ТАТЬЯНА НИКОЛЬСКАЯ
Опубликовано в журнале Звезда, номер 7, 1997
ТАТЬЯНА НИКОЛЬСКАЯ
ИЗ ВОСПОМИНАНИЙ ОБ АНДРЕЕ НИКОЛАЕВИЧЕ ЕГУНОВЕ
Году в 1965-м я впервые попала в небольшую, заставленную книгами комнату на тихой Весельной улице в Гавани, где жил Андрей Николаевич Егунов. Познакомил нас мой муж Леонид Чертков. В тамиздатовском сборнике «Советская потаенная муза», вышедшем в 1961 году в Мюнхене под редакцией Бориса Филиппова, он наткнулся на стихи, подписанные «А.Николев». Вычислил, что это литературный псевдоним Егунова, под которым в «Издательстве писателей в Ленинграде» в 1931 году вышла его единственная увидевшая свет проза- роман «По ту сторону Тулы», и разыскал автора.
После первого визита я получила приглашение приходить по воскресеньям, что и делала до самой смерти Андрея Николаевича в 1968 году. Ко времени нашего знакомства Егунов был уже на пенсии. До этого он семь лет проработал в Пушкинском Доме, в секторе взаимосвязей «под эгидой», как он любил выражаться, Михаила Павловича Алексеева, еще раньше сидел в советских концлагерях и в ссылке. В двадцатые годы входил в группу эллинистов АБДЕМ [Аббревиатура из первой буквы имени и расположенных в порядке алфавита первых букв фамилий участников группы, в которую входили А.Болдырев, А.Доватур, А.Егунов, А.Миханков. Позднее к группе присоединился Э.Визель, фамилию которого пришлось перевести на латинский язык- mustella.], в 1918-м окончил классическое отделение Петроградского университета, куда поступил после окончания Тенишевского училища.
По воскресным вечерам к Андрею Николаевичу приходило обычно три-четыре человека. Телефона у Егунова не было, и хозяин сам точно не знал, кто будет, но круг потенциальных посетителей был ограничен. Завсегдатаем был Саша Гаврилов, филолог-классик, занимавшийся, помимо античности, творчеством Тютчева, часто забегал исследователь поэзии Михаила Кузмина, переводчик и классик по образованию Гена Шмаков. Из коллег старшего поколения захаживали на огонек Аристид Иванович Доватур, Яков Маркович Боровский, Софья Викторовна Полякова. Приходили социолог Саша Раппапорт, доктор математики Ольга Александровна Ладыженская. Особое место занимали братья Валерий и Александр Сомсиковы, приходившие несколько раз в неделю на правах близких друзей дома.
Беседы обычно текли плавно и неторопливо. Тон задавал хозяин, которого я ни разу не видела раздраженным, возмущенным или восторженным. Казалось, девизом Андрея Николаевича были слова Архилоха: «В меру радуйся удаче, в меру в горестях тужи». Андрей Николаевич обладал редким свойством благодарить судьбу даже за удары. Однажды он сказал: «Если бы меня прописали после ссылки в Ленинграде, как я тогда хотел, я бы умер во время блокады». В комнате было тесновато, и когда наставало время пить чай, хозяин обычно говорил: «А теперь займемся столоверчением». Письменный стол задвигался в угол, а на середину комнаты выдвигался небольшой круглый стол, за которым происходило чаепитие. Чай Андрей Николаевич всегда заваривал сам и сам разливал гостям. Обязательной частью вечера было чтение вслух. Обычно читались стихи Державина, которого Егунов очень любил, и почти всегда «на закуску» «Водопад».
