Журнал "Звезда" N4, 1997г.
Опубликовано в журнале Звезда, номер 4, 1997
«Звезда», №4, 1997N 4 открывается материалами, посвященными юбилею Беллы Ахмадулиной: здесь публикуется ее стихотворение «19 октября 1996 года» и перевод эссе Иосифа Бродского «Why Russian Poets» («Зачем российские поэты») о творчестве юбиляра.
Поэзия и проза представлены опытами четырнадцатилетней поэтессы Саши Аносовой, жительницы С.-Петербурга, рассказами двадцатичетырехлетнего москвича Ильи Замешаева и стихами живущего в США математика, скрывающегося под псевдонимом Григорий Марк, которому посвящена публикуемая в этом же номере заметка Михаила Эпштейна «Путь ангельской плоти».
В рубрике «Новые переводы» — начало психологического детектива англичанки Рут Ренделл «Один по вертикали, два по горизонтали» («One Across, Two Down»).
Из мемуарного и эпистолярного жанра — письма философа и поэта Даниила Андреева к родным (1928-1938 гг.) и первая часть содержательного дневника писателя Даниила Данина за 1967 год. Материал Людмилы Вольфцун «Amata mea» повествует о нелегкой жизни дочери знаменитого ученого-античника Ф. Ф. Зелинского — Людмилы (1888-1967).
Публицистическая статья писателя-фантаста и востоковеда Вячеслава Рыбакова трактует вечную тему — мораль и право. Рецензия Валения Шубинского посвящена выходу в свет чрезвычайно любопытных «Разговоров с Вячеславом Ивановым» М. С. Альтмана (книга напечатана в Петербурге в 1995 г.), а очередная «беседа о новой словесности» Александра Гениса — творчеству Владимира Маканина.
В «Философском комментарии» — работа Бориса Парамонова «Скромное обаяние буржуазии (По поводу «Мифологий» Ролана Барта)», а в «Письмах в редакцию» — острая эристолярная дискуссия Александра Горфункеля и Александра Жолтковского, предмет которой — ранее опубликованная в «Звезде» (N 9, 1996) статья последнего об Ахматовой.
Центральная публикация номера — набоковская «Трагедия господина Морна», осуществленная с разрешения сына писателя Д. В. Набокова по рукописи, подготовленной к печати Селеной Витале и Эллендеей Проффер. Ниже приводится фрагмент вступительной заметки, написанной петербургским набоковедом Вадимом Старком, и два отрывка из текста трагедии, в которых появляется некий «гость из будущего» (или из прошлого?), гость из другого измерения, не принимающий участия в фабуле, — прозрачное альтер эго самого автора.
ВОСКРЕСЕНИЕ ГОСПОДИНА МОРНА
«6 апреля 1924 года в берлинской газете «Руль» некто, подписавшийся Е. К-н, сообщал о «Трагедии господина Морна»: «Под таким названием прочел В.Сирин на очередном заседании Литературного клуба свое новое драматическое произведение — трагедию в пятистопных ямбах, в пяти актах и восьми картинах». В рецензии приводятся несколько фрагментов монологов главных героев — явно по письменному тексту, который мог предоставить автору только сам Владимир Набоков. С тех пор прошли десятилетия, и вот теперь, в апреле 1997-го, трагедия впервые предается печати. Она была начата в 1923 году в Берлине и вчерне закончена в начале 1924-го в Праге, куда Набоков приезжал к матери Елене Ивановне, переселившейся с младшими детьми в Чехословакию.
Окончательно трагедия так никогда не была завершена, она странствовала с Набоковым из страны в страну, из гитлеровской Германии 1937 года во Францию, из окупированной Франции в Америку, где она в конце концов и осела в Библиотеке Конгресса. В годы странствий были утрачены некоторые страницы рукописи, но поскольку помимо основного текста сохранились наброски двух вариантов трагедии — четырехактного и пятиактного — появилась возможность реконструкции утраченного. Эта работа была выполнена прежде всего вдовой Набокова Верой Евсеевно; в подготовке текста к печати участвовали также проф. Серена Витале и американская издательница Набокова Эллендея Проффер.
Публикацию сопровождает прозаическое изложение замысла писателя, от которого однако он, как это явствует из сопоставления с основным текстом, не раз отступает. Это сопоставление представляет интерес для исследователя, давая возможность сравнить план трагедии, начальную концепцию автора с тем, что получилось в итоге.
До настоящего времени всем исследователям набоковского творчества приходилось в суждениях о трагедии довольствоваться пересказом все того же полуанонимного рецензента: «Трагедия господина Морна — трагедия короля, который, подравшись инкогнито на дуэли a la courte paille <по жребию, букв. — по короткой соломинке — фр.> с мужем возлюбленной, принужден был застрелиться, но вместо этого после страшных колебаний решается бросить царство. Вместо покоя бывшего короля встречают — душевное смятение, измена Мидии, его возлюбленной, чудовищный мятеж, охвативший страну, и, наконец, выстрел прежнего соперника, настигшего господина Морна в его уединении. Раненный в голову Морн оправляется и, уверив себя, что теперь он выполнил дуэльный долг, решает вернуться на царство. Романтическим блеском окружено его воскресение, — но слишком много зла наделал его побег, — и в мгновение наибольшей напряженности блеска и счастья, он кончает самоубийством».
В это время Сирин-Набоков был автором только двух сборников стихотворений и нескольких рассказов.Замысел трагедии много объемнее этих ранних опытов, но не противоречит им,например, строчкам из первого сборника 1916 года «Стихи»:
Ты пойми… Разглядеть я стараюсь
Очертания рая во мгле,
Но к заветным цветам устремляюсь,
Как пчела на оконном стекле.
В этой строфе уже заключена звучащая в трагедии лирическая тема Набокова, многими сформулированная и, может быть, лучше других Ниной Берберовой: «Эта тема появилась намеком еще в «Машеньке», прошла через «Защиту Лужина», выросла в «Подвиге», где изгнанничество и поиски потерянного рая, иначе говоря — невозможность возвращения рая, дали толчок к возникновению символической Зоорландии, воплощенной позже в «Других берегах», иронически поданной в «Пнине» и музыкально-лирически осмысленной в «Даре». Преображенная, она, эта тема, держала в единстве «Приглашение на казнь» и наконец, пройдя через первые два романа Набокова, написанные по-английски, и «Лолиту», прогремела на страницах «Бледного огня» <…> » Бледный огонь» вышел сам из неоконченного, еще русского романа Набокова, «Solus Rex»», первые главы которого были напечатаны по-русски еще в 1940 году. Король, или псевдокороль, лишенный своего царства, уже там возникал как поверженный изгнанник рая, куда возврата ему нет».
И вот перед нами текст, предшествующий всем романам Набокова, текст о короле, «лишенном своего царства». Память об утраченом прошлом, о реальном Петербурге набоковского детства пронизывает трагедию, память, «столице этой стройной и беспечной. <…>»
ИЗ ВТОРОЙ СЦЕНЫ ПЕРВОГО АКТА
<…>
Иностранец
Приехал я из Века
Двадцатого, из северной страны,
зовущейся… (Шепчет.)
Мидия
Как? Я такой не знаю…
Дандилио
Да что ты! В детских сказках, ты не помнишь?
Виденья… бомбы… церкви… золотые
царевичи… Бунтовщики в плащах…
метели…
Мидия
Но я думала, она
не существует?
Иностранец
Может быть. Я в грезу
вошел, а вы уверены, что я
из грезы вышел… Так и быть, поверю
в столицу вашу. Завтра- сновиденьем
я назову ее…
Мидия
Она прекрасна… (Отходит.)
Иностранец
Я нахожу в ней призрачное сходство
с моим далеким городом родным,
то сходство, что бывает между правдой
и вымыслом возвышенным…
Второй гость
Она,
поверьте мне, прекрасней всех столиц.
Слуги разносят кофе и вино.
Иностранец (с чашкой кофе в руке)
Я поражен ее простором, чистым,
необычайным воздухом ее:
в нем музыка особенно звучит;
дома, мосты и каменные арки,
все очертанья зодческие — в нем
безмерны, легки<е>, как переход
счастливейшего вздоха в тишину
высокую… Еще я поражен
всегда веселой поступью прохожих;
отсутствием калек; певучим звуком
шагов, копыт; полетами полозьев
по белым площадям… И, говорят,
один король все это сделал…
Второй гость
Да,
один король. Ушло и не вернется
былое лихолетье. Наш король-
гигант в бауте, в огненном плаще-
престол взял приступом, и в тот же год
последняя рассыпалась волна
мятежная. Был заговор раскрыт:
отброшены участники его-
и между прочим, муж Мидии, только
не следует об этом говорить,-
на прииски далекие, откуда
их никогда не вызовет закон.
Участники, я говорю, но главный
мятежник, безымянный вождь, остался
ненайденным… С тех пор в стране покой.
Уродство, скука, кровь- все испарилось.
Ввысь тянутся прозрачные науки,
но, красоту и в прошлом признавая,
король сберег поэзию, волненье
былых веков- коней, и паруса,
и музыку старинную, живую,-
хоть вместе с тем по воздуху блуждают
сквозные, электрические птицы…
Дандилио
В былые дни летучие машины
иначе строились: взмахнет, бывало,
под гром блестящего винта, под взрывы
бензина, чайным запахом пахнёт
в пустое небо… Но позвольте, где же
наш собеседник?..
Второй гость
Я и не заметил,
как скрылся он…
Мидия (подходит)
Сейчас начнутся танцы…
<…>
ИЗ ТРЕТЬЕГО АКТА
<…>
Голос
Позвольте… ваше имя?
Сюда нельзя!
Иностранец
Я- иностранец…
Голос
Стойте!
Иностранец
Нет… я пройду… я- так. Я- ничего.
Я только сплю…
Голос
Он пьяный, не пускайте!..
Морн
А, новый гость! Сюда, сюда, скорее!
Так счастлив я, что принял бы с улыбкой
и ангела, под траурным горбом
сложенных крыл влачащегося скорбно;
и нищего блестящего лжеца;
и палача, в опрятный свой сюртук
затянутого наглухо… Гость милый,
что ж, подходи!
Иностранец
Вы, говорят, король?
Эдмин
Как смеешь ты!..
Морн
Оставь. Он- иноземец.
Да, я король…
Иностранец
Так, так… Приятно мне:
я хорошо вас выдумал…
Морн
Молчи,
Эдмин,- занятно. Ты издалека,
туманный гость?
Иностранец
Из обиходной яви,
из пасмурной действительности… Сплю…
Все это сон… сон пьяного поэта…
Повторный сон… Однажды вы мне снились:
какой-то бал… какая-то столица…
веселая, морозная… Но только
иначе звались вы…
Морн
Морн?
Иностранец
Морн. Вот, вот…
Нарядный сон… Но знаете, я рад был
проснуться… Помню, что-то было в нем
неладное. А что- не помню…
Морн
Все ли
у вас в стране так говорят… дремотно?
Иностранец
О, нет! У нас в стране нехорошо,
нехорошо… Вот я проснусь- скажу им,
какой король мне грезился прекрасный…
Морн
Чудак!
Иностранец
Но отчего же мне неловко?
Не знаю… Как и в прошлый раз… Мне странно…
Должно быть, в спальне душно. Отчего-то
страх чувствую… обман… Я постараюсь
проснуться…
(Уходит.)
Морн
Стой!.. Куда же ускользнул
мой призрак?.. Стой, вернись…
Голос (слева)
Держи!
Второй голос
Не вижу…
Третий голос
Ночь…
Эдмин
Мой государь, как можешь
выслушивать…
Морн
У прежних королей
шуты бывали: говорили правду
хитро, темно,- и короли любили
своих шутов… А у меня вот этот
сомнительный сомнамбула…
<…>