Из дневников и писем 1964–1968 годов. Публикация, вступление и комментарии М. Орловой
Опубликовано в журнале Знамя, номер 9, 2018
Книгу об утраченных иллюзиях
Раиса Орлова закончить не успела. Но успела отобрать для нее фрагменты из писем
и дневников, которые она вела с начала 1940-х годов и до конца жизни.
Раиса Давыдовна Орлова родилась в Москве в
1918 году в доме, полном книг, среди книг прошла вся ее жизнь. Жизнь
счастливого человека. Она писала 23 июля 1968 года: «Мне посчастливилось с
Россией, родину не выбирают, но я и не хочу иной. Здесь я родилась, здесь я
умру.
Я избрала себе дело по
сердцу, я люблю свою работу, она мне — радость.
Для человека нашей страны,
нашего времени, моего поколения на мою долю выпало не много страданий. Я
оплакала мужа, погибшего на фронте, но сама почти не испытала смертельных
опасностей. У меня всегда был кров, я, в общем, не голодала, не сидела в тюрьме
и даже не носила передач. Долго я считала все это само собой разумеющимся».
В мае 1989 года Р. Орлова
умерла в Кёльне. Прощаясь с ней, немецкий друг и тележурналист Клаус Беднарц говорил: «Когда-нибудь напишут историю свободного
русского слова, историю литературы и духа той, другой России, которая в 60-е и
70-е годы нашего века сопротивлялась системе, подавляющей и презирающей
человека. И в этой истории твоя кухня на Красноармейской улице займет особое
место. Она была одним из перекрестков духовной жизни Москвы.
…Ты была русской
патриоткой и гражданкой мира. Когда тебя лишили права жить на родине, ты унесла
с собой свою Россию и знакомила нас с нею».
В 1980 году вместе с мужем Львом Копелевым Раиса Орлова выехала на год в Германию, через два месяца оба были лишены советского гражданства. До конца жизни они прожили в Кёльне. Раиса Орлова выучила немецкий язык, из американистки превратилась в славистку, издала написанную еще в Москве книгу «Последний год жизни Герцена». В 1984 году вышла на немецком ее книга «Двери открываются медленно», которая была несколько лет бестселлером, немецкие читатели завалили ее письмами. В 1986 году была издана общая книга Р. Орловой и Л. Копелева «Мы жили в Москве. 1956—1980», по дневникам и письмам. Копелевы объездили всю Германию с выступлениями и чтением отрывков из своих книг, побывали почти во всех странах Европы и несколько раз в США. В 1990 году гражданство Льву Копелеву было возвращено, Р. Орловой — посмертно.
Имя Л.Копелева
появилось на карте города Кёльна в 2009 году, тропа в Бетховенском парке рядом
с домом, где он жил, названа его именем. Активно работает в Кёльне с 1999 года
Форум имени Льва Копелева.
Имя Раисы Орловой тоже не
забыто в Германии. Институт славистики в Кёльне, высоко оценивая ее
гуманистическую деятельность, ее роль посредника между Западной и Восточной
Европой, учредил премию имени Раисы Орловой. Этой премией ежегодно награждаются
лучшие студенческие работы, посвященные России и Восточной Европе.
М. Орлова
Февраль 1964 г.
Как началось для нас дело Бродского. Фрида1 зашла к нам от ЛК2 и твердо сказала, что ничем, кроме комнаты и прописки для НЯ3 , заниматься больше не будет. Это было в конце ноября. Фрида была в командировке в Пскове и оттуда поехала в Ленинград… Первый суд состоялся 18 февраля, мы на следующий день уезжали в ГДР. Позвонили в Ленинград, Фрида рыдает. Тогда, собственно, и началось это дело для нас. Впрочем, на месяц все отложилось, затмили впечатления необыкновенной силы. 25 февраля мы смотрели «Евангелие от Матфея»4 .
* * *
ГДР. Смотрим в Берлине спектакль «Дни Коммуны»5 . Неужели это возможно и сегодня — с тем же захватывающим волнением следить: падет или не падет? И знать и все же надеяться. Эту судьбу нашего поколения никуда не денешь: от Стены до Колымы или наоборот. Применять или не применять насилие?.. Разве это про Коммуну? Про нас. На шести языках под занавес: «Да здравствует Коммуна! Вив ля коммюн!..»
Коммуна живет. Живет в тех актерах, которые вот здесь, в этом городе, у Cтены могут так играть и значит — верить. «Мы — это больше, чем ты». А что же выше? Неужели хорошо одетые и устроенные обыватели всех наций в Черемушках всех широт?
* * *
ГДР. Анна Зегерс: «Я бы хотела написать историю справедливости. С одной стороны — история Льва6 , а с другой — моей домработницы, осадницы из Восточной Пруссии. Ты и таких защищал… Я здесь живу много лет, у меня сотни знакомых, но людей, с которыми я разговаривала бы так откровенно, как с вами, — нет».
Шумахер7 : «Евтушенко сыграл огромную роль. Прекрасно выступал. Самое мощное тайное оружие России. Ведь антикоммунизм — чувство, и бороться с ним нельзя только разумом».
Бывшие военнопленные антифашисты… Плывет и плывет прошлое. Лев вызвал их из небытия волшебной палочкой8 , а теперь они — в плоти и крови. Он был для них домашней легендой, а теперь он сам — шумный, неудобный, не умещающийся — приехал сюда.
Март 1964 г.
Цветаева — ее разлив, ее оглушительная мощь. Это ведь и есть «музыка революции». Если бы не случайные биографические обстоятельства, она бы не уехала. И не было бы «Моих служб». Как, впрочем, их и сейчас НЕТ. (Потребность изменять и даже фальсифицировать историю в угоду настроению того времени. То есть как это «Моих служб» нет?! Они есть. — Примечание 1984 г.)
А государственность — как бы это ни называть — это ей ненавистно везде. Весь ее образ жизни в Париже, да и в других местах — антиистеблишмент. Потому она мне была много важнее Ахматовой и будет, пока живет где-то, хоть в Венесуэле, дух переворота. Ее слово вместе с лавой изрыгается, извергается — не поется. И тот же шквал чувств.
Май 1964 г.
Харьков. Лев ходит по развалинам, юношей он ходил по этим улицам. А если бы жил в другой стране? Было бы то же самое, тоже стал бы коммунистом, и наступил бы для него 1956 год, но только менее трагично.
Вот дом, где проходила писательская конференция в 1930 году. Мог ли он тогда подумать, что будет на «ты» с Анной Зегерс, что станет другом Гидаша и напишет о нем книгу?
Август 1964 г.
Письма Бабеля. Какого писателя загубили! Просто так взяли и убили Бабеля. Ведь в нем неповторимость каждого человеческого существа доведена до предела. Может, еще тридцать лет пройдет, пока такой где-либо будет. Это все еще искры того огня… Но эта жизнь! «Конармия» — рядом с бытом, комнатами, Парижем, перепиской, «Новым миром», авансами, договорами, одиночеством. Страшным последним письмом из Переделкина в декабре 1938 года. Нельзя отдавать… Нельзя отдать Бродского.
* * *
…Разговор о Машке9 и математике… Я не могу и не должна заниматься современным искусством. Потому что у меня все задачи должны сходиться с ответами. Я родилась, прожила и, видимо, умру в старомодном, просветительском мире без непознаваемого, без тайн и ужасов. А все действительно современное искусство тяготеет к абсурду, Кафке. Для этого надо жить в антимире. По-серьезному говоря, это и есть главный пропуск в моей книге об американской литературе10 .
Сентябрь 1964 г.
Автобус Ужгород — Черновцы. В
автобусе — глупые мысли, что вот этот старшина везет пакет об аресте… (А я-то
думала, что в первый и последний раз это было в поезде Москва — Ереван в
октябре 1969 года. — Примечание 1984 г.)
Читаю работы из Черновиц. Люди умные, остроумные, яркие, интересные становятся на страницах «Ученых записок» плоскими, одинаковыми, скучными. Что же это за проклятье — ведь и с нами то же самое — что же остается?
* * *
Одесса. А ведь именно эта пестрота, особость, необыкновенный быт, те самые кричащие друг на друга бабы, которые так шокировали мое общепринятое «как все», русско-московско-комиссарское, — они-то и были подпочвой большого искусства. Здесь и личность, и индивидуальность, характер, фальстафовский фон. И ничего этого я не поняла. Ни Лёня11 (одессит) не сумел раскрыть, ни песня ифлийская.
* * *
Одесса. Власти не хотят даже комнаты-музея Багрицкого. Ничего. Ничего не оставить, не помнить. А камни помнят. И люди. Одна из улиц в Одессе была Дегтярная, потом Мойхер-Сфорима, потом — Вышинского, теперь опять Дегтярная. Держатся только старые названия.
* * *
Когда сбрасывали памятник Сталину в Батуми — сотни молодых людей на коленях с цветами…
* * *
Тбилиси. Давид Какабадзе. Огромный талант. Не мой. Каждая экспозиция — не период, а целая творческая жизнь. Бретань. Играет не только лодочка, но и пространство. Навязчивость темы не оставляет художника. Сохранилась личность. Сместился угол, лучи света падают иначе, и вот уже — другая картина… Ничего не надо — только море, реки, лодки. Кисти, краски. Кому это может быть вредно? Только радость. Пятен на полотнах Какабадзе не понимала, увидела их на склонах гор, когда поехали в Имеретию.
* * *
…А кто же мой народ? Тот хамоватый парень с теплохода «Кахетия», который яростно сражался против узких брюк, а напившись, материл свою спутницу?
* * *
Грузия. Обрастаем людьми, и одолевает гнетущий страх завтрашнего банкротства: а ведь мы не сможем расплатиться. Не так живем. Всего не хватает: денег, времени, спокойной свободы, чтобы по-настоящему отправлять один из самых великих и прекрасных культов — культ дружбы.
* * *
Грузия. Несколько минут счастья по дороге из Сигнахи. Я одна, жара, солнце, внизу — Алазанская долина. И синие горы. И счастье там, за поворотом, и не мешает длинная, уже прожитая жизнь.
Что же надо делать? Учить? Чему? Писать хочу так, что распирает, а толку? Говорю, говорю на лекциях про тридцать девять вариантов последней страницы в «Прощай, оружие», а у меня?
* * *
Тбилиси. (К «железному занавесу»). Ираклий говорит: «Я бегаю от иностранцев. Меня уже вызывали, я боюсь. ОНИ считают, что при любой встрече с иностранцем мы начинаем разговор с того, что хотим отделить Грузию от СССР». А в действительности — хотят. О чем бы ни шла речь: «…А потом нас присоединила Москва…»
* * *
А.А.12 едет в Италию получать поэтическую премию Этна Таормина.
— Еду представлять коммунистическую Россию.
— Анна Андреевна, вы едете представлять великую державу Поэзию.
— Ну, я-то знаю, куда меня и зачем посылают.
* * *
Выражение Винера13 — «промежуточный язык». Все мои записи и есть промежуточный язык.
* * *
Механика предохранения души, которая оказывается уничтожением. Вот мне 15–16 лет. Люся обидела Лешу14 . И я плачу — от бессилия, от его боли, оттого, что маленького ребенка можно обидеть, оттого, что в мире есть зло.
Проходят годы… И я могу больше жалеть ту руку, которая держала ремень и била Светку15 , чем ее и своих родителей. Я могу быть совсем глухой к бомбежкам Ковентри и к атомной бомбе над Хиросимой. Ничего не понимала, не ощущала. Меня это не касалось.
Грубость и хамство наших в Румынии (в 1945 году) — касались. Провожая меня домой после публичной лекции «Облик советского человека», румынский искусствовед Мирчи Надежди рассказывал, как он и его друзья ждали Красную Армию, как надеялись, что придут русские, и ночь сменится днем.
— А ваши солдаты отняли у меня часы насильно. Оскорбило насилие. Я сам отдал бы им все по первой просьбе.
Как он обрадовался моему французскому языку и «налету» интеллигентности!
* * *
Я могу быть в мире с собой, только когда одобряю свои поступки.
23 декабря 1964 г.
Рукопись КИ16 о Зощенко. Главное — развращение, озверение народа. Человеческий материал. Чьи же это слова: «Нельзя построить мраморный храм из смеси грязи и навоза»? А скотский хлев можно. Зощенко заглянул в ту пропасть, куда КИ не может — к счастью для него — последовать за Зощенко.
* * *
Почему так много вспомнилось из своего прошлого? Няня, опята, тетя Миля, дом Авербухов… Щедрая и такая разная родительская любовь. Детство — настоящее. И у нее, Светланы, такое было.
…Мы с Витей Мягковым (мне 12 лет) идем в валенках с какого-то, как ни смешно, совещания — книги, библиотеки? Большая Дмитровка, где бакалея, остановка трамвая, он греет мои зазябшие руки. И выступление по книге Третьякова «Ден ши хуа».
11 апреля 1965 г.
Обсуждение истории с докладом студента Кузнецова о цинизме. Доцент Савинченко с кафедры марксизма сказал: «Этот троцкист Хрущев уничтожил термин «враг народа». Надо его восстановить, и тогда станет вполне ясно, кто такой Кузнецов и как надо с ним поступать».
* * *
Шереметьево не помню, а помню шесть дней зимой 1952 года, студенческие каникулы, я одна на эстонской турбазе, чужой язык, все — чужое. И счастье днем в постели после лыж и мороза. В 1946 году в Тарасовке — тоже одна. Там написала о «Доме у дороги»17 .
23 апреля 1965 г.
Анне Зегерс стихи Назыма Хикмета читал Жоржи Амаду в Бразилии: «Чтобы мы не погибли под обломками падающих (свергаемых?) идолов».
Рассказ Анны Зегерс о том, как ее спас Джек Лондон, как она бежала из Парижа от гитлеровцев.
Апрель 1965 г.
О Лёне. Мне хочется обратиться к тебе и страшно. Страшно того, что я осталась жить. И прожила потом долгую жизнь. А твоя оборвалась тогда, 30 августа 1942 года. Сколько раз я думала, что ты жив. Сколько раз придумывала тебе биографию — блистательную посмертную биографию. Сколько раз бежала к двери открывать тебе. Сколько раз оставляла тебя в живых из жалости к себе… И это тоже было. И про это тоже нельзя написать.
Художнику можно, мне нельзя, из-за немоты. Выливается на бумагу все не то и не так. Мне — нельзя. О том, что, наверное, труднее всего. О том, что у нас было неповторимого, единственного. Не только потому, что это — первая любовь, а просто потому, что нигде ничего не повторяется. Каждая счастливая семья счастлива по-своему… А для других это становится важным только тогда, когда документ превращается в искусство. Ведь мы жили с абсолютной уверенностью в бессмертии…
* * *
Я… слишком много из тех фраз произносила сама, чтобы осуждать Надежду Яковлевну. АИ18 мне сурово: «Не сравнивайте. Вы не знали, не понимали. И у вас муж погиб не в лагере».
7 мая 1965 г.
ГДР. Студент Вилли не знает «Интернационала». Рассказывает, как они хотели устроить диспут и взяли какой-то странный девиз из партийного гимна «ни бог, ни царь и не герой…».
У меня — ком в горле, медленно произношу свои, наши, всехние слова, всечеловеческие, святые. А вот сидит хороший мальчик, который их не знает.
— А на активах поете?
— Нам раздают листочки с текстом.
Закончилась эпоха войн и революций и началась иная. Укрепилась. В зените.
17 июля 1965 г.
АИ отказался от поездки в Италию. Лев: «Неужели не хочешь?»
— Есть «хочу» и есть «должен». Мое ущелье суживается. Не знаю, сколько у меня времени, сколько жизни. Морочу голову «Раковым корпусом». Демичев 19 не спросил про маленькие рассказы. «Семья и школа» хочет печатать.
* * *
Разговор о том, откуда у Давида Самойлова20 напряженный интерес к русской истории. Убеждена, что это русская деревня во время войны.
2 августа 1965 г.
Проводы Бёлля. В. Стеженский привез на вокзал книгу Анны Зегерс21 «О Толстом и Достоевском». Вот нет журналистов, надо сделать фото «Немцы — за один стол!» Бёлль не принял шутки, сказал очень серьезно: «Я не возражаю, я очень хорошо отношусь к Анне Зегерс».
Август 1965 г.
Комарово. А.А. (о верстке книги «Бег времени»): «Опять перепутали строки в чистых листах. У меня просто предынфарктное состояние. Я послала телеграмму, но со мной не посчитаются. Ничего, они выйдут из положения, вклеют портрет Насера. Вы смеетесь, а надо плакать». Но сама улыбается.
* * *
Разговор о Боге. Первые мои слова Лёвчику: «Его нет, раз Он позволил, чтобы Фрида умерла». ЛК: «Конечно, нет». А Елена Сергеевна: «Я не знаю…».
6 августа 1965 г.
Родной мой, как мы не приспособлены к разлуке, не могли договориться об адресе. Куда тебе телеграфировать или писать? И вот я пишу в эту тетрадь, пишу тебе — себе. Кончаются трудные две недели. Я и не думала, что буду так невыразимо тосковать каждый день, каждую минуту, так бежать за почтой, так по нескольку раз в день звонить из Жуковки.
Шестое августа. Преображение Господне. Читаю без тебя, пишу без тебя, редактирую тебя — без тебя. Это тоже, конечно, разговор, но более ущербный. Родненький, если ты там залюбленный, захваленный, купаясь в радости, меня еще не разлю — давай, пожалуйста, не расставаться.
Вспоминаю о краткой поездке в Ригу к Бёллю22 . Обо всем тебе расскажу, большая это была радость, такое в жизнь вошло доброе, светлое, внушающее надежду. И не заслуженное мною. Это — за тебя. Все время разговариваю с тобой, работая над рукописью23 . Все время. Нет, неправда, это настоящая книга, умная и талантливая, только непомерно разросшаяся. У меня физическое ощущение, что я высвобождаю статую из камня. А может быть, я возомнила о себе? Спокойной ночи, любимый. Я неправдоподобно счастлива, что ты действительно есть. Вообще, так в жизни не бывает…
Дважды у ЛК повторяется: «Она завещана». И все мы немножко друг другу завещаны… Приезжай, родной. Ведь как это говорится: «в радости и в горе». Нет Фриды. Нет, совсем нет. И уже ее — такой неповторимой — не будет никогда. Такой твердой доброты не будет. Скорее приезжай, родной. Еще сутки прожить.
6 сентября 1965 г.
Идеологическое совещание. Почему растет преступность? «Новый мир» где издается? В СССР или в США?
19 сентября 1965 г.
Из письма ЛК: «…Только чтобы Вы были здоровы и работали. Очень Вы нужны, пожалуйста, знайте, помните это. Ведь нас стало меньше с тех пор, как Фридочка шутливо одинаково надписала свою последнюю книгу и нам и Вам».
15 октября 1965 г.
Возвращение в Москву. Говорят, что у Никиты Хрущева рак поджелудочной железы. Лев вернулся от Тамары24 злой на весь мир. Усиливается чувство отчуждения. Это у него началось давно, временами прорывается, почти классовое. Как в Коктебеле, когда я сломала ногу. (Во время болезни: «Вольняшки, отойдите!» — Примечание 1984 г.)
22 октября 1965 г.
Нарастает очередная непроизнесенная речь. Кому? Может быть, Демичеву? О субъективизме в управлении литературой. Примеры ненапечатанных книг: от завещания Ленина до Цветаевой, Пастернака. «Синяя тетрадь»25 , «Черные сухари»26 , «Десять дней, которые потрясли мир», стихи Слуцкого, Берггольц, «Театральный роман» Булгакова — это что, подпольщина? Нет ничего вреднее, чем потеря памяти. Надо помнить. Вывод — решать самим. Мы — литераторы. Молодые говорят о постановлении об Ахматовой и Зощенко, что это все — вранье. А Шевцов и Первенцев выходят стотысячными тиражами. Разговор о «Колоколе»27 , о Кеппене с Поликарповым28 , он никого не убедил. Роман не изменился, изменились — мы. И будем продолжать объективный процесс. Можно запрещать, — последуют инфаркты, раки, смерти. Даже если и не столь страшно, а просто вывести писателя из рабочего состояния — разве это польза? Кому? Надо перестать считать нас детским садом. Партийное руководство — не дидактическая игра. Это всерьез. Для этого надо знать, понимать, завоевывать личным авторитетом, а не властью кресла и «вертушки». Нелегко было ни Ленину с Горьким, ни Фурманову с Чапаевым.
27 октября 1965 г.
Партгруппа. Демичев выступает: «Мы не все можем принять у Пастернака, у Кафки. В свое время мы широко издавали Ремарка. А не принесло ли это известный вред, не сбило ли с толку?» Крики: «Нет, не принесло!».
* * *
Лекция А.А. Белкина29 о Достоевском в школе МХАТ. Он приводит слова из записной книжки о различии между честностью и нравственностью.
— Недостаточно определить нравственность как верность своим убеждениям. Тридцать лет тому назад я был убежден, что Сталин ведет к гармонии. И действовал соответственно. Был ли я тогда нравственен?
23 человека — слушатели — голосуют: «да». Лектор приводит продолжение цитаты: «…честность, но не нравственность. Значит, человек может быть честным, но безнравственным». Ребята начинают всерьез думать. Видна на лицах работа мысли. Один говорит, что нравственность не существует вообще.
Белкин: «Этот вопрос каждый должен решать сам для себя. Могу только сказать, как Достоевский, что я выбрал неверные идеалы».
Спрашивает студентов, можно ли достичь высокой цели низкими средствами? Тот же черноволосый парень отвечает: «Можно». Добавляет робко: «Цель оправдывает средства. У меня есть проверка — Христос». Голос девочки: «Ну, тогда ему легче».
Белкин: «Для государственной системы нет ответа. Ответ будет давать двадцатый век».
9 декабря 1965 г.
Друзья Синявского передали: если можно общественного защитника30 , то С. Злобина (он умер), Сару, Лёву. Горжусь за Лёву, думаю, что все три кандидатуры не очень подходят для пользы дела. Была бы Фрида… А впрочем, может, я и не права.
21 декабря 1965 г.
Колебаться вместе с линией — очень хорошо. Роман А. Бека «Новое назначение» мне кажется позавчерашним днем, а с точки зрения Тельпугова31 — это роман послезавтрашний. Отсюда все больше растет ощущение беспочвенности. Где же «мы» от меня, от моего «я»?
Мы во время оттепели избаловались, подраспустились. Забыли, что нам были даны не права, а поблажки.
Январь 1966 г.
Непроизнесенная речь (отчасти — у Тельпугова). Понятие «антисоветская литература» — произвольно. Так называли «Конармию» и четвертую часть «Тихого Дона», стихи Ахматовой и Пастернака, Цветаевой и Есенина, Васильева и Бориса Корнилова, Заболоцкого. Представления, в том числе и политические, меняются и будут меняться. Это необратимый процесс. Нельзя запретить людям думать, сравнивать, вспоминать вчерашние газеты, читать сегодняшние.
Ленинские нормы — это опубликованный Аверченко: «12 ножей в спину революции». Это же действительно антисоветское произведение. А ведь тогда мы были нищие, окруженные врагами. Сами эти обороты утратили смысл. Никто в них не верит.
Я уверена, что даже те, кому по тем или иным причинам были неприятны Синявский и Даниэль, после статей Еремина32 превратились в их защитников.
1 февраля 1966 г.
Рассказ В. Корнилова33 о том, как он собирал подписи под письмом против восстановления культа личности Сталина. Составил письмо Эрнст Генри34 , подписали Чуковский, Паустовский, Слуцкий, Тендряков, В.Некрасов, Катаев. Отказались Симонов, Алигер, Евтушенко, Аксенов. Евтушенко принял Генри лежа.
12 февраля 1966 г.
Сидим в Переделкине милой компанией, все свои, все прогрессисты. И все расисты настоящие вплоть до разговоров об особом запахе негров35 . И грубый Исай, и тонкая Лана, и очаровательная Галя. Мы с Левой как обломки кораблекрушения. Я ушла.
22 февраля 1966 г.
Надо бы писать о том, что сейчас происходит каждый день. О том, как слушали радио36 , как ждали в Переделкине приговора37 . Как всех нас и все то, что мы написали и что еще напишем — приговорили.
Заявление Арагона. Заявления компартий — итальянской, английской, шведской, датской, финской. А в ответ — лживая брань со страниц «Правды», «Литературки», как в худшие времена.
…Можно подумать, что живем только этим. А на самом деле Лев ходит в театр, в библиотеку, волнуется в связи с итальянскими фильмами. Оба читаем лекции, ходим в гости, не хватает дней недели. Все идет своим чередом… У нас состояние людей, получивших телеграмму: «Волнуйтесь, подробности письмом».
23 февраля 1966 г.
Лариса38 выступила по «Голосу»39 . Смелость. Назвала Паустовского. В университете письмо против Синявского не подписали Якименко, Федоров, Поспелов. Дувакина за защиту прорабатывали, он не отказался. В ИМЛИ не подписали Тагер и Галя Белая. В «Известия» кроме ЛК и Володи40 написали Лена Ржевская и Ирина Роднянская.
24 февраля 1966 г.
На партбюро в ИМЛИ выступила Светлана Аллилуева и спросила: «А почему вообще суд? Почему не дали прочитать, подумать, разобраться самим?»
В тот же день на итало-советском симпозиуме Чухрай в середине длинной речи сказал: «Когда меня месяц тому назад в Риме спрашивали о Терце и Аржаке, я говорил, что презираю их. Потому что их метод — уход от борьбы. Потому что надо бороться здесь. Но в идеологической борьбе надо иметь голову на плечах. Этот суд — чистый проигрыш. Сделали им мировую рекламу, оттолкнули друзей».
* * *
Лена41 говорит, что если бы у нее был талант, она написала бы серию портретов «Русская интеллигенция в феврале 1966 года».
26 февраля 1966 г.
У нас в гостях ребята, Ира42 с друзьями. Никто из них ничему, о чем пишут в газетах, не поверил. Смешанное ощущение радости и страха за них.
Корчагины рождаются всегда. Куда им деваться, если нет революционной ситуации?
28 февраля 1966 г.
Крупицы сопротивления. Все отказываются выступать по радио43 , даже Соболев. Но и найти того, кто прочитает вслух письмо ЛК44 , пока не можем. Так что же, нас семеро или тысяча?
2 марта 1966 г.
Встреча со Львом Смирновым. «Моя задача — рассказать об уголовном деле, подчеркиваю — уголовном…» Смерть Ахматовой. Собрание в день похорон. «Продолжает кое-кто читать тульскую повесть».
8 марта 1966 г.
Делегация в Ленинград на похороны А.А. Ахматовой: Смеляков, Тарковский, Ардов.
9 марта 1966 г.
Выступление на открытом партийном собрании в Союзе писателей.
Нам, критикам, всегда советуют, и советуют справедливо, чтобы мы говорили о том, что есть в литературе, а не о том, чего в ней нет. Однако, сегодня я поступлю как раз наоборот. Я буду говорить о тех книгах, которые не были изданы в 1965 году. Не украсили этот год, о рукописях, которые не стали книгами. Если бы рукописи, о которых я хочу сказать, были бы напечатаны, то, быть может, и нельзя было бы назвать прошедший литературный год «тихим».
Т. Росляков уже назвал среди них роман Бека «Новое назначение». Мы все ждем книг-открытий, книг-обобщений. Роман Бека принадлежит к таким книгам.
Как известно, этот роман обсуждался под стенограмму на московском правлении, товарищи горячо выступили на защиту важной книги. Кстати скажу, что именно такими делами и надо по-моему заниматься и правлению и партийному бюро. Однако битва за роман еще не выиграна. Надо продолжать борьбу, пока роман не напечатают. Другая рукопись, — точнее верстка, еще не ставшая книгой, — Катаев «Святой колодец». Это замечательное художественное произведение старого нашего писателя. Книга исповедальная. Сейчас среди лучших произведений Запада есть такие, например, «После грехопадения» Миллера или фильм Феллини «8 с 1/2», получивший премию на московском фестивале. Среди них — книга Катаева. Большие художники считают, что они в ответе за все то, что было при них, рядом с ними, Катаев беспощаден к самому себе, к своему опыту. Это очень честная книга. Ведь и культ, — это же не только Сталин, не только то, что шло сверху, это то, что было и в нас самих. По-моему «Святой колодец» — лучшая книга Катаева.
Рукопись Л. Чуковской «Софья Петровна» рассказывает историю машинистки, обывательницы. Действие происходит зимой 1937/38 года в Ленинграде. Она не понимает того, что происходит вокруг нее и с ней, так же, как не понимали люди, гораздо более умные, образованные. По-моему эта повесть принадлежит к прекрасной русской прозе. Но это еще и уникальный исторический документ, потому что повесть была написана тогда, 24 года тому назад. После ХХII съезда Л. Чуковская предложила повесть издательству «Советский писатель», с ней заключили договор, заплатили 60%. А потом книгу не издали. Автор подал в суд на издательство. И выиграл дело. Когда юрисконсульт издательства весьма невнятно пытался утверждать на суде, что в повести «есть идейный перекос», судья, твердо стоящий на страже закона, спросил: «А когда платили 60%, тогда не было идейного перекоса?». Но повесть-то до читателя не дошла, а между тем она необходима.
Представление об «идейном перекосе» меняется. Вот при жизни В. Гроссмана не издали его записки об Армении «Добро вам», вынули из журнала. А в 1966 году эти записки напечатали в журнале «Советская Армения». А где роман Гроссмана, труд многих лет? Ходили какие-то смутные слухи, что роман куда-то забрали. Неужели мы, члены той организации, в которой Гроссман состоял столько лет, не можем, не должны спросить: где роман Гроссмана? Кто считает этот роман вредным для советского читателя?
Я говорила до сих пор о произведениях известных писателей, членов нашего союза, которых вы все знаете по другим их книгам. А сейчас я скажу о человеке, которого, может, многие присутствующие совсем не знают, о Евгении Гинзбург-Аксеновой, о ее замечательной книге «Крутой маршрут». Ваши аплодисменты показывают, что многие знают эту книгу. Когда вышла повесть «Один день Ивана Денисовича», было много разговоров о том, что автор неправильно выбрал героя, о том, что не показана трагедия 1937 года, трагедия коммуниста. Я считала и считаю эти упреки Солженицыну совершенно неправомерными. У него — другая задача, у него сказана своя необыкновенно важная правда. Но по отношению ко всей литературе этот упрек верный. В литературе есть этот большой пробел. Мы не имеем права не сказать о том, что было и как было нашим детям и внукам. «Крутой маршрут» в известной мере восполняет этот пробел. Это автобиографический документ, но не только. Книга написана рукой большого писателя. Она должна быть издана, это дело чести. И это, — как это ни странно звучит, — оптимистическая книга в самом высоком смысле слова, книга о гордом, несгибаемом человеке.
Книги, о которых я говорю, не изданы по одной общей причине, — в них есть критика культа личности. Именно поэтому их обязательно надо издать как можно скорее, они нужны читателю. Но у нас, в писательской организации есть еще и особый долг перед авторами. Сейчас выходит много посмертных изданий. И это хорошо. Читаю превосходный однотомник Платонова и думаю, — кроме всего прочего, — как был бы счастлив Платонов, если бы эту книгу он увидел при жизни. Какой это позор, что великий поэт Анна Ахматова так и не увидела при жизни свой «Реквием» опубликованным в нашей стране.
Писатели, о которых я говорила, — люди не молодые. Книги, о которых я говорю, — книги жизни, главные книги. Я, конечно, желаю авторам долгой жизни, но все мы смертны, и потому надо торопиться издавать книги, чтобы писатели их успели увидеть при жизни.
16 марта 1966 г.
После лекции в Военной академии мне задали вопрос о процессе (Синявского и Даниэля). Я ответила так, как думала. 15 марта все это повторила в Колонном зале на сборе библиотекарей, вечер вела Губина, которую я считала «товарищ Парамоновой». Громкие аплодисменты. На следующий день выступала на собрании комсоргов в Подлипках. На вопросы о Синявском и Даниэле опять отвечала то, что думала. (Через полчаса все уже было известно в Бюро пропаганды.) В путевке отметили: «Лекция прошла на высоком идейно-политическом уровне».
* * *
Партсобрание. Пантелеев о подписантах: «Орлова — единственная — заявила, что не может дать оценки их (Синявского и Даниеля) поведению и книгам до тех пор, пока они — в тюрьме».
17 марта 1966 г.
Партсобрание в Фундаментальной библиотеке АН СССР приняло резолюцию, наказ ХХIII съезду: отменить паспорта, упразднить во всех анкетах пятый пункт45 , ввести суд присяжных.
19 марта 1966 г.
ОНИ боятся, и я боюсь. У Голомштока46 — обыск. Лечь и не вставать, не убирать, никуда не звонить. Письма и хлопоты.
20 марта 1966 г.
Рассказ АИ о разговоре с Твардовским: «У нас с вами огромная разница. Я — вольный стрелок, отвечаю только перед своим творчеством. Вы же отвечаете за множество жизней, за множество рукописей. Вы должны идти на компромисс».
22 марта 1966 г.
Лидия Корнеевна о языке нашего письма (ей не нравится выражение «взять на поруки»): «Это доказательство того, насколько близки те, кто протестует против суда, к тем, кто судит».
Как подписывали письмо. У Эренбурга — собачехвостизм 25-летней давности. По его счету Мартынов выше Корнилова, а по-моему, наоборот. Напрасно мало возражала. Письмо составлено плохо, правили Эренбург и Аркадий. Еще 11 человек. Ц. Кин сразу, без вопросов. Фамилии переписала (покажу Грише). От нее — к Аниксту. Радость, активная помощь. Звонил Алешину, ходил к Берш — отказ. Спрашиваю о Тамаре. «Видимо — нет, но надо спросить». На многих столах лежит «Тынянов» Белинкова. Приходит Юра Борев с бритвой. «Хочу, это синица в руки, а то (антисталинское) — журавль». У Пинского добрая, радостная улыбка. «Так и знал, что будет такое, молодцы, и это нужно, и обе демонстрации были нужны. Это победа, а не поражение».
Сопровождает звонки Лёвы. Огнев сначала отказывается. «Поруки — значит они виноваты». Я: это дело совести каждого. Нужна бы исповедальня, наедине с собой. Ухожу к Заку. Читают. Врываются Огневы, подписал. Зак звонит Розову, Шатрову, ищут Арбузова. Начинается еще игра авторских самолюбий.
23 марта 1966 г.
Почему любое действие часто выглядит смешно, от Дон Кихота до Смита47 ? Потому что есть несоответствие между действием и морем бедствий. Не вычерпаешь.
Надо ли черпать? Надо! Еще и еще раз — надо. И попытаться об этом написать.
24–25 марта 1966 г.
Читаю военные дневники Симонова (верстка?). «В те дни мне казалось, что случайное убийство человека — все равно непоправимое дело, за которое нельзя не понести наказания. Потом мне часто уже не казалось этого… Все происходящее было тягостно. Писать так, как было, казалось невозможным. Не только потому, что этого не напечатали бы, но и невозможным внутренне…»
7 апреля 1966 г.
К кому мы обращаемся? Кому шлем письма, телеграммы? К тем, у кого Евгения Семеновна48 мыла полы на Колыме? Ждать, пока и эта вера будет растоптана?
Ляшкевич: «Вы напрасно надеетесь на благородство… Если выступают двадцать поэтов, читают восемьдесят стихотворений, из которых одно не опубликовано, — у нас через час лежит заявление…»
11 апреля 1966 г.
Рассказ Сильвы Капутикян о 50-летии резни49 . Москва разрешила отметить это только в театре. Стотысячная демонстрация, жаркий день, молодые все в черном. На лацканах — портрет Комитаса. Ни одной травинки не смято, идут медленно, торжественно. К Пантеону. Речь Сильвы. Семь парламентариев идут к зданию оперы. Их требования: освободить патриотов, арестованных за «национализм», уменьшить число русских школ, вернуть армянские земли (Нагорный Карабах, Нахичевань). Парламентариев арестовали, толпа ворвалась в оперу, разбили двери. Их стали поливать из шлангов. Католикос пытался выступить с успокоительной речью, ему кричали: «Заткнись, комсомолец!». На следующий день многих демонстрантов арестовали, держали 10–15 дней.
* * *
В Институте геологии выступал Дудинцев и сказал: «Не надо было никакого суда, надо было устроить им «темную». Мы бы вместе с Солженицыным, Дорошем, Овечкиным устроили. Подвели они (Синявский с Даниэлем) прогрессивную интеллигенцию, подвели «Новый мир».
13 апреля 1966 г.
Разговор Тельпугова с Сарой Бабенышевой50 :
— Меня уполномочил отдел культуры ЦК сообщить, что у нас к вам нет претензий.
— А у меня к вам есть.
— ???
— Шесть месяцев мне не дают работы, оклеветали на большом собрании и меня и Орлову.
25 апреля 1966 г.
Самосожжение крымских татар. Письмо съезду со 100 тысячами подписей о возвращении в Крым. Угрозы «живых факелов». Реакция власти — не пустить ни одного татарина на Красную площадь. Того, кто пропустит, — снимать с работы, исключать из партии.
10 июня 1966 г.
Сурков: Копелев должен бы быть в партии с буквой «М».
Разговор Кедриной51 и Дмитриева.
— А я бы их (Синявского и Даниэля) своими руками расстрелял. Я думал, что вы, Зоя Сергеевна, будете требовать смертной казни.
— Не беспокойтесь, они в таких условиях, что сами умрут…
Июнь 1966 г.
Сима Маркиш не ест с немецкой посуды, не хочет, чтобы мать ехала в Германию…
О Бёлле. Перечитывала «Бильярд в половине десятого». Он ищет прекрасного гармоничного человека. Единение, а не разъединение с миром… Ищет не в абстракциях, а в том, что конкретно видит, в тех людях, которых любит, несмотря на все их недостатки. В старике Фемеле. В мгновениях, которые «вечности дороже»52 . В старой Иоганне. И эта радость жизни ничуть не стыдна перед морем бедствий. А уж кто, как не Бёлль, хлебнул из этого моря и кожей ощущает все время неблагополучие, разъединенность.
Июль 1966 г. «От себя не излечиваются» (Сартр. Слова).
Глубокая оптимистичность 1955–1956 годов. Казалось: остается снять слой, наслоения, — то есть нечто внешнее в себе, в близких, в стране… А на самом деле надвигались изменения геологические — то, что гудит в «Раковом корпусе».
* * *
Клайпеда. Лева ежедневно открывает газеты, ищет сообщения о помиловании (Синявского и Даниэля). Как и Фрида, он человек счастливых концов.
11 июля 1966 г.
Паневежский театр Мильтиниса. К теме об очагах культуры, о роли личности, о микроклимате. В театре был запрет членам труппы общаться с режиссером, он ставил спектакли под псевдонимом (второго режиссера), играть могли только по субботам и воскресеньям, теперь его имя восстановлено. Учился в Париже.
17 августа 1966 г.
Идиллическое состояние, не считая дамоклова меча операции. Лениво не работаю, радуюсь Лёнькиным53 улыбкам, и друзьям, и книгам. Понемногу пишу свое.
19 сентября 1966 г.
Мечты Лёни о дорогах. Перечитываю старые строки54 , вновь проделываю с ним эти пути. Кто гадал, что на дороги, деревни, города он будет смотреть в люк турельного пулемета?
25 сентября 1966 г.
Все время хочу писать. Острое ощущение разрыва желаний и возможностей. Не смотреть со стороны на себя, не сознавать свою ограниченность — только это есть истинно движущая сила. Иначе все хиреет в замысле, на корню, в черновике, в зародыше.
27 сентября 1966 г.
Лёвин отрывок о майоре из плена — необыкновенное счастье и гордость. Вот что надо ценить и пестовать. Из небытия выходят люди, их раньше не было совсем, как не было Наташи Ростовой. И они достовернее, чем те, кто рядом.
* * *
«Нас губит эта всеобщая готовность», — это из книги Всеволода Иванова «Дневники, письма»55 .
* * *
Во время спора-взрыва-ссоры Лева сказал: «Как писать книгу о Бёлле? Ни у меня, ни у тебя не хватает таланта».
Да и образ жизни не дает возможности работать по-настоящему. Снова и снова перечитывать, каждое слово ощупывать на вкус, на зуб.
Октябрь 1966 г.
Встречаем Генриха Бёлля. Час топчемся в аэропорту. Масса раздражителей… Он всех помнит, спрашивает о детях и внуках. Усталый, хотя и загорелый, «был дивный отпуск в Ирландии». Никакой публичности не хочет, хочет видеть друзей. На предложение пойти в университет замахал руками: «Врач запретил всякие выступления. Поездка в Израиль отложена на весну, меня и сюда к вам не хотели пускать. Разрешили ехать только при условии — не перегружаться. Нервы, давление».
Аннемари56 стала страстной пропагандисткой Москвы, ей здесь было очень хорошо и физически и морально. Винсент57 становится все радикальнее, он уже маоист и совсем не учится. Ужинаем в «Софии». Только радость и никаких раздражителей. В «Пекине» у них — маленький неудобный номер. Пришел тип из посольства, выслушивает лекцию Льва, очень удивлен.
Вечером идем на Красную площадь. Ледяной ветер полощет флаги, торжественно. У меня — комок в горле. Спокойно быть здесь все равно не могу. Генрих все понимает. Говорит, что отец Катарины58 был коммунистом с 1930 по 1933 год, потом стал рьяным католиком. А я горда тем, что «дарю» ему Красную площадь. Небо в грозовых рваных облаках. Ребята счастливы, им все интересно.
Генрих купил старый загородный дом, в 60 км от Кёльна. Дом перестраивали, есть большой фруктовый сад. Сегодня Аннемари поехала туда собирать яблоки. Он будет там проводить не меньше четырех дней в неделю. Генрих совсем не может видеть людей, ему делается плохо. Был рад, когда Лев похвалил последнюю книгу.
2 октября 1966 г.
Лучший вечер. Говорим с Бёллем о замысле нашей книги о нем. Он возражает: «Напишете после смерти. О человеке можно писать только после его смерти».
Он писал большой серьезный роман. Но заболел близкий друг — священник, попал в психиатрическую больницу. Генрих каждый день навещал друга и потерял контакт с романом. Думает, что еще вернется к нему. Пришел молодой писатель, рассказал интересную историю. Генрих решил, что это — сюжет для новеллы, сделал пять вариантов, получилась повесть. Аннемари сказала по телефону, что это — бестселлер, он не ожидал.
Генрих говорит о Достоевском, он все перечитал, будет делать фильм. В этой серии (писатель + город) уже вышли фильмы Лорка — Гранада, Кафка — Прага, Джойс — Дублин. Бёлль хотел делать Джойса (попутно сделал фильм «Ирландия и ее дети»), но он недостаточно знает Дублин, язык Джойса. В Ленинграде он пройдет по всем улицам Достоевского, Раймунд59 сделает снимки. Это не биографический фильм, 40 минут — много времени. Генрих говорит: «Достоевский — пролетарский писатель, он должен был зарабатывать на жизнь, имел долги. Толстой должен был идти к народу, а Достоевский — сам народ». Лев говорит, что сам Бёлль — пролетарский писатель. Он возражает, говорит, что единственный в Германии пролетарский писатель — Гюнтер Грасс.
Он очень боится публичности, разговоров о нем. Советские туристы в Кёльне хотят смотреть Собор и Бёлля. Мягкий, добрый, сильный, где-то в глубине — непримиримый. Раймунд говорит, что его любимый писатель — Гоголь.
3 октября 1966 г.
Анна Зегерс и Генрих Бёлль смотрят «Скверный анекдот». Фильм страшный, мурашки по коже. Здесь и Кафка, и лагеря, и пострашней Кафки. Моя первая фраза — очень хочется повеситься. Бёлль: «Мне не хватает сострадания. У Достоевского менее жестоко, чем у вас. Очень талантливо, последовательно. Но вы не оставляете герою ничего, буквально ничего. Он даже не мужчина. Это слишком. Кроме того, кино еще добавляет, у него особая сила воздействия. Сильнее слова». Позже говорит, что в кадре не хватает пространства, тесно. Нам тревожно: «Я не слишком их критиковал?».
— Я дал бы вам право инсценировать любую из моих вещей. У нас в стране нет таких людей. Сочетание духовного накала, открытости, большого таланта.
6 октября 1966 г.
Ленинград. Идем с Бёллем по маршруту Раскольникова. Все произошло на самом деле и вчера… Счастье — пройти с ним этот кусок. Сначала ждем почти час. Оказалось, что режиссер Шрабер и внук Достоевского тоже нас ждали. В мае Генрих приедет сюда на белые ночи. Оператор мог бы быть советским. Один писатель входит в художественный мир другого, чтобы потом, уже своим художественным видением воссоздать его в зрительных образах.
Рене60 делает заметки, Раймунд — фото, оба помогают с удовольствием. Бёлль говорит, что в Дублине есть целый туристский маршрут по пути Блума61 , там тоже нет мемориальных досок. Ирландцы очень рассердились на Бёлля, потому что он написал о бедности. В фильме об Ирландии — кадры старых домов, это понятно. Бёлль еще раз заставляет понять, как живы романы Достоевского. Мы все смотрели на эти дома, на эти дворы, и до нас многие смотрели, но теперь среди нас — художник. Он смотрит особым взглядом, сквозь «магический кристалл».
Смотрим выставку Корсаковой, спрашиваю о впечатлении. Бёлль: «Не люблю иллюстраций к книгам, они гасят воображение читателей. Каждый видит героев книги по-своему».
Очень хочет посмотреть «Идиота», Товстоногов приглашает его прилететь в Лондон, всего час самолетом. Еще одна дорога Бёлля к России.
8 октября 1966 г.
Ленинград. Панова: «Я написала бы о Галине Серебряковой. Фантастическая судьба. Человек и время.
Бог безусловно есть. А классов нет. Какого я класса? Прадед — крепостной. Потом столяр-краснодеревщик. Крупная фирма. Торговал только иностранной мебелью. Нажил большое состояние. Бабку выдали за приказчика. Всё спустили. Отец кончил коммерческое училище. Два года за границей, три языка, узнал о революции. Здесь — скромный служащий в обществе взаимного кредита. Увлекался яхтами, утонул. Голодное нищее детство, мать осталась с тремя детьми.
О Лёве, вроде тоста. У других, даже у Евгении Семеновны — очерченность. Они заперты в свою судьбу. Вы, ЛЗ, — совсем нет. Все вас интересует, весь мир.
Бёлль говорит, что соскучился по дому. В Москве — прием, официальные обязательства. Он почетный гость. Долго сидим у памятника Екатерине. Говорим о песнях, Галич, Окуджава. Он рассказывает о детстве: «Я вообще не верю в воспитание. Только в природу. Вот у брата очень хорошие дети».
28 октября 1966 г.
Встретились с Бёллями у Спасских ворот. Идем в Кремль. Все довольны, Генрих не хочет идти в Оружейную палату, идет Лев с мальчиками. Мы с Генрихом бродим вдвоем больше часу. Генрих: «Когда я в первый раз посмотрел Оружейную палату, я понял, почему у вас произошла революция. Дикая царская роскошь. Ничего подобного в мире не найдешь».
Спрашивает о Фрише, я говорю, что книги его — мне чужие. Генрих: «Понимаю, почему. Он — очень хороший писатель, но проблемы у него ложные, надуманные. Мы жили вместе в Риме, часто встречались». Аннемари перевела книгу о матери Марии62 , она издана в Англии. «Но ведь если книга написана плохо, но переведена хорошо, она становится хорошей, верно?»
Впервые много говорит о болезнях. Во время войны целый год у него была дизентерия. Потом осложнение на печень. Сейчас плохо с сердцем, и с легкими, и с давлением. Эмфизема. Рассказываю ему о «Раковом корпусе». «Великолепный замысел, а будет ли напечатано?» Отвечаю, что Твардовский устал бороться. «Я понимаю, как это бывает. Он и на меня произвел впечатление человека усталого. Я и сам часто устаю бороться за свое. Хорошо, когда есть друзья, которые тебя поддерживают. Но общественное одиночество — это очень тяжело». Я говорю, что мы поняли это зимой. К Твардовскому Генрих относится с большой симпатией и уважением. Он говорит о «причастии буйвола»63 : «Без этого нельзя делать журнал. А поэту с этим нельзя жить».
30 октября 1966 г.
В театре на Таганке смотрим «Галилея»64 . Генриху нравится театр, Любимов65 . В театре просят у него пьесу. Генрих говорит, что пьесы можно писать только после пятидесяти лет. «Вот в будущем году напишу… Мне кто-то говорил, что есть инсценировка романа «Глазами клоуна», этого я очень боюсь. Обязательно посмотрите и напишите мне. Чаще всего портят». Юрий Любимов говорит, что очень любит книги Бёлля, они помогают ему жить.
Аннемари перевела «Заложников» Биена, пьеса в ее переводе идет в театре ГДР. Он видел в Ростоке «Марат-Сад»66 , ему очень понравился спектакль. Как это в цитадели догматиков, для которых «Оле Бинкоп»67 — взрывная книга, идет эта пьеса?
1 ноября 1966 г.
Обедаем у нас. Тихо, вкусно, даже красиво. Генриху нравится наша семья, смотрит книги, фотографии. Мы просим его прочитать что-нибудь для записи на магнитофон, он просит всех выйти: «Не люблю свой голос». Самый нетщеславный писатель. Рене читает стихи. Сидит и в самом Бёлле революционный романтик, недаром Винсент подался в маоисты. Он писал в школе сочинение на тему, надо ли говорить правду. Написал, что не надо, что буржуазное государство недостойно правды.
Потом пришли гости, Давид Самойлов читает стихи:
Та война, что когда-нибудь будет,
Не моя это будет война,
Не мою она душу загубит,
И не мне принесет ордена…
Генрих говорит с каждым отдельно, я его практически не вижу.
3 ноября 1966 г.
Подо льдом в переделкинском озере — девочка, которую изнасиловали и убили.
Сидят с этим ужасом сто-двести-триста гуманистов. Сидят, скрипят перьями, стучат на машинках. Пропасть. Кто строит мосты через эту пропасть? Как это делать?
13 ноября 1966 г.
Каверин. Народ в себе или нигде. Все, что произошло с ним, «удаленным от жизни писателем», все произошло и с народом.
Разговор Каверина с Авербахом в 1929 году. С моей литературой ничего нельзя было сделать, она существовала до меня и будет после моей смерти. Для меня она как целое необъятна и как жизнь — не существовать не может. А для Авербаха она была — целое, с которым можно и нужно что-то сделать и он приглашал нас к этому под его руководством.
5 января 1967 г.
Институт имени Мориса Тореза. Девушка-грузинка говорит, что не будет ничему учить своих учеников — все равно никого нельзя переубедить. Вот она не любит «Старик и море». Не может и не хочет представлять жизнь как изнурительную борьбу.
15 января 1967 г.
Можно ли посвящать Лёвину книгу о Гидаше Мандельштаму, — сопоставление судеб. Эта книга — какой-то незаживший гнойник.
Лютует цензура. Лежат Симонов, Бек, Мальцев, Бондарев, Бабаевский, Пантелеев. Вырезан из календаря Раскольников. Задержаны Черниченко, Кардин, Почивалов.
21 января 1967 г.
Театр «Современник». Светличный — Ефремову:
— Зачем вы подписали письмо о Сталине?
— Считайте, что на всякий случай. О Синявском мне не предлагали, я подписал бы.
— Вы же не читали их книг.
— Я против арестов писателей.
* * *
На докладе Эйдельмана «Пушкин и польское восстание 1831 года». Эйдельман цитирует Пушкина: «Без свободы политической жить очень даже можно, без неприкосновенности семейной — нет».
* * *
О белинковском68 «Олеше». Нет попытки понять. Нет милосердия. Автору известны все ответы на все вопросы. Автор не забыл ни одного часа из 12 лет (проведенных в заключении), не простил — не палачам, а «сообщникам», тем, кто сидел в «Национале», кто делал вид, что ничего не знает. Верующих нет.
…Во второй части книги давит объем. Сравнительно с первым вариантом исчезло изящество несравненное, в «Ни дня без строчки» автор увидел мало. Я увидела детство. И дело не в метафорах и не в том, что это лучше «Матросов» и хуже Фолкнера. Это — по-своему. Так никто не увидел. Олеша свое — особое, как у каждого, — детство показал. И понятно, почему — детство. Потому, что незамутненная пора. Без предательств.
…Не надо передержек.
Мы их всех, конечно, скрутим.
У Маяковского это относится к действительным мерзавцам, а не к лжемерзавцам. Его — в помощники палачей никак не получается. От книги пахнет паленым мясом. Мы пропустили время для Нюрнбергского процесса. И не Олеше быть главным обвиняемым. До него — длинная очередь.
12 февраля 1967 г.
Разговор с В. и И. начался с рукописи Евгении Семеновны «Крутой маршрут». Они относятся к ней плохо, не читали и читать не будут. Мое остолбенение… Излагается позиция: «Я попала в ссылку 13-ти лет. Все окружающие взрослые, в том числе и мама, прошли пересылку в Алма-Ате. Лагерь, тюрьма — унижает. И все они об этом молчали. Я так и не знаю, что было там с мамой. Они — аристократы, ленинградцы 1934 года69 .
Я одержима идеей возмездия. Необходим был Нюрнбергский процесс. Теперь, конечно, время упущено. Если бы были тайные судилища, сама пошла бы и убивала бы тех, кто сейчас сажает розы и клубнику. Необходим День поминовения, журнал типа «Каторги и ссылки» (малотиражный). Но я-то читать этого не буду. И не могла читать книгу Евгении Гинзбург потому, что это — беллетристика. Беллетризировать этот опыт — постыдно. Вообще, стихия субъективности не нужна. Это — позже».
Все сказанное я естественно восприняла, как направленное против ГЛАВНОЙ идеи моей и Лёвиной жизни. Рассказать, как было, — предельно честно. В.: «Да это невозможно, не нужно, вредно, безнравственно».
Это настолько уязвимое место, что противостоять логически такой позиции тоже нельзя. Для меня необходима память, ужасен океан забвения. Для меня память — не статистика, а личная память каждого. Все крупицы.
21 марта 1967 г.
О Мандельштаме. 1957 год. Коктебель. Сердоликовая бухта. Читаем стихи (из тех десяти книг, которые мы бы взяли с собой на необитаемый остров). Строку из стихотворения «Век-волкодав» я уже слышала раньше, остальные — впервые.
1959 год. Тот же Коктебель. С Рожанскими70 читаем стихи по кругу. Наташа и Ваня рассказывают, как Мандельштам читал стихи в Ленинграде, вспоминают вечер 1933 года. Это их поэт.
1961 год. Таруса. Я читаю запоем Заболоцкого. А Лёва за стеной — Мандельштама. Знакомство с Н.Я..
Разговор с ЛК, она читает:
От бирюзового браслета
Еще белеет полоса.
Тавриды пламенное лето
Творит такие чудеса.
— Это надо знать как «Отче наш».
Я не знаю ни этого, ни «Отче наш». Прочитала рукопись Н.Я. Испытала потрясение. Зажглась — напечатать. Вечер в мае 1967 года. Запись. Макет. Движется к синему переплету. (Прошло еще семь лет! — Примечание 1978 года) Рядом с Ахматовой, Пастернаком, Цветаевой.
* * *
«…Привлекать к судебной ответственности тех руководителей, которые нарушают ленинские нормы партийной жизни». «Правда», 1 марта 1937 года. Слово и дело!
Апрель 1967 г.
Отвратительная история с рукописью Марченко71 . Боже мой, зачем же мы сами занимаемся ИХ делом? Расследуем, допрашиваем. Тень застенка на всей нашей жизни. Живем по ИХ законам. Главное в сопротивлении полицейскому государству — не дать себя вовлечь, не впускать в душу. Жить по своим, а не по чужим законам. Володя Корнилов: «Одно из двух, либо мы все стройными рядами движемся в лагеря, либо живем в кооперативном писательском доме и приспосабливаемся…»
10 апреля 1967 г.
В Гослите подписана к печати моя книга о «Мартине Идене». Подписана дорогой ценой. «Лакирую действительность, исправляю стихи…» (Б. Слуцкий). Внесена цитата Ленина. Снята цитата Замятина. Дырка на том месте, где был Ницше (пришлось снять о ницшеанстве Дж. Лондона). И это ощущается. И множество мест, где можно — я уже сейчас вижу, что можно, — сделать лучше. Но — сроки, план, все магические заклинания…
11 апреля 1967 г.
Перед сном читаю Ахматову:
Что войны, что чума? — конец им виден скорый.
Их приговор почти произнесен.
Но кто нас защитит от ужаса, который
Был бегом времени когда-то наречен?
И всерьез спрашиваю Лёву: «Неужели это не вернется?». Вспоминаю странные эпизоды: садик за старым зданием Ленинки, я проваливаюсь по математике, меня ждет мама. Или еще раньше, я приезжаю из Зеленоградской, и Витя встречает меня с букетом цветов на Северном72 вокзале. Мне 12 лет. Это первая любовь. И этого всего никогда уже не будет, не повторится, нельзя переиграть…
12 мая 1967 г.
После разговора с Лиллиан73 . Поднимается из тех времен ощущение обиды, раздражения, невысказанности. Мы лучше, чем она думает, глубже, богаче, интереснее, игра интеллекта выше. То, что ей достается — «пиджин рашен»74 .
24 июня 1967 г.
У ЛК в Переделкине. Утром я уже слышала от Борщаговского, что Демичев говорил обо мне на партчасти (съезда писателей): «Организатор письма75 , упорствует в антипартийной позиции, тогда пусть выходит из партии». Саня: «Впервые я согласен с Демичевым». ЛК промолчала.
* * *
Саня о тех военных, кому он впервые прочитал письмо съезду (Бутурлин). «Уровень много, много ниже, чем в институте Востоковедения. Но иная среда. Это очень важно — их захватить. Надо находить мостки».
13 июля 1967 г.
Лева читает из моих любимых глав — о Богах и героях («Кумир»76 ). Очень интересно, и горжусь тем, как слушают, и понимаю — это необходимо. Насущный хлеб. И немного тревожно. Точные характеристики, запахи и шумы времени. Свет падает на измятые, перечерканные листы рукописи от лампочки на кухне, которую соорудил Алеша77 .
* * *
Когда слушали Леву, Розка78 сказала: «Ты верен себе. И в 11 лет был таким же, как сейчас».
…Текучесть, преходящесть. Вот этого мгновения уже не будет, этого мира под дубом, щелканья желудей, пролетающих самолетов, трех сосен на горизонте… Если закрыть глаза, буду ли видеть три сосны?
По поводу фильма «Человек на все времена»79 . Томас Мор — человек, который не может отказаться от себя. Держишь как на ладони, прольешь как воду — себя. Свою личность.
15 июля 1967 г.
Разговор Льва с Юрой Мирошниковым. Молодые люди взыскуют града и не эволюционным, а революционным путем. С тем Христом из фильма Пазолини, с чертом, с дьяволом, но бомбы!!! Нагорная проповедь — для людей среднего возраста, а для них — активность и нетерпимость… Те же процессы идут среди Новых Левых80 : от ненасильственности — к насилию.
18 июля 1967 г.
Лева читает свое («Кумир»), и у меня всплывают свои картины — дополнения к страхам. Как мы приходим с завода «Мосштамп», я ломаю лезвия (мои будущие бумажки 81 ). На уроке старшая вожатая говорит, что мы не пролетарские, а дети служащих. Меня уже не приняли в комсомол, я — дочь служащего. Страх оказаться за бортом — едва ли не один из главнейших, специфических страхов времени.
21 июля 1967 г.
Рассказ Драбкиной. …Идут вдвоем по Комарову, Женя Гинзбург говорит: «Если бы ХХIII съезд реабилитировал Сталина, я бы вышла из партии».
30 июля 1967 г.
Рана — мысль о работе, возможностях, мирном сосуществовании. Рана — мысль о преходящести, о невозможности закрепить словом. Стихами закрепляется.
20 августа 1967 г.
Перебор впечатлений… Вода из колодца выплескивается сверху, а не уходит в почву.
21 августа 1967 г.
В связи с Коминым 82 днем рождения, Якобсоном, а главное, фильмом Антониони “Blow up”. Нет, этих — если именно они уничтожат меня (отчасти это так) — я встречаю не приветственным гимном, а криком отчаяния. Наверное, эта знаковая система мне недоступна. Как они играют в мяч без мяча! Стоит человек, он видит, что мяча нет, но его гипнотически обволакивают, затягивают в эту игру — уловили… Видимо, он где-то по дороге к постижению системы знаков, а потом внутри нее.
* * *
Свои главы, которые неприятно, а то и страшно перечитывать. Пусть останутся как станции незавершенности.
Сентябрь 1967 г.
Разговор с Яшей Драбкиным о Некриче83 …Сотрудники просто не стали его защищать. 22 года вместе. Конечно, есть такие соображения, как институт, сохранить партком, коллектив. Пропустили такой вопиющий прецедент. Все можно… Все с нами можно сделать.
Обратились к академику Сахарову. «Если бы он остался без работы, тогда можно было бы заступиться. А кто вступает (в партию), кого исключают, — это ваше дело». Сахаров — беспартийный.
И реакция Сахарова, и моя собственная неспособность дочитать книгу Некрича — это как история с Беком. Нужна позиция. Самиздат не принимает, и они не принимают.
24 сентября 1967 г.
Ялта. Собственная старость. Еще три года назад этого не было. А сейчас — беспощадное зеркало и трезвость твердят: кончается. Кончается праздник. Лёва громко этому чувству поддается, а я загоняю внутрь, вглубь. Но оно есть и здесь вылезает как-то явственнее и обиднее, чем в Москве, в обычной сутолоке. Неужели старение души?
* * *
Читаю книгу Ромма. Из фильмов «Ленин в Октябре» и «Ленин в 1918 году» он вырезал 630 метров пленки («культовых»). После препирательств с работниками министерства послали в Белые Столбы (в архив). Ромм считал, что это никому не понадобится.
Значит, можно вырезать этот шейлоковский фунт? Отделить 630 метров. В том-то и дело, что нельзя, все проросло…
29 сентября 1967 г.
Сообщение о пленуме КПЧ: исключение троих, в том числе и Вацулика84 . Это нас касается. Лев пишет в письме Осповатам85 : «Не минует нас чаша сия». Мне остается только просить: «Авва Отче». И знать, что не пронесет86 .
* * *
Прочла статьи Лакшина и Твардовского в «Новом мире». Когда кончала Лакшина, стало страшно. А ведь кромка тонкая, вот-вот закроют. Могут закрыть, все эти месяцы могли закрыть «Новый мир». ЭТОТ. И будет приходить чужая книжка когда-то долгожданного журнала. Закончила читать в тот самый вечер, когда вернулась с «Затмения»87 . Это мои, конкретные, реальные, «тер а терные»88 беды. Не чужие.
* * *
Это, пожалуй, главная ялтинская тема — делать свое дело. Успеть сделать сколько возможно. Все подчинить этому. Стопить мебель и разум89 . Прекратить суету.
* * *
Явственное воспоминание пионерского лагеря (перед отъездом), рукопись Любы90 … шаровары, бричка, запах сена — где же это было? Крым? Кимры? Из Крыма я помню кипарисы, Валю Шершевского и Толю Мещерякова… Беспредельность мира. Так будет всегда.
Оглядываюсь из машины назад, появляется и вновь исчезает голубой треугольник. Горы сужают море, и у меня сжимается горло от дурных предчувствий. Смотри, может, больше и не увидишь. Смотри. Так кончается радость.
1 октября 1967 г.
Надежда Яковлевна резко: «Хикмет, Неруда, Арагон, все они — не поэты».
4 ноября 1967 г.
Таллин. Гостиница «Палас». Та самая, что и в марте 1951 года, когда никому, решительно никому не было дела до моей провалившейся защиты, до ИМЛИ, до мира диссертаций. Что я помню с тех пор? Ничего. Коля91 , ресторан «Глория», его беспробудное пьянство. Сидела в номере и читала эстонский журнал на русском языке, где обличался ихний формализм начала века. По дороге читала «Новый мир» — не «Сердце друга» ли? Ехали через Псков долго. Ходили в гости к Колиному сослуживцу, полковнику с глупым лицом. Коля развивал идеи о китайской силе и корейской агрессии. К тому же он приревновал меня. Жена полковника, дуреха в мелком перманенте. Говорила больше про магазины. Еще осталась в памяти поездка на машине, длинное шоссе, ночь.
* * *
Таллин. Лекция о «Колоколе». Во время перерыва подошел юноша Володя: «Вы говорите слишком медленно, стараетесь разжевать, а ведь Вас нигде не услышишь. Надо побольше втиснуть. Я кончил ИМО, знаю Институт иностранных языков и товарища Копелева слышал в Исторической библиотеке. Если эти (очень презрительно) не знают, кто такая Орлова, то им здесь делать нечего». Мое возмущение.
* * *
Таллин. Тост Люси Байковой: «Вы горите — пью за то, чтобы надолго хватило горючего!».
Я пишу пока с медлительностью, достойной светской дамы прошлого века. Мысли об изгнании, которого не будет, а будет как у Толи, о друзьях там, о детях. Навязчивый брехтовской мотив: не вешай пиджак на стул.
* * *
Так вот, мечты.. ..Корнельский университет. Маленький университетский городок с издательством, и мы с Лёвой — на кафедре. Окруженные учениками. Таллин и был для меня такой попыткой — прибежищем. Это было возможно лишь при моем тогдашнем конформизме. А как ужасно, что этого не будет. Это лучшее, что я могла бы делать в жизни, еще лет пятнадцать, если отпущено (Прошло одиннадцать. А как теперь? Кого раньше посадили бы? Нас? Учеников? еще горше… — Примечание 1978 года).
…Дом в университетском городе. Дети приезжают в отпуск… Неужели никогда, никогда?
Хлеб насущный или лакомство? Как насчет светильников, факелов? В гуманитарных науках их «прибыль», их «рентабельность» познается годы спустя. А то и десятилетия. И определяет микроклимат города, уровень духовности.
* * *
…Жизнь Евгении Семеновны была возможна только из-за моей. Только из-за среды, бульона, массы. Из-за равнодушия. Да и ее прошлая жизнь до 1937 года… Да. Но все было возможным и может стать возможным ТОЛЬКО из-за попустительства — будет оно или нет… Не хочу себе индульгенций.
5 декабря 1967 г.
Вера92 о Назыме. Назым жил в комнате, где стоял его скульптурный портрет. С собой каменным.
Он спрашивал с огорчением: «Почему во мне нет еврейской крови?»
Конференция в Каире. Китайский делегат предложил не давать билета Назыму. Он встал: «Я здесь — лучший поэт. Кто лучше меня, пусть встанет рядом».
Он вез восточные сладости Акперу и не довез.
Назым уверен, что доживет до мировой революции, до красных флагов на улицах Стамбула.
Любил утро и день. Боялся сумерек. И поднимался на цыпочках вслед за солнцем. Не любил голых стен (тюрьма, тогда поняла Лёвкины веера фото).
Мне было очень тревожно все время. Лёвино сердце, Лёвина тюрьма. Лёвина бескрайность. И я удивилась, услышав по телефону его спокойный голос.
Вера начала писать через десять дней после похорон. Не притрагивалась три с половиной года.
Часто упоминаются разговоры в ЦК с «большим человеком», это — Ильичев (сюда надо вспомнить Надежду Яковлевну: «Все мы к кому-нибудь ходили. Мы с Осипом ходили к Бухарину»).
В журнале «Франция—СССР» интервью с Евгенией Семеновной и Васей. Он вспоминает, как увидел в Магадане колонну заключенных. «Почему считается, что у нас нет свободы? Потому что Зощенко поругали? Главное — тут».
19 декабря 1967 г.
Спектакль «Большевики» в театре «Современник». Кому-то сегодня хочется изображать их, первых, кровожадными чудовищами с рогами и хвостами. Но ведь тогда все очень просто — шайка негодяев захватила власть. А было не так. Был процесс. И театр исследует этот процесс своими средствами.
* * *
«Гренада, Гренада, Гренада моя…»93 . Снова, в который раз это может возвращаться, — перехватывает дыхание от толпы, от массы. Еще хоть бы один раз в жизни так было: «каплей льешься с массами»94 . На самом деле. За правое дело.
30 января 1968 г.
В Переделкино у Каверина. Вместе слушаем радио. На другом конце земли кто-то говорит о занимательности романов Каверина. И не как у Достоевского, а западного типа. «Ближе всего к Набокову, не знаю, читал ли Каверин?..»
«Читал, читал», — ворчливо отвечает приемнику Каверин. «Отвратительный роман «Лолита».
3 марта 1968 г.
Наталья Роскина сказала Евгении Семеновне: «Вы и Копелев делаете плохое дело, освящаете и поддерживаете то, что должно было бы уже развалиться»,
7 марта 1968 г.
«Граф Нулин» написан 14 декабря(!). Конечно, Пушкин не знал, что лилась кровь товарищей. И все же здесь есть нечто обобщающее, пророческое, это тоже завещание (не литературное).
А мы пишем письма, подписываем, протестуем — и протест носит тот же кривой характер, он — метка, шрам общества, против которого направлен.
12 марта 1968 г.
Открывали доску Мейерхольду. «Театральная» метель, снег. Кто-то из выступавших даже сказал: «Всеволод Эмильевич был бы рад такой погоде». Говорил Завадский (лучше всех), Юткевич, Марков и кто-то из Министерства культуры, отметивший «отдельные спорные моменты». Остальные, хоть и в беспомощных словах, пытались восхвалять, оправдываться за долгое позорное молчание, которое сменило поношения (изуродованный «Литературный критик» за март 1938 года).
Нас человек сто. Милиции едва ли не столько же — переоценили «мятеж интеллигенции». Юрий Любимов с корзиной цветов. Гаррик, Тамара Владимировна, Таня, Кома, Крон с Лизой, Плятт, Костя Рудницкий с Таней. Света Борщаговская.. .. А я-то думала — митинг… Тоже, конечно, митинг — «умеренный прогресс в рамках законности»95 .
13 марта 1968 г.
Готовится письмо против исключения Карякина. Нас не хотят. Подписали Марьямов, Мотылева, Рудный, Б. Яковлев, Борщаговский, Бондарев, Бакланов, Болотин, И. Кузнецов, Л. Разгон, Е. Мальцев, А. Крон. Маргарита Алигер — отдельно Суслову.
28 марта 1968 г.
Я живу под водой. Укрываюсь от леденящего дыхания времени фразами: «Паника страшнее пожара», «не бояться», «было хуже». Хуже было у других людей. У меня — не было.
Итак, Дубчек взялся реабилитировать коммунизм. Новые иллюзии?
15 апреля 1968 г.
…Вчера мы шли втроем, как часто по вечерам, и луна была желтая с желтым шлейфом. А может быть, так казалось от фонарей. Прошли шагов 15 — наваждение кончилось. Вот шлейфа луны и не хватает во всем, что я пишу…
18 апреля 1968 г.
Мой Лёвка редко бывает таким мудрым. «Все, что мы можем — и это много! — оставаться самими собой». Двадцатилетних это не увлекает.
* * *
Хроника «подписантства». И если опять подполье и выстрелы, страна снова утонет в крови. А какая альтернатива? Надежды на «там» беспочвенны, им-то безразлично, что с нами будет.
Мы с Лёвой (и я без него тоже) вкручены (как иначе назвать?) в слишком большое количество судеб.
В. Адмони: «Если бы вы знали, какое это счастье, что можно противостоять, что можно об этом говорить…»
Политическая сторона не перекрещивается с нравственной. Все подписывающие (письма протеста), все выступающие совершали нравственные, а не политические поступки, а судят их по законам политики. Обсуждение террора. Обсуждение наших ошибок. Главное — освободить себя. Душа — свободная территория, с нее начать, выстоять.
22 апреля 1968 г.
Мысли о небытии, преодоление их. Еще и еще раз: не надо жалеть себя, думать о себе — тогда гораздо легче. Может быть, это тоже преодоленная тяжесть? Вот та, новая лента, — нас выбрасывает из колеи, мы многое теряем, но как же много мы приобретаем! Все стропы оборвутся, и полетим вдвоем в космос. Страшно хочется писать, перелить, выразить все это в слове.
13 мая 1968 г.
Малеевка. Читаю книгу о Брук Фарм96 .
— Лев, ты хотел бы? Ты бы возглавил такое? Предположим, что было бы можно?
— Ни за что.
На дорожке в лесу поют птицы, кукует кукушка — сулит много лет. Что надо было делать и сделать с Лёвкой, чтобы он отказался от всечеловеческой мечты? О том, чтобы люди жили единым общежитием97 ?
4 июня 1968 г.
Разговор с Ионом Друцэ о «Колоколе». Это вопрос века. Нельзя для великого художника не вмешиваться. А что влечет за собой вмешательство?
13 июня 1968 г.
Еду к Любе. Проезжаю станцию метро «Ленинские горы». Еще не было случая, чтобы не взглянула в окно, чтобы не стало легче на душе. Я тоже неким образом здесь «крестилась». Евлалия Вениаминовна98 , вид на Москву с Воробьевых гор, мне десять лет. Это все было 40 лет тому назад или в другом столетии. Потом я ездила туда гулять с детьми. Это были другие Воробьевы горы и сегодня — другие.
14 июня 1968 г.
В мастерской у Бориса Биргера99 . Портрет Надежды Яковлевны я так и не приняла. На портрете есть только одна грань — ужас и святость ее жизни. А я хочу еще увидеть ее озорство, тот молодой огонек, с которым она рассказывает, тот художественный талант, где-то тяготеющий к гармонии.
15 июня 1968 г.
Надо работать как Борис Биргер, как та незнакомая мне женщина, которая переводит средневековых поэтов для себя. Работать из внутренней потребности. А внешнее — мы оба перешли тот порог, когда важнее внешнее. Мы живем в возрасте «отдавать». Человек, который не перешел в этот возраст, — несчастлив.
18 июня 1968 г.
…Сидим на балконе на Лаврушинском. Мне страшно от мысли «вниз». Что отделяет меня от хаоса? Каждодневный душ. Зарядка. Вещи на своих местах. Моя книга, к которой я давно не прикасалась. Ремесленные поделки. Думы о прошлом. Дочери… Лёвка, ты — вначале, но я сама должна отделить тебя.
Кома: «Наше поколение может быть и последним. Никому ничего нельзя будет ни завещать, ни оставить».
19 июня 1968 г.
Сильное впечатление от чтения Мартина Лютера Кинга. У него есть народ. Есть на кого опираться.
20 июня 1968 г.
Едем в Кратово, ищу свою юность — не нахожу ничего. На дне озера? Были ли эти лиственные деревья по берегам? И запах нагретых сосен ни о чем не свидетельствует…
21 июня 1968 г.
Читаю рукопись И. Соловьевой и В. Шитовой «Мнемозина»100 , ощущаю (вместе с восхищением) и то, что ими, кажется, названо «зеркальностью». А можно это определить и по-иному — высота, та степень разреженности, которая недоступна простым смертным, мне — недоступна. Да, мои статьи закруглены, условие обязательно должно сойтись с ответом. Им должна очень не понравиться моя статья о «Колоколе». Это разногласия в кредо, разное отношение к смыслу жизни и разная сама жизнь… Настоящая книга — творчество. Да, они для себя знают, как надо… Неужели будет еще один полный фашизм на нашей родине? Как укрыться?.. В Вязьме у родных или на байдарке?
6 июля 1968 г.
Себя в Звенигороде не помню. Поречье было ранней весной, приехала в снег, долго лежала. Перед отъездом танцевала краковяк в красном платье. Расширение сердца, миокардит, эндокардит. Осложнение после дифтерии. Читала книги вроде Кербабаева. Людей рядом не помню никого…
На автобусной остановке женщина с четырьмя тяжелыми сумками. Строит дом, «сараюшку». «Чтобы было где отдохнуть. Путевок не достать, огурцы я и на рынке куплю, а воздух… Дочери на выданье. Не дам внуков в лагерь, сама была детдомовкой, насмотрелась. Все строим своими руками, посадили яблони, вишни. Глядишь, на будущий год свое варенье будет».
Крыжовник стал великим гуманистическим идеалом без всяких кавычек. Никому не мешает, не зовет ни к убийству, ни к атомной войне, ни к погромам. Сидеть и пить чай со своим вареньем, быть может, и гостей приглашать. И смотреть телевизор…
Июль 1968 г.
Старая Русса. Мы с Лёвой любим вспоминать, перечислять наши «крыши», дома, поездки, города. Сидим в Старой Руссе на проспекте Либкнехта, напротив дома 22, солнце, тепло, все высохло. До поезда еще два часа, мы никуда не торопимся, мы просто живем. Просто радуемся. И вспоминаем поездки. И пишем письмо Юнне Мориц — прочитали ее очень хорошие стихи. Молчим, глядим друг на друга. Глядим по сторонам на Божий мир.
Скамья, вода, стихи Яшина, горечь оттого, что нет ни его, ни Вероники, что мы могли постучать в его дверь, но не постучали. А он писал стихи об одиночестве101 . Бродят, шевелятся, расталкивают друг друга главные мысли, им нужны время, пространство, тишина.
23 июля 1968 г.
Четверть века назад мне исполнилось 25 лет. С утра я уехала в Монино на кладбище — это ведь была и годовщина (шестая) нашего официального бракосочетания. А вернулась — дома огромный букет цветов из ВОКСа и очень теплое письмо. Еще не исполнилось года со дня Лёниной смерти, это — первый день рождения без него. За год до этого — 23 июля 1942 года — не помню (не в Монино ли?). А в 1941 году я в этот день спускалась со Светкой на руках в бомбоубежище.
В письме из ВОКСа в числе подписей помню Юру Левинсона102 и Инну Кулаковскую. И, конечно, Майку. Какой я тогда была? Хорошенькой, доброй, самоуверенной дурочкой.
* * *
Легко любить народ «Марсельезы» — очищенный, понятие с большой буквы, народ-тезис, народ — довод в споре. И трудно — тех, кто бил камнями, трудно — русский бунт, «бессмысленный и беспощадный».
Мне сейчас преуспевать было бы стыдно.
Еще про противоречия с народом — да, сейчас мы очень одиноки. Недаром ведь с такой завистью думаем о чехах. Или по-другому — о крымских татарах. Но все равно. Пусть одиночество, но сила давящая та же. Интеллигенция эту общность осознавать обязана.
23 июля 1968 года.
Друзьям в день пятидесятилетия
Древние мудрецы говорили, что
человек первую половину жизни получает, а вторую — отдает. Я много получила в
дорогу, боги были необыкновенно щедры ко мне.
Мне посчастливилось с родителями — да будет папе земля пухом, а у мамы я — и поседевшая — до сих пор учусь, как жить.
Мне посчастливилось с дочерьми, родными и неродными, хоть я и сержусь на них временами, но они мне по-милу хороши. Я и у них учусь.
Мне выпало великое и редкое счастье любви — я нашла свою половинку.
Мне посчастливилось и с друзьями, они мое несметное богатство, я богаче всех миллионеров.
Мне посчастливилось с Россией, родину не выбирают, но я и не хочу иной. Здесь я родилась, здесь я умру.
Я избрала себе дело по сердцу, я люблю свою работу, она мне — радость.
Для человека нашей страны, нашего времени, моего поколения на мою долю выпало не много страданий. Я оплакала мужа, погибшего на фронте, но сама почти не испытала смертельных опасностей. У меня всегда был кров, я, в общем, не голодала, не сидела в тюрьме и даже не носила передач. Долго я считала все это само собой разумеющимся.
Пушкин говорил, что блажен тот, кто «в пятьдесят освободился от частных и иных долгов». А мой долг все тяжелее и тяжелее. Долг перед теми родными и близкими, кого я сейчас назвала, и долг перед теми незнакомыми, кого мне неловко назвать высоким словом — народ. Давно пришла вторая половина жизни, давно пришла пора расплачиваться.
Стук молоточка, который напоминает каждому счастливому человеку, что есть несчастные, я услышала поздно. Но теперь он звучит набатным колоколом. Я молю Бога, чтобы мне даны были силы, мужество и время для расплаты.
28 июля 1968 г.
С ЛК говорим о Чехословакии.
— Опять ложь, гнусная, подлая. И массовый психоз. Рентгенолог, у которого я была: «Мы не можем потерять Чехословакию».
— А она что, ваша?
Фактов не знают, не видят.
— А если танки?
— Мы с вами ничего не сделаем. А лица мужского пола будут стрелять. И солдат жалко.
О поздравительной телеграмме из СП РСФСР: «Не поздравили только меня. Это надо заслужить».
7 августа 1968 г.
Дубна. Как возникнет из дубнинского заката, витой лестницы в гостинице, в пролете которой погиб молодой человек, как возникнет Мартин Лютер Кинг? Я его никогда не видела, но знаю его, словно мы не расставались. Как рассказать о нем?
21 августа 1968 г.
Дубна. Советские танки вошли в Прагу. Вот когда надо бояться — умирать со страху. А я не боюсь. Я только не знаю, что делать… Интервенция. Обрыв. Вот, значит, и суждено нашим жизням оборваться в горе и сраме.
23 августа 1968 г.
Дубна. Молодые физики: «Если бы можно было выйти на демонстрацию, как-то проявить свое отношение», «А почему вы говорите о позоре? Я с НИМИ не вместе».
Я — ему: «Пока не отмежевались — вместе».
6 сентября 1968 г.
Разговор с Инной и Верой о восприятии «Колокола». Будет ли оно новым после 21 августа? Спасли ли наши танки идею, снова окружив ее романтическим ореолом, кровью и др.?
В воскресенье мы с Лёвой поехали в Жуковку. Впервые за этот трудный год вырвались. Желтая, золотая наша Жуковка, наша с ним, нашей любви — родина. Такой — в это время года — мы ее не видели. Наш путь, наш откос и через Осповатов, через велосипедное шоссе в Ильинский лес, где роют ямы для кабеля. Мир, покой, цветы на откосе и невозможность вернуться никуда. Даже в мартовские дни и туда нельзя вернуться, и они представляются идиллией. Мучат строфы Ахматовой про опустелый дом103 и Петровых:
Ты просто ее не заметишь в пути
В беседе с ушедшим ее не заметишь104 .
Жить — этой минутой. «Now» было написано у Мэгги105 на лбу. Только «Now». И еще вечность.
Всего прочнее на земле печаль
И долговечней царственное слово.
А. Ахматова
18 сентября 1968 г.
И сквозь все — позывные оттуда, из Праги. Позывные отсюда, из тюрьмы106 .
20 сентября 1968 г.
…С трудом выбросив из головы все это, вырывая мучительно, кусками, освободившись или псевдоосвободившись, я села писать. На балконе. Могу поднять глаза и глядеть на клен, на небо, на просвечивающее солнце. Пришли друзья, позвали гулять. Лёва сразу согласился, а я пыталась слабо сопротивляться. А потом — лес, солнце, сколько еще таких дней в этом году, в этой жизни? И я пошла. Положительные эмоции. Кома, излучающий не только мудрость, но и силу, но и спокойствие. Успокоение. Разговор тот же — и разъедающий.
…Сидела одна в яшинском саду — и толчок. Позывные волны. Несчастье. Вот сейчас в каких-то канцеляриях решается Лёвина судьба. Несчастье. А в это время упала мама. Сотрясение мозга. Сигналы до меня дошли (при свидетелях). Кома первый спросил: «Что с тобой?». Я думала о судьбах мира, о Лёве. А случилось с мамой. Так бескорыстно никто на свете меня не любит. Дни тревог.
Все время — Майка… Такое сочетание жалости, горести, обиды, раздражения, глупости. И влияние — с обратным знаком — на Лёву. И надвигающееся все сильнее и сильнее. Вот оно, неведомое, идет, идет, надвигается все ближе. Надо противостоять, чем-то выбивать. Работой.
На вопрос, чего ей хочется, Люша ответила: «Повеситься. Но нельзя, обстоятельства не пускают».
…Противостоят тяжести — работа, любовь, стихи, добрые люди, костер, природа. Что-то должно противостоять, а то взорвемся изнутри прежде, чем ОНИ нас схватят…
7 октября 1968 г.
Разговор с Тоней Аксеновой. «Ну, если такой умный, образованный человек, как Раиса Давыдовна, верил, тогда все безнадежно».
8 октября 1968 г.
Саша Галич говорит, что книга Льва о великом благородстве, а моя — о нашем разнесчастном поколении.
20 октября 1968 г.
Размолвка с Эмиком после спора о династии Флоренских. Я знаю о тюрьме по литературе, а Лёвка боками в камерах, пальцами (отпечатками), душою — вся изранена.
26 октября 1968 г.
О Хемингуэе. Вера Шитова: «Раньше он был для меня жизнью. Много раз читала «Фиесту». Сейчас не могу. И не буду читать совсем. Писатель, который был жизнью, не должен становиться безделушкой, украшением. Поняла, читая твою статью».
Кома: «Вопросы не к тебе, к Хемингуэю. Читая твою статью, понял, что он для меня кончен. Первый отрывок я тоже прочитал в 1942 году. В 1948 году я был влюблен, девушка дала мне книгу по-английски. Не шел к ней, пока не кончил читать.
…Достоевский поставил много вопросов. А Христос дал небольшое число ответов — мир живет ими 2000 лет. С 21 августа я больше переоценил, чем за всю предшествующую взрослую жизнь. Я стал «разрешенной оппозицией». Значит, не следует этим заниматься».
— А Лёва тоже разрешен?
— Конечно, нет. Вся история этого года свидетельствует о том, что Лев не разрешен.
4 ноября 1968 г.
Утренник в детском саду. Крохотные девочки в колготках, в модных юбочках. Постарше — и в нижних юбках. «Слава Октябрю!», зажигаются лампочки. Ребята читают стихи. Все, что от возраста, от вечного детства, — прекрасно. Все, что от жвачки, от лозунгов, от трескотни, — ужасно. Оскорбительно и страшно. Уже выделяются первые ученики, которые громче всех вопят «ура!» и «привет!». Глаза горят, еще год, три, пять — и можно посылать на что угодно.
И какое наказание любому — посадить на стул. Все будут махать флажками, а ты не будешь. Ты будешь один. Загораются друг от друга, почти физически чувствуешь, как чиркают спички.
…Вспоминаю 4 ноября 1942 года. Утренник в детском саду у Светки. Как они все плохо одеты. И мы все. Мы тогда были скорее похожи на бабушек, чем на мам. Закутанные в платки. Но на душе у меня было только торжественно и трагично. Я потеряла мужа, он погиб за ЭТО. Вот ЭТИМ и буду жить. Полно кислороду, хватит на несколько поколений вперед. Не хватило…
6–10 ноября 1968 г.
Таруса. Рассказ Татьяны Алексеевны Паустовской о том, как Ильин107 кричал на нее за подписи108 . В кабинете сзади — портрет Горького. Она: «А вы знаете, что Алексей Пешков тоже ничего не кончал? (К судьбе Алика Гинзбурга. — Примечание 1978 г.) Алешка хочет скитаться». Но у нас нельзя скитаться просто так.
Как хотелось бы жить в деревянном доме, топить печь, видеть эту красу ненаглядную, русскую, печальную. Ноябрь не голый и не серый. Одетые ветлы. Разноцветность — много красок.
18 ноября 1968 г.
Саратов. Лекции в университете. В радостях, в напряжении, в горестях, в ожидании общения с молодыми людьми — моя несостоявшаяся судьба. Горечь. Но еще шаг — и возникнет множество вопросов, и опять это окажется невозможным. Я в воздухе, рядом с собой, чую — еще секунда — и спросят о Чехословакии.
Полынный запах несбывшегося, могло бы быть сколько угодно учеников. Цветы, глаза, возгласы. Мальчик с длинными ресницами: «…Дело не в Хемингуэе, в — жизни. Вы, вы…». И можно на этом топливе жить, идти в гору, тащить крест, как протопопица, до самой смерти.
26 ноября 1968 г.
Саратов. Плохая лекция в Пединституте. Сосущее чувство — самоповторение. Слышу свой голос: игра на отработанных приемах. Чувствую себя премьершей, старой актрисой из чеховских рассказов. Не верна тому самому хемингуэевскому завету, который повторяю без конца, — вычерпала колодец до дна. А так нельзя.
* * *
В музее Чернышевского. Сквозь выставленные под стеклом книжки «Современника» вижу завтрашний музей с «Новым миром».
Как мне хочется заниматься русской темой, чтобы я могла вот так побывать в доме и ощутить запах…
* * *
Короленко навещал вернувшегося из ссылки Чернышевского. Кома и Сима Маркиш едут в день смерти (27 декабря?) к Надежде Яковлевне109 . Оксмана навещали в Саратове. Пущин — Пушкина. Та же Россия. Многие ездили в Саранск к Бахтину.
…Наверное, в это и я верю, и не сумела сказать молодой художнице с большими глазами. Не безнадега. В это, в мой вечный народ.
Какую Россию застал вернувшийся в 1883 году Чернышевский?
30 ноября 1968 г.
Город Маркс (Саратовской области). Надо было поехать, надо было увидеть эти чудовищно загаженные сортиры во дворе, колонки. (Даже Людмила Борисовна110 говорит с гордостью: «Недавно провели водопровод!») Плохие дороги, быт как в каменном веке и та праведница, без которой не стоит село, город, земля наша. Людмила Борисовна Магон, сорока лет, русская. Живет с матерью и сыном Борисом двенадцати лет. Она — инспектор Гороно. В мотоциклетном шлеме. После первой лекции Раиса Азарьевна111 подвела ее ко мне: «Наш просвещенец». Она сказала именно «просвещенец», а не просветитель.
У Людмилы Борисовны все понимающие глаза, горькая глубокая складка у рта. Дома великолепная библиотека. Книги на скромных самодельных стеллажах, пластинки. Дружба с Оксманом. Походы с ребятами. Поездка к А.И. в Рязань («Какое счастье, что его не было дома, а то бы умерла со страху»).
Пока Лев читает лекцию, я хожу по городу. Дощечки с названиями улиц: Бебеля, Либкнехта, сад Свободы, Маркса, Энгельса. Что было с этими великими тенями, когда их соотечественников за сутки выселяли отсюда? Город тогда назывался Марксштадт, а раньше Баронск. Это тоже те тени, которые ложатся на суглинок112 .
13 декабря 1968 г.
В Переделкине с Осповатами. День рождения Лёвчика. Наша истинная родина — друзья. Из тех часов — а их было целые сутки — когда продолжает казаться, что все не напрасно. Когда просто радостно жить. Наши верные дорогие друзья. С которыми все разделено. Живем в одном доме, а по-человечески вот так поговорить не умеем, не имеем возможности. Снежные переделкинские дорожки, и мы — одни.
18 декабря 1968 г.
Саня рассказывает о выступлении Демичева в Ленинграде перед пропагандистами. «Сталинизм не будут реабилитировать. Молотова в партии не восстановят, у него кровь на руках».
Герцен. «Роберт Оуэн». Расставание с ложными богами: «Первую минуту страшно, но только одну минуту. Вокруг все колеблется, несется, стой или ступай куда хочешь. Ни заставы, ни дороги, никакого начальства. Вероятно, и море пугало сначала беспорядком, но как только человек понял его бесцельную суету, он взял дорогу с собой и в какой-то скорлупе переплыл океан».
«Чем страна свободнее от правительственного вмешательства, чем больше признано право на слово, на независимость совести, тем нетерпимее делается толпа, общественное мнение становится застенком. Ваш сосед, ваш мясник, ваш портной, семья, клуб, приход держат вас под надзором и справляют должность квартального».
Публикация, вступление и комментарии М. Орловой
1 Фрида Абрамовна Вигдорова (1915–1965), писательница,
журналистка. На процессе по делу Иосифа Бродского, осужденного в 1964 году за
«тунеядство», сделала запись судебного заседания, которая была опубликована за
рубежом и сыграла большую роль в его досрочном освобождении.
2 Лидия Корнеевна Чуковская
(1907–1996), писательница и публицист; автор самиздата, печаталась за границей.
Исключена из СП СССР в 1974 году за статью «Гнев народа» (в защиту А. Сахарова
и Солженицына).
3 Надежда Яковлевна Мандельштам (1899–1980), вдова поэта Осипа
Мандельштама, автор мемуаров. В 1964 году жила в Пскове, преподавала английский
язык. Ф. Вигдорова хлопотала о прописке и комнате для нее в Москве.
4 Фильм режиссера П. Пазолини, 1964 года.
5 Пьеса Бертольта Брехта.
6 Лев Зиновьевич Копелев (1912–1997) — муж Р.О., германист,
писатель, критик. В 1945 году, за месяц до Победы Л. Копелев был арестован «за
пропаганду буржуазного гуманизма и клевету на командование Красной Армии»,
почти 10 лет провел в заключении. Активно выступал против возрождения культа
личности Сталина, подписывал письма протеста. Исключен из партии, уволен с
работы (1968). Исключен из Союза писателей СССР (1977). С 1980 года жил в ФРГ,
руководил исследовательской группой по изучению истории «взаимного узнавания
русских и немцев» (Вуппертальский проект).
7 Эрнст Шумахер — театровед,
профессор Берлинского университета, автор работ о Б. Брехте.
8 В ГДР Лев снова встретил тех, кого учил во время войны в
антифашистской школе, тех, кого встречал в тюрьме.
9 Младшая дочь Р. О. в
1964 году училась в МГУ на мехмате.
10 Р. Орлова. Потомки Гекльберри Финна:
Очерки современной американской литературы. М., 1964.
11 Леонид Рафаилович Шершер, первый муж
Р. О., во время войны был штурманом в полку дальней авиации, летал бомбить
Германию, погиб на фронте в 1942 году. Журналист и поэт. Стихи опубликованы в
сборниках: Имена на поверке. М.:, Молодая гвардия, 1963; Стихи остаются в
строю. М.: Советский писатель,1958. Строки, добытые в боях. М.: Детская
литература, 1969.
12 Анна Андреевна Ахматова.
13 Норберт Винер (1894–1964),
американский ученый, основатель кибернетики.
14 Сестра и брат Р. О.
15 Старшая дочь Р. О.
16 Корней Иванович Чуковский.
17 Поэма А. Твардовского
18 АИ или Саня — Александр Исаевич Солженицын.
19 Секретарь МГК КПСС, с 1961 года секретарь ЦК КПСС, с 1974-го
министр культуры СССР.
20 Давид Самойлович Самойлов (1920–1990) — поэт.
21 Генрих Бёлль (1917–1985) — писатель, лауреат Нобелевской
премии по литературе из ФРГ, Анна Зегерс — писатель
из ГДР.
22 Генрих Бёлль летом 1965 года прожил две недели в Доме
творчества писателей в Дубултах (под Ригой).
23 Рукопись книги Л. Копелева «Хранить вечно».
24 Тамара Мотылева, германистка.
25 Повесть Э.Г. Казакевича
26 Повесть Е. Драбкиной
27 Роман Э. Хемингуэя «По ком звонит колокол». «Рукопись
перевода, сделанная еще в 1940 году, влилась после 1956 года в начинающийся
самиздат. Наш экземпляр прочитало человек двести, это одна из немногих
рукописей, которая в буквальном смысле стерлась — листы рвались, буквы уже
невозможно было разобрать. …В 1968 году в третьем томе собрания сочинений
роман появился на русском языке (с купюрами), двадцатилетняя тяжба вокруг книги
завершилась победой» (Р. Орлова. Воспоминания о непрошедшем времени. С. 248,
250).
28 Роман В. Кеппена «Смерть в Риме» был переведен в 1958 году. На
чрезвычайном заседании редколлегии журнала «Иностранная литература» вместе с
отделом культуры ЦК выступил зав. отделом Д. Поликарпов. Заявил, что печатать
такую книгу — значит уступать буржуазным взглядам, что, пока он жив, он не
допустит публикации и что, если редколлегия с ним не согласится, можно
перенести решение вопроса выше. Редколлегия поспешила согласиться. 1 ноября
1965 года Р. О. вынула из почтового ящика «Правду» с некрологом Поликарпову и
десятый номер «Иностранной литературы» с романом Кеппена.
29 Абрам Александрович Белкин
(1910–1970) — литературовед, исследователь Достоевского, Щедрина, Чехова,
любимый преподаватель в ИФЛИ, МГУ, в школе МХАТа.
30 Писатели Андрей Синявский и Юлий Даниэль арестованы в сентябре
1965года за публикацию своих произведений за границей под псевдонимами Абрам
Терц и Николай Аржак.
31 Председатель ревизионной
комиссии Московского отделения СП СССР.
32 Статья Еремина «Перевертыши»
в «Известиях» об А. Синявском и Ю. Даниэле.
33 Владимир Николаевич Корнилов
(1928–2002) — поэт, писатель, член Международной амнистии с 1975 года. Исключен
из СП в 1977 году за публикации на Западе.
34 Эрнст Генри (Ростовский Семен Николаевич) (1904–1990). Публицист.
Написал письмо Эренбургу в связи с его оценкой Сталина в последней части
«Воспоминаний», о том, что СССР победил Германию не благодаря, а вопреки
Сталину (1965).
35 Р. О. — специалист по американской литературе, изучала и материалы о
борьбе негров за гражданские права, писала о Мартине Лютере Кинге.
36 Зарубежное, разумеется.
37 По делу Синявского и Даниэля.
38 Богораз.
39 Радио «Голос Америки».
40 Владимир Корнилов.
41 Ленина Александровна Зонина (1923–1984),
литературовед, переводчица с французского.
42 Школьная подруга дочери Светланы.
43 Писатели отказывались выступать по радио с осуждением арестованных.
44 По зарубежному радио.
45 Национальность.
46 Голомшток Игорь Николаевич (1929–2017) —
искусствовед. Научный сотрудник в Пушкинском музее, преподаватель МГУ, автор
монографий по истории и теории западноевропейского искусства. Автор письма в Верховный суд в защиту
Синявского (1966). Эмигрировал в Англию
в 1972 году.
47 Герой романа Грэма Грина «Комедианты».
48 Евгения Семеновна Гинзбург.
49 Массовое уничтожение армян в Турции в 1915 году.
50 Сара Эммануиловна Бабенышева (1910–2007) —
писатель, критик. Подписала письмо в защиту Ю. Даниэля и А. Синявского.
Сотрудничала в Фонде помощи политзаключенным, эмигрировала в США (1981).
51 Общественный обвинитель на процессе по делу Синявского и Даниэля.
52 День мой вечности дороже,
Бесконечности любой (А. Твардовский).
53 Внук Р. О., сын Светланы.
54 Есть на карте дальняя дорога
В дальний город, самый молодой.
Дорогая, скоро, очень скоро,
Мы с тобой поедем в этот город,
Обязательно поедем мы с тобой.
(Л. Шершер)
55 Вс. Иванов цитирует в книге слова Б. Пастернака.
56 Жена Генриха Бёлля.
57 Сын Генриха Бёлля.
58 Катарина, дочь друга Бёлля,
приехала в Москву вместе с Бёллями. Ее отец, фон Тротт
цу Зольц, из
аристократической семьи, ушел из дома, стал рабочим и активным коммунистом,
потом стал католиком. Был арестован, но только после 1945 года заявил о
перемене взглядов, не хотел отступаться
от преследуемых товарищей по партии.
59 Старший сын Генриха Бёлля.
60 Средний сын Генриха Бёлля.
61 Персонаж романа Д. Джойса «Улисс».
62 Елизавета Юрьевна
Кузьмина-Караваева (1891–1945), в юности — поэтесса, во время войны участница
движения Сопротивления во Франции, погибла в концлагере Равенсбрюк.
63 «Причастие агнца» и «причастие буйвола» — нравственные понятия из
романа Генриха Бёлля «Бильярд в половине десятого».
64 Спектакль «Жизнь Галилея» по пьесе Б. Брехта, в переводе Льва
Копелева.
65 Юрий Петрович Любимов (1917–2014) — создатель и главный режиссер
московского театра на Таганке. В 1983 году был лишен советского гражданства, в
1989-м гражданство восстановлено.
66 Пьеса немецкого писателя Петера Вайса
(1916–1982).
67 Роман немецкого писателя Эрвина Штриттматтера
(1912–1994).
68 Аркадий Викторович Белинков
(1921–1970) — книга «Сдача и гибель советского интеллигента».
69 После убийства Кирова 1
декабря 1934 года из Ленинграда выселяли в первую очередь «бывших» — людей
непролетарского происхождения.
70 Рожанский
Иван Дмитриевич (1913–1995) —
физик, искусствовед, философ. Воевал вместе с Львом Копелевым, был у
него на судах свидетелем защиты. Автор книг по истории античной науки и работы
о Рильке. Наташа — Наталья Владимировна Кинд — первая
жена, геолог.
71 Марченко Анатолий Тихонович (1938–1986), рабочий, писатель, автор
книг «Мои показания», «От Тарусы до Чуны», «Живи, как
все». Арестован как участник групповой драки в общежитии (1958), осужден на 2
года. Бежал из лагеря, пытался перейти границу, осужден на 6 лет. Бежал,
задержан, в тюрьме заболел менингитом, потерял слух. Автор открытых писем об
угрозе советского вторжения в Чехословакию; осужден на 1 год (1968). В лагере
(1969) осужден «за антисоветскую агитацию среди заключенных»на 2 года. Подал
заявление об отказе от советского гражданства (1974), осужден на 4 года ссылки.
Один из основателей Московской Хельсинкской Группы (МХГ) (1976). Арестован
(17.03.1981), осужден на 10 лет. Проводил в тюрьме голодовку с требованием
освободить всех политзаключенных в СССР. Скончался в Чистопольской
тюрьме в ноябре 1986 года после прекращения длительной голодовки.
В 1967 году Лев Копелев отнес
рукопись книги А. Марченко в «Новый мир». За это его осудили и некоторые
друзья: «За такое Твардовскому придется уйти, могут закрыть журнал».
72 Ярославском.
73 Лиллиан
Хелман (1905–1984), американская писательница и
драматург. С ней Р. О. познакомилась в 1944 году, работая в ВОКСе.
Хелман входила тогда в состав антифашистского
комитета, приезжала с группой американских писателей в Москву, они вместе
ездили на фронт.
74 Пиджин рашен
— примитивный упрощенный русский (по аналогии с принятым термином «пиджин
инглиш» — искаженный английский язык, на котором говорят в некоторых странах
третьего мира).
75 Письмо об освобождении из
заключения писателей Синявского и Даниэля.
76 Л.Копелев. И сотворил себе кумира. АРДИС,
1978.
77 Сын друзей А. Левинсон.
78 Роза Рохлина.
79 Фильм режиссера Фреда Циннеманна, 1966.
Премия Оскар.
80 «Новые левые» — общественное движение в США в середине 60-х
годов.
81 «…Вот она в день своего столетия предается любимым занятиям. Она
так же спокойно и сосредоточенно теребит бумажку, как в самые грозные и
ликующие мгновения истории. Она точь в точь так же полосовала газеты в середине
прошлого века, когда начался раскол между Москвой и Пекином… и когда США
стали социалистическими, и когда женился ее первый внук… и когда Копелева
84-й раз прорабатывали за гуманизм. Раиса Орлова вертела бумажки… Ученые
статистики подсчитали, что из бумажек, истерзанных ею, можно было бы сделать
полосу, которая 13 раз опоясала бы экватор» (Л. Осповат, 1968 год)
82 Вячеслав Всеволодович Иванов
(1929–2017), муж дочери Светланы. Филолог, доктор филол.
наук, академик РАН. Автор работ по
семиотике, индоевропейскому, славянскому, общему языкознанию, по фольклору и
мифологии славян.
83 Александр Моисеевич Некрич (1920–1993) — историк. Участник войны. Автор книги
«1941, 22 июня» (М., 1965). Обсуждение книги в ИМЭЛ (16.02.1966) стало одним из
наиболее резких столкновений между представителями «партийной линии» и антисталинистами, запись обсуждения получила широкое
хождение в cамиздате. Книга была изъята из библиотек.
Некрич был отстранен от профессиональной
деятельности, эмигрировал в США (1976).
84 27–29 июня 1967 года в Праге состоялся съезд Союза писателей. Людвиг
Вацулик в своем выступлении сказал: «Необходимо,
чтобы личность и государство были партнерами. Когда же власть государства
постоянно доминирует, народ все время пребывает в страхе. Массы становятся
пассивны, они заняты исключительно повседневными заботами и находятся в
зависимости от мелких должностных лиц. Я считаю, что личность в нашей стране
угасла, она более не существует. Нас объединяет самое презренное чувство —
крушение надежд». Драматург и писатель Иван Клима требовал отмены унизительной
цензуры, другой писатель и драматург, Павел Когоут,
зачитал часть письма Солженицына, обращенного к четвертому съезду Союза
советских писателей.
Член ЦК Гендрих, главный идеолог партии,
отвечая на выступления писателей, сказал, что «терпению партии пришел конец».
27 июня 1967 г. пленум ЦК КПЧ исключил из партии троих писателей — Ивана Клима,
Антонина Лиза и Людвига Вацулика. (Весна в Чехословакии. 1968. Printed by PDX services LTD. 28/29 chancery Lane London WC2.)
85 Лев Самойлович Осповат и Вера Николаевна Кутейщикова,
литературоведы, испанисты.
86 …Если только можно, Авва Отче,
Чашу эту мимо пронеси.
…Но продуман распорядок
действий
И неотвратим конец пути…
Б.Пастернак.
Гамлет
87 «Затмение» — фильм режиссера
М. Антониони, 1961.
88 Тер-а-терный
— земной, живущий реальной жизнью, лишенный иллюзий.
89 Он на это мебель стопит,
Дружбу, разум, совесть, быт…
Б. Пастернак.
Художник
90 Любовь Кабо (1917–2007), учитель, писательница.
91 Николай Алексеевич Орлов — второй муж Р. О. (развод в 1956 году).
92 Вера — жена Назыма Хикмета
93 Стихотворение Михаила
Светлова «Гренада».
94 Где каплей
льешься с массами, —
С такою
землею
пойдешь на жизнь,
На труд,
на праздник
и на смерть!
В. Маяковский. Хорошо
95 В 1912 году Ярослав Гашек создал в Праге шуточную «Партию умеренного
прогресса в рамках законности».
96 Ферма около западного Роксбери в штате
Массачусетс (США), где в 1841–1847 годах группа американских писателей и ученых
создала модель коммунистической общины.
97 Это чтобы в мире
без Россий, без Латвий
Жить единым
человечьим общежитьем.
В.
Маяковский. Товарищу Нетте, пароходу и человеку
98 Евлалия
Вениаминовна — первая учительница Р. О.
99 Борис Георгиевич Биргер
(1923–2001) — художник. Выставил свои работы в Манеже (выставка «30 лет МОСХа») в 1962 году, выставка «разгромлена» Хрущевым. После
этого 25 лет нигде не выставлялся. Жил в ФРГ.
100 Рукопись И. Соловьевой, В. Шитовой «Мнемозина» вышла много лет
спустя со значительными купюрами под названием «Четырнадцать сеансов» (М.:
Искусство, 1981).
101 Поэт Александр Яшин (1913–1968) жил в том же доме в соседней
квартире.
…Никто не постучит
Хотя б не в душу — в
дверь.
Вероника Михайловна
Тушнова (1915–1965) — его жена, поэтесса.
102 Георгий Ильич Левинсон (1918–1988) — востоковед.
103 Я давно предчувствовала этот
Светлый день и опустелый
дом
А. Ахматова. Реквием.
104 Мария Петровых. Черта горизонта.
105 Героиня пьесы Тенесси Уильямса «Кошка на
раскаленной крыше».
106 Арестован муж дочери Майи, Павел Литвинов, за участие в
демонстрации на Красной площади против вторжения СССР в Чехословакию. Он был
осужден на пять лет ссылки, Майя вместе с маленьким сыном Димой поехала с ним.
В ссылке в Читинской области у Литвиновых родилась дочь Лара. С 1974 г.
Литвиновы живут в США.
107 Оргсекретарь
Московского отделения Союза писателей, генерал КГБ.
108 Под коллективными письмами
протеста.
109 В Псков, где преподавала
Надежда Яковлевна Мандельштам, в предполагаемый день смерти Осипа Мандельштама
ездили трое: Вячеслав Всеволодович Иванов, Симон Маркиш и Виктор Хинкис.
110 Людмила Борисовна Магон (1934–1974) —
преподаватель литературы, в т.ч. в колонии для малолетних преступников.
111 Раиса Азарьевна Резник, доцент
Саратовского университета.
112 Но ложились тени на
суглинок,
И таились тени в каждой
пяди,
Тени всех бутырок и треблинок,
Всех измен, предательств
и распятий…
А.
Галич. Аве Мария