Андрей Николаевич превыше всего ставил звуковую сторону слова. Он говорил, что на спектаклях иностранных гастролеров старается не вдумываться в смысл слов, чтобы не портить впечатление от музыки речи. Из поэтов XVIII века Егунов выделял Сумарокова, «Гамлет» которого читался в его доме по ролям. Особой любовью хозяина был Фет, точнее фетовская поэзия. Поскольку фотография Фета противоречила воздушным образам его стихов, Егунов выдрал ее из книги. Вообще Андрей Николаевич считал, что биография мешает восприятию творчества и нужно изучать только то, что написал автор. Подобно Тынянову, он считал важным изучение поэтов третьего литературного ряда, оказавших боковое «от дяди к племяннику» влияние на литературный процесс. Он внимательно читал Бенедиктова, подчеркивал цветными карандашами непривычные для литературных норм того времени словосочетания. Перепечатывал стихи Бенедиктова и других «немагистральных» поэтов на машинке и посылал, не указывая имени автора, знакомым филологам для атрибуции. Егунов серьезно относился к осмеянному графу Д.Хвостову. К сожалению, осталась неопубликованной его статья, в которой сравнительно анализировались «Екатерингофское гуляние» Хвостова и «Народный дом» Заболоцкого. Совпадения в этих текстах были удивительные и говорили о знании Заболоцким поэмы Хвостова, повлиявшей на поэтику Заболоцкого обэриутского периода.
Из поэтов ХХ века Андрей Николаевич очень высоко ценил Михаила Кузмина. Помню, как, перечитав «Вожатого», он поражался силе кузминской строчки «Два ангела напрасных за спиной». Но больше всего Егунов любил позднего Кузмина, в особенности «Форель разбивает лед». Он писал об этой поэме работу, где, в частности, указывал на соответствие между «ударами» в поэме Кузмина и шубертовским циклом «Форель». Любил Егунов и Вагинова, тогда совсем забытого поэта, которым я начала заниматься в студенческие годы. Он посоветовал мне обратить внимание на то, почему Вагинов, сын жандармского ротмистра, учился не в военном училище, а в частной гимназии Гуревича, известной своим демократизмом. Ключом для понимания поэмы «Филострат» Андрей Николаевич считал слова одного из ее героев, Тептелкина:
Заморских штучек не люблю.
Советы- это наша Русь,
Они хранились в глубине
Под византийскою парчой,
Под западною чепухой.
При этом Егунов не давал своей развернутой концепции, а подталкивал мою мысль в нужном направлении. Из прозы Вагинова Андрей Николаевич больше всего любил «Козлиную песнь», которую ласково называл «Козлинкой». Иван Алексеевич Лихачев рассказал мне, что в последнем романе Вагинова «Гарпагониана» Андрей Николаевич выведен под именем Локонова, менявшего большие комнаты на меньшие. Вырученные деньги он тратил на книги или пропивал. Однажды после очередного обмена Егунов встретил на улице своих друзей и пригласил взглянуть на новое жилье. Вход в комнату был прямо с улицы. Все стены вместо обоев были обклеены фотографиями Сталина и членов Политбюро. Заметив удивление друзей, Андрей Николаевич сказал: «Всегда нужно помнить, где ты живешь». Но таким я Андрея Николаевича не застала. В годы нашего знакомства ни разговоров о политике, ни выпивки в его доме не водилось. Всегда в одной и той же наглухо застегнутой, вылинявшей серо-синей куртке, седой, с большими глазами, спокойным, подчас лукавым голосом, Андрей Николаевич излучал ровное тепло и свет своей мудрости. Он никогда не поучал, не навязывал своего мнения. Всегда интересовался, чем занимаются его друзья, был хорошим слушателем.
О прошлом Андрей Николаевич по собственной инициативе говорил мало, но на вопросы отвечал. В Тенишевском училище он учился в одно время с братьями Набоковыми и вспоминал, что учащиеся их не любили за то, что на занятия они приезжали на автомобилях, в то время как другие студенты пользовались извозчиками, а то и ходили пешком. Рассказывал он о собраниях АБДЕМа, проходивших по очереди в домах участников группы. Тексты греческих трагедий и романов абдемиты читали по старинным изданиям в кожаных переплетах с золотым тиснением. Переводили по очереди прямо с листа. Перевод получался почти подстрочным. В результате занятий были выпущены коллективные переводы романов «Левкиппа и Клитофон» Ахилла Татия и «Эфиопики» Гелиодора. «Эфиопика» вышла с предисловием Андрея Николаевича в 1932 году. Помимо классической филологии абдемитов сближал интерес к живописи «Мира искусств», музыке Глюка и Моцарта. Они увлекались творчеством Гюисманса, излюбленные страницы из романа «Наоборот» читали вслух.
