АЛЕКСЕЙ МАШЕВСКИЙ
Опубликовано в журнале Звезда, номер 10, 1999
АЛЕКСЕЙ МАШЕВСКИЙ
* * * Но не тем холодным сном могилы… Лермонтов
А я б таки даже и сном холодным
Могилы, но так, чтобы там
Не мучили словом надежды бесплодным
И не прикасались к устам.
Отдай мне, я выстрадал горькое право
На полное небытиё.
Оно хоть молчит, а не шепчет лукаво
Про дальнее счастье мое,
Оно не тревожит, оно не пускает
Безумную душу, оно
Вполне равнодушно тебя обтекает
И тянет на мутное дно,
И там, растворив без остатка, без боли,
Без всяких зачем и куда,
Изымет из этой постылой юдоли,
Изгладит уже без следа.
* * *
В черном зеркале смерти увидев себя наконец,
Обретаешь спокойствие — смотришь на все издалёка.
И неправда, она не косарь, не, тем более, жнец —
Все колосья повысыпались уже здесь, до последнего срока.
Просто мусорщица — прибирает оставленный хлам
Гениальных прожектов, высоких страстей, озарений,
Вечных истин, о коих буддизм, христианство, ислам
Всё толкуют, теряясь в бурьяне своих построений.
Я устал, понимаешь, смертельно устал от себя.
Ни одна из надежд к становому стволу не привилась
Этой жизни. Душа, негодуя, жалея, любя,
Так стремилась куда-то, но, выдохшись, остановилась.
Оказалось, что всё — только сор лепестковый, с ветвей
Ветром сорванный, вьющийся белою, розовой вьюгой.
И не жалко. И как-то неловко. И хочется лишь поскорей
Заслониться густой темнотой, немотой, пустотою упругой.
* * *
Ты еще просто не знаешь, что надо
Будет все смерти отдать.
Вот потому-то и страх, и досада —
Юности благодать,
Глупости дар, когда каждый случайный
Значим и возглас, и взгляд,
И сам с собой, как с предвечною тайной,
Носишься годы подряд.
Брось! Ты свободен от всякой заботы:
Нет твоего здесь. Ну что ж,
Разве еще не достаточно, что ты
Дышишь и слышишь — живешь,
Смотришь, как путник, дорогою зыбкой
Мимо становищ и вех
Вдаль уводимый, спокойной улыбкой
Благословляющий всех.
* * *
А потом они перестанут писаться
Сами собой, так же как и пришли.
Что там делается в голове — разобраться
Невозможно. Но только уже на мели
Вдохновенья корабль стопарусный, сильный,
Хоть и плывший, скорее всего, в никуда.
И останусь с тоской я своей замогильной,
Всех ничтожней, как сказано было, — да, да!
А, забывшись, какими стpемится путями
Дух, мечтающий сущее словом облечь,
Словно вправду такая есть область над нами
Тайных вздохов, невнятных признаний и встреч?
Если был там и слышал, то значит ли это
Что-нибудь? Я не знаю… Взыскующий глас,
Шепот ангелов или возня до рассвета
Беспокойных соседей за стенкой у нас?
* * *
Теперь, когда во сне природа умирает,
Ты каждым утром мерзнешь, выходя
Во двор, спеша до дальнего сарая
Под медленными струями дождя.
Ну, вот — принес дрова. А за окном упорно
Гнет ветер кроны, ворошит кусты.
Земля становится холодною и черной,
И воды речки, яркие, пусты.
И в сердце что-то тоже цепенеет,
Но наяву, а не в глубоком сне.
Лишь человек напрасную имеет
Способность знать и чувствовать вполне.
Зачем, зачем?! Как бабочка бы — проще:
Игра сегодня бархатная крыл,
А завтра легкий, серый остов тощий.
И был ли, не был твой полет — забыл.
* * *
Этим летом такие прозрачные дни —
Стеклодув словно яркие вазы
Выдувал, их гранили. И где же они —
Неужели разбили все сразу?
Я так думаю, где-то есть шкаф потайной,
Куда время все-все составляет.
Там и утро с утоптанной солнцем стеной,
И мое где-то детство гуляет,
И расчерчен лазоревый купол небес
Остриями стрекоз слюдяными…
Да, к несчастью, хранитель всех этих чудес
Никогда не любуется ими.
* * *
Осень — огромная мертвая рыба,
Мокрой листвы чешуя…
Перебрались бы мы, если б могли бы,
К югу, в иные края.
Розы декабрьской цветение, Крыма
Оранжерейная клеть,
Море, манящее невыносимо —
Только б ходить и смотреть.
Ах, ни Парижа, ни вечного Рима,
Жить бы здесь и умереть.
И император последний, лишенный
Трона, сюда наконец
Скрыться мечтал, где стоит отраженный
Ласковым морем дворец,
Где ливадийские сосны ступени
Верно от зноя хранят,
Где в забытьи своем робкие тени,
Нет, никого не винят.
* * *
Я тоже верю: лед, когда упорна, Что лед разбить возможно для форели,
Когда она упорна…
Михаил Кузмин
Форель пробьет. Так будет. Но потом,
Потом ведь — ночь. А мерзлой ночью черной
Опять затянет лунку свежим льдом.
Здесь холода такие, здесь такое
Оледененье! Что ему напор
Твоей души, не знающей покоя,
Живого с неживым упрямый спор,
И вечного с минутным и текучим?!
Ведь он заранее проигран. Разве ты
Не знаешь? Так и любим, так и мучим
Себя, и боремся, и нарастают льды.
Бессмысленно? — да. Неизбежно? — тоже.
И плоть живая будет в глыбу бить,
Доказывая: вечности дороже
Потребность обреченная любить.