ПАМЯТИ ИРИНЫ ЯКИР
Опубликовано в журнале Звезда, номер 9, 1999
ПАМЯТИ ИРИНЫ ЯКИР ОБ ИРИНЕ ЯКИР В ночь с первого на второе мая в Иерусалиме умерла Ирина Якир. Имена ее деда, легендарного «красного командарма» Ионы Якира, и ее отца, одного из зачинателей диссидентского движения в Советском Союзе, Петра Якира, известны многим. Саму Ирину, необыкновенную красавицу и большую умницу, которой Бог дал яркий человеческий талант и удивительное женское обаяние, знала и любила интеллигентская Москва. И не только Москва. Короткая Ирина жизнь поучительна — своеобразная вариация на тему «женщина и тоталитаризм», или «красавица и чудовище», если угодно.
Ира Якир родилась 7 мая 1948 г. в Пензенской губернии в селе Головинщина. В начале 1948 г. ее мать, Валентина Ивановна, беременная ею, только вышла из воркутинского лагеря, где она сидела по 58-й статье как «враг народа». У своих родственников в Головинщине она родила Иришу и почти сразу переехала вместе с грудным младенцем в Мурманск, где жили ее бабка с дедом. Родителей Вали к тому времени уже не было в живых. Так случилось, что Ира Якир провела свое младенчество на руках у прабабки и прадеда, Ивана Максимовича, поскольку ее мать в 1949 г. была репрессирована вновь и отправлена на вечное поселение в Центральную Сибирь. В районе среднего течения Енисея, на его правом притоке, реке Кас, стояло село Шадрино, а за Шадрином располагался поселок, у которого был только номер, но не было названия, — там и трудились вечнопоселенцы. Туда вскоре и отправился Иван Максимович вместе с женой и маленькой правнучкой. Не выдержав тягостей пути, по дороге умерла Ирина прабабушка, но Иван Максимович с ребенком все-таки добрался до места назначения. В это время в поселке уже жил и Петр Ионович, вышедший из лагерей в 1952 г. и разыскавший каким-то немыслимым образом, не имея на руках никаких адресов, свою Валю, с которой тогда еще и расписан-то не был. Но тем не менее, пройдя пол-Сибири пешком и добираясь на попутках, заявился он в один прекрасный день в тот барак, где жила Валентина Ивановна. И зажили они всей семьей в этой вечной ссылке. Длилась такая жизнь, впрочем, недолго — после смерти Сталина наступили новые времена, и Петр стал хлопотать о возвращении из Сибири «на материк».
Казалось бы, провела Ира в Сибири всего три-четыре года, но в памяти у нее сохранилось много ярких впечатлений: буря на Енисее, сплав вместе с отцом на плотах, очертания каких-то пейзажей. Когда много лет спустя, летом 1986 г., Ира оказалась на этом среднем течении Енисея и сошла на полчаса с парохода на центральной пристани Ярцево, она пристально вглядывалась и в эту пристань, и в домики, и в пейзаж вокруг, и ей казалось, или на самом деле, она узнавала окрестности. Что-то шевельнулось в самой сильной, самой яркой памяти — дет-ства.
В 1956 г. после знаменитой речи Хрущева семья перебралась в Москву. Уже и тетка Петра, родная сестра погибшего командарма, Белла Эммануиловна Якир, вернулась с Колымы, нашлась и мать Петра, жена командарма, Сарра Лазаревна, тоже томившаяся в одном из сибирских лагерей, многие вернулись из репрессированных бывших знакомых Ионы Якира. Все шло к тому, чтобы поселиться в Москве, и новые власти им это не раз предлагали. Но Якиры, измученные сталинским террором, все еще боялись чего-то и уехали в Подольск. Да и до реабилитации самого Ионы Эммануиловича дело пока еще не дошло. Как выяснилось позже, Хрущев откладывал это на будущее, чтобы как-то на этом сыграть, и сыграл через год на знаменитом партийном пленуме 1957 г., на котором была разоблачена так называемая антипартийная группировка «с примкнувшим к ним Шепиловым». Целый год они промучились в Подольске впятером в одной, правда довольно просторной, комнате. В этом городе Ира пошла в школу, на подольском кладбище похоронили они прадеда Ивана Максимовича.
В 1957 г. после пленума, когда доброе имя командарма было восстановлено dе jure и de facto, Якиры вернулись в Москву, где им была предоставлена квартира в районе новых «зиловских» домов. Предлагалась трехкомнатная, но они сказали, что им и двухкомнатной хватит. Семья получила компенсацию; на нее был куплен телевизор, холодильник, в общем посыпались блага, на которые измученные жизнью, ссылками, этапами зеки смотрели как на свалившееся чудо. В этой двухкомнатной квартире рядом с метро «Автозаводская» на улице того же названия провела Ира свой век, с небольшим перерывом во второй половине 1960-х годов.
Началась совсем другая историческая эпоха. Ира пошла в третий класс. До пятнадцати лет она училась в школе рядом с домом, и училась неплохо, занималась спортом, брала какие-то призы — замечательная была пловчиха. Правда, удавались ей только короткие дистанции, с дыханием всегда были проблемы. Местные сверстники ее очень отличали и уважали, на всю жизнь сохранились у нее с ними какие-то связи, хотя и не многие, и не очень прочные, потому что впо-следствии возникли новые — многие и более прочные. В 1965 г. она перешла в другую школу, 101-ю, с химическим уклоном, отличавшуюся особенным либеральным режимом и свободомыслием, которую в 1966 г. и окончила.
В 1963 г. Ира познакомилась с молодым поэтом и бардом Юлием Кимом, и через год завязался исподволь их роман, который затем развился и привел к логическому результату в 1966-м, так что в 1991-м они отпраздновали серебряную свадьбу. Тогда, в 1963-м, весь в плену обаяния Петра Ионовича, Ким просто дневал и ночевал у Якиров, а в 1964-м стал бывать уже отчасти как жених. Ира еще училась в школе, а тут приспичило Юлику вернуться на свою Камчатку. Это был для него странный, совершенно необходимый отъезд, потому что ностальгия по Камчатке его мучила самым сильным образом. Так, в разгар романа он убыл на полгода на свой любимый Дальний Восток, и это стало благом для отечественной литературы, потому что столько лирических стихов, не говоря уже о письмах, он в жизни своей никогда до того не писал, да и после писал редко.
В 1966 г. Ира окончила школу, вышла за Юлика замуж и поступила в Историко-архивный институт, тот самый, который четырьмя годами раньше закончил ее отец. К тому времени полным ходом набирало силу общественное движение, которое превратилось затем в диссидентское, правозащитное. Уже началась и завершилась история с Бродским, уже последовал арест Синявского и Даниэля, в 1966 г. — знаменитый суд над ними. Все четче обозначалась линия нового поколения вождей, пришедших вместе с Брежневым к власти: дальнейшее закручивание гаек. Это вызвало у чуть-чуть разбаловавшейся при Хрущеве интеллигенции чувство сильного протеста, и начались выступления по частным, конкретным и общим вопросам, против возрождения сталинизма и реабилитации имени и дел Иосифа Виссарионовича. Именно реабилитации Сталина не мог вытерпеть Петр Ионович, потому что во всех его жизненных злоключениях, начиная с 14 лет, когда он оказался в 1937 г. среди малолеток в тюрьме, и до самого конца жизни ненависть к усатому вождю была доминантой его мироощущения. Именно протест против начинавшегося возрождения сталинизма стал главной причиной, которая заставила его принять активное участие в развитии правозащитного движения, и, естественно, Юлик и Ира не остались в стороне.
В это время уже стали звучать первые, еще довольно мягкие намеки Петру, чтобы он оставил свою правозащитную деятельность. Ему, например, запретили выступать на заводах и в институтах с лекциями о своем отце, поскольку они часто кончались бурными выпадами против сталинского режима с постоянными выходами на текущие события. И все-таки давление на Петра было еще слабым, да и пик диссидентского движения был еще впереди. Впрочем, этот более поздний период тут же и наступил. Пошел 1967 г., Ира училась в институте и, конечно, активно участвовала во всех этих делах: в развитии правозащитного движения, в создании и распространении самиздата. Вместе с Петром, Юликом, своими новыми друзьями ставила подписи в письмах протеста. И когда наступил великий 1968-й и появилась «Хроника текущих событий», она приняла в ее издании деятельное участие.
Pазумеется, реакция не заставила себя ждать. Посыпались аресты, они все ближе придвигались к ее кругу, а круг знакомых быстро вырос: появилось в ее «автозаводском» настежь распахнутом доме множество интересных и рисковых людей, вроде Павла Литвинова, Ларисы Богораз, Анатолия Марченко и многих других. С Ильей Габаем познакомились значительно раньше — Юлик с ним учился в институте и с тех пор дружил. Поток людей, связанных с литературой, с театром, и не только с литературой и театром: ученых, художников, психиатров, рабочих, самых pазных людей (в том числе и крымских татар) потек через квартиру Якиров, и в этом котле варились все, и Ирка, естественно, тоже. Правда, в 1967-м они с Юликом получили однокомнатную квартиру около станции метро «Рязанский проспект». Ей очень хотелось жить отдельным домом от «автозаводского», уж слишком он был распахнут, да и Петина тяжелая рука иногда вызывала у нее протест, а следил он за ней, за ее жизнью весьма сурово. Ей хотелось жить вместе с Юликом самостоятельно, хотя и не разрывая, конечно, никаких семейных отношений. Но когда они переехали в эту однокомнатную квартиру, то своего дома не получилось, потому что и туда перешли традиции «автозаводских» открытых дверей, и там тоже не было такого дня, когда бы они оставались одни. Всегда кто-нибудь да жил из многочисленных друзей.
Уже в 1969 г. Иру за все ее подвиги, за подписи под письмами, за участие в выпуске «Хроники текущих событий» (хотя открыто ей это не инкриминировалось) выгнали из института. И на этом ее высшее образование закончилось. В первое время Ира пыталась где-то устроиться на службу, поработала в одном архиве, в другом, но тут постиг ее первый, чудовищный удар: на нее обрушился псориаз, причем тотальный, осыпавший ее с ног до головы. Болезнь эта, говорят, происходит «от нервов» — так и немудрено. Для женщины тридцати трех лет, красавицы в расцвете сил, получить такой «подарок» от судьбы, конечно, не равносильно смерти, но очень близко к тому. Это сразу поставило крест на таких вещах, как регулярная служба. Псориаз был тяжелым, и показываться на людях, даже с помощью лучших для тех лет достижений косметики, было часто просто невозможно.
1972 г. оказался для Иры очень тяжелым. В тот год она забеременела, и в тот же год вновь арестовали Петра Ионовича. Ира покинула квартиру на Рязанском проспекте и вернулась на Автозаводскую, уже навсегда. Здесь в 1973 г. она родила дочь Наталию. У Юлика дела пошли к тому времени неплохо, он получал вполне приличные деньги за свои пьесы, шедшие по всей стране. Стали растить Наташу, а когда в 1974 г. Петр после ссылки в Рязань вернулся в Москву, по взаимной договоренности обменялись с ним прописками. Валентина Ивановна жила с Ирой неотлучно, хотя и была прописана на Рязанском, до самой своей смерти в начале 1982 г. В конце 1982 г. умер Петр Ионович. Так Ира за один год осиротела.
В середине 1980-х годов Ира с семьей впервые оказалась летом в селе Шишаки на Полтавщине. Они так полюбили этот край, что вскоре купили небольшой дом, перестроили его, и с тех пор не мыслили себе жизни без этой «украинской Швейцарии». Местные забавы, такие, как бесконечное плавание по течению реки Псел, походы в лес за грибами, а собирали иногда по сотне белых, вечерние шашлыки с друзьями, разговоры у камина — все это приносило Ире неподдельную радость, там она казалась счастливой. В 1985 г. она забеременела вновь. В 6 месяцев пришлось делать кесарево сечение и ребенка извлекать. Это была девочка, и прожила она всего 3 дня, но мать спасли. Ира чудовищно тяжело переживала это событие. Ее здоровье оказалось подорвано, одна операция следовала за другой, а в 1996 г. у нее обнаружили рак. Сделали одно облучение, второе, третье. Справиться с болезнью не удалось, надлежало срочно делать новую операцию. Московские хирурги отказались, и осенью 1998 г. она уехала с Юликом в Израиль, приняла гражданство и там, не выходя из больницы, провела свои последние полгода.
Никаких опубликованных научных или литературных работ она не оставила. Были лишь редкие, случайные заказы. А сколько трудов надо было положить, чтобы пробить фамилию Якир для допуска в библиотеки, а тем более в архивы. Но тем не менее ей удавалось немного работать, и даже в одном из томов «Литературного наследства» ее фамилия была указана. В 1970-е годы Илья Зильберштейн, который возглавлял «Литературное наследство», привлек ее к работе. Она занималась архивами Блока и Белого, другими архивами, разыскала даже неопубликованные стихотворения Блока. Главной же ее заслугой, если говорить об общественно-политических трудах и достижениях, было участие в издании самиздатовского информационного бюллетеня правозащитного движения «Хроника текущих событий» и в деятельности Красного Креста. Как вспоминает задумавший «Хронику» Г. Суперфин, Ира в основном занималась подготовительной работой: собирала заготовки-информации, которые затем передавала для обработки или стилистической правки А. Якобсону или Т. Великановой. От нее — через харьковских друзей — поступала информация с Украины. Ей принадлежит материал о демонстрации в 1968 г. в Харькове с протестом против ввода советских войск в Чехословакию, которую организовали Г. Алтунян, В. Пономарев и А. Левин, и о суде над ними. После ареста и осуждения всех троих Ира с Юликом помогали их семьям и собирали посылки в лагерь. Дружба с харьковчанами длилась до последних Ириных дней. В начале января 1971 г. дома у Иры готовили приложение к 18-му номеру «Хроники» — список репрессированных в 1970 г. Г. Суперфину она запомнилась во время этой работы страдающей, ироничной, с мягким голосом. Когда она сидела рядом — работалось хорошо, спокойно, она не создавала вокруг себя обстановки нервозности, «потому что умная женщина».
Все это, конечно, очень важно, но главным в ней было то, что называют человеческим талантом — дар, который на самых разных людей производил впечатление чрезвычайное. Такой она всем и запомнилась — но это отдельная тема, о которой когда-нибудь в другой раз…
Полина Вахтина
ИРА ЯКИР И «ХРОНИКА ТЕКУЩИХ СОБЫТИЙ» Прошу прощения, еще точнее было бы назвать этот текст «Ира, я и <192>Хроника<170>» — много придется говорить о себе, иначе ничего не понять.
Начать с того, что Ира была среди нескольких человек, от которых я, условно говоря, получила благословение на выпуск «Хроники». (Я уже описывала когда-то эту историю, но без имен, поэтому расскажу снова.) Идея самиздатского информационного бюллетеня носилась в воздухе — нельзя сказать, чтобы она кому-нибудь принадлежала. Помню, что неоднократно говорила об этом Лариса Богораз, но она была так загружена другими делами, что до этого дела руки не доходили. Среди многих тусовок, где возникала эта тема, вероятно, была и пресловутая встреча в Долгопрудном, по поводу которой Красин измыслил, что там-де было принято «решение» о выпуске «Хроники» (он, может быть, и «принял решение», но из этого ничего не воспоследовало). Помню, возвращаясь из Долгопрудного, мы с Илюшей Габаем всё гадали, что же это было: сходка под видом пьянки или пьянка под видом сходки, — и склонялись к последнему.
Разговоры могли бы продолжаться еще долго, если бы не нашелся кто-то, чтобы взяться за это. Этим «кем-то» оказалась я (тем более что уходила в декретный отпуск, а значит, располагала свободным временем). Но все-таки сама, без одобрения друзей, начинать я не решалась. Тогда и произошел разговор дома у Юлика и Иры. Были, по-моему, еще Илья Габай и Павел Литвинов — и, кажется, больше никого. Не помню конкретных слов, но, в общем, мне дали «добро» и обещали помогать.
Ирa в те полтора с небольшим года, что я выпускала «Хронику» (да и потом тоже), была главным человеком по связи с Украиной. Такая формулировка может вызвать представление об «организации», «поручении» (даже «задании»), но все это было не так. Она просто подружилась с украинцами, поначалу, я думаю, с появившимся в Москве Плющом и особенно с его женой Таней Житниковой, и ездила в Киев — возить помощь семьям политзаключенных, собирать информацию, просто повидаться. Украинские гебисты ее излавливали, грозили — как-то, кажется, и насильно отправили обратно в Москву.
24 декабря 1969 года ко мне пришли с ордером на обыск и, как я сразу заподозрила (и не ошиблась), на арест. В те времена, когда у кого-то происходил обыск, люди старались поехать туда, чтобы присутствовать. Звонят — и вдруг в телефоне отвечает неизвестный голос или вообще никто не отвечает, когда известно, что человек должен быть дома: значит, обыск. Ира приехала ко мне (кроме нее был еще Андрей Амальрик). На обыске произошли два чудесных события, но, чтобы было понятно, придется опять говорить о себе.
Что мой арест — вопрос не отдаленного времени, было ясно и мне, и всем. Я лихорадочно искала, кто бы мог меня заменить в качестве редактора «Хроники». После 10-й (выходу которой тоже предшествовал обыск у меня — по счастью, почти готовый выпуск был не дома) я договорилась о передаче «Хроники» Гале Габай. Тут к ней пришли с очередным обыском — к этому разу относится знаменитая история, как Галина мама утопила материалы к «Хронике» в кастрюле с супом. Ни в одном доме не было такого числа обысков — и до ареста Ильи, и после, — и Галя справедливо сказала, что ей «Хроникой» заниматься нельзя. В день ареста я ждала еще одного потенциального редактора — Володю Тельникова. Я обещала рассказать ему, как обрабатывать черновую информацию, как строить выпуск. Но он должен был прийти вечером, а с обыском пришли с утра.
Все материалы к 11-му выпуску: черновики на листочках, часто на обрывках, написанные множеством почерков (какая добыча для ГБ!), — я аккуратно сложила в конверт. Кроме того, в кармане зимнего пальто лежала груда лагерной информации, записанная мною накануне со слов Леры Айдовой, жены политзаключенного, возвращавшейся со свидания.
За два месяца, прошедших с предыдущего обыска, у меня накопились такие груды самиздата, что в какой-то момент следователь перестал писать протокол, запихнул все — самиздат, письма и проч. — в папки без описи, опечатал и по-обещал, что во время следствия опись и протокол будут составлены (конечно, не были). Но краем глаза я как будто увидела в ящике стола тот конверт. А одежду, висевшую на вешалке в коридоре коммунальной квартиры, вообще не обыскивали. Когда меня уводили и я прощалась и целовалась с Ирой, я надела куртку, указала Ире глазами на карман пальто и шепнула: «Прошмонай стол».
Все два с лишним года в Бутырке, Институте Сербского и Казани меня мучила судьба конверта: попал он в «папку без описи» или, правда, как мне показалось, остался в столе? И это, конечно, был первый вопрос Ире, когда мы встретились после моего выхода. Нет, мне не показалось! После моего ухода Ира вынула и бумаги из кармана пальто, и конверт из ящика стола. Вся информация попала в 11-й выпуск «Хроники».
Вышла я в 1972-м. В том году было заведено знаменитое дело № 24 (о «Хронике»), раздавались угрозы, а кой с кем и велись переговоры о том, какие благодеяния КГБ, решивший «закрыть» «Хронику», совершит, если ее издание прекратят сами безымянные редакторы: кого-нибудь освободит, а кого-нибудь — не посадит. Однажды Ира вызвала меня поговорить. Мы гуляли по пустырю, где никто не мог нас подслушать. Она сказала, что Валерий Чалидзе настаивает на прекращении выхода «Хроники». Что я об этом думаю?
Мне было трудно отвечать. Я сказала: «Ты же знаешь, что я от «Хроники» отошла, так что вроде не имею права решать». «А все-таки?» — уперлась Ира. Тогда я сказала: «Во-первых, не они открыли «Хронику», не им ее закрывать. Во-вторых, пока я сидела, я знала: все, что со мной происходит, по крайней мере все, что удается узнать, попадает в «Хронику». Сейчас продолжают сидеть другие люди — прекратить «Хронику» значило бы оставить их на произвол судьбы: о них не будут знать, забудут, с ними можно будет делать что угодно. И вовсю продолжать новые политические аресты и суды: западные корреспонденты будут передавать информацию только об отдельных «знаменитостях». Так что я, конечно, решительно против. А ты что думаешь?» — спросила я в свою очередь Иру. «Мы все против: я, Надя Емелькина, Вера Лашкова…» Конечно, девчонкам (они все были очень молодые), составлявшим основную рабочую силу «Хроники», трудно было спорить с тузами «движения», но все-таки еще на некоторое время «Хронику» тогда отстояли, хотя потом (тут Чалидзе ни при чем — он был уже в Америке) ее выход и был приостановлен — с самыми плачевными результатами.
В заключение еще несколько слов. Помимо «Хроники», помимо общих правозащитных забот мы ведь с Ирой еще просто дружили. Я ее очень любила, и она меня, по-моему, тоже. Какая была радость принимать их с Юликом в Париже, в такой не парижской квартире на улице Гей-Люссака. А потом — видеться в Москве. Когда я там была последний раз и читала стихи в «Мемориале», я сказала, что по традиции здесь обычно выбираю «гражданские», а сегодня решила почитать «стихи о стихах». После вечера Ира подошла ко мне: «Наташка, я так испугалась, когда ты сказала, что будешь читать стихи о стихах…» — «Ну и как?» — «Здорово…»
С тех пор, когда у меня сочиняются «стихи о стихах» и я задумываюсь: а стоит ли, кому это надо? — я вспоминаю Иркино ободрение. Жаль, не догадалась ей это передать — думала, увидимся…
Наталья Гоpбаневская