КИРИЛЛ КОБРИН
Опубликовано в журнале Звезда, номер 9, 2000
КИРИЛЛ КОБРИН ВОСХОД ЕВРОПЫ (fin de millennium*:подводя итоги)
В мае 1998 года исполнилось восемьдесят лет со времени выхода в свет первого тома одной из главных книг нашего столетия — «Заката Европы» Освальда Шпенглера. Это восхитительное фантастическое сочинение, будучи понято слишком серьезно, привело в восторг, раздражение, бешенство сотни тысяч людей; между тем истинных любителей изящной словесности оно ошеломило своими стилистическими достоинствами. В некрологе Шпенглеру скептичный Борхес написал: «Можно оспаривать его биологическую концепцию истории, но не великолепный стиль».
Сейчас, через восемьдесят три года после опубликования первого тома этой во всех отношениях замечательной книги, «страсти по Европе» продолжают бушевать. Только речь уже не о «закате», а, так сказать, о «возрождении»; о «возрождении», возможном под мудрым руководством чиновников-объединителей Европы. Уходят в прошлое тяжелые фунты, легковесные франки, добротные марки. Воцаряется неизбежное «евро». Шпенглер, этот глашатай заката, не мог оказаться среди идейных отцов Маастрихтского рая. Им оказался сталинист, философ-гегельянец, учитель Батая и прочих парижских законодателей идеологических мод, Александр Кожев. Но вот что интересно: ни энтузиастов шпенглерианцев, ни солидных евродеятелей не интересовал (и не интересует) простой, в сущности, вопрос: «А что такое └Европа»? Когда она появилась как понятие? Как └Европа» стала регионом? Когда жители Европы стали └европейцами»?» О «закате» Европы читали (или слышали) почти все; о ее «восходе» знают только специалисты. Так поговорим же о «восходе» Европы.
ТАК ЧТО ЖЕ ТАКОЕ «ЕВРОПА»? Генерал де Голль произнес как-то фразу о «единой Европе от Атлантики до Урала». Фраза сразу сделалась знаменитой и попала в хрестоматии. Но что же нового сказал генерал? Что Европа начинается на западе с Атлантики и ограничена на востоке Уралом? Это знает любой школьник. Де Голль, этот героический анахронизм в политике ХХ века, мерил категориями века ХIХ, если не более ранними. Россия, например, или Польша не были для него, само собой, «Европой»; географически Европа — действительно простирается от Атлантики до Урала, а вот политически (точнее, культурно-исторически) — не всегда. Когда де Голль мечтал о единой Европе, он вдохновлялся не проектами своего современника Александра Кожева — идейного отца нынешней европейской интеграции, а историей грандиозных походов Карла Великого, кастильских и арагонских королей эпохи Реконкисты, Наполеона I. Он мечтал «европеизировать Европу».
Конечно, словосочетание «европеизация Европы» звучит несколько странно. Когда говорят «американизация Европы», то все понятно: вслед за военным, политическим, экономическим присутствием США в Старом Свете возникло присутствие и культурное, охватившее буквально все стороны жизни: от гастрономии до музыки. Но «европеизация Европы»… Между тем стоит различать «Европу» как понятие географическое и «Европу» как понятие культурно-историческое и, в итоге, политическое. Как понятие географическое «Европа» возникла в античности, в прочих смыслах — только в средние века.
Возьмем простейшую средневековую географическую карту. Их иногда называют картами типа Т-О. Известный тогда мир изображен на них в виде круга, в который вписана буква Т, разделяющая его на три части. Восток оказывается в верхней части карты. Часть, расположенная вверху, над перекладиной буквы Т, представляет Азию; две нижние части — Европу и Африку. Обычно поверхность карты лишена украшений, виньеток, других символов, а пояснительные надписи сведены до минимума. Все вместе напоминает схему нарезания головки сыра; из тех, что лет двадцать тому назад можно было увидеть на стене в образцовом советском гастрономе. Нижний левый кусок сыра — это и есть Европа.
Что же о ней знали тогдашние ломбардцы, кастильцы, гасконцы, то есть, говоря современным языком, — европейцы? Прежде всего были хорошо известны регионы, знания о которых складывались и пополнялись благодаря торговой, дипломатической, церковной и военной деятельности. Сюда можно отнести большую часть континента к западу от Эльбы и Венгрии. Скандинавы, известные как викинги, норманны, варяги, хорошо знали побережье Балтики, Южную Норвегию, Швецию и Исландию. За этими землями находилась другая группа земель, о которых кое-что было известно достоверно, — большая часть Западной Азии и Северной Африки, а для скандинавов — Гренландия. Дальше шли территории, известные понаслышке: места обитания сказочных чудовищ и странных народов. Для одних это была Индия, для других — Русь и Северная Скандинавия. За ними располагалась область, проходящая уже не по ведомству географии, а по ведомству коллективного бессознательного, — земли антиподов, антэков и прочих антихтонов. К тому же в каждой из хорошо известных областей имелись сомнительные и таинственные островки, и даже о самых обычных горах, реках и озерах можно было узнать нечто сказочное.
Вот на этих огромных пространствах, заселенных бретонцами, бургундцами, франконцами, валлийцами, лигурийцами, хорватами белыми и хорватами черными, подданными пресвитера Иоанна, людьми с песьими головами и загадочными тененогами, развернулась драма «европеизации Европы», драма поиска (чаще — навязывания) общей для всех идентичности, драма, растянувшаяся более чем на 1000 лет.
СВЯЩЕННАЯ ЕВРОПА «О священных камнях» Европы, священных для русского человека, писал Достоевский. Чем же они, европейские камни, священны; чем священна сама Европа? Дело в том, что, говоря «Европа», мы подразумеваем «христианская Европа». Именно христианство, точнее — католическая церковь была одним из важнейших (если не важнейшим) из стержней, вокруг которого сгруппировались этнически, экономически и культурно разнородные регионы. Сгруппировались для того, чтобы стать Европой.
В глазах рябит, когда взглянешь на политическую карту Европы, скажем, ХI века. Или ХIII века, все равно. Королевства, графства, маркграфства, палатинаты, герцогства, вольные города, баронства, княжества. Настоящая политическая вавилонская башня. И все-таки есть существенное отличие. Строители Вавилонской башни были наказаны Богом многоязычием, и лингвистический плюрализм погубил архитектурную утопию ветхозаветных строителей. Европе повезло больше: она была, так сказать, построена, создана в средние века потому, что во всех ее тогдашних уголках, от медвежьих до пальмовых, постоянно звучала одна и та же речь. Латинская речь. Язык католической мессы. Например, в каком-нибудь 1249 году каждый день, утром, днем, вечером и ночью произносились одни и те же слова, на одном и том же языке, и в знойной Севилье, и в морозной Упсале. Это был язык рухнувшей более чем за 800 лет до этого империи, Римской империи.
Римская империя оставила странное наследство Европе. Как и положено зажившейся сверхдержаве, она завещала идею. Свою идею, идею империи. Только вот политически она воплотиться не могла. Карл Великий попытался было, короновался даже как император, но как только он умер, державу поделили. Впрочем, титул остался, и многие последующие поколения «императоров Священной Римской империи германского народа» провели не один десяток лет в сражениях за превращение его из формального в реальный. Кого только не завертела эта бессмысленная борьба: Данте в намертво поделенной между гвельфами и гибеллинами Флоренции, экзотичного мецената Фридриха II Гогенштауфена, даже д’Артаньяна, погибшего при дележке нидерландского куска наследства этой несуществующей державы… А в 1806 году Наполеон I взял и уничтожил сам титул. Европу, стремительно переходящую на индустриальную стадию, пышногабаритные титулы уже не занимали.
Между тем имперская идея, завещанная Римом, в средние века была-таки воплощена в жизнь. Только новую империю нельзя было найти на политической карте. Империя была незрима, но сильна как никакая другая. Во главе ее стоял не светский владыка, а духовный, и сама она была скорее духовной, хотя осязаемые, материальные следы ее существования можно встретить в любой европейской стране.
Католическая церковь в средние века воплотила универсалистский принцип, лежащий в основе любой империи. Единый Бог, единый Символ Веры, единая литургия на одном языке, единая и очень строгая церковная организация — вот что сплотило Европу лучше любого Фридриха Барбароссы. Я уже упомянул понятие «европеизация Европы». В средние века такой «европеизацией» была сначала христианизация окраинных регионов, а затем — подчинение их духовной (а кое-где и светской) власти папы. Процесс этот был жестоким и кровавым; иначе быть не могло: столкнулись два принципа — принцип этнического, культурного и конфессионального разнообразия и железный принцип универсализма. Кто победил — спрашивать, видимо , не надо.
Около 900 года духовная империя папы, с метрополией в Риме, разделенная на провинции-епископства, включала в себя территорию нынешней Франции, Италии, большую часть Германии и острова Британии, а также северное побережье Испании от Астурии до Пиренеев. Вот это и была Европа; ничего больше. Католическую Европу окружали враги, причем такие, которые могли запросто размазать ее по стенке дуврской меловой скалы. Из Паннонии рвалась превосходная мадьярская конница, на юге Иберии обосновались почти непобедимые мусульмане-арабы, и отовсюду — с севера, с юга, с запада, с востока — приставали к берегам наводящие ужас корабли-«драконы» викингов, о которых средневековый хронист Матвей Парижский писал: «Послал Всемогущий Бог толпы свирепых язычников датчан, норвежцев, готов и шведов, вандалов и фризов». Прошло 300 лет. К 1200 году территория «европеизированной Европы» значительно расширилась во всех направлениях, угроза самому существованию католического мира отпала и почти все из 800 папских епископов чувствовали себя уверенно во главе своей паствы. Значительная часть «европеизации Европы» произошла в эти 300 лет. Католический священник — один из главных героев этой эпопеи. Но «один из главных» не значит — «единственный». Рядом с ним были рыцарь, крестьянин, ремесленник, торговец.
КОЛОНИЗАЦИЯ И МИГРАЦИЯ Сегодня Европа (особенно Западная) представляется нам маленькой, густо населенной, безопасной, уютной. Эдакая Культура, ставшая Природой, наподобие английских газонов. Но… То, что происходило в Пенсильвании ХVIII вeка или в Техасе ХIХ века, на самом деле было повторением событий в Паннонии Х века, в Уэльсе ХI века, в Ирландии ХII века, в Прибaлтике — ХIII. Колонизация раздвигала границы культурно-исторической Европы до ее географических границ; колонизация локоть к локтю с христианизацией «европеизировали» Европу. Почему и как эта колонизация началась?
Античность оставила в наследство средневековью относительно небольшое количество земель, расчищенных и пригодных для обработки (если не считать Апеннинского полуострова, южной Галлии и части Иберии). Нашествия варварских племен еще уменьшили его. Пригодная для земледелия почва, подвергшаяся усиленной эксплуатации, скоро оскудевала, и крестьянам приходилось оставлять истощенные участки незасеянными каждые 2–3 года. При таком использовании полей требовалось много земли, а между тем за крестьянскими наделами лежали дремучие леса. По-латыни лес тогда называли «saltus» (пустынь), это был враждебный сумрачный мир, внушавший страх. Однако постепенно там появились тропы, проложенные отшельниками, дровосеками, углежогами… В результате с ХI столетия нетронутых лесов в Западной Eвропе становится значительно меньше из-за порубок. На месте сведенного леса возникают поселения. Крестьяне, страдающие от малоземелья, ищут способ расширить пашню, их сеньоры поощряют это стремление — ведь увеличивались оброки. Сеньоры сеньоров — князья, герцоги, короли — в свою очередь, поощряют стремления своих вассалов, так как высшими сюзеренами захваченных и освоенных земель становятся именно они… И вот рядом с хижинами крестьян-колонистов возводится новый замок; в замке строится церковь, а вокруг него лепятся домишки первых бюргеров — ремесленников и торговцев. Проводятся дороги, на речке сооружают деревянную пристань. Миль за двадцать от этого места вырастает монастырь, при нем — школа. Европа европеизируется. Миграция населения была (наряду с ростом или сокращением) важнейшим демографическим процессом средневековья. Миграция могла быть разной: на короткие расстояния, например, из соседних деревень в город; на длинные — на сотни и тысячи километров, землей, по реке, по морю, в другие климатические и культурные зоны. Основным направлением этой миграции была периферия тогдашней Европы, так сказать, инокультурная Европа. Вторгались и колонизовывали кельтские регионы: Шотландию, Уэльс, Ирландию, распахивали тамошние пастбища, включали местных вождей в феодальную иерархию, подчиняли местное кельтское христианство власти папы. Захватывали сарацинские владения в Андалузии и Гранаде, перенимая богатейшую культуру, ассимилируя, а потом и уничтожая (или изгоняя) ее носителей. Окрестив, закрепощали, в противном случае — истребляли пруссов, эстов, куршей, ливов в Прибалтике. Европа прирастала «дранг нах остеном», Реконкистой, набегами англо-германских лордов-маршеров. Были даже целые народы-бродяги. Глядя на нынешних бельгийцев и голландцев, трудно поверить, что одним из таких народов-бродяг были фламандцы. Прочь их гнала политическая нестабильность и периодическое затопление низинных земель Северной Фландрии водами Северного моря. Фламандские крестьяне, ремесленники, солдаты бродили и оседали по всей Европе, и не только. Например, в 1081 году в Константинополе некий Раймонд Фламандец был «начальником стражи и хранителем городских ворот». Фламандцы активно участвовали в норманнском завоевании Англии 1066 года, в 1153 году были вассалами шотландского короля Малькольма IV, создали колонию в Южном Уэльсе в 1108 году, в Венгрии (по приглашению короля Геза) — в 1140 году и в Вене (с разрешения австрийского герцога Леопольда VI) — в 1208-м. Так что совсем не прав был Шарль Бодлер, считавший образцом пошлой буржуазности именно бельгийца.
К концу ХV века границы «европеизированной Европы» протянулись на юге до Гибралтара, на севере — до Оркнейских островов, на востоке — до Смоленска. В общих чертах (не считая России, где драма европеизации длится до сих пор) Европа была создана. Католическая Европа выжила и раздвинула свои границы почти до географических. Что же происходило внутри этих границ?
ФАБРИКА ПО ПРОИЗВОДСТВУ ЕВРОПЕЙСКОЙ КУЛЬТУРЫ «Европеизация» обозначает не только сплав неких элементов, языковых и религиозных культур, или расширение границ пространства, где действуют примерно одни и те же экономические, юридические и военные обычаи. «Европеизация» породила новые, свои собственные институты, установления, которые, выражаясь метафорически, занимались созданием и воспроизводством как общей для всех высокой универсальной культуры (правовой, административной, религиозной), так и кадров для ее распространения. Этими установлениями стали университеты.
Университеты появились из «епископальных» городских школ, где преподавали логику, право и теологию. Они сразу стали интернациональными центрами образования. На современном жаргоне, университеты представляли собой корпорации людей интеллектуального труда; интересно, что само название «университет» («universitas») значит «корпорация». И действительно, университеты были корпорациями преподавателей и студентов, «universitates magistrorum еt sсоlаrium», различавшимися тем, что в одних (например, в Болонье) заправляли делами студенты, а в других (например, в Париже) — преподаватели. Университет, как любое детище средневековья, сочетал в себе строжайшую корпоративность и широчайший космополитизм: в нем учились и местные и приезжие; первые, естественно, никаких преимуществ не имели.
Старейшими университетами считаются Болонский (ок. 1088 г.). Оксфордский (ок. 1150 г.) и Парижский (1215 г.). До, примерно, 1350 года лучшими считались французские и итальянские университеты, хотя в XIII веке университеты были и в Англии, и на Иберийском полуострове. В любом случае, до 1350 года их не было за пределами условного треугольника Кембридж — Севилья — Салерно. Внутрь этого треугольника посылали людей извне. Зачем? Ответ прост: напитаться уже сложившейся универсальной европейской культурой и нести ее за — в Дублин, Норвегию, Баварию, Вену. Стэфен из Лексингтона, цистерцианский монах, посланный в 1228 году в Ирландию для инспекции, жаловался, что большинство местных монахов не знает языков, кроме родного, и предлагал послать некоторых из них в Оксфорд для изучения латыни, французского и элоквенции. Таким образом, «знание», университетское знание становилось «силой», призванной распространять латинскую христианскую культуру (и унифицирующую власть папы) повсеместно.
Кого же ковали в этих средневековых кузницах кадров? В массовом производстве — королевских чиновников и служителей церкви (чаще — в одном лице). Штучной продукцией были теологи, ученые, писатели, университетские преподаватели. И те и другие не покладая pук и языков трудились на избранном поприще — «европеизации» Европы, каких бы аспектов это ни касалось: административных, юридических, теологических, литературных. Или всех сразу. Закончу примечательной биографией одного такого неутомимого труженика. Гиральд Камбрийский родился в 1146 году в Южном Уэльсе в смешанной камбро-норманнской семье. Дядя его был местным епископом. Гиральд учился в Бреконе, Херефорде, Линкольне, Париже и Болонье. Есть предположение, что, выучившись, он читал лекции по каноническому праву в Париже. Вернувшись на родину, он стал архидьяконом Брекона, позже — чиновником Генриха II; в 1188 году он сопровождал кентерберийского архиепископа Болдуина в агитационной поездке по Уэльсу (агитировали за III крестовый поход). С будущим королем Ричардом Львиное Сердце ездил в недопокоренную Ирландию. Был избран епископом Сент-Дэвидса, но не утвержден Кентербери. Добивался справедливости, ездил в Рим, работал в ватиканской библиотеке. Наконец, на склоне дней чуть было не ввязался в политические события 1215 года. Но все это не главное, несмотря на то, что такой деятельности хватило бы на пятерых. Гиральд был первоклассным писателем и неплохим теологом. Только его сохранившееся литературное наследие составляет пять толстенных томов. Среди них — классические «История и топография Ирландии», «Путешествие по Уэльсу», «Описание Уэльса». «Европеизировать» Европу могли лишь такие, как он, люди с характером не менее сильным и энергией не менее кипучей, чем у североамериканских колонистов. Одной из фабрик, производивших такие кадры, как я уже говорил, был средневековый университет.
ВТОРОЕ СОСЛОВИЕ «Молящиеся», «воюющие» и «пашущие» — такова была стратификация любого средневекового европейского общества, от бергенского замка до пристани Неаполя. О «молящихся» и «пашущих» мы уже упомянули. В этой главе речь пойдет о «воюющих».
Тяжеловооруженный рыцарь верхом на бронированном коне, несомненно, является самым распространенным символом европейского средневековья. Более того, рыцарь «воюющий» — есть самый первый знак, маркер универсальной, католической, космополитичной Европы, по которому ее узнавали, по которому она узнавала себя. Арабов, тюрков, весь исламский мир символизировала кривая сабля; она и поныне красуется на многих восточных флагах, прикинувшись полумесяцем. Европейский рыцарь бился прямым обоюдоострым мечом, рукоять которого представляла собою крест. Меч против сабли, крест против полумесяца — так родился актуальнейший сюжет мировой истории, настолько актуальный, что до сегодняшнего дня он источает свежую кровь.
Средневековый европейский рыцарь был не просто солдатом, наемником, призывником, храбрецом или трусом. Он принадлежал к одному из трех сословий, трех каст, если мне будет позволено так сказать; каждое из этих сословий охватывало тогдашнюю Европу словно стальной обруч и держало ее мертвой хваткой. Функции рыцаря (или, говоря марксистским жаргоном, феодала) были разнообразны и серьезны, серьезнее не придумаешь. Рыцарь воевал, и, чаще всего, не без выгоды для себя, но в крестовых походах он нес Христову веру: об этом свидетельствовал тот крест, держась за который рыцарь выполнял свою кровавую работу. Он служил своему сеньору, но он же был обязан защищать крестьянское население того самого феода, который ему давали за службу. Наконец, именно на него работали все цеха высокой светской культуры европейского средневековья. Для него — для Клари, Монтгомери, Фицварина, Эшшенбаха, Альвареса — сочинял стихи беспощадный и вероломный Бертран де Борн, придумывал легендарного короля Артура гениальный фантазер Гальфрид Монмутский, сочинял странные романы загадочный Кретьен де Труа, собирал придворные анекдоты язвительный Уолтер Мэп. Для них бесстрашные купцы бороздили пиратское Средиземноморье, оттачивали свое мастерство металлурги, кузнецы и оружейники. Именно их скудные доходы и богатую добычу аккумулировали менялы, ростовщики и первые банкиры. Католический собор и университет создали универсальную европейскую церковную культуру. Рыцари «воюющие» одним своим существованием создали универсальную светскую культуру Европы. Вскоре, отталкиваясь от этих культур, передразнивая их и из них же заимствуя, появятся первые гении национальных культур новорожденных Франции, Англии, Испании — Рабле, Шекспир, Сервантес.
Европа начала складываться, когда войска Карла Мартелла, одного из отцов франкской тяжелой кавалерии, 25 октября 732 года разгромили арабов у города Пуатье, то есть на подступах к глубинной Франции. Европу можно считать в основном сложившейся на рубеже XIV и XV веков, когда Столетняя война, начавшаяся как типичное столкновение двух космополитических династий, превратилась в войну Англии и Франции, точнее, в войну англичан и французов (правда, с участием заинтересованной солдатни со всего континента). С рыцарей началось созидание Европы, рыцарями и закончилось. Лет через пятьдесят после битвы у Азенкура их повсеместно заменили наемники. Наступили новые времена, те, в которых заблудился Дон Кихот.
ТРУД И БОГАТСТВО «Западная Европа», «Европа» вообще и, еще шире, «Запад» — эти слова представляются сегодня синонимами достатка, обеспеченности, богатства, технического прогресса, да и просто прогресса, основанного прежде всего на отношении к труду как к высшей ценности. Клеймо, знак качества жизни, знак того, что обычно называют «западной цивилизацией». Но на самом деле Европа создавалась не в таких условиях и не на таких принципах.
Средневековый Запад — бедный мир. Хочется даже сказать — «технически отсталый». Византия, мусульманский мир, Китай явно превосходили тогда Запад по степени развития денежного хозяйства, городской цивилизации и производству предметов роскоши. На Западе Раннее Средневековье знало даже определенный технический регресс по сравнению с Римской империей. Лишь с XI века появляются и распространяются важные технологические изобретения. При этом большинство из них впервые появились либо в античности (как водяная мельница, известная, например, еще в Иллирии со II в. н.э., или колесный плуг, описание которого можно встретить у Плиния Старшего), либо были заимствованы на Востоке (как, например, ветряная мельница). Распространение орудий труда, механизмов, технических приспособлений, известных с античности (или на Востоке), но оставшихся в большей или меньшей мере редкими исключениями, случайными находками, а не общими нововведениями, — таков смысл технологических процессов эпохи «созидания Европы», такова технологическая база этого процесса.
Так каковы же были представления о труде и богатстве в этом мире, столь, казалось бы, далеком от нас, а на самом деле — чрезвычайно близком? Экономика средневекового Запада имела целью обеспечить людям средства существования. Дальше этого она не шла. Конечно, само понятие «существование» менялось в зависимости от социального статуса. Для подавляющей массы было достаточно средств существования в прямом смысле слова, то есть того, что просто-напросто поддерживало жизнь: пища, одежда и жилище. Для высших слоев понятие «существование» предполагало удовлетворение гораздо больших потребностей; оно должно было позволить им сохранить свой статус, не опускаться ниже определенного ранга. Средства существования доставлял им в меньшей степени импорт из-за рубежа, а в основном — труд низшего сословия.
Этот труд не имел целью экономический прогресс — ни индивидуальный, ни коллективный. Он предполагал, во-первых, религиозные и моральные устремления — например, избежать праздности, которая прямиком ведет к дьяволу; искупить, трудясь в поте лица, первородный грех; смирить плоть. И только «во-вторых» труд преследовал «прямые» (с нашей современной точки зрения) цели — обеспечить как свое собственное существование, так и поддержать тех бедняков, которые неспособны сами позаботиться о себе. На этот счет точнее всех высказался Фома Аквинский в своей знаменитой «Сумме теологии»: «Труд имеет четыре цели. Прежде всего и главным образом он должен дать пропитание; во-вторых, должен изгонять праздность, источник многих зол; в-третьих, должен обуздывать похоть, умерщвляя плоть; в-четвертых, он позволяет творить милостыни». Как вы, наверное, заметили, практичный итальянец Фома все-таки поставил «пропитание» на первое место. Но не зря же в те времена к итальянцам относились примерно так же, как сейчас европейцы относятся к американцам…
Техника, труд, богатство — все эти понятия меняют свой статус (и довольно резко), когда Европа в общих чертах уже сложилась. Два больших «Р» стоят у входа в новое время: Ренессанс и Реформация. Пройдя эти ворота, Европа стала богатой.
СОВЕРШЕННОЛЕТИЕ Сформировавшаяся, зрелая, совершеннолетняя Европа, одетая в относительно немногие государственные моноцвета, вышла в XV веке из лоскутного, регионального, пестрого средневековья, словно Афина во всеоружии из головы Зевса. Человек начинает осознавать себя отличным, отдельным от других (пусть даже от родителей) и тем самым становится личностью, свободной и ответственной, становится взрослым. Он определил границы. Европа четко определила свои настоящие границы в XV веке и стала если не взрослой, то совершеннолетней. К концу столетия у нее даже появился ребенок. Но об этом чуть ниже.
Общеизвестно, что век календарный редко совпадает с веком историческим. Например, исторический XIX век начался в 1789 году, а завершился в 1914-м, то есть он длился на 25 лет дольше календарного. То же можно сказать и о XV веке. Исторический XV век, когда завершилось складывание Европы как единого целого, начался в 1396 году. В этом году европейское рыцарство вняло-таки предостережениям об османской опасности и совместно выступило против турок. За семь лет до этого войска султана уничтожили сербское войско на Косовом поле. В 1393 году султан Баязет (или Баязид) захватил Болгарию. Король венгерский Сигизмунд упросил папу Бонифация IX объявить крестовый поход. И вот, наконец, в упомянутом уже 1396 году французское войско под командованием Иоанна Неверского соединяется у венгерского города Буда с немецкими, венгерскими и польскими отрядами. Объединенная армия подходит к Никополису и там терпит сокрушительное поражение от османского войска. Иоанн Неверский попадает в плен. Граница между христианским миром и мусульманским, между Европой и Османской империей, проходит отныне по Дунаю у той самой Буды. С этого момента возникает балканский вопрос; с этого момента турецкая опасность становится реальнейшим фактором европейской жизни. Почти три века спустя жители Вены еще увидят турецких вьючных верблюдов у стен своего города.
Исторический XV век заканчивается в 1492 году. И вовсе не потому, что в этом году умирает Лоренцо Медичи Великолепный, правитель Флоренции и великий меценат. Нет. В этом году завершается Реконкиста: последнее испанское владение мавров-мусульман — Гранада — завоевана войсками молодых супругов Фердинанда Арагонского и Изабеллы Кастильской. Молодая Испания рвется в бой — в Италию, в центральную Европу, за море. Отныне южная граница между крестом и полумесяцем проходит по Гибралтару. Пройдет ровно 444 года, и с юга на север эту границу пересекут марокканские батальоны генерала Франко, чтобы вернуть крест в Испанию, только сражаться он будет уже не с полумесяцем…
Почти точно в середине между этими двумя датами находится 1453 год — год окончания Столетней войны. Война наконец-то разграничивает Англию с Францией: английской короне остается только свое, британское (не считая Кале), а французской короне свое неопределенно-континентальное — то, что будет активно делиться в войнах с декадентской Бургундией, гордой Испанией и лоскутной Германской империей в ближайшие сто–двести лет. В том же, 1453 году пал Константинополь. Более чем тысячелетняя Византийская империя рухнула; сам Константинополь стал Стамбулом, а Святую Софию окружили нацеленные в небо минареты. Золотой петушок Византийской империи — ее двуглавый орел — перелетел с креста Святой Софии на север — в холодную полуварварскую Москву и уселся на шатре одной из башен строящегося Кремля. А еще пятьдесят лет спустя инок Филофей вынесет вердикт: «Москва — Третий Рим» со всеми вытекающими из этого обстоятельствами и окружающими нас с вами последствиями.
И еще. Вглядимся внимательнее в год 1492-й. Выпускной бал Европы. Угасли роскошные краски осени средневековья. Ханс Мемлинг умрет через два года. Мартину Лютеру — девять лет. В это время на юго-западе континента, в Испании, готовилась обычная в те времена морская экспедиция. Только цели ее были необычными… В пятницу 3 августа 1492 года, незадолго до восхода солнца, в порту Палос подняли паруса три каравеллы — «Ла Пинта», «Ла Нинья» и «Санта Мария». Командовал флотилией «адмирал», «вице-король и губернатор островов и земель, которые он откроет во время своего плавания», Христофор Колумб. Открыв Америку, свое трудное дитя, свое другое «я», Европа стала взрослой. Тут начинается совсем иная история.
ОТ «ЕВРОПЫ ЦЕЗАРЕЙ» К ЕВРОПЕ БЮРОКРАТОВ Европа цезарей! С тех пор, как в Бонапарта
Гусиное перо направил Меттерних, —
Впервые за сто лет и на глазах моих
Меняется твоя таинственная карта!
Осип Мандельштам
Вместо послесловия. Прошло пятьсот семь лет. Больше полтысячелетия. За это время «таинственная карта» Европы, о которой писал Мандельштам, решительно менялась дважды. Сначала — в сторону упрощения. В XVI веке из разноцветных кусочков, словно в головоломке «puzzle», складывается гигантская двукрылая империя Габсбургов, одно крыло которой зависает над Дунаем, другое — над Бискайским заливом. Новый монстр самовольно возлагает на себя смертельно тяжелое бремя защиты «истинной веры», то есть той, которую Габсбурги считали «истинной» — католической. С этой точки зрения посылка «Великой Армады» к берегам протестантской Англии, костры испанской инквизиции и бесконечные войны с мусульманами-турками — звенья одной имперской цепи, которую Габсбурги пытались накинуть на Европу. Западно-восточная держава довольно быстро распалась, оставив после себя восточного «заместителя» — Австрийскую империю, пестрый европейский «санитарный кордон» против Османской империи. В XVIII веке политическая карта континента еще более упрощается: новорожденные Российская империя и Прусское королевство активно прибирают к рукам «плохо лежащие» разноплеменные земли, попутно превращая большинство европейских титулов из «полновесных» в «пустые». К 1800 году называться «крымским ханом» или «венецианским дожем» может себе позволить уже либо авантюрист, либо актер. Кажется, что «империя», этот апофеоз принципа универсальности, вновь становится главным способом организации политической (и культурной) жизни континента. Величайший солдат универсализма Наполеон буквально жизнь положил (не только свою, но и миллионы других) за идею европейской империи. Но предел его завоеваниям положило вовсе не «гусиное перо Меттерниха», не накрахмаленные австрийские наемники, вымуштрованные по общепринятым уставам XVIII века, а разноманерно одетые, разнокалиберно вооруженные, хотя и весьма профессиональные русские, а так- же испанские крестьяне, немецкие бюргеры под командой юнцов, начитавшихся сочинений апостолов раннего романтизма, а значит, и раннего национализма. Пылкий Фихте победил скептичного Вольтера; империи зашатались; появились страшные и загадочные слова-заклинания: «карбонарий», «старочехи», «гомруль». «Таинственная карта» Европы почувствовала тягу к новым изменениям.
Коллективное самоубийство имперской Европы завершилось 11 ноября 1918 года, когда в компьенском лесу было подписано перемирие, окончившее Первую мировую войну. Из империй, ее развязавших, выжила лишь одна. Как и пророчил Мандельштам в 1914 году, европейской карты стало не узнать. Вырвавшиеся из универсального порядка нации и народы бросились обустраивать свои большие и малые родины. Если гарант европейской безопасности в первой трети XIX века назывался Священным Союзом христианских государей, то похожая (правда, всемирная) организация первой трети XX века именовалась не иначе, как Лига Наций. Эти самые нации, не навоевавшиеся всласть, довоевали во Второй мировой. Идея национализма рухнула после 1945 года точно так же, как идея имперского универсализма — после 1918-го. Идея «Объединенной Европы» — нежное слабое дитя позднего брака промотавшихся родителей. Его гувернер — не бравый усатый генерал, не исступленный политик с писательским прошлым, а заурядный, то ли бельгийский, то ли норвежский, бюрократ. По-видимому, бывший профессор социологии.
* «Конец тысячелетия» (фр.-англ.). Аллюзия на известное в исторической науке понятие «fin de sicle», обозначающее период европейской истории между окончанием франко-прусской войны и началом Первой мировой. Другое название этого времени — «belle poque» («прекрасная эпоха»).