Пострадал Андрей Николаевич по делу Р.В.Иванова-Разумника. В 1933 году он был арестован и вскоре сослан на три года в Томскую область, затем несколько лет проработал в Томском университете. Война застала его в Новгороде. Во время оккупации Андрей Николаевич был вывезен в Германию, работал как остарбайтер на молокозаводе. После конца войны он преподавал немецкий язык советским военным, в 1946-м был арестован и осужден на десять лет, которые отбывал в Сибири и в Казахстане.
Возможно, главным делом жизни Андрея Николаевича был перевод Платона, начатый еще в двадцатые годы и продолжавшийся до последних лет жизни. Андрей Николаевич перевел «Законы», диалог «Федр» и «Государство», представив русскому читателю своеобразие стиля великого философа. Параллельно с переводческой работой Егунов занимался сравнительным литературоведением. В 1964 году вышла его книга «Гомер в русских переводах XVIII-XIX веков», интересная не только для античников, но и для ценителей отечественной словесности. Работа в секторе взаимосвязей Пушкинского Дома Андрею Николаевичу нравилась, но отсиживать положенные восемь часов было скучно. Когда в Институте русской литературы организовали курсы по изучению английского языка, занятия на которых проходили в рабочее время, Егунов охотно на них записался. Он с юмором рассказывал, как его и специалиста по английской литературе Юрия Давыдовича Левина учили английскому алфавиту.
Летом 1968 года Андрей Николаевич тяжело заболел. Его забрали в онкологическую больницу на улице Чайковского. Когда я пришла его навестить, он лежал в светлой палате спокойный и улыбающийся. Диагноз он знал и настаивал на операции. Рассказывал, как она будет происходить, что опухоль врач будет вырывать рукой, а не вырезать. Я принесла на суд Андрея Николаевича свой первый рассказ. Когда я пришла навестить Андрея Николаевича в следующий раз, операция была уже сделана. Он лежал на высокой кровати, весь синий, говорил с трудом. От неожиданности я испугалась. Он сказал, что рассказ мой прочел, но обсудим мы его в следующий раз. Следующего раза не было. Промучавшись несколько недель, Андрей Николаевич скончался. Его друзья хотели поместить некролог в «Литературной газете». Текст писала, кажется, Софья Викторовна Полякова, а мне было поручено отвезти некролог в корпункт «Литературной газеты». В газете о смерти Андрея Николаевича сообщено не было. Отпевание проходило в Князь-Владимирском соборе. Из церкви поехали на автобусе на Шуваловское кладбище. Погода стояла отвратительная, шел мокрый снег. После похорон Слава Станкевич предложил всем поехать в комнату Андрея Николаевича и посидеть там в последний раз. Другие почему-то не согласились. Комната была вскоре опечатана, книги и архив перешли в собственность архитектора и планериста Валерия Сомсикова, которого Егунов перед смертью усыновил. Первые годы друзья Андрея Николаевича несколько раз собирались, чтобы почтить его память, но потом эти встречи прекратились.
В 1980 году в альманахе «Часть речи», вышедшем в Нью-Йорке, Гена Шмаков, перебравшийся к тому времени в Штаты, поместил подборку стихотворений Андрея Николаевича, сопроводив ее вступительной заметкой. Эти стихи из сборника «Елисейские радости» были хорошо известны друзьям Егунова. Написанные в конце двадцатых- начале тридцатых годов и затем утерянные, они были восстановлены автором в шестидесятые годы по просьбе членов его домашнего кружка. Поэзия Андрея Николаевича, на мой взгляд, во многом перекликается с кузминской. Так же, как и Кузмин, он любит мир мелочей. Но если Кузмин восторженно вопрошает: «Где слог найду, чтоб описать прогулку, шабли во льду, поджаренную булку…», Егунов спокойно констатирует: «За чаепитием воскресным мне интересны и любезны равно и крендель и хозяин». С поздним Кузминым сближает стихи Егунова причудливая ассоциативная игра, обилие скрытых цитат и реминисценций. В неологизмах, встречающихся в ряде стихов Егунова, поражает чувство языка. Путем замены одной буквы расширяется семантическое поле стихотворного ряда, например: «Центр города, центавры на мосту» или «бреданья старины клубокой» с бредом, клубком и монашеским клобуком, накладывающимися на знакомую каждому цитату. Ассоциативные аллитерации, часто проникнутые утонченным эротизмом, ненавязчивы: «Колю не Колю- сахар… Далеко колкий Колька, это странно». Только изредка Егунов интенсивно насыщает стихи звукописью, поворяя слово в различных сочетаниях, обыгрывает оттенки значений:
Жать рожь, жать руку. Жму и жну
язык, как жалкую жену-
простоволосая вульгарна
и с каждым шествует попарно,
отвисли до земли сосцы,
их лижут псицы и песцы…
-Воспоминанье о земле,
о том, как там в постель ложатся,
чтоб приблизительно прижаться.
Помню, как Гена Шмаков удивлялся контрасту между сдержанным поведением «застегнутого на все пуговицы» Андрея Николаевича, не допускавшего ни малейшей фривольности в разговоре, и подчас предельным эротизмом его стихов.
Кроме «Елисейских радостей» Андрей Николаевич давал читать свою поэму «Беспредметная юность», опубликованную в 1991 году Н.Казанским и В.Сомсиковым в журнале «Московский наблюдатель». Эта поэма близка по своей поэтике к обэриутам, в особенности, на мой взгляд, к драматическим произведениям А.Введенского. «Беспредметной юности» Андрей Николаевич предпослал написанное двадцатью годами позже «Осмысление», которое заканчивалось размышлениями о философии языка и психологии творчества: «Мучительность переживаний из своеобразной стыдливости прикрыта шутливостью. Балаганная рифмовка, предусмотpенная, впрочем, словарным составом языка, дешевые каламбуры, и, местами, веселенькое стрекотанье ритмов текста старинных опера-буфф,- все это подсказано самой природой языка, а это наводит на мысль, что языковое шутовство есть метод вскрытия и уловления метафизики, таящейся в недрах языка».
Поэзия Андрея Николаевича оказалась близка по духу многим представителям так называемой второй литературной действительности. Его стихи в восьмидесятые годы публиковали и перепечатывали в самиздатовских журналах различной литературной ориентации- от выходившего в городе Ейске в нескольких экземплярах «Транспонанса» до широко известных в узких кругах Ленинграда «Часов». Одним из наиболее активных пропагандистов творчества Егунова стал молодой ленинградский ученый Глеб Морев, которому принадлежат публикации стихов Егунова в журналах «Равноденствие», «Континент», «Искусство Ленинграда», альманахе «Незамеченная земля». В 1993 году в Вене под редакцией Г.Морева и В.Сомсикова вышло однотомное «Собрание произведений» Андрея Николаевича. В книгу вошел роман «По ту сторону Тулы», сохранившиеся стихи из сборника «Елисейские радости», два варианта поэмы «Беспредметная юность», отдельные стихотворения, не вошедшие в «Елисейские радости», и даже отрывки из утраченных произведений. Тексты стихов прокомментированы, причем наряду с текстологическим комментарием дается и реальный, указывается на возможные источники реминисценций и аллюзий. Сборник завершается двумя заметками- «А.Н.Егунов как переводчик древних авторов» С.В.Поляковой и «Андрей Николаевич Егунов: очерк жизни и творчества» Г.Морева и В.Сомсикова. Поскольку редакторы не имели возможности прочесть корректуру, книга не свободна от опечаток. Большинство из них наряду с дополнениями к библиографии и биографической заметке опубликованы и исправлены в следующем выпуске «Винер Славистишер Альманах».
В 1995 году Андрею Николаевичу исполнилось бы сто лет. Книга, включившая все сохранившиеся его оригинальные произведения, а также отрывки из несохранившихся, могла бы быть прекрасным юбилейным подарком. Жаль только, что Егунов не дожил до ее выхода, и жаль также, что она практически недоступна на родине Андрея Николаевича.