Из дневников. Публикация, вступление и комментарии Владимира Орлова
Опубликовано в журнале Знамя, номер 8, 2018
Лучшая книга о шестидесятых
уже написана — Вайлем и Генисом1 . Ее структура идеально подходит и
для дневника Нины Бялосинской, с небольшой поправкой
на время — публикатором выбраны другие годы: 1956–1963. Темы в дневнике
затронуты те же, и его содержание легко укладывается в главки книги Вайля и Гениса: «Поэзия» —
Евтушенко и примкнувший к нему у Бялосинской Булат
Окуджава; «Коммунизм» — вместо Программы строительства коммунизма читай про
бригады коммунистического труда; «Америка» — ее открытие для автора дневника
происходит чуть раньше и не через литературу, а благодаря выставке в
Сокольниках 1959 года; «Сибирь» — смотри поездку на строительство алюминиевого
комбината под Иркутском; «Наука» — с ее ни на чем не основанной верой в
возможности рационального преобразования общества в лице академика Берга;
наконец, «Космос» — как вершина советских достижений. До проблематики второй
половины книги дело в дневниках не доходит только потому, что границы
повествования другие, разочарование пробивается, мерещится, но еще не пришло.
Но формулировка из
авторского предисловия к книге: «Кто герой нашей книги? О ком, собственно
говоря, мы пишем? Мы ориентировались на достаточно широкий круг людей, в среде
которых рождались, жили и умирали идеологические течения или хотя бы
идеологические моды», — к автору дневника не подходит никоим образом.
Мир настоящего советского
человека существовал исключительно в рамках разрешенного партией дискурса. В
нем не могли рождаться идеологические течения. Течение было одно. Даже из
выступления Хрущева на ХХ съезде можно делать только оптимистические выводы.
Разрешено видеть возвращающихся из лагерей. Разрешено горевать о не
вернувшихся. Но, когда в лагерь в 1960 году отправляется Александр Гинзбург,
недавний (пусть и не самый активный) член литобъединения «Магистраль»,
опубликовавший Бялосинскую в самиздатском
«Синтаксисе», это уже не находит никакого отражения в ее дневнике. В этом
смысле она недалеко ушла от строительницы
алюминиевого завода Любы из ее дневников: «А вот скажите, что это в тридцать
седьмом году была какая-то ежовщина. Я даже не понимаю, что это. А дедушку
забрали…».
В Тарту «живешь в атмосфере
постоянной неприязни», но не делаешь усилия сформулировать — почему. Роман
Пастернака прочитать хочется, хотя контрреволюционность его несомненна. От
американской выставки она «не в восторге», но при этом сходила на нее трижды. И
вообще — с американцами дружить хотелось бы, но «есть что-то в нашем
миропонимании, что всегда будет стоять между нами». Комсомол, как младшего
товарища партии, критиковать еще можно, а вот поэты военного поколения, у нее
на глазах превращающиеся в партийных функционеров, вне критики. Сами темы для
потенциальных размышлений возникают и пропадают исключительно в соответствии с
тем, что обсуждается в советской прессе. Если чего в этой прессе нет — значит,
оно не существует.
При этом нельзя сказать, что Бялосинская ничего не видит. Она фиксирует в дневнике и рассказ попутчицы, сбежавшей из деревни, до сих пор окруженной лагерями, в которой даже электричества практически нет, записывает в дневник выступление начальника стройки в Шелехове, который сообщает о четырех смертях на строительстве в течение четырех месяцев (не стройка, а война!), отмечает искусственность и заорганизованность любых массовых мероприятий. Но она отказывается размышлять об этом. Мир советского человека должен быть оптимистичен — и она остается оптимистом. Она хороший человек — но советский. Или советский — но хороший, потому что обладала качествами, которые сделали бы честь любому. Прежде всего, она умела жертвовать собой ради других — не напоказ, а по велению души.
Владимир Войнович в своем
романе-мемуаре «Автопортрет» не без иронии описывает2
выступление Бялосинской на заседании литобъединения
«Магистраль»: «Поэтесса заговорила негромко, сдерживая очевидное волнение.
“Вчера я была на станции Москва-Сортировочная. В бригаде, где рабочие взяли на
себя обязательство жить и трудиться по-коммунистически.<…> Я поняла, что
не могу не откликнуться на то, что увидела. Стихи сложились сами собой. Придя
домой, я их записала”. <…> Из стихов выходило, что до этого коммунизма
(то есть до станции Москва-Сортировочная) можно доехать за несколько минут.
Сел, доехал, а там люди, которые уже сегодня живут, трудятся и любят, как при
коммунизме. <…> Стихи заканчивались простым вопросом и таким же простым
ответом: “Эй, товарищ! /Хочешь быть счастливым? /Хочешь жить сегодня в
коммунизме? /Если хочешь быть счастливым — будь им! /Хочешь в коммунизме жить —
/ живи!”»
Эта история нашла свое
отражение и в публикуемых дневниках. Из них ясно видно, насколько серьезно Бялосинская воспринимала это движение. Насколько оно ее
волновало. Насколько, вопреки очевидности, она верила в то, что это реальная инициатива
масс. Насколько она не готова была задавать вопросы, переходя сразу к ответам.
Так она и жила — давая себе простые ответы. Жила в коммунизме вопреки
очевидному, потому что так хотела.
Может быть, наиболее ярко ее
двоемыслие проявляется в записи на Пасху 1959 года: «Сделала кулич, вставила в
него флажок с надписью “Да здравствует первое мая”»
При этом Нина Бялосинская искренне принимала коммунистическую идею как
возможность всеобщего спасения. По свидетельству Ольги Постниковой3 , в 1970-е, после знакомства с о.
Александром Менем, Бялосинская
испытывает «окончательный перелом в сознании». Публикатору дневников сейчас
трудно сказать, насколько серьезным был этот перелом и в чем он выражался. Из
партии она вышла, когда все уже было ясно даже советскому человеку: «Сорок лет
назад я вступила в Коммунистическую партию по глубокому убеждению. К сожалению,
те же убеждения не позволяют мне сегодня оставаться в этой партии. Разумеется,
я не снимаю с себя ответственность за деятельность КПСС в годы моего пребывания
в ней. 22 октября 1990»4 .
Но это хотя бы честнее, чем говорить, что я был ни при чем, это всё «они». Нет,
это всё — мы. Мы тоже были советскими.
Хотелось бы сказать, что
эксперимент, начатый в 1917 году, не дал вообще никакого результата и советский
человек такой же миф, как новая общность людей — советский народ. Хотелось бы,
но не получается, потому что советский человек — был. И в период оттепели он
нашел свое наибольшее воплощение. Тем и интересны дневники Нины Бялосинской, что они в режиме реального времени
рассказывают, как они жили, эти советские люди.
Бялосинская-Евкина
Нина Сергеевна (27 февраля 1923, Севастополь — 2 августа 2004, Москва).
Поэт, фольклорист. В детстве
жила с родителями в Симферополе, Саратове, с 1931года — в Москве. В 1941-м
поступила в ИФЛИ. После закрытия института — в эвакуации в Свердловской
области. В 1942 году вернулась в Москву, служила в Центральной
военно-технической школе дрессировщиков: сначала вольнонаемной, потом —
красноармейцем. С 1944 года в действующей армии (2-й и 3-й Прибалтийский
фронт). В октябре того же года демобилизована в звании ефрейтора. Поступила на
филологический факультет МГУ; окончила его в 1949-м. С 1950 по 1958 год
работала методистом Центрального дома культуры железнодорожников, часто выезжала
в командировки в различные регионы Советского Союза. Посещала литературное
объединение «Магистраль» при ЦДКЖ. Первая книга «Дорогой мой человек» вышла в
1959 году. В 1960-м стихи опубликованы в самиздатском журнале «Синтаксис». Член
Союза писателей СССР с 1962 года. В течение многих лет работала с молодыми
поэтами в литературных студиях Москвы.
Дневники, которые Нина Бялосинская вела на протяжении полувека: с 1945 по 1995
год, в настоящее время находятся в Отделе хранения личных собраний архива г.
Москвы (ф. 254).
В основу предлагаемой
публикации положены выдержки из записей 1956 — 1963 годов — то, что публикатору
показалось наиболее интересным из просмотреного на
данный момент.
Большей частью сокращены
записи личного характера, полностью — конспекты речей и брошюр, сугубо рабочие
записи, произведенные в командировках по заданиям и т.п. За бортом публикации
остались также записи, имеющие несомненную ценность для литературоведов и
историков литературы (например, списки стихотворений, прочитанных на заседаниях
«Магистрали» различными поэтами — от Заболоцкого и Тарковского до Окуджавы и
Вс. Некрасова), как существенно увеличивающие объем. С середины 1958 года Нина Бялосинская вклеивала в дневник и комментировала артефакты
зарождавшегося советского промышленного дизайна: этикетки от конфет, консервов,
упаковки промышленных товаров и т.п. — по понятным соображениям тоже не
включенные в настоящую публикацию.
Ряд дневниковых записей
позже обведен красным карандашом — возможно, сама Нина Бялосинская
пыталась отобрать что-то для публикации — так и не состоявшейся при ее жизни.
Владимир Орлов
* * *
Будь я суеверна, я бы твердо была убеждена, что этот год у меня будет счастливым. Такого счастливого 31 декабря я еще не видела ни у себя, ни у кого-либо другого.
1. Получила извещение о начале Всесоюзного совещания молодых писателей. Впервые в официальном документе названа участником совещания.
2. Яше5 звонил Старшинов. Сообщил, что 2-го будет сигнал «Юности» с моими стихами.
3. Яша в одном семинаре со мной. У Ошанина.
4. Получила новое платье. (Это, правда, не сюрприз.)
5. А вот сюрприз: 100 рублей (даже 117) из Госкультпросветиздата. <…>
Мои пожелания на новый год.
Себе:
1. Выйти с совещания лучшим поэтом, чем иду на него. Если для этого надо быть побитой на семинаре, я готова даже и на это. <…>
2. Научиться железно выполнять свою пятилетку.
3. Стать еще мужественнее и научиться умно и эффективно драться за наше дело. <…>
Вите6 : Счастливого плавания, сбывшихся мечтаний и сюрпризов. Верного друга в пути. Новых больших стихов. <…> Я желаю ему настоящей большой любви в этом году (пусть даже это буду не я). <…>
Маме: Отдохнуть и улыбнуться сердцем, а не только губами и глазами.
Папе: Уйти на пенсию и написать мемуары.
2 января, понедельник
Берковская уже знает точно, что Зускин расстрелян, и с ним Бергельсон, Фефер, Лозовский7 — всего 15 человек. Когда излечим до конца эти раны? Когда вырастут новые поколения.
4 января 1956, среда
1955 похож на 1945. Как тогда возвращались с войны, так сейчас возвращаются из лагерей. И, как тогда, в эти радостные дни до конца осознали свое горе те, чьи близкие не вернулись. <…>
Оказывается, я в семинаре Сельвинского. По совести сказать, рада. <…> Володя Львов8 звонил, велел взять читать поэтов из нашего семинара. Леночка Кривицкая9 дала мне: самого Львова; Астафьеву10 (мучительно знакомая фамилия) и Андрея Дементьева11 из Калинина. У первых двух есть кое-что интересное. Но ничего такого, что бы захватило тебя, прижилось навсегда. Дементьев совсем пустое место. Зато у него книжка в Калининском издательстве.
Гриша12 звонил. Статья Сельвинского13 будет 7-го. Ух, даже страшно, что за декада для меня.
5 января
В «Правде» неправда. До каких пор будут обрушиваться на такие начинания, как «Мы втроем поехали на целину»? Конечно, Погодин не сумел написать эту пьесу, ему надо было отдать материал Леонову. И тогда было бы все на месте. Но ведь «Правда» в редакционной статье14 выступает против замысла. Ведь там говорится, что не типичен образ Летавина— обюрократившегося комсорга, что Ракиткин должен был поехать на целину… постой, сейчас процитирую: «по велению ума и сердца патриота», а не от суда. Кстати, он не от суда поехал, а начинать новую жизнь.
Я хочу знать, почему газета моей партии не борется с комсомольскими бюрократами в жизни, а борется с ними в литературе, почему она думает, что молодежь «с велением ума и сердца патриота» в пьесе заменит с должным эффектом отсутствие такой молодежи в жизни.
До каких пор мы будем превращать литературу в замазку, которой замазывают клопиные щели? Ведь ее функция вытравлять клопов, а не замуровывать их.
— Возмутительная статья в «Правде». — сказала я, — Вот сейчас дочитаю последние строки и напишу гневное опровержение… себе в записную книжку.
6 января
Вот чудеса! Под вечер звонит Гриша: срочно закутайся, бери машину и привози в «Труд» все свои стихи. В воскресенье идет полоса15 . <…> Короче говоря, сегодня они отосланы в набор. Лишь без 4-х строк. Только бы не вылетели при верстке, как длинные.
Смотрят в «Труде» стихи Котляр16 :
— Это же проза.
— Это участник совещания, — внушительно говорит Гриша.
Зав. отделом молча пишет: «Срочно».
7 января 1956
Я ведь знала, что про меня в статье много и здорово. Но такого не ожидала. Как прочел мои стихи! Словно подслушал, что я хотела сказать. Спасибо, спасибо, Илья Львович, что вы меня так тонко поняли и помогли понять другим17 . <…>
Гриша, дорогой Гришенька захлебывается от восторга. Но кроме того, он рассказывает ряд важных событий. Говорит, что зав. отделом очень хвалил «Островского», оказывается, это не он его отверг. Конечно, его напугала именно «вошь», хотя это выражение Ленина: «Или революция убьет вошь, или вошь убьет революцию». Но я не безумно огорчена. Мне жаль этих строк самих по себе. А вообще эти стихи надо резать. Так что «всё благо».
Затем Гриша говорит, что Старшинов может организовать мне покупку «Юности» в редакции. Только надо заранее сказать, сколько экземпляров. Попрошу 10.
А самое главное то, что вчера Луконин, поговорив с Гришей и простившись уже с ним, специально вернулся и попросил дать в «Новый мир» мои стихи.
Какой-то святочный рассказ.
14 февраля
Сегодня открывается ХХ съезд партии.
24 февраля
Многие цитируют в своих докладах Сталина, но без ссылок. Видимо, с легкой руки съезда все так будут делать.
29 февраля
Ох, трудно мне. Как его прожить — сегодняшний день? А что за ним?
Скорей бы письмо. А то всё — слухи. Но и по слухам голову сломаешь.
Как же так жили мы?<…>
Вдруг обнажится мертвечина, как вата на снегу.
2 марта
Что же такое? Ведь я знала, что что-то не так. Но что не так — я не знала. Вот в чем секрет. А теперь надо разобраться. Но я разберусь. Все равно. Люди приходят и уходят, а поход в коммунизм продолжается. <…>
Партбюро. Болтают. Надо помолчать, подумать. А они болтают. Опять та же схоластика.
Нет, не так легко перестроить. Даже перестроиться трудно. А уж их перестроить! Ведь и решения съезда чиновников не пронимают. Видно, тут только стихи могут. Но как поднять такие стихи?
6 марта, вторник
Читали доклад Хрущева о культе личности.
Страшный и в то же время светлый документ. Самое страшное письмо, из которого выводишь падение не кого-нибудь, а настоящих людей. И застрелился О<рджоникидзе>. Это то же самое. Деморализация закаленнейших людей.
Но поразительный конец. «В этом вся трагедия». Вот материал для художника — садись и с ходу пиши роман о раздирающей душу противоречивости.
8 марта
Шофер такси: «Что это в этот раз в день смерти Сталина и не помянули его нигде. Видно, он крепко всем насолил». <…> Еду в Харьков.
12 марта, понедельник. [Харьков]
11-го работала целый день во дворце <культуры>. Черт его знает, что там делать с этим культом личности. Там на каждом шагу портрет или статуя. И так быстро не снимешь. И «указаний нету». А я, например, на его портреты смотреть не могу. <…>
Была у Цезаря. Там собралось целое общество. Инженеры и педагоги. Боже мой, какое же смятение. Путаные какие-то теории. И над всем царит идея обывательской, личной, необщественной жизни.
— Что я буду волноваться из-за всякой дряни? — сказал химик.
А педагог-литератор выразила это точнее и женственнее: «Не хочу ни о чем этом говорить. Кто знает, может, меня за это посадят на 25 лет».
Ну ладно. А как мы будем жить, товарищ интеллигенция? Мы ведь не капуста, чтобы расти на корню да обживаться тлей. Хорошо еще химику, он будет утешаться тем, что создает материальные ценности. А как же быть педагогу, чему учить детей, если у самого на душе пусто?
Впрочем, химик сказал, что все поэты должны покончить с собой от сознания, что они не создали ни материальных, ни духовных ценностей. Литература должна умереть, и, может быть, на развалинах возникнет новая, здоровая. Для меня это не выход. Самоубийством могла бы кончить лишь тогда, когда узнала бы, что моя дальнейшая жизнь принесет вред людям. А сейчас еще можно найти выход. Надо только понять все до конца. <…> Вообще-то плохо мое дело. Сейчас мне сказать нечего.
20 марта, вторник
Внизу, в красном уголке, читают письмо о культе личности, а на втором этаже портрет висит косо. То ли его начали снимать и недосняли. То ли он покосился и его никто не поправит. <…>
Конечно же, надо снимать портреты. А то вон что делается: в Основе18 статуя. Видимо, кто-то швырнул в нее камнем. Лицо и рука разбита. У ограды стоят железнодорожники:
— Сколько же он народу уничтожил!..
Парни бегут, злорадно смеются:
— Разбили ему нос…
Это мальчишеский восторг перед вчера еще запретным, как бешеная беготня щенка, спущенного с поводка. Но я не могу ни смотреть на его портреты, ни слышать эти легковесные разговоры: «Сколько он уничтожил!».
В магазине продавцы:
— Лучше бы вы нам не читали. Тяжело очень.
— Нет, это хорошо. Не будет никаких кривотолков. Будете знать все, как есть.
— Слишком много разговоров. Распространится куда не следует.
— Не беспокойтесь, кому надо, давно знает.
— А грузины волнуются.
— Еще бы: «Великий сын грузинского народа».
Ну что с ними делать. Вот тебе уж — не русские, евреи. Сами знают, что такое шовинизм. Нет, надо другой народ порочить.
24 марта 1956, суббота
В Основе нет уже разбитой статуи. Я искала место, где она была. Не нашла. Не осталось следа. Подумала: это символично. Вот так когда-нибудь бесследно уйдет вся эта эпоха. Придут поколения, для которых она ничего не будет значить. И вдруг через несколько шагов увидела пьедестал на холмике. Это было похоже на могилу.
Впрочем, когда-нибудь и его снимут. Только бы не поставили на него другую статую.
27 марта 1956
В зрительном зале:
— Портрет Сталина уже убрали.
— Заработал. Столько лет дурака валял.
— У нас начальница такая, как Сталин. <…>
Оказывается, портрет Сталина в резерве сняли сами кондуктора. Берта Борисовна до сих пор не знает, кто. Во время первой читки письма. Железнодорожники пустили слух, что Дворец культуры в Харькове уже переименован самими рабочими в Орджоникидзе.
23 мая 1956, среда. [Москва]
ЦДЛ. Новые стихи Евтушенко. Опоздала. <…> Белый Евтушенко, словно гипсовый, с такой правильной фигурой и в аккуратном модном костюмчике, словно он манекен. Такой ненастоящий, не верится, что это из него слышутся такие настоящие, такие сегодняшние стихи.
После стихов было вступительное слово о нем Тушновой. Я вдруг заметила, что она стареет пополнением. Страшновато. Говорит, что давно полюбила еще 18-летнего Евтушенко и хочет, чтобы сегодня его все любили. Недовольна статьей критика Любовцева19 , который сразу «выпалывает и пырей, и пшеницу». Плюсы (это ее выражение): жадность. Хорошо, что хватается за все. Умение видеть. Пишет много. За это его не нужно ругать. Пусть пишет много. Иногда не рифмы и не ассонансы, а плохо сочетающиеся слова. Есть случайные образы, неграмотности. Чужие интонации. Самое главное для меня, — говорит она, — самолюбование, которое начинает настораживать. Она хочет, чтобы любовался собой молодой человек, лирический герой, а не Женя Евтушенко.
Это мне понятно, хотя к Евтушенко я это мало отношу, поскольку он способен не только на самолюбование, но и на самобичевание. Но меня раздражает это в Щипахиной. Мне всегда хочется перевести ее стихи из первого во второе лицо.
Инна20 говорит, что любит Бартиху, как она ее называет, за внимание к молодым. А я думаю, что она видит в них старшую группу своих героев и читателей. <…>
Первым выступает Гриша. Он говорит сегодня хуже, чем всегда. Конечно, Гриша хвалит его за выпад против Юрия Долгорукого21 .
А следующий, Сергей Васильев — немедленно защищает это чучело. Он оговаривается, что в монументах такого типа мало смыслит. Но он сам монумент такого типа. Он говорит, что, замахнувшись на Долгорукого, он замахнулся на Советскую власть, которая его утвердила и поставила. Слава богу, весь зал неодобрительно шумит. И только из какой-то норы жалкие хлопки одного пиита. Но он, как и все, правильно ругает его за многие безвкусицы: «Ноги вымыла бы и воду выпила…» и т.д.
Кто-то говорит про Евтушенко, что он вскакивает в поэзию с передней площадки. А Васильев говорит, что он энергичное явление в поэзии.
Евтушенко старательно изображает первого ученика: тяжело вздыхает, хмурит брови, улыбается, когда надо, как будто он их всех послушается. Но ноги, длинные, нахальные, широко расставленные, как у Халифа22 , выдают его. <…>
Владимир Соколов: Евтушенко в первой книге показал зрелым поэтам, что так, как они пишут, может писать любой. Современность стихов. Это привлекает молодежь. Главное, чтобы он не заскользил по поверхности.
Боков. Защищает от Левина «Разведчиков грядущего». Его выступление похоже на мемуары: рассказывает, когда встретил Евтушенко и как тот звонит по ночам. О рифме лозунги — слёзами: и рифма прекрасная и лбами столкнул новое со старым слово. Большой эффект.
Дальше я не слушала. Ушла.
Июнь
Вечер, «Магистраль»23 . Встреча с Эренбургом. Читает вместо своих стихов предисловие к сборнику Марины Цветаевой24 . <…>
Скоро выйдет? — Я не знаю, выйдет ли это. Я это написал, но это не значит, что будет опубликовано. Но надеюсь, что будет. Сейчас 1956 год.
[студийцы читают стихи]
[Эренбург]: Уровень стихов очень высокий, часто слишком по отношению к тому, что хочет сказать поэт. Несколько раз Мартынов послышался, в начале и в конце (я и Курганцев25 ). Но это хороший поэт. Трудно возразить против такой реминисценции.
В стихах нужно писать только то, чего нельзя сказать в прозе. Моя ересь: я не понимаю очень многих стихов, которые у нас печатаются. Все правильно, но это может быть и в прозе. Должно быть наваждение. <…>
Из кого выйдет, из кого не выйдет поэт — откуда я знаю? И никто этого не знает. <…>
Я очень давно не пишу стихи. И вообще, я не понимаю, как я написал то, что написал. <…> В Литинституте можно научить читать стихи. Новое в искусстве часто делалось от плохого вкуса. Как может Пастернак дать совет Твардовскому, и наоборот? Если обоих слушать, получится гибридно-обтекаемая форма. <…> Кто нравится: из стариков Пастернак, из средних Мартынов, Светлов. Из молодых: Гудзенко, Слуцкий, некоторые стихи Винокурова. Смеляков.
18 июля 1956, среда [на даче у друзей]
Мы слушали Би-би-си26 . Совсем не заглушают. Словно говорят в этой комнате. И так странно ощущать, что на этом хорошем русском языке говорят какие-то лондонские граждане. Наверное, белоэмигранты. Говорят вполне вежливо по отношению к СССР, но странно слышать тамошние обороты, выражения и интерпретации. Они, например, говорят: «В связи с антисталинской кампанией в СССР и смутой, возникшей по этому поводу в рядах французских коммунистов, политические круги Франции с интересом ожидают, как развернутся прения на съезде компартии Франции».
Они говорят, что американское правительство обратилось в Советский Союз с нотой, в которой просит вернуть американских летчиков, якобы находящихся в советских лагерях. Они имеют в виду сбитых над Балтикой27 и в Корее.
Говорят, что отказ от американской помощи Югославии может привести к тому, что она окончательно примкнет к коммунистическому лагерю. Значит, они считают, что сейчас она не окончательно.
25 ноября, воскресенье
А может быть, развиваясь, социализм начинает проявлять все больше и свои отрицательные стороны? Превращается в нечто, т.е. не в нечто, а в общество, которое должно быть революционным путем свергнуто. Почему может быть загнивающий капитализм, но не может быть загнивающего социализма? Почему это должна быть единственная формация, которая, в отличие от всех, мирным путем перейдет в другую? Ведь наше чиновничество, этот карьеризм, это шкурничество — все это обратная сторона принципа «от каждого по способностям, каждому по труду». Вот каждый и хочет доказать, что у него большие способности и что он дает больше труда. И разве не может быть, что где-то, в стране более позднего социализма, коммунизм произойдет раньше? И тогда мы станем окончательно реакционными. Будем тащить назад. Это ясно. Но нужно, чтобы была ясна роль каждого. А откуда, например, мне известно, что наша материальная база не созрела уже для коммунизма? Может, распределение искусственно задерживается на такой стадии. Я не утверждаю, что это так. Я говорю, что это неизвестно мне.
27 ноября 1956
Один пропагандист разъясняет: «Смотрите, товарищи: Суэцкий канал, Венгрия28 . Что вы думаете — это случайное совпадение? Нет, это все не случайно. А почему? Конец года. Американцам надо отчитаться за те 200 млн, которые отпущены на подрывную деятельность».
Ноябрь 1956
«Магистраль». Давид Самойлов (Кауфман). <…> Склеивается когда-то распавшаяся связь времен, вернее, спадывается. Переводчик Големба29 оказывается ужасным Рапопортом из «Молодой гвардии», а коренастый, мускулистый, с натруженными руками и изможденным лицом, в затасканном пиджачишке, вдумчивый Давид Самойлов оказывается бывшим Дези Кауфманом30 — виртуознейшим поэтом. А виртуозность-то, оказывается, свое берет. Вот легла она на глубину дум и стала мастерством.
Январь 1957 [Эстония]
Почему-то я думала, что Тарту гораздо древнее. Думала, что это нечто вроде Таллина. А это, в общем-то, восемнадцатый век. Улица носила имя шведского короля, основателя Тартуского университета. Теперь памятник короля сняли, назвали именем коммуниста. …Тарту город с выражением лица, и, должно быть, его жители патриоты. Но человеку свежему очень трудно в нем. <…> Все же живешь в атмосфере постоянной неприязни вокруг. Придраться не к чему. И, может быть, это лишь мнительность. Но никуда от этого не денешься. Холодно.
Вечер у Правдиных еще страннее. Я поняла, что русский Борис Васильевич Правдин31 , не эмигрировав из СССР, оказался в гуще эмиграции, т.е. формально не эмигрант, а фактически эмигрант. Все его воспоминания того времени, когда мои родители вспоминают гражданскую и коллективизацию, связаны с эмиграцией. Северянин посвящал ему стихи. Я удостоилась попасть в одну тетрадь автографов с Северянином. Вряд ли я ему понравилась, но он считает нужным поддерживать со мной отношения, т.к. я ближе к жизни, к недостающему. Это так больно, когда такой весомый, величественный человек говорит почти по-нищенски: «Если вы вспомните нас когда-нибудь, пришлите почитать Пастернака и все, что интересно. А то мы здесь оторваны от всего».
Такси кончают работать в 12 часов ночи. И тогда потихоньку на вокзальную площадь выезжает извозчик, последний в Тарту, а может, и в СССР.
11 января 1957, пятница. Валга
Вот и Валга. Валга, Валга, где много крови друзей32 . Город наполовину эстонский, наполовину латышский. Посреди города протекает река. Когда-то, во времена буржуазных республик, здесь стояли пограничники, проходила граница государственная. Теперь ее не обнаружишь. Мостик через речку почти незаметен. Но вдруг вместо улицы Тарту улица Райниса или Риги. Все надписи на латышском языке. Латвия. Здесь так и говорят: «В Латвии сегодня книжный магазин тоже не работает». <…> Все думаю, какой типичный русско-интеллигентский дом у Правдиных. Дом, заставленный мебелью, завешанный скатертями, ковриками, занавесками, увешанный портретами, заваленный книгами, дом, где вещи вытесняют человека, ему уже негде поместиться на полу и он витает где-то под потолком со своими отвлеченными рассуждениями. На том портрете, который показал Толя, Борис Васильевич чуть похож на Брюсова. Тонкое, нервное целеустремленное лицо. <…> Он говорит о поэзо-концерте Северянина непривычно серьезно для моего советского уха.
16 января 1957, среда
В этот день я ходила с Карлом Романовичем Лейнусом33 по городу.
— Ваш город древнее нашего. Но если не так, по другой истории, то наш город древнее. Два города: Вышгород, Нижний город и еще есть Земляная улица. Самая высокая в Балтике кирка. Телевизионная вышка выше. Ратушная площадь. На Ратуше остались кольца и цепи, какими приковывали провинившихся к стене Ратуши. Толстая Маргарита. В ней была тюрьма. В 1905 году тюрьму открыли. Оказалось, что камеры были и под землей. Обелиск в память 1905 года 16 октября. Он в модернистском духе, и хотят сносить его. А он хорош очень. Сирень цветет на Нарваманте34 . Кусты, как деревья. Тонкие оттенки красок. Концертный зал «Эстония». Даже в Финляндии нет такого большого зала. Но на самом деле он очень миниатюрный.
20 января. Пярну
18-го я встречалась со студентами Нининого института. Думала, будут спрашивать о поэтах. А спросили в первую очередь о Дудинцеве35 . Ну, кажется, Игорь мне помог разобраться, какова должна быть моя линия — не мыслей, а поступков. Я сказала им, что думаю, не болтая о том, чего достоверно не знаю.
22 января 1957, вторник
Таллин — Вяйке. Вокзал. Маленький Таллин. Неподалеку söökla — столовая.
За столиком человек не очень старый с худым, мешковатым лицом, в плаще поверх стеганки, в клетчатом шарфе, без головного убора. Ест винегрет и пьет пиво. Вдруг он говорит пьяненьким тоном: «За ваше здоровье, дорогие! За ваше здоровье, дамочки! Вы не смотрите, что я так. Это я сегодня отдыхаю. Надоело в земле копаться. Я рабочий. Дядя Миша знает, что к чему. Он все в жизни испытал. Главное, культурно вести себя». В этом духе он говорит долго и последовательно. Потом: «Я, может быть, человек странный. Но этому не удивляйтесь — у меня в блокаду две дочки погибли и жена. Поэтому, может быть, я иногда блужу. А как блужу: выпью, закушу… Конечно, если бы я всегда был сыт, пьян и нос в табаке, было бы нехорошо. А я только сегодня отдыхаю. <…> Дядя Миша все знает. Главное, что он жизнь понимает. Еще в Питере мы Юденича били, и всех врагов побьем». Запел: «Выпьем за Родину… — маленькая пауза36 , — Выпьем и снова нальем. Я все знаю. Я иной раз <…> и спляшу очень хорошо. Все удивляются, почему я так хорошо пляшу. А я в молодости был человеком».
Он подходит к нашему столику. Кладет две конфеты. — Я вас благодарю за внимание. Нет, нет, я все понимаю. За внимание.
Говоря о пляске, он пробовал сплясать. Официантка остановила. Он отдал честь и сейчас же сел на место: «Дисциплина должна быть». <…>
Узкоколейка Таллин — Вяйке — Пярну. Мягкий пригородный вагон. Голубые диваны бархатные, с высокими спинками и боковыми стенками. Слева четыре места. Справа — два. Слева двухместные диваны друг против друга и маленький столик, справа — одноместные кресла друг против друга. Окна большие. Чем-то напоминает самолет. Вагончик даже на станции покачивается. Много хвои. Иной раз за окном пейзаж даже кажется летним.
Курортный город Пярну. Обыкновенный провинциальный городок. В конце, у моря, курортный поселок. Лес, зелень, санатории, дачи, грязелечебница. Море плохое, замерзшее. Не то что в Кадриорге— живое, теплое и совсем не скованное эстонской упорядоченностью. А здесь какое-то бесцветное.
14 марта 1957, четверг
«Магистраль». У нас Евтушенко. Читает книгу новую и новые стихи. <…>
Я дала Грише свою книжку37 . Гриша положил папку с ней на стол под нос Евтушенко. Читая свои стихи, Евтушенко машинально постепенно развязывал тесемки папки, что страшно мешало мне слушать его стихи. К перерыву он окончательно раскрыл папку. И когда я села после перерыва на свое место, неожиданно сказал: «Нина! Во! Первое стихотворение!» А когда все кончилось, попросил у меня книгу на денек. Так неожиданно жизнь моей книги началась с Евтушенко.
19 марта 1957 года
Вечер наш в «Факеле»38 . [Читали: Окуджава, Забелышенский, Котляр, Долдобанов, Челноков, Астафьева, Гиленко, Бялосинская] Обсуждение. Председатель: Слабая образность большинства поэтов. У некоторых налицо сильная дидактика. Особенно у Забелышенского и Долдобанова. Смысловых ошибок много. Неудачное стихотворение о партбилете. <…> Наибольшее впечатление Астафьева, Котляр и Окуджава. У Астафьевой яркая образность, у Котляр своеобразный стиль. <…> У Окуджавы сильно влияние Мартынова. <…> [от «Факела» читают Карабчиевский, Шестаков, Сапгир, Семен Гринберг, Лайко].
1 апреля 1957, понедельник
Магистраль. Заболоцкий у нас. Он говорит: «“Столбцы” — гротесковая форма. Под влиянием Хлебникова. Этот гротеск был естественен для эпохи нэпа. Критика была. И критика 30-х гг. — дубинка. Но не под влиянием критики изменения. Метод этот оказался не универсален. Сейчас выходит39 по сути дела первая наиболее полно отражающая мое творчество <книга>».
3 апреля 1957
Гриша был у Асеева. Тот написал воспоминания о Маяковском для «Литнаследства» и статью о русском стихе для «Молодой Гвардии». Гриша хочет его вытащить к нам с этими работами. Тут же поговорили и о том, что хорошо бы попросить Илью Львовича <Сельвинского> прочитать в «Магистрали» свою «Стихию русского стиха»40 . Как это нужно нам! И ему было бы хорошо узнать, что кроме Анциферовых41 есть и люди, которые хотят знать больше, чем они знают. Больно было слушать то, что произошло вчера на лекции. А произошло вот что.
Первый час Анциферов спал. Наташа показала мне это. На второй час он опоздал и сел напротив Ильи Львовича. Илья Львович говорил о венке сонетов. И сказал, что интересный венок сонетов написал недавно Кирсанов (он читал в новой книге, присланной ему на рецензию). Вдруг Анциферов спрашивает: «А без этого венка сонетов Кирсанова можно обойтись?». Илья Львович даже переспросил. Тот повторил. Вам можно, — сказал Илья Львович. — Вы ведь проспали все мои лекции. Вам можно и без венка сонетов Кирсанова, и без онегинской строфы, и вообще без стихов.
Через несколько фраз он сказал, что жалеет, что не успеет попросить почитать студентов стихи. «А то вы обо мне имеете представление, а я о вас нет. Пожалуй, я оплошал. Мне надо было с этого начать. Мне бы и читать было легче. Я бы знал, на что для вас обратить больше внимания. Но ведь я новичок в этом деле. Я такие лекции читаю впервые и, к счастью, кажется, в последний раз».
— А вам не понравилось читать такие лекции? — живо спросил Киршон42 .
— Откровенно говоря, вам — не понравилось. Позвольте, поскольку у нас осталось пять минут, я вам так, лирически скажу. Я работаю с молодежью с 1928 года. Я и сам еще был тогда молодым… И впервые у меня настолько нет контакта с аудиторией. У меня всегда были глубокие связи со студентами. Вплоть до того, что в 41-м году весь мой семинар, в полном составе, вместе со мной ушел на фронт. А вот сейчас — нет связи.
— Ну, семинар — это другое дело, — утешающе сказал кто-то.
— Нет, не в этом дело. У меня такое впечатление, что многие из вас не хотят знать больше того, что они знают. Вы в этом не виноваты. Вы воспитаны в эти годы, полного безвременья и застоя в нашей поэзии.
Дальше он говорил что-то нам о двух путях, приспособленческом и истинном. Так кончился его курс. А он, наверное, мечтал о нем.
8 апреля 1957, понедельник
Вчера Володя Львов сообщил мне важную весть: Сергей Баруздин спрашивал мой телефон и интересовался тем, кто читал мою книгу на совещании. Он говорил Володе, что хочет мне написать хорошо. Володе Глазунов сделал острую обложку: девочку на лесенке. А вокруг заштриховал тушью. Володя говорит, что это драматизм, а издатели утверждают, что это что-нибудь «из пессимизма» и не берут эту обложку. А самое главное, что выкинули «Полуподвал»43 . Я просила Володю прочитать папе. Папа сказал, что хорошие стихи, удивился, что выкинули. А «Девочку»44 оставили.
16 апреля, вторник
И вот что произошло вчера вечером и этой ночью. В половине восьмого, когда я уже спустилась вниз на занятия и встречу со старыми большевиками, в читальный зал позвонил мне Коля Панченко45 . Он был возбужден на все три звездочки и звал меня, Наташу, Элю и Булата <Окуджаву> к себе в гостиницу. Я сказала, что это невозможно из-за старых большевиков. Но Коля ничего слушать не хотел и добил меня тем, что на днях уезжает (но это секрет от Наташи) и это чуть ли не последняя возможность повидаться. — И потом, здесь Ёлкин46 , новый завотдела «Комсомольской». Он хочет с вами со всеми познакомиться. Это очень хороший товарищ. Вот он здесь сейчас со мной. Нина. Мы тебя просим, по-хорошему, по-товарищески.
Скрепя сердце я поехала. Скрепя сердце, потому что нехорошо было покидать старых большевиков и интересно послушать их рассказы, и Гриша просил быть и читать стихи о революции. <…> Когда я пришла в гостиницу, там уже были Наташа с Колей и Ёлкин. Коля познакомил нас, по сути дела, во второй раз, потому что в первый нас знакомил мельком Гриша однажды в «Комсомольской правде».
Слегка чувствовалось, что мужчины уже побывали в ресторане. А мы с Наташей были не в своей тарелке из-за покинутых старых большевиков. Но события развивались молниеносно. Позвонили, вернее, Коля позвонил (он никому не давал вздохнуть) Булату и Эле. Булат явился вскоре, а Элю ждали, хотя она ехала на машине. Во время этого ожидания я оказалась вдвоем с Колей и спросила его, что за отъезд. Он сказал, что в «Комсомолке» его положение пошатнулось из-за того, что он много возражал. И теперь его направляют собкором в Молотов47 . Но у него есть шанс попасть в «Молодую гвардию» на место Сикорского. Если же это не выйдет, то тогда он поедет в Молотов, но пока об этом Наташе не хочется говорить, потому что в Пермь придется перевозить семью. Я вспомнила горячий шепот Коли в мое ухо весь вечер в Калуге. О том, как <…> все уже разрублено с женой и надо только, чтобы Наташа захотела. Что для него возврата в прошлое нет. Он, видно, тоже вспомнил и сказал тяжко: вот, думалось сразу решить, а не получается. Не всегда получается, как хочешь. Может быть, еще год, а может, и годы придется терпеть. Но это ничего. Главное быть сильными. Я сказала, что это все-таки шаг назад. «Ну что ж? — уже поучительно сказал он, — приходится иногда и два и больше шагов делать назад. Очень сложна жизнь». Я сказала, что никто, как я, не знает этого. Но все же загрустила.
Потом уже в ресторане за столом как-то Булат оказался возле меня. Он почему-то тоже заговорил о своей семье. Сказал, что дома атмосфера жуткая. Мама совсем не принимает Галю48 . А ему Галя уж тоже не мила, но бросить ее невозможно, жалко. «Она со мной самое страшное прошла. Ну как ее бросишь». Мне снова взгрустнулось. <…>
<Ёлкин> все старался рассказать, что защищал «бывших космополитов», что старается продвинуть острые материалы. Бедный! Ему приходится доказывать, что, хотя он и процветающий чиновник, все же он честный человек. Коля успел шепнуть мне, что он славный парень, «очень эрудированный», в общем-то прогрессивный, но он здесь недавно и, конечно, никакого веса там не имеет. Я заметила, что Ёлкин наблюдает внимательно за мной. Рассматривает меня внимательнее других. <…> Но я была в хорошей форме в тот вечер, остроумна. Наташа несколько раз сделала мне комплименты на этот счет. Я подумала удовлетворенно: значит, я произвела хорошее впечатление на него, заинтересовала. Мы тоже присматривались все к нему. А он, бедный, вынужден не только оправдываться, но и опасаться всего. Сказал, что умеет танцевать буги-вуги, и испугался — не сболтнул ли лишнего. Видно, боится полететь из «Комсомолки» не за понюх табаку, да еще и с пятнышком. Вот оно, чиновничье положение. Но это потом было. А прежде — Булат пошел танцевать в ресторане, кажется, с Наташей. Коля говорит мне: — Иди танцевать с Толей.
— А почему ты за него приглашаешь? Он захочет — пригласит.
— Да он приглашает!
И Толя оживился: «Да, да». Пошли танцевать бостон. Видно, он умеет танцевать. Но по нетрезвому делу чувствовал себя не очень умело. Да и бостон этот скоро кончился. Мы поднялись в Колин номер. И здесь-то зашел разговор о буги-вуги. Я сказала, что тоже однажды танцевала этот танец. Сказала это смелее, чем он, не оглядываясь. Все пристали: покажите да покажите. Ему, видно, очень хотелось показать свои познания в этой экзотике. Но было и неловко — что из этого выйдет? Все пристали, как у нас умеют. Пришлось показать. Говорят, здорово получилось. Но он долго еще оправдывался. Дальше пошло все нормально. Коля читал новые стихи. Ёлкин тоже признался, что когда-то писал стихи. Прочел. Стихи — плохие. «Нет, — сказал Коля, — у тебя талант в критике проявляется». Потом стали допивать вино. Цинандали уже не было. Коньяк я пить не умею. Наташа сказала, что если смешать коньяк со сладенькой водичкой, можно кое-как выпить. <…> И вот мы отправляемся домой. Коля говорит мне: — Ниночка, не возьмешь ли ты Толю к себе? А то он живет за городом, ему поздно ехать. Ёлкин стал отнекиваться. И мне это было страшно неудобно. И мама не любит. И я должна переезжать в мамину комнату. А тут еще мне надо работать над Витиной книжкой. Но отказать было неудобно. <…> В машине были Коля с Наташей, Эля, я и Ёлкин. Первым на пути попался мой дом. <…> Машина ушла. Мы остались вдвоем на улице. И тут начались чудеса. Ёлкин <…> отвел меня в туннель, а потом все дальше, ища менее ветреное место.
— Я не могу пойти к тебе в дом. Никак не могу. Потому… ну просто потому что ты мне нравишься.
Я поняла, что значит остолбенеть. Но он не дал мне сказать ни слова. Как только он произнес это слово, он стал говорить много и серьезно. Он говорил, что был счастлив независимостью и трудом. Он с пятнадцати лет зарабатывал больше отца. Легко печатался. «И вот теперь у меня есть книжки, я работаю в «Комсомольской правде» (конечно, я знаю, что ничего особенного там не сделаешь сейчас), у меня скоро будет комната. Но для чего это все? Мне уже 27 лет».
Я засмеялась.
— Я понимаю, может быть, это смешно.
Я сказала полугрустно-полуснисходительно: — Я потому смеюсь, что мне тридцать четыре.
Но его это не остановило. Он продолжал говорить о том, что ему не нужны его книги, его гонорары, его комната, если у него нет родной души. Что ему надо прийти в эту комнату, поцеловать жену, лечь рядом, рассказать ей всё-всё, чтобы она его поняла. Да, да, — он употреблял точно эти, простые и открытые слова. Поцеловать, лечь рядом, рассказать. Он говорил, что не скроет, — он женат. Это глупая детская женитьба. Она мещанка, с ней все покончено. Но как он будет приходить в свою комнату, в пустую? <…> Он стоял под дождем и умолял, молил меня о милости, не подозревая, как дорого он меня покупает. По сути дела, он предлагал мне все, что я могла бы желать: переезд от мамы, уход с работы, журналистскую работу, публикации стихов, заботливого мужа, сына, и даже — платья. Взамен он готов был видеть меня с любыми недостатками и ничего не просил, даже бытовой заботы. Он хотел только немного того, что у меня бьет через край: человечности.
А я стояла и думала, как бы ему складнее и как можно менее обидно объяснить, что сделка не состоится. <…> Когда он взял руку, я осторожно отняла ее и начала говорить. Я хотела длинно и обстоятельно объяснить, что это невозможно. Но вдруг сказала только одну фразу: — Просто ты опоздал, я давно уже люблю одного трудного человека. <…> Мы стояли под дождем. Было два часа. <…> Он совсем вымок, и я сказала:
— Но ведь тебе уже поздно ехать. Пойдем к нам ночевать. Одно к другому не относится.
— Нет, ночевать я к тебе не пойду. Это мне тяжело. Я хочу тебя поцеловать.
Он снова поцеловал мне руку и ушел. Ушел, как пишут в романах, в дождь.
28 апреля 1957
«Комсомольская правда» опять показала себя. Статья называется «Чайльд-Гарольды с Тверского бульвара»49 . Якобы за идейность. А на самом деле просто удар по тем, кто выступал против полного списания Пастернака на дискуссии в Литинституте. И как же она шита белыми нитками. Многоточия. Никогда не поверю, что Белла Ахмадулина сказала: «Я аполитична». А Юнна <Мориц>? Надо один раз посмотреть на нее, чтобы убедиться, какой это советский человек. Вот подлость. Интересует меня только одно: какое отношение к этому имеет Ёлкин.
29 апреля 1957
Оказывается, стихи эти (опубликованные, вернее, процитированные в статье) Белла не только не публиковала, но и не читала нигде. Они были выкрадены у нее.
6 мая 1957
Интересная встреча с Коганом50 . Он теперь ведет семинар в Литинституте. О дискуссии говорит: никакой дискуссии, собственно говоря, не было. Объявили дискуссию. Сделали хулиганский доклад. Вызвали ребят на откровенный разговор. А потом объявили перерыв на пару дней, и к следующему разу выкрали стихи у ребят и дали демагогический материал в стенгазету. К следующему разу на дискуссии появилась Искра Денисова, которая работает в «Комсомольской правде» и вышла замуж за Сашу Дмитриева. Она-то и сфабриковала этот материал.
Теперь «правое крыло» Литинститута (как Алик выражается) настаивает, чтобы этих (самых талантливых) ребят исключили. Директор51 мечется. Он в очень тяжелом положении. Понимает, что исключать нельзя. Но и с реакцией ссориться боится. Пока дело обходится без исключения. Но жмут на этих ребят крепко.
Говорит, конечно, что в статье все передернуто. Что она не говорила: «Я аполитична». Что стихи Харабарова52 очень сильные.
Говорит, что вообще работать очень трудно. Что ребята с цепи сорвались. Они сердцем чувствуют, что не так. А как надо — не понимают, не знают. И вот вместо того, чтобы искать, как надо, учиться, болтают чепуху. Кричат, что надо уничтожить государство. А раз уничтожить государство, то какие могут быть занятия или экзамены? Опаздывают на семинар. Спрашиваешь, почему.
— А мы только что встали.
Возмущаешься.
— Скажите «спасибо», что мы к вам вообще пришли. Мы на другие занятия совсем не ходим.
Попробуй защити их, говорит Алик, если Евтушенко выступает на пленуме не как мальчик, а как муж, а через два дня дает себя исключить из института за то, что у него не сдан экзамен за первый курс53 .
Говорят они на семинарах бог знает что. Харабаров заявляет о рассказе Шолохова: «Мне сначала понравился рассказ, но потом я увидел, как оценивает его официальная пресса, и понял, что его противопоставляют настоящей критике».
А я, жалуется Алик, не могу говорить все, что я думаю, ведь они у меня не одни на семинаре, есть и прямо противоположные ребята. Конечно, стараешься не говорить того, что не думаешь, но в то же время умалчиваешь о том, что думаешь. А тут еще правые считают тебя своим, лезут в друзья, противно. Но как всегда, хуже всего среднему болоту. И ребята это понимают, говорят: «Лучше бы вы были откровенной сволочью. Мы бы вас били. А так…»
— Нет, — заключает Алик, — третьей силой быть не получается.
7 мая 1957, вторник
Стала читать «Да сгинет день…» Джеральда Гордона54 . По долгу, чтобы Африку узнать. А оказалось очень интересно. И снова та же, что у Алика, проблема третьей силы. И еще одна: самое страшное, что сами подвергающиеся дискриминации развивают эту дискриминацию. Что-то есть в этом очень важное, касающееся не только этого вопроса, но всего, всего. И нашей трагедии. Ведь мы не сопротивлялись, а приспосабливались.
1 сентября, воскресенье
Я сказала Лиле, что я не социалистический человек. — Нет, ты социалистический. Но я уверена, что не социалистический.— А какой же? Коммунистический? Я не ответила, потому что знала: коммунистический это неточно. А сейчас поняла — что не коммунистический, но уже не социалистический.
27 сентября 1957, пятница
Симферополь. Мемориальная доска на театре: «Здесь, в период временной оккупации Крыма немецко-фашистскими захватчиками 1941–1944 гг., действовала подпольная группа патриотов — работников театра55 ». Никогда не думала, что буду так волноваться, что устану от волнения, что это такая тяжесть.
Симферополь — совсем курортный город. Вокзал, как в Сочи. Цветы на тротуарах и мостовых. Фонтаны. Чудесная санаторная столовая. <…> Библиотекарь говорит: «Стараются. Ведь люди привыкли считать, что Крым лучезарный. Первое, что видят в Крыму, — Симферополь». <…> На Пушкинскую ехала тем же самым экземпляром трамвая, который в 1930 году вез меня к вокзалу, навсегда из Симферополя. <…>
Театр сразу поставил все на свое место. Как в калейдоскопе.
Семинарский садик разросся густой-прегустой. Дом нашла не сразу. Думала — 20. Оказался — 30. И от 20-го каждый дом принимала за него. Потом убедилась. Двор и такой и не такой. Чужую лестницу узнала. А детская кроватка, похожая на мою, стоит на том же месте, куда меня выносили во время землетрясения. Как нарочно. Абрикосы на «том» дворе. Стена из странных кирпичей, похожих на пемзу. Может, это и есть ракушечник? Ракушки в них попадаются. <…>
Бабушкина могила. Точно так, как говорил папа, — одна среди разгромленного кладбища. И сейчас эта часть в руинах. <…>
Тетя Саша Мовшович и весь персонал театра. Что им сделал папа, что его все так любят? До сих пор. — Вот это у нас был директор! Чернов: «Это ведь самое светлое время». <…> Чернов несколько раз говорил, какая мама была красивая.
28 сентября 1957, суббота. Севастополь
И снова я волнуюсь. У Севастополя. Тоннели возле Инкермана как в детстве. И вот оно — море. Конечно же, оно зеленое. Когда поезд стоял у Инкермана, по шоссе проехал в открытой машине Булганин.
После симферопольского вокзала севастопольский никуда не годится.
Здесь все не так, как было. Красивый город, но чужой, чужой, совсем другой. Графская пристань сохранилась. И памятник затопленным кораблям с орлом. А вот это я помню. Когда ехали трамваем с вокзала, проезжали заливчик, такое домашнее море. И в нем дремали подлодки. Сейчас тоже дремлет, но кто-то большой.
«Слава». Я думала, что это парохожий дом, гараж. А он сам пароход.
Пахнет солью. Приморский бульвар — теперь сквер, сломанный пятачок или ломаный грош. Я было подумала, что это детство выдумало его большим. Но Зина сказала, что все деревья сгорели. Зина меня не узнала. Театр очень красивый. Возле театра у самого моря — родильный дом. Женщины кричат так, что зрители неосведомленные думают, что кого-то грабят. <…>
Севастопольский мальчишка, чернокожий и белоголовый, как негатив. Он долго нырял, словно хотел проявиться. Ничего не вышло. Но он все же лег сушиться на солнышко. Мы спросили у него дорогу. Негатив вскочил на ноги, шмыгнул носом и показал пальцем на дальние меловые горы.
10 декабря 1957, вторник
Семинар Журавлёва56 .
Студентам Литинститута раздали анкеты для библиографии их публикаций. Запросил Булганин. Его интересует — стоит ли каждый студент таких государственных затрат, какие на него делаются.
— Василий Андреевич! А вот он пишет название «Стихи о Сталине».
— На худой конец напишите «Стихи о вожде». Я не думаю, что Булганин поморщится. Но если вдруг Никита Сергеевич заглянет…
— А можно пожаловаться в конце, что меня не приняли на очное отделение?
— А можно попросить, чтобы стипендию прибавили?
22 февраля 1958, суббота
На похоронах у Ксении Некрасовой: Ильин57 , Смеляков со Стрешневой58 , Наровчатовы, Гончаровы, Слуцкий, Сергей Васильев, Вероника Тушнова, Гриша, Дина59 , Жора Долдобанов60 , Гиленко61 и я.
Вероника Тушнова почти нашла опекуна для Кирюши62 . Это ее подруга. Конструктор на часовом заводе. Она потеряла мужа на войне и сына в эвакуации. Живет со свекровью. Обе женщины очень одиноки. Вероника говорит, что, когда она бывает в ее доме (т.е. эта подруга у Вероники), ей, Веронике, становится неловко от своего счастья. (Хотя мне кажется, что не так уж она счастлива.) Женщине этой показали фотографию Кирюши, и ей показалось уже, что он похож на ее умершего мальчика.
Вероника помчалась к Ильину, и наивно так говорит, после объяснения с ним: Оказывается, необязательно, чтобы это был литератор. Но в общем-то это не так наивно, потому что всем хочется, чтобы это был литератор все-таки. Назавтра Вероника едет с этой женщиной к Кирюше.
— Если я его полюблю, то он будет мне сыном, и мне не нужны все эти формальности, — говорит она. Но, по-моему, все же лучше, чтобы это было не усыновление, а опекунство, чтобы он был все же писательским сыном.
16 мая 1958, суббота
Вчера был такой страшный день. А о нем ничего не написано. Вчера я узнала, что у меня никогда, никогда не будет сына. Вчера я узнала, как я одинока и что такое одиночество. Вчера я поняла, что самый страшный момент для утопающего не тогда, когда он хватается за соломину, а тот, когда соломина выскользает из его рук. Если бы я верила в бога, то вчера я перестала бы в него верить.
5 июня 1958 года, четверг
Наконец ставят памятник Маяковскому. Центр площади обнесли забором и ставят пьедестал. А в троллейбусе разговор:
— Сквер вокруг него насадят.
— Не знаю…
— Наверное, насадят. Что ж он так, посреди площади, будет стоять?
А я бы никакого сквера не насаживала. По-моему, для Маяковского так лучше — по голой улице. Я бы даже пьедестала никакого не ставила, а сделала бы его гораздо больше. И пусть бы вышагивал прямо по асфальту.
18 июня 1958
Итак, меня не включили в «День русской поэзии»63 . При этом, в общем, я довольна собой. Отношусь спокойно, но надо, чтоб совсем кошки не скребли. А какой-то маленький котеночек все же скребет. А на что он? Ведь уже давно, давно какой-то групкомовец сказал, что видел у Грибачева64 список авторов сборника «День русской поэзии» и там против моего имени (именно имени) стоял нигель65 . Так если «нет» пишут не против стихов, а против фамилии, можно ли огорчаться?
И потом, я вспомнила то, что было вчера. Вчера я ехала от Сокола на метро. Накупила массу продуктов и ехала с кошелкой. Вид самый будничный, обыденный. Правда, в кошелке, поверх продуктов, лежал пион и пучок ландышей. Человек, смотрит пристально. Думаю — кто? Не вспомнила. Стала читать газету. После «Динамо» он подходит ко мне:
— Скажите, вы не читали стихи в магазине в «День поэзии»?
— Читала.
— Вы Бялосинская? (Помнит фамилию.)
— Бялосинская.
— Я был в магазине. Мне очень понравились ваши стихи. О первом дне войны. О десятиклассниках, как они встретили войну.
А ведь меня и в прошлом году не было в сборнике. А вот ведь запомнил человек. Значит, все это чепуха. Главное — писать хорошие стихи.
21 июня 1958, суббота
Ёлкин. Зовет приносить стихи. Я сказала, что стихов много, но они не напечатают.
— Что, с грустинкой?
— Нет, — сказала я, — Есть и веселые. Но не прямые.
Мы долго говорили вдвоем и в компании, и я почему-то вспоминала, что он, узнав, кого я люблю, сильно обиделся: — Неужели я хуже Урина?
Мне тогда показалось это смешным: «Разве дело в том, хуже или лучше». Но сегодня я все время думала почему-то: «Ну конечно же ты хуже. Какой бы он ни был, мой Урин, но ведь он необыкновенный. А ты — как эталон обыкновенности».
25 октября 1958. Суббота
Три полосы Литературной газеты посвящены Нобелевской премии Пастернака. Конечно, очень хотелось бы прочесть самой роман. Но цитаты весьма убедительно показывают контрреволюционность произведения. <…>
Оказывается, действительно была манифестация трудящихся у Союза писателей в связи с Пастернаком. Прежде Пастернака знала кучка изысканной интеллигенции (главным образом литературная), теперь — весь Союз.
У Левиных сговорились не говорить о Пастернаке. Но едва сели, прежде всего заговорили о нем.
День рождения Гриши.
Я обещала прийти в 7 часов с посудой. Пришла в половине девятого. Инна в кухне. Ничего не готово. Беба66 с покупками входила со мной. Булат <Окуджава> на машинке выстукивал одним пальцем новую песню. Эльмира выстукивала одним пальцем на рояле неизвестно что. Я ушла на кухню. Вслед за мной пришел Даниил Атнилов67 . <…>
Инна: — Бокову и Слуцкому я не могу выговаривать. А Акопу я скажу: для меня ты что ты был беспорточным студентом, что ты чуть не зам. Суркова68 — одинаково. <…>
Феликс69 : Дай мне Литгазету. Я пока почитаю.
Инна: Никакого Пастернака. Мы все сговорились сегодня о нем ни звука. Если ты хороший брат, иди займи гостей.
Феликс: Я сейчас кроме домработниц и Пастернака ни о чем не могу говорить. <…>
Наровчатова Галя70 находит, что я очень похорошела. Они отдыхали в Коктебеле. Сережа трезв. <…> Пришел Светлов. Матеу71 оказался уже в комнате. Впервые с женой. Вера Ивановна. <…> Мест не хватило. Гриша срочно догадался придвинуть письменный стол. Посыпались бумаги. Эльмира заранее заняла место. Усадила Бокова72 . Я помогала двигать стол. Эльмира <…> тихо жалуется Бокову на безалаберность этого дома.
Наровчатов радуется: Левин именинник. Мы избавлены от длинных тостов. Я: «Ничего, он отыграется на втором тосте». Наровчатов: «Нет, ему слова не давать. Пить только за Левина».
Булат: — Чернила не швыряли в Союз писателей?
Феликс: — Я романа не читал, но я читал стихи… (словно все мы читали роман).
А Боков, видно, читал. Он с оттенком смакования сказал: «В этом романе есть такое место — офицер спрашивает комиссара: зачем вы освобождаете тех, кто вас не просит освободить их». Но никто не проявил интереса, и он осекся.
Тост Бокова: «За два народа, еврейский и русский, у которых был одинаково трудный путь». Галя Наровчатова отмахнулась так досадливо. И в этом был подлинный интернационализм. Кто-то: «Я присоединяю сюда еще один народ — испанский». Я: «И все другие народы, поскольку у каждого народа тяжелый путь».
Гришин тост за Светлова. Кому как он дорог. Матеу — как автор Гренады. Светлов: «Вы пригласили меня, как Джамбула»73 . Тост за Матеу. Матеу поет испанские песни. Гренада моя. Светлов слушает. Володя74 переводит. После песни Светлов: сегодня никакого новоселья, сегодня никаких именин. Сегодня мой творческий вечер. Стихи Атнилова, посвященные Грише. <…> Боков поет частушки под гитару. После Матеу. Все восхищены. Феликс: «Это всё записи. Или что-то благосочиненное». Боков: «Попробуй сочини:
Вот и кончилась война.
Я осталася одна.
Я и лошадь, я и бык,
Я и баба и мужик.
Попробуй, Твардовский и Исаковский вместе взятые». Яростно показывает кукиш. «Вот! Не выйдет! Слабаки! Все мы против этого слабаки!» <…>
Сергей читает «Волчонка»75 . Светлов: «А ну попробуй прочитать вторую строфу первой, а первую второй». Получилось оригинально. <…> Сережа заинтересовался. Но дальше Светлов сказал, что не нужно тут еврейского мальчика, что это погоня за сенсацией. Пусть будет национальный мальчик. Но Сережа буквально и энергично показал ему фигу и сказал:
— Фига! Не надо еврейского мальчика. «Интернациональный ребенок!»
— Дурак ты. Я не сказал «интер».
— Тебе хорошо, старому еврею, благодушествовать.
Булат с гитарой поет свои романсеро. В шейном платке вместо галстука. «Я все равно паду на той…» Булат читает стихи. Люба восхищена. Михаил Аркадьевич пришел на пятом стихотворении: «Я ничего не понимаю. Вы очень мило всё это делаете, у вас даже есть внутренние рифмы. Но я берусь научить за двести рублей в месяц в течение полугода любого человека этому. Вы можете восхищать кучку интеллигентов. А мне нужна аудитория. И та, которая у Софронова, нужна».
Мы все набросились на него. И тут вдруг Люба76 : «Знаешь, Миша? Ты хвалил такие стихи, только оттого, что они были в юбке. Какая-то баба, которая привезла тебе бритву из Германии. Просто блядюшка…» <…> Светлов согласился с ней: «Да, потому что я ошибался». <…>
Заговорили о Пастернаке. Люба: «Не понимаю, почему спохватились сейчас. Надо было тогда, когда ходил этот роман в списках, не только в Москве. Устроить обсуждение. Он же бесперебойно давал его на размножение. Или тогда, когда он был опубликован за рубежом, когда была вся эта пресса… А сейчас дождались премии. Получается, что мы обиделись на премию, а не на его поступок».
— Почему он это сделал?
Светлов: «Потому что он дурачок в некотором смысле».
26 октября. Воскресенье
В «Правде» статья Заславского77 о Пастернаке, по существу ничего не прибавляет. Фактов новых нет. Квалификация та же. Но марка «Правды» — это важно.
29 октября 1958, среда
Позавчера Гриша рассказал поразительную вещь: 24 октября, именно 24-го, накануне того дня, когда наша печать начала компанию против Пастернака, Ёлкин пришел к Ольге Берггольц в номер гостиницы «Ленинград» за обещанной ему статьей к юбилею комсомола. У нее оказался Пастернак и еще группа поэтов. Все, в том числе и особенно Пастернак, были веселы. Ни о чем не подозревали. Ёлкин тоже ни о чем понятия не имел. Он был рад, что увидел Пастернака, долго с ним беседовал и заказал ему стихи к 40-летию ВЛКСМ для «Комсомольской правды». Пастернак обещал. <…>
Пастернака теперь называют «лауреат». («Что ты знаешь о лауреате?»)
Все задают два вопроса78 : «Еврей ли Пастернак?» и «Какую сумму составляет Нобелевская премия?».
1 ноября 1958. Суббота
У Кривицкой своя версия о Пастернаке: приезжал сын Вячеслава Иванова79 , руководитель итальянского коммунистического издательства. Он взял роман, который должен был выйти в двухтомнике Гослитиздата. Будто бы Пастернак советовался с переводчиком, считая, что он наш, а он был «ихний». Будто бы после венгерских событий сын Вяч. Ив. переметнулся в буржуазное издательство, а с ним переметнулась и рукопись. Но мне кажется, что это неправда.
Сегодня постановление писательского собрания. С просьбой лишить его советского гражданства и с фактическим объявлением ему бойкота.
И вот, наконец, вечером Галя Наровчатова слышала в последних известиях по телевизору, что Пастернак прислал Хрущёву письмо с просьбой не высылать его из СССР.
2 ноября 1958. Воскресенье
Довольно самоуверенное и сухое письмо Пастернака. И снова подтверждение, что ему не будут чинить препятствий, если он пожелает выехать, от имени ТАСС.
Конечно, как я и думала, там шумят, что мы его не выпускаем.
От Нобелевской премии он отказался.
Ах, что бы я дала за то, чтобы прочитать роман.
5 декабря 1958, пятница
Конечно, я прозевала бригады коммунистического труда80 , вернее — день их рождения. Я много думала всегда о коммунизме. Может быть, даже больше, чем это нужно для жизни. А вот начало прозевала. Я много работала в те дни на семинаре агитбригад. Днем работала с участниками семинара. Ночью работала с их рукописями. Газеты читать было некогда.
Как-то мама сказала мне, что звонила Ганна и странно разговаривала. Было видно, что это больной человек. В частности, она сказала: «Я счастлива! Вы слышали — по радио говорят, что у нас уже коммунизм». Я думала, что такое впечатление на нее произвели тезисы семилетки. Но вечером в «Магистрали» Григорий Михайлович заговорил об этом как об общеизвестном, не о Ганне, конечно, а о бригадах. И Любцов81 прочел об этом стихи. Я как-то сразу поняла, в чем дело. И мне показалось, что я это все давно уже знаю. То было 24 ноября, понедельник. Удивительно здорово, что все это придумали именно ребята с Сортировки. С той Сортировки, где был первый коммунистический субботник. Это, конечно, неслучайно, и надо разобраться в точности, почему.
Я сразу подумала, что теперь-то у коммунизма есть адрес, и что это — стихи. В тот вечер читали новые стихи. И мне было страшно неприятно, что у меня еще нет стихов про это. К счастью, я только что, в пятницу, написала «Ночь перед парадом». А это все же стихи о коммунизме. Если бы у меня были только те три стихотворения о любви, что я прежде планировала к этому занятию, я бы не стала читать.
В тот вечер Гриша говорил о поэтике, присущей каждому данному стихотворению, и это показалось связанным. Что-то произошло очень важное. Я все думала, что инициатор комсомол Сортировки, сейчас же после 40-летия ВЛКСМ и накануне 40-летия первого коммунистического субботника. И все думала: «Теперь есть адрес коммунизма — метро «Сталинская»82 , трамвай такой-то». <…>
На другой день, 25-го. Пожалуй, я буду просто ставить эти даты, вернусь к ним.
25 ноября, вторник
В «Литературной газете» отчет о первой встрече писателей, художников, ученых, педагогов и журналистов с участниками бригад Коммунистического труда…
Потом я это все перечитаю. Но тогда запомнилось, что у них сосредоточенные лица — трудно. Даже не сосредоточенные, а озабоченные. Что они признаются — тут не все еще ясно. И просят писателей дать им героя, на которого равняться. Что писателям очень интересно, чем же отличаются бригады коммунистического труда от обычного соцсоревнования, что многое еще не ясно.
Читала рано утром в метро. В 9 часов уже вела занятия семинара. И начала с бригад коммунистического труда. Рассказала это, обыграв звонок Ганны. Будто она сообщила мне об этом. Все это сказала к тому, что и бригады агитационные должны заговорить с людьми по-новому. Может, и доклады когда-нибудь будут в стихах. Тем более не должно быть скучно, казенно в положительных частях выступления агитбригады. Разговор моим «студентам» понравился. Появились строчки: «Не из грядущего явились, / Возникли здесь, из нас самих».
Начало очерка «Коммунизм начинается там…»:
— Вы знаете адрес коммунизма?
— Конечно. Светлое будущее.
— Да нет же. Этот будущий адрес уже устарел. Оставьте его в прошлогодней записной книжке. И, если хотите, мы можем побывать в коммунизме сейчас же. Дорога займет не более сорока минут. Надо доехать на метро до станции «Сталинская», а там пересесть на трамвай… Да, да, представьте себе, — не в машину времени, не на спутник и даже не на ТУ-104, а именно в трамвай. Трамвай №… . Впрочем, если вы живете далеко от Москвы, вы можете выбрать какой-нибудь более близкий район. Но я была именно здесь и хочу рассказать об этом.
26 ноября, среда
Усиленно пишу стихи о бригадах коммунистического труда. Необходимо сочинить их к завтрашнему дню. Завтра мы выступаем на художественно-графическом факультете пединститута83 . Если не будет этих стихов, я не буду себя чувствовать вправе читать. <…>
— Какой-то дурак, — говорит папа, — задал вопрос: какая разница между бригадами коммунистического труда и обычным соцсоревнованием?
А я не вижу ничего глупого в этом вопросе. Я, например, очень боюсь, чтобы все дело не свелось к простому повышению производительности труда. Министр (или замминистра) ответил — разница в том, что речь идет не только о труде, но и о моральном облике.
27 ноября, четверг
Стихи я написала. Прочитала Дине и Ганне. Им обеим нравится очень. Между тем это странные стихи: и свободные и белые. <…> Я очень долго думала: на чем же такие стихи держатся. Потом поняла, что — на повторах. Но я не нарочно писала эти стихи так. Я начала было рифмованные. Не получалось. И как-то так вышло, что эти складывались естественнее. Я даже удивлялась, почему повторяю… Но Дина говорит — хорошо, что про новое по-новому. Сегодня обязательно их прочту, хотя и боязно.
Едем выступать. Гриша все время говорит, что надо откликнуться на движение бригад коммунистического труда.что наших уже три стихотворения, что завтра в ЦДКЖ вечер и Белицкий будет читать с трибуны большого зала. Я еле удержалась, чтобы не признаться, что есть уже и четвертое. Но терплю. Пусть будет сюрприз.
Приходим на факультет. Это художественно-графический МГПИ. Публика утонченная, рафинированная. Как-то они примут стихи эти? Выступаю почти последняя. Публика очень утомлена: нас много, и читали помногу. Чуть ли не впервые я читаю с текстом в руках. Все это неприятно. Но стихотворение принимают очень хорошо.
После выступления Инна: «Я хочу сказать тебе об этом новом стихотворении. Мне мешало воспринимать его то, что это белые стихи. Вот почему-то в стихах о площади Восстания это не мешает. Там настолько острая мысль, что она покрывает это неудобство. Мне кажется, тебе надо зарифмовать хотя бы узловые моменты. Вот как в этих французских стихах. А белый стих мешает. Мне кажется, что тебе не следует углубляться в этот жанр. Впрочем, так нельзя говорить. Неизвестно, что ты можешь в нем открыть».
Я просила Аллу Стройло84 сказать свое мнение. Она сказала, что надо послушать еще раз. Спросила Гришу. Он сказал вяло: «Интересные стихи». Что это? Мелкая месть? Ведь какие бы это ни были мелкие стишки, он должен был по всей своей сути прийти в восторг от самого факта. <…> Он объявил на «Магистрали», что написано уже три стихотворения, и не упомянул мое. И это в связи с подборкой в «Гудке».
28 ноября 1958, пятница
Сегодня вдруг Гриша позвонил и стал просить мои стихи для «Гудка». Но я уже решила отдать их в «Комсомолку» и была глубоко оскорблена вчерашним. Позвонила в «Комсомолку». Ёлкин болен. Со Смирновой сговорилась заранее на завтра. Звонил Гиленко. Я спросила его об отношении к этим стихам. Он сказал, что ему надо еще послушать. В общем ясно, что, хотя это и интересные стихи, но не безусловно, бесспорно хорошие.
29 ноября 1958, суббота
Зря съездила в «Комсомольскую правду». Хотела отдать стихи. Да Смирновой не оказалось, хотя мы с ней и сговорились. <…> Затем была я на заключительном показе и совещании всероссийского семинара руководителей агитбригад. «Девочки» из театрального отдела прочли мое стихотворение «Адрес коммунизма». Понравилось. <…> Вечером выступала в средней школе, где работает Виктор Гиленко. Снова начала с этого стихотворения. И снова его хорошо приняли. Понравилось оно и Павлу Грушко85 . Он сам сказал об этом.
А Саша Аронов86 прочел стихотворение о любви. Такое же (белое и свободное). И оказалось, что оно тоже держится на повторах.
30 ноября 1958. Воскресенье
То был День поэзии. И мне повезло. Я выступала на Сортировке. В магазине с открытым доступом. Магазин на Энергетической улице. Аудитория — студенты МЭИ и рабочие-железнодорожники. Большинство — мужчины. Очень волновалась. Но все же начала с этого стихотворения. Приняли очень хорошо. Потом подошли двое юношей-студентов. Хвалили. Особенно это стихотворение. Подчеркнули: «Интересная, необычная поэтика». Я спросила, не смущает ли их то, что это — белый стих. «Нет, это же интересно, что о новом — по-новому». Потом выяснилось, что они пишут стихи. Подходил старый пенсионер-железнодорожник. Благодарил за строки о пенсионерах. Но главное, что подошел член месткома депо-Сортировка. Он хвалил эти стихи. Я сказала ему, что в среду мы собираемся к ним в депо. <…> Потом Высоцкая сказала, что стихотворение интересное, но надо было читателю объяснить, о чем оно, что за движение. Оказалось, что она сама не знает, в чем дело. А читатели, по-моему, все поняли.
1 декабря 1958. Понедельник
Прочла Виктору это стихотворение. Он сказал: «Молодец». Звонила в «Комсомольскую правду». Прозевала Смирнову. Рассказала вечером в «Магистрали» о выступлении в магазине, что возле Сортировки. <…>
Власов Иван Михайлович. Он член местного комитета. Отвечает за физкультуру. Он сам подошел ко мне. Поговорили о том, что ему тоже надо поднимать вопросы физической культуры в связи с коммунистическим трудом. Он познакомил меня с секретарем комсомольской организации Валерием Ерёминым, сидевшим на вечере в Президиуме. Валерий был очень приветлив и культурен. Хорошенький парень. Я подарила комитету комсомола «Адрес коммунизма» (рукопись), вручила Валерию с надписью. А что написала — не помню. Подошло еще несколько комсомольцев. Спросила: «Я, как человек, заинтересованный в коммунизме…» — Вот, очень хорошо! «…Хочу у вас спросить: скажите честно — вы взаправду будете во всех отношениях бороться за коммунизм или это сведется только к работе?» — Вот мы и сами боимся, чтобы не свелось… Вообще, вид у ребят озабоченный. Трудно. Звонок. Они спешили. Вежливо извинились. У Валерия очень хорошенькая и элегантная девушка. Он с ней подчеркнуто галантен.
3 декабря 1958, среда
Сегодня ездили группой, как договорились, в Сортировку. <…> Нас не смогли принять ни секретарь парторганизации, ни председатель месткома. У них — горячка: делегации, экскурсии, корреспонденты. В данный момент — корреспондент «Жень минь жи бао». Говорили с ответственным секретарем многотиражки. Розенвассер Марк Александрович. Славный парень. Значок МГУ. Принял очень радушно. Не хочет делать из нас репортеров. Хочет использовать наиболее творчески. Не согласен, что надо поработать в цеху. Считает левачеством. Говорит, что мы станем только мешать. А я бы хотела.
Я сказала, что надо в газете говорить о том, что такое коммунистический характер и образ жизни. А то, по-моему, уже путают. Например, по радио говорят, как о достижении: оборудуем в подшефной школе комнату домоводства для девочек. Почему, готовясь к коммунизму — для девочек? Это мало походит на коммунизм. <…>
Ребята строят дом. Не себе. А тем, кого поселят, и бесплатно. В то время как «методом народной стройки» строят свои квартиры и с зарплатой. Мы долго спорили с Генриэттой87 и Ольгой. Они считают, что надо поощрять труд людей, т.е. хотят заставить ребят, добровольно решивших стать коммунистами, жить все же по принципам социализма. Спорили долго. Генриэтта упрямо и тупо. Ольга сказала, что это фарисейство — жить в плохой квартире и строить хорошую другим (при чем тут фарисейство?). Я, наверное, спорила слишком громко и раздраженно. Это не по-коммунистически. Надо отучаться. Сказала Генриэтте, что удивляюсь, как это она не понимает, что ее родители, наверное, жили так, как эти ребята, а не так, как она хочет. Она отвечала, что готова построить бесплатно сколько угодно квартир. А «людям» надо платить. Ну, это уж возмутительное чванство и барство. Может, эти ребята в десять раз сознательнее нас?
6 декабря, суббота
Написала письмо съезду писателей: «В Президиум Первого Учредительного Съезда писателей РСФСР. Дорогие товарищи! Конечно, съезд будет обсуждать вопрос о том, какое участие в замечательном движении бригад коммунистического труда могут принять писатели. Многое ясно и бесспорно. Нет сомнения, что каждый честный художник отдаст все силы, чтобы в меру своего дарования откликнуться на пожелание самих участников бригад и создать образ героя нашего времени — строителя коммунизма, чтобы запечатлеть в художественных образах наши необыкновенные дни. <…> Но достаточно ли этого? <…>
Если учиться жить и работать по-коммунистически, то не следует ли, наряду с творческой работой, принимать непосредственное участие и в производстве, отдавая этому определенные дни или даже часы? Это принесло бы пользу государству, и, наверно, дало бы свои плоды в искусстве. Может быть, стоит обсудить этот вопрос на съезде?» <…>
Я прекрасно понимаю, что они оставят это письмо без внимания. Но, по моему принципу, я должна делать все, от меня зависящее, вне зависимости от веры моей в успех, чтобы хотя бы не способствовать косности.
8 февраля. Воскресенье
Выставка социалистических стран88 . Интереснее, чем я думала. Очень хорош Китай. Вернулись к своей манере. Вьетнам — своеобразен. Много хорошего в Болгарии. Польшу невозможно смотреть. Толпа и споры как на фестивальной выставке — много картин с формальными приемами. Все называют абстракцией. Хотя по-моему это не абстракция.
Спорят. Многие говорят: «А я не могу это назвать чушью. Я этого не понимаю». Я немножко поговорила о том, что не надо зубоскалить, даже если это ошибки, то кровавые. Спорила тихо, спокойно и не в той толпе. Это хорошо. Очень меня раздражает это невежественное зубоскальство. Ведь это и вправду для многих кровавая битва за сокрытую истину. Поиски четвертых измерений. А тут полковник: «Мой сын лучше рисует… Га-га-га!!!» Ясно одно. Искусство должно иметь манеру.
Пластов — есть! И Дейнека — есть! <…> В нашем зале много старья. Очень много. Сколько можно принимать в комсомол одну и ту же девочку89 .
22 февраля 1959, воскресенье
После передачи поехали к Наровчатовым. Квартира — лучше двухкомнатных. Комната большая, кухня большая, ванна большая. Комнату не загромождают. Хорошо.
Сергей собрал уже сборник Павла Когана90 . Очень я волновалась, слушая его. Не будущий большой поэт. А уже бывший, состоявшийся большой поэт.
Сережа: «Я отлично понимаю, что это первая и последняя книга Павла. И пусть меня ругают — я постарался вложить в нее все, что только можно». На обложке он хочет, чтобы был овал, перечеркнутый углом, и эпиграф ко всей книге: «Я с детства не любил овал, / Я с детства угол рисовал». Целый раздел вокруг Бригантины. И чудо — там есть стихи прямо о Грине с Лиссом и Зурбаганом. Стихи об искусстве.
Спасибо Сереже. Сбываются мечты долгих лет. Я рассказала Сереже, как говорила в сорок шестом: «Две жены91 осталось у человека и не могут собрать сборника». Он: «И вот, не жена, никто, а я собираю. Честное слово, мне многие грехи на том свете спишутся за это».
Книга отца. Большой альбом, отпечатанный на машинке, с портретом Павла. Красивый. Отец: «Бывало, Павел лежит на диване, задрав ноги. Я говорю: «В кого ты такой бездельник вышел?». А он: «Оставь, папа, я работаю». Я тогда не понимал».
Сергей: «Не могу я с его отцом встречаться. Слеза прошибает».
Сергей об этом работнике «Московского комсомольца», авторе повести «Бригантина поднимает паруса»92 : «Он такой русак черносотенного толка. Я только прочел отрывки в «Московском комсомольце», сейчас же позвонил старику: вот стихи Павла уже какой жизнью начинают жить. Он страшно взволновался: «Завтра же пойду к нему, познакомлюсь, попрошу у него газету». Так этот подлец даже разговаривать с ним не захотел: «Я не имел в виду вашего Когана, он меня совершенно не интересует. Эта песня мне нужна как материал…»
1 марта 1959. Воскресенье
Новая песенка Булата:
Девочка плачет:
шарик улетел.
Ее утешают,
а шарик летит.
Девушка плачет:
мало женихов.
Ее утешают,
а шарик летит.
Женщина плачет:
муж ушел с другой.
Ее утешают,
а шарик летит.
Плачет старушка:
мало пожила…
Опустился шарик,
а он голубой93 .
— Песня эта народная, — сказала я.
Кто-то исправил: это Булат написал.
Сашка: «А он народные тоже пишет».
<5 марта 1959>
Вечер Евтушенко в Литературном музее. Билеты проданы уже утром в воскресенье. На окнах в форточке те, кто не смог пройти. За окном: «Громче». Записка: просят организовать еще один вечер в более обширной аудитории.
— У меня личных более обширных аудиторий нет.
Женя собранный, бледный, очень волнуется. Чуть заикается. Жарко. Попросил разрешения снять пиджак. Белоснежная рубашка. Галстук красивый с редкими разноцветными полосками. По-модному завязанный малым узлом, длинный. На манжетах не запонки, а пуговицы.
Сильный грипп. Говорит в нос. «В кдишке» — в книжке.
Несколько стихотворений, объединенных под названием «Из дневника морально-устойчивого человека». <…> «Я сегодня прочел 14 новых стихотворений. Вы даже не заметили».
Во время перерыва форточники открыли окно и проникли в зал. Тем, кто стоял за закрытым окном, стало досадно. И они разбили его. Дама, ведшая вечер, строго: «По не зависящим от администрации причинам второе отделение может стать очень коротким».
Женя: «Я прошу объявить тем, кто на улице, что если они будут пробиваться в окна, вечер придется прекратить. Вообще ни к чему хорошему это не приведет ни для вас, ни для меня».
Еще в первом отделении записка: просят Евтушенко продолжить вечер на улице. Председатель объявляет, что он болен, поэтому невозможно. Попросили читать «с этой стороны», т.е. там, где окно. И во втором отделении трибуну перенесли. Женя сказал, чтобы чуть открыли окно. <…>
Попросили какое-то стихотворение. «Это меня огорчает и радует. Потому что это стихотворение Винокурова. Могу прочесть». <…>
— Прочтите любимые.
— Любимых стихов у поэта не бывает. Стихи у него как дети. Даже дефективный, даже уродец — любим и дорог. <…>
Прочел о том, что надоело думать. Реплика: «Правильно, Евтушенко — не думайте». Евтушенко тотчас объявляет следующее стихотворение: «Совет подлеца».
Читал без зажима все свои острые стихи. <…>
Публика солидная. Много пожилых людей. Хорошие ребята. Есть и изысканные женщины. Есть и стиляги настоящие.
Этот, в общем, из другого мира человек, не чуждый мне, но всегда, при самом простом дружеском разговоре, чужой, поверхностный знакомый, когда стоит в отдалении на трибуне и читает, ощущается до конца родным, близким человеком, словно я целовала его, всю жизнь веду и иду с ним, живу с ним в единой комнате, стирала эту рубаху. Отчего это? Верно, это и есть близость от точности слов. Об этом нельзя рассказать — смешно. Но можно написать стихи.
2 мая 1959
Сделала кулич, вставила в него флажок с надписью «Да здравствует первое мая!» <…>
Вознесенский прислал телеграмму третьего мая: «Христос воскрес».
15 июня 1959 [Магистраль,
обсуждение стихов Окуджавы]
Аронов: Многого не понимаю. Неизвестно из чего рождается. Качественная определенность Окуджавы. За этим стоит мелодия. Городской романс (песня, которую бормочут под нос). Логика не путешествия пешком, а логика полета (с птичьего полета больше радиус обозрения). Заострение формулировок, афористичность — не в духе поэтики Окуджавы. Его война грустная. <…> Для Булата История — это то, что происходит внутри него. <…>
Янов: Социальный поэт только в стихах о войне.
Лунева: Самый большой взлет на стихах о войне. Поэма — уже сказанное, не выход в новое. <…>
Гиленко: Стихи о войне наиболее сильные, важные. <…>
Левин: Военная тема Окуджавы — спорная.
18 августа 1959.
Американская выставка94
<При входе> Из короба вручают путеводитель. А рядом рекламу автомобильной фирмы. Путеводитель сделан на деньги одной из частных фирм, которая себя и рекламирует.
Геодезический купол — он же золотой павильон. Наука. Полиэкран. На семи экранах одновременно разные кадры. Нечто вроде фотомонтажа. Киномонтаж. Любопытно.
Род человеческий. Выставка фото. Собирали фотомастера. Во всем мире. Главная идея: все люди — братья. Жизнь человечества (всего) от рождения до смерти. Как она похожа у американца, норвежца, украинца и полинезийца. Идея хотя и абстрактно-гуманистическая, но обаятельная. Конечно, хотелось бы больше социальной остроты. Но что поделаешь? Качество фото неровное. На специальных выставках киномастерства оно выше.
Показ мод. Весело. Остроумно. Полуспектакль. В туалетах ничего выдающегося. Хороши краски. Перечисляют, откуда материалы: меха — из Советского Союза. Туалет: «Подмосковные вечера». Негры с белыми вместе. Но пары не перемешивают.
— Как и во всем мире, у нас бывают дожди. В такие дни мы одеваем яркие одежды, чтобы скрасить этот серый день. В субботу молодежь собирается вместе и… пошли танцевать.
Танцуют рок-н-ролл. Все удивляются: вот это и есть рок-н-ролл? Что ж тут страшного?
В главном павильоне квартира инженера Брауна. Один из экспонатов, на который, по-видимому, главная ставка выставки. Просчитались. Хотели удивить бытом. А у нас быт уже мало отличается. У меня такой квартиры нет, а у моих друзей уже есть. Она не есть для меня нечто недосягаемое.
Кухня. Плита электрическая. С хронометром. Можно поставить на определенное время и уйти. Автоматически выключается, сохраняя температуру. Мусоропровод в раковине, дробит куски и сливает вместе с водой. Машина для мытья посуды. Моет и высушивает. В кухне гид — филолог. Говорит по-русски, как я. Совершенно без акцента. Даже обиделся, когда в разговоре об этом кто-то сказал, что маленький акцент все же есть, и привел пример. Он сказал: это не акцент, а ошибка. Мать его — русская, но она говорит с акцентом. «А я выучился, это моя специальность. Мой хлеб насущный». Конечно, мать с детства привила мне интерес к русскому языку, к России. <…>
Его сменяет девушка. Преподаватель английского и французского языка в средней школе. Нет, у нее не такая квартира. Это ведь квартира американца выше среднего уровня.
— Рабочие живут в таких квартирах?
— Нет. Это квартира выше средней. В таких живет интеллигенция. А рабочие нигде не получают столько, сколько интеллигенция.
— У нас получают.
— Как, ваши профессора, художники получают столько, сколько рабочие?.. Нет…
— Профессора, художники — нет. А вот врач, инженер…
— Что же, рабочий у вас получает столько же, сколько врач?
— Иной рабочий даже больше.
— Ну, хорошо. У нас — нет. <…>
— Кто популярен из советских писателей?
— Ваши поэты: Блок и Маяковский. Эренбург. Дудинцев. Пастернак.
В публике легкий смех.
— Очень неприятно, что, когда называешь Пастернака, всегда смеются. Пастернак отличный поэт, отличный переводчик. И вы ведь не читали «Доктора Живаго». А я читала. Я считаю, что это лучший роман из тех, что я прочла за последние годы. Мне думается, что и европейская, и советская печать пытались представить этот роман как политический, но на самом деле это не так. Там есть критика некоторых явлений. Но ведь критика и самокритика — это ваш главный лозунг?
Было очень досадно, что я ничего не могла возразить ей. Но ведь она права, что я не читала романа. Какой идиотизм!
А она продолжала:
— Я думаю, что пройдет некоторое время — и роман этот будет у вас опубликован, и вы его прочтете и увидите, что это очень хороший роман.
Ее спрашивают, почему она тратит свои каникулы, отпуск, на работу на выставке.
— О, для нас очень интересно поехать сюда, и мы понимаем, что это способствует развитию понимания между нашими странами.
— Каковы впечатления от Москвы, СССР, наших людях?
— О, это надо много часов, чтобы ответить. Коротко я скажу свое личное, неофициальное мнение: если мы будем только на словах говорить «дружба», «мир», мы этим еще ничего не достигнем. Это нужен длительный процесс. Потому что, во-первых, нам очень легко понять друг друга, но, во-вторых — очень трудно. И после всего я вам говорю, что очень хорошо.
Я думаю не переставая об этих ее словах. Они очень точны. После выставки осталось чувство боли. Я знаю, что, будь Хэллен (так ее зовут) советской, мы дружили бы с ней. Она близка мне по духу. Но я знаю, что есть что-то в нашем миропонимании, что всегда будет стоять между нами. Железного занавеса нет. Но есть капроновый, непреодолимый. <…> Подходит парень, пьян или притворяется пьяным. Пробивается вперед, хулиганским тоном торопливо спрашивает:
— Слушайте! Вы хорошо живете?
— Хорошо.
— А мы плохо. Мы здесь все рабы.
Толпа набрасывается на него. Возмущается.
Выходит гид-мужчина:
— Гражданин! Пожалуйста, уйдите отсюда.
Позднее я слышу уже издали голос Хэллен:
— Я очень не люблю, когда говорят про меня не то, что я говорила. Я не сказала, что «Доктор Живаго» лучший советский роман. Я сказала, что «Доктор Живаго» вообще лучший роман из тех, что я прочла за последнее время.
— Вы читаете советские газеты?
— Когда жила в Чикаго, читала «Правду». Довольно скучно. <…>
Пепси-кола:
— Лучше я буду простую воду пить, чем эту их.
Берут стакан с опаской. Долго собираются пить. Потом выплевывают.
Коля Коченов95 :
— Я выпил, ничего. А жену стошнило.
— Бесплатно?
— Бесплатно, бесплатно.
— Знаете, если бы вам сказали, что это крем-сода, вы бы никакого привкуса не заметили.
— Ну что вы!!!
Темный цвет. И несколько технический привкус. Верится, что производит длительное охлаждающее действие. Бодрит. Потом только вспомнила, что у нас в аптеках продавался шоколад «Кола» как возбуждающее средство.
— Говорят, киоск с пепси-колой закрыли.
— Почему?
— Будто бы заражает чем-то…
— Ну что за ерунда. Две трети мира пьют и не заражаются.
Домик. Похож на квартиру Брауна. Долго думала: чего в этих квартирах недостает. Потом сообразила: библиотеки. Кабинетов тоже нет. Видимо, американцы дома не работают. Понравилось мне зато, что детская состоит из двух комнат. Уроки делают детишки не там, где спят. <…>
— Как обстоит дело со смешанными браками?
— Юридически они возможны. Но практически бывают крайне редко. Просто такую чету не станут принимать ни там, ни здесь. Вы не думайте, что у негров нет своих предрассудков.
— А у нас женятся.
— Кто?
— Ну, скажем, русские на грузинах.
— У вас тоже не всегда это гладко проходит. Где-нибудь в грузинской деревне девушка выйдет замуж за русского не без препятствий. Но у вас, конечно, все это не так остро. Но ведь и конфликт не такой острый. У вас ведь не было черных. В северных районах не так остро обстоит дело. Вот я преподаю в средней школе. Там негры учатся вместе с белыми.
— Сидят за одной партой?
— Ну, я не помню, сидят ли за одной партой. Но играют всегда все вместе. И я ни разу не слышал какого-нибудь выпада. Это не значит, что не может быть…
— А вот у вас тут есть негр в автобусе-библиотеке. Он говорит, что никакой дискриминации негров нет.
— Я думаю, что он просто плохо знает русский язык.
На кухне на этот раз домохозяйка. <…> «Давайте я вам покажу кухню, а то скоро и вас и меня будут отсюда выбрасывать. Этот прибор мы очень любим. Это ложечка на разное количество (пол-ложечки, четверть и т.д.). Это взбивалка разного темпа». Хороший, простой тон. Женщина с женщинами. <…>
Мой гид: День на день не приходится. В иные дни попадаются такие посетители, которые считают, что у нас всех детей грызут крысы. Я же не могу доказать вам, что я не верблюд. Вы же еще тоже не докатились до коммунизма.
Кто-то обиделся. Долго оправдывался по поводу слова «докатились». С трудом произнес слово пе-ре-вос-пи-тание. Оказалось для него сложнее, чем поговорка. <…>
Много поворовали книг на американской выставке. <…> Стащили акваланг.
21 августа 1959, пятница
Евтушенко: Нужен свой орган.
Саша: Поэтам?
Женя: Молодежи. Дали бы мне типографию, бумагу, я бы показал96 .
Саша: Показал бы! А цензура?
Женя: А что цензура. Я бы все писал, как надо. Что я — не коммунист?
Я: Дело в том, что сейчас не все заинтересованы в коммунизме, как мы с тобой.
Женя: А что такое коммунизм? Это состояние души. Коммунизм — это талант.
28 августа. На американской
выставке
Рассказывает Шаферан97 : Ехал в мягком вагоне с американкой. Та рассчитывает поработать на выставке. В купе еще и полковник. Полковник поддевает американку вопросами о дискриминации негров. Она объясняет:
— Ну не хотят женить своих детей. А вы выдали бы свою дочь замуж за негра?
Полковник растерян.
Вот наши полковнички. Для него, коммуниста, — это серьезный аргумент. А тоже лезет рассуждать о дискриминации. <…>
Вопросы: Какие павильоны вам наиболее понравились? Выберите три. Какие американские писатели вам наиболее нравятся? Выберите двух. Я выбрала Уитмена и Марка Твена. Хотела попробовать еще Драйзера. Третий рычажок не сработал. То же и с музыкой. Я промолчала. Музыки Америки не знаю. Оцените выставку: отлично, хорошо, посредственно, плохо. Гид особенно просил ответить на последний вопрос. Я не в восторге от выставки. Но не могу и обидеть посредственной оценкой. Вижу, как люди старались, создавая ее, и стараются теперь. Оценила «хорошо». <…>
Гид благодарит по выходе из кабины. Когда очередь торопит: думайте побыстрее, — он возражает: «Не спешите. Используйте свое время». Он польский еврей. Вид очень наш и очень простоватый. Объездил ряд стран. Из Польши выехал в 1947 году. Надо понимать так, что уехал от социализма. Знает 7 языков: польский, еврейский, древнееврейский, английский, испанский, немного (как он говорит) русский и очень немного — французский. По образованию экономист. Сейчас учится на юридическом факультете. «Хочу быть адвокатом». Сюда попал работать по объявлению: «Требуются люди, владеющие русским языком».
Потом наша Миля: «Как же его взяли, еврея, недавно приехавшего в страну, на заграничную выставку?..» <…>
В геодезическом куполе, у макета животноводческой фермы, доктор наук, профессор генетики. Русский. Уехал из России мальчиком в девятнадцатом году. Среднее и высшее учебные заведения окончил в Америке. Считает себя американцем по национальности. Не русским. Русским только по происхождению.
— У нас нет национальности. Анкеты у нас заполняют только во время переписи населения. Тогда спрашивают, откуда вы приехали.
Получил звание бакалавра, затем магистра, затем доктора. Семь лет профессор. <…>
— Преподают ли в Америке марксизм?
— В высших учебных заведениях. Наряду с другими экономическими учениями.
— Преподают ли в средней школе генетику?
— Очень элементарно.
— Как вы относитесь к учению Маркса?
— Я считаю себя вправе на этот вопрос не отвечать.
— А церковь вы посещаете?
— Да. Я люблю церковное пение. Оно доставляет мне эстетическое наслаждение. Вот и здесь я побывал в Елоховском соборе.
— Но в бога вы не верите?
— Нет. Я агностик.
— Кого считаете наиболее выдающимися из советских генетиков?
Называет двух отъявленных «вейсманистов-морганистов»98 .
— Как относитесь к Лысенко99 ?
— Мне кажется, это ясно из ответа на предыдущий вопрос. <…>
— Чем объясняется, что привезли такое дикое искусство? Неужели в Америке нет настоящих произведений?
— Вы говорите о так называемых «Аллеях смеха»? Дело в том, что мы хотели честно показать, что характерно для искусства современной Америки. Мы могли бы сформировать всю выставку так, что вам она очень понравилась бы. Но это были бы произведения старые. Когда выставка была подготовлена, среди некоторых специалистов раздавались голоса: Зачем вы везете в Советский Союз то, что им не близко (он тщательно избегает в этой теме слова «непонятно», хотя думает он, видимо, именно этим словом).
— А вам какая живопись близка?
— Я люблю импрессионизм и абстракцию. <…>
«Чудо-кухня». Девушка в ней на некотором расстоянии, говорит в микрофон и в дымке необычного света, кажется посланницей из будущего. «Нажатