибо, как я уже говорил, обе стороны в этой войне на карту поставили все…»
Вот откуда прагматическая часть антигосударственной доктрины Нухаева. Пока разговор идет в государственнических — политических — терминах, найти компромисс, по его убеждению, невозможно. И в этом есть свой резон. Но Нухаев умалчивает о том, откуда началось это движение в политический и военный тупик. А это момент принципиальный…
Когда настойчиво сравнивают сегодняшнюю ситуацию с Кавказской войной ХIХ века (Нухаев тоже неоднократно апеллирует к драматическому прошлому), то делают это далеко не всегда корректно.
В ХIХ веке, в период Кавказской войны, капитуляция чеченцев, как и вообще горских народов, означала безоговорочное подчинение произволу имперских властей во всех областях жизни. Имперские власти постоянно нарушали предварительные договоренности, даже если они были достигнуты на весьма высоком с российской стороны уровне. Об этом с горечью рассказал, в частности, в своих мемуарах русский, а потом турецкий генерал из осетин-мусульман Муса-паша Кундухов. Он приводит «Прокламацию чеченскому народу», выпущенную в 1860 году командующим Кавказским корпусом фельдмаршалом Барятинским, чтобы предотвратить новое восстание притесняемых горцев: «Объявляю вам от имени Государя Императора:
1. Что правительство русское предоставляет вам совершенно свободно исполнять веру ваших отцов.
2. Что от вас никогда не будут требовать солдат и не обратят вас в казаки.
3. Даруется вам льгота на три года со дня утверждения сего акта. По истечении сего срока вы должны будете, для содержания ваших народных управлений, вносить по три рубля с дома. Предоставляется, однако, аульным обществам самим производить раскладку этого сбора.
4. Что поставленные над вами правители будут управлять по шариату и адату, а суд и расправы будут отправляться в народных судах, составленных из лучших людей, вами самими избранных и утвержденных начальством.
5. Что права каждого из вас на принадлежащее вам имущество будут неприкосновенны. Земли ваши, которыми вы владеете или которыми наделены русским начальством, будут утверждены за вами актами и планами в неотъемлемое владение ваше, и только в случае нарушения верности Государю Императору изменой или возмущением лишитесь вы владения ими.
6. Что обычай кровомщения (канлы), как противный народному благосостоянию, уничтожается, а убийцы будут судимы и наказываемы по русским законам».
Если бы эти обещания соблюдались, то судьба Кавказа сегодня была бы иной. Но через несколько месяцев Петербург аннулировал документ и начал радикальный передел земель, в результате которого вся нагорная часть Чечни была отписана в казну, а чеченцев стали переселять на равнинные земли за Тереком, катастрофически сокращая их наделы и окружая казачьими станицами.
Генерал Кундухов, бывший в тот момент правителем Чечни, усмотрел в этом не только нарушение условий, за соблюдение которых он поручился перед горцами, не только обезземеливание чеченских семей, но и стремление «оторвать их от своей религии и национальности и слить с русскими».
Результатом грубого нарушения договоренностей была добровольная отставка Кундухова, который стал активным деятелем горского исхода в Турцию, и массовая эмиграция горцев, равно как и постоянно тлевшая герилья, время от времени вспыхивавшая крупными мятежами. 7
«Кавказ никогда не был покорен окончательно», — совершенно точно писал в 1930-х годах проницательнейший Георгий Федотов…
В ХIХ веке подчиниться постоянно меняющимся и ужесточающимся требованиям властей означало для горцев крушение основ, измену традиции, болезненную смену миропредставления.
В начале 1990-х годов ситуация была принципиально иная.
Никто не угрожал ни религиозной, ни национальной самобытности Чечни. Республикой — в отличие от ХIХ века — руководили сами чеченцы. Степень государственной самостоятельности Чечни была чрезвычайно высока, и это открывало возможность постепенного, юридически корректного движения к фактической независимости. Разумеется, при условии, что Чечня не будет представлять угрозы как для окружающих территорий, так и для собственного национально неоднородного населения.
В первой половине 1990-х годов автор этой статьи вел по петербургскому радио, передачи которого тогда транслировались на всю европейскую Россию, еженедельный политический комментарий. Моя позиция, которую я постоянно декларировал с момента начала войны в Чечне, заключалась в следующем: во-первых, по особенностям своей исторической судьбы Чечня имеет принципиальное право на суверенитет; во-вторых, путь, который выбрала вооруженная группировка, осуществляющая власть в Чечне, — катастрофичен и совершенно неприемлем.
Объявив — вопреки существующей конституции России — о выходе из состава Федерации, то есть осуществив сепаратистский мятеж, Дудаев и его соратники спровоцировали неизбежную войну. Очевидно, они рассчитывали на политическую неразбериху в тогдашней России, на общественное мнение, которое заставит власть смириться с потерей территории, с протестами родителей, теряющих своих сыновей, и так далее. Но это был недальновидный расчет, ибо — как совершенно резонно говорит Хож-Ахмед Нухаев — для России соблюдение принципа целостности территории было и есть не менее насущно, чем для Чечни — независимость.
Россия не могла, не вызвав тяжелейшего внутриполитического кризиса, «отпустить Чечню». Если бы Ельцин попытался сделать это, он немедленно превращался бы в государственного преступника, ибо ни намека на юридический механизм, позволяющий произвести эту акцию, не существует. Для отделения части территории России необходимо внести поправку в конституцию. Ни прежний, ни нынешний состав Государственной Думы на это не способен по глубоким политико-психологическим причинам. Это — данность, и не считаться с этим — безумие.
В приведенной уже цитате из интервью Нухаев точно определяет бессмысленность всяких переговоров между главой России и главой самопровозглашенной Ичкерии. Ельцин просто не имел права вступать в переговоры с Дудаевым, пока тот называл себя президентом независимого государства, и обсуждать с ним проблему статуса Чечни. Тем более что Государственная Дума специальной резолюцией от марта 1994 года исключила для президента саму возможность подобных переговоров.
Но даже если бы подобные переговоры состоялись, то они были бы абсолютно бессмысленны, что и доказывает Нухаев и развивает свою мысль: «Ни Россия, ни Чечения не могут быть в роли проигравших, ибо, как я уже ранее говорил, обе стороны в этой войне «на карту» поставили все: в случае поражения чеченцы теряют свою этно-религиозную самобытность, свою принадлежность к чистому, общинному Исламу времен нашего Пророка (да благословит его Аллах и приветствует), а Россия теряет свой великодержавный статус, свою историческую самобытность, что для нее равнозначно необратимой катастрофе, развалу РФ». (Последнее утверждение сомнительно.)
Нухаев и его соратники осознали сегодня бессмысленность попыток решить проблему чеченской независимости на политико-государственном уровне. Но осознали поздно. Трагедия зашла слишком далеко. Слишком много крови, искалеченных судеб с той и другой стороны, тяжко травмированные психологически тысячи и тысячи молодых людей, жаждущих отомстить друг другу, разрушенная экономика Чечни, подростки, для которых война — естественное и героическое состояние… И многое другое, включая возможность быстрого обогащения самыми разными способами.
Однако с последнего цитированного текста Нухаева начинаются наши с ним серьезные расхождения.
По смыслу этого текста получается так, что до начала войны в Чечне чеченский народ жил по законам «чистого, общинного Ислама» времен Пророка. Но ведь это отнюдь не соответствует действительности.
Насколько я понимаю, по законам «чистого Ислама» Чечня не жила никогда. Ислам пришел в Чечню достаточно поздно — в ХVIII веке. Жить по законам «чистого Ислама» чеченцев призывал в 1780-х годах шейх Мансур, но его движение было разгромлено. Быт Чечни, в том числе и религиозный, был грубо искажен сперва давлением империи Романовых, а затем советской власти. И если считать в принципе возможным существование той Чечни, о которой мечтает Хож-Ахмед Нухаев, то ее нужно долго и терпеливо строить. Этот процесс вполне мог начаться при достаточно формальном нахождении Чечни в составе России. Спровоцировав Россию на подавление сепаратист-ского мятежа, дудаевская группировка перечеркнула возможность мирной и органичной трансформации Чечни.
Но тут встает весьма существенный вопрос — насколько соответствовали планы тогдашнего руководства Чечни нынешним взглядам Хож-Ахмеда Нухаева. Генерал советской армии Дудаев, а затем полковник той же армии Масхадов пытались строить отнюдь не общинную утопию, а некий сколок с европейского государства со всеми его атрибутами, совместив это с некоторыми атрибутами традиционными.
То, что произошло в Чечне в девяностые годы, отнюдь не соответствовало сегодняшней доктрине Нухаева. И Нухаев это, конечно же, прекрасно сознает и говорит об этом. Отсюда и его упорные поиски нового пути, в начале которого лежит идея мира, а в основе — уважение к Традиции, как чеченской, так и российской.
В упомянутом уже обращении, которое публикуется ниже, Нухаев говорит: «Российско-чеченская война, хотя и зашла в тупик (в ней не может победить ни одна из сторон), может продолжаться до бесконечности, если мы сами, чеченский народ, не остановим эту машину смерти. Если не мы — то кто? Если не сейчас — то когда?»
И это то драгоценное зерно, ради которого необходимо вести диалог, не скрывая, однако, тактических противоречий в наших позициях.
Если исходить из доктрины Нухаева, есть два основных вопроса, от ответов на которые зависит судьба Чечни.
Поставим их в обратном порядке.
Возможно ли в принципе превращение современной Чечни в то патриархальное пространство, где правит Традиция и которое мыслится Нухаеву как единственно органичное для чеченцев? «Нам необходимо осознать, что законы Аллаха соответствуют Им же установленной общественной организации. Это соответствие означает, что без законов Аллаха не может существовать предписанный Им общинный образ жизни, а вне общинного образа жизни невозможно следовать законам Аллаха…»
Некоторая слабость этого утверждения заключается в том, что родовая (тейповая) структура чеченского общества сложилась еще до принятия Чечней ислама. Но оставим это в стороне.
Имеются серьезные научные разработки, которые вселяют некоторую надежду. Так, С. А. Панарин, авторитетный исследователь, говоря об экспансии кавказских горцев в конце ХVIII — начале ХIX веков, пишет: «Не будь она прервана экспансией России, горцы Кавказа в своем политическом развитии, возможно, поднялись бы до уровня, несколько ранее продемонстрированного другим горским сообществом — пуштунами». 8 Афганские пуштуны, как мы знаем, в значительной степени сохранили по сей день патриархальный строй жизни и не склонны менять его. Стало быть, и у чеченцев была такая перспектива, и, стало быть, теоретически возможна попытка возврата к модели двухсотлетней давности. Все дело в том, захочет ли этого возврата большинство чеченцев. Сам Нухаев неоднократно трезво констатирует «резкую конфликтность внутри чеченского общества», но при этом убежден, что «чеченское общество сохраняет память, знание и стремление возродить исходные общинные устои социальной организации… Социальная реализация этого образа жизни, как мы знаем, проявлялась в родоплеменной (тейпово-тукхамной) организации, выросшей на общинной (кровнородственной) базе и призванной защищать эту базу. Эта традиционная структура общества, целиком подчиненная Божьему суверенитету, и являлась той главной ценностью, которую отстаивали наши предки, и защита этой ценности являлась главной задачей чеченцев, смыслом борьбы против цивилизаторской агрессии России».
Здесь тоже позволительно высказать некоторые сомнения. После Хасавюртовского перемирия, когда Чечня была предоставлена самой себе, ее лидеры не озаботились реализацией тех благородно-утопических задач, которые очертил Хож-Ахмед Нухаев, а превратили изнемогающую Чечню в плацдарм для группировок, исповедующих ценности совершенно иного порядка. Что и кончилось вторжением в Дагестан и второй Чеченской войной.
Я рад, что Хож-Ахмед Нухаев и его единомышленники не приняли участия в этом безумии.
Дело, стало быть, в том, чтобы появилась некая новая сила, которая возьмет на себя построение традиционного порядка.
Здесь надо бы вспомнить одного из уважаемых Нухаевым «русских традиционалистов» славянофила Хомякова, который, раздраженный обвинениями в ориентации на прошлое, писал своему другу: «Сделай одолжение, отстрани всякую мысль о том, будто возвращение к старине сделалось нашей мечтою». Хомяков прекрасно сознавал невозможность вернуть Россию в блаженные средневековые допетровские времена. Но при этом сделал важное замечание: «Путь пройденный должен определять и будущее направление».
Разумеется, общественное сознание чеченского народа, очевидно, консервативнее и устойчивее русского. Традиция значит для чеченца больше, чем для многих других народов. И потому оставим степень реалистичности замысла, как говорится, на совести и на усмотрение его автора.
Для нас сегодня куда существеннее ответ на другой вопрос, ибо от ответа на него зависит и сама попытка, задуманная и обоснованная Нухаевым.
Вопрос — насколько предложенные Нухаевым идеи способны обеспечить замирение на Северном Кавказе? Ибо только в условиях мира и согласия с Россией возможен декларированный исторический эксперимент в Чечне.
Нухаев не случайно в своих теоретических разработках опирается на определенный слой русской культуры. Он считает, что Россия, как и Чечня, может процвесть на базе Традиции, возвратив патриархальные религиозные ценности. На мой взгляд, Нухаев преувеличивает влияние исторической памяти у русского народа — в том, что касается допетровской традиции, да и более близкой — общинной, равно как преувеличивает роль православия в общественной и политической жизни России. Я уже не говорю о евразий-ских идеях. (Другое дело, что в воспоминаниях участников Кавказской войны ХIХ века есть прямые указания на искреннее уважение в сознании русского солдата к чужой традиции. Тот же Бенкендорф, со свойственной ему проницательностью в выборе психологически ключевых эпизодов, вспоминая о штурме одного из чеченских завалов, писал: «50 мулл, распростершись на земле, оглашали воздух именем Аллаха, которого они призывали, прежде чем вступить в бой. Солдаты же, прежде чем броситься в атаку, приостановились, и слышно было, как они говорили: «Нехорошо. Богу молятся!»») 9
Но именно на эти настроения в российском обществе и рассчитывает Нухаев, выстраивая свою концепцию «мир по формуле: Победа — Победа».
С Нухаевым нельзя не согласиться — поражение одной из сторон станет в конечном счете длящейся трагедией, ибо ни одна из сторон с поражением и позором не смирится.
Что же конкретно предлагает Хож-Ахмед Нухаев?
«В данном случае категории «политическое решение» и «мирное решение» не только не тождественны друг другу, а прямо противоположны: мы провозгласили «государственную независимость ЧРИ», а Москва провозгласила «целостность РФ». Несовместимость этих политических деклараций и сделала наши взаимоотношения неразрешимыми в рамках политики: ни дипломатическими, ни военными средствами».
И Нухаев предлагает сменить не условия переговоров, а их пространство, их сущностный язык, а не просто характер терминологии. «Уйдя от «политических переговоров» и перейдя в общении с Россией на язык религии, язык Традиции, мы очень быстро найдем решение всего комплекса наших проблем и добьемся мира по формуле «Победа — Победа». А найти формулу мира, устраивающую обе стороны, необходимо потому, что с победой в этой войне и Россия, и чеченцы связывают, без всяких преувеличений, свои судьбы, свое будущее, сами основы своих идентичностей — исторические, великодержавные для России, традиционные, этно-религиозные для чеченцев. Если кто-то полагает, что воевать можно в духе многовековых кавказских войн — сколь угодно долго, до полного истощения одной из сторон, то это — глубокое заблуждение, так как стремительно наступающий атлантизм оставил нам очень ограниченное время для принятия решения».
Дело тут, конечно, не в атлантизме и прочих мифах, порожденных энергичной фантазией Александра Дугина, хотя геополитическая ситуация и в самом деле достаточно напряжена, но не столь элементарна.
Дело в том, что длящаяся бойня, в которую втянуто и мирное население Чечни, и опосредованно — через своих сыновей, мужей, братьев — население России, не просто уносит тысячи жизней, что само по себе ужасно, но разрушает, калечит, отравляет общественное сознание. Еще не осознана и не изучена по-настоящему роль шестидесятилетней Кавказской войны ХIХ века в судьбе России — и в психологическом, и в экономическом аспектах, но ядовитая роль нынешней войны — очевидна.
Никакой атлантизм не помешает России, обладающей несравнимыми с Чечней ресурсами, продолжать тяжелое военное давление и через кровь строить лояльную России, но, очевидно, чуждую Чечне по существу своему систему управления и контроля. В ХIХ веке Кавказ нe выдержал этого железного давления, смертельная усталость горцев от войны сыграла решающую роль в ее завершении.
Но что будет с победившей Россией? Постоянное напряжение и ожидание нового взрыва, когда подрастут сегодняшние чеченские мальчики, влюбленные в Басаева?
Надо искать новые пути.
Реален ли переход для убежденных сепаратистов в Чечне — а Чечня сегодня расколота, и Нухаев ясно об этом говорит, — в переговорах с Россией на язык религии, Традиции, игнорируя политический аспект ситуации?
Нет, не реален, поскольку язык этот невнятен тем, кто в России принимает решения. Равно как невнятен он и значительной части российского общества, с которой власть не может не считаться.
Значит ли это, что утопия Нухаева не имеет никакого прагматического значения? Нет, не значит.
Утопии рождаются на рубеже между отчаянием и надеждой. Томас Мор издал свое классическое сочинение, оглядываясь на разорительное царствование Генриха VII и вдохновенно включившись в государственную работу при молодом, внушающем оптимизм Генрихе VIII. (Он не знал, что этот друг юности через много лет отрубит ему голову.)
Утопия — это смысловое пространство между двумя реальностями, стимулирующее мысль и обнажающее ошибки.
В своем стремлении упразднить саму идею государства в бытии современной Чечни и таким образом снять проблему статуса Нухаев рассчитывает опереться на глубину и интенсивность исторической памяти чеченского народа. Не мне судить, насколько точен его расчет.
Но есть и другая сторона — Россия, российская власть, генералитет, президент, которые ни психологически, ни технологически не могут вырваться из сферы политики. Попытка перейти в диалоге с ними на «язык Традиции» создаст ситуацию Вавилонской башни — никто друг друга не поймет.
Диалог культурно-психологического плана возможен и необходим на общественном уровне. Однако имеет смысл рационально выбирать собеседников в России. Этот диалог призван не решать военно-политические задачи другими средствами, к чему наше общество не готово, а создавать атмосферу, в которой станет возможен плодотворный диалог политиков. Надо трезво сознавать, что на определенном этапе нам никуда не деться от практической политики. Надо понимать — пока «непримиримые» стреляют, взрывают, убивают солдат и людей из администрации Кадырова, российская армия будет реагировать соответственно, подчиняясь свирепой логике поведения любой армии на территории, охваченной партизанской войной. Как всегда в таких случаях, более всего страдает мирное население, из которого рекрутируются новые «непримиримые».
Чтобы прекратить страдания населения, нужно вывести армию. Армия не уйдет, пока продолжается стрельба и взрывы. Вот он «заколдованный круг взаимного истребления». И чтобы разорвать его — тут я согласен с Нухаевым, — нужны методы скорее традиционные для Чечни, чем для России с ее европейскими представлениями о государственном праве.
Замирение в Чечне, прекращение трагедии возможно только при осознании чеченскими радикалами и их союзниками абсурдности и пагубности продолжения войны — заставить их осознать это может только сам чеченский народ, включая диаспору.
Ценность проповеди Нухаева, при всей ее противоречивости, прежде всего в том, что она должна стимулировать энергию чеченского населения, кровно заинтересованного в прекращении войны.
Ценность проповеди Нухаева в том, что она демонстрирует «непримиримым» абсурдность ситуации и бесконечную сложность положения обеих сторон.
Ценность проповеди Нухаева в том, что она демонстрирует российскому обществу напряженные интеллектуальные усилия чеченского мыслителя, направленные на поиски выхода из трагического тупика.
В Нухаеве и его работе меня подкупает динамика мысли. «Обращение к чеченскому народу», написанное после анализируемого интервью, учитывает ход событий и потому гораздо прагматичнее.
Если сделать следующий шаг, то вырисовываются очертания достаточно реалистического подхода к происходящему.
Поскольку идея государственной независимости Чечни по Нухаеву вы-глядит отнюдь не фундаментальной, а главное — это право чеченского народа свободно устроить свое бытие, то есть возможность возвратиться к положению до декларации независимости и вести переговоры именно о праве свободного выбора внутреннего устройства.
Поскольку Нухаев полностью принимает формулу президента Путина: «Не важен статус Чечни, важно, чтобы она не была плацдармом для врагов России», то есть возможность самоорганизации чеченцев для обеспечения безопасности окружающего мира.
В «Обращении» Нухаев предлагает конкретный механизм этой самоорганизации. И поскольку очевидно, что ни Масхадов, ни Кадыров не могут, даже если хотят, установить российско-чеченский мир без победителей и побежденных, то имеет смысл включить в диалог идею Нухаева о созыве старейшин тейпов. Это и может стать новой силой.
Диалог может быть действенным в том случае, если он будет вестись с влиятельными российскими структурами — например, с Советом Федерации в лице его представителей — и без преувеличения «великодержавности» новой России..
Так утопия постепенно может оказаться совмещенной с сильными элементами реальности и постепенно трансформироваться в особый вариант практической политики.
Хож-Ахмед Нухаев заканчивает свое интервью оптимистически: «Я вижу огромное количество организаций и движений, являющихся реальными или потенциальными союзниками чеченских традиционалистов, — служители религий Единобожия, антиглобалисты, «зеленые», националисты, анархисты, постмодернисты, многомиллионные массы фермеров и крестьян и другие диссиденты, отрицающие технократическую цивилизацию. Поэтому я уверен в успехе».
Опасаюсь, что Нухаев совершенно напрасно рассчитывает на эту пеструю армию, каждая из частей которой преследует свои собственные цели.
Единственная реальная сила — фермеры и крестьяне, — при всем их частом недовольстве политикой своих правительств, никогда не откажутся от плодов «технократической цивилизации», ибо они могут существовать только в сложившемся экономическом контексте, поддерживаемом государством.
Великий утопический эксперимент, который не удался Толстому и который Хож-Ахмед Нухаев мечтает провести в Чечне, вряд ли реализуется. Но мечта эта может облагородить действительность и реально способствовать миру на истерзанной чеченской земле.
Возрождение Чечни в любом качестве — суверенного ли субъекта международного права, субъекта РФ с широкими правами, патриархального союза тейпов, основанного на Традиции, — все это возможно только в условиях мира. Пока идет война, неизбежен «заколдованный круг взаимного истребления».
Прежде всего — мир. Потом все остальное.
В этом мы с Хож-Ахмедом Нухаевым, предлагающим в своем «Обращении» мораторий на любое насилие, — единомышленники.
P. S. Журнал «Звезда» намерен продолжить обсуждение этой жизненно важной проблематики.
1 Присланное в редакцию «Звезды», это «Обращение» перепечатано в газетах: «Известия», 28 августа 2002 г., «Час Пик» — Петербург, 28 августа 2002 г.
2 Цит. по: Е. Резван. Коран и его мир. СПб., 2001, с. 315.
3 «Даргинская трагедия». Воспоминания участников Кавказской войны ХIХ в. СПб., 2001, с. 284.
4 Сб. «Осада Кавказа». СПб., 2000, с. 298.
5 Сб. «Ислам. Религия, общество, государство». М., 1984, с. 195.
6 Сб. «Ранние славянофилы». М., 1910, с. LIV.
7 Интереснейшие и принципиально важные мемуары генерала Кундухова — взгляд горца на Кавказскую войну — опубликованы в № 8 журнала «Звезда» за 2001 год.
8 Сб. «Россия и Кавказ: сквозь два столетия». СПб., 2001, с. 37.
9 «Даргинская трагедия», с. 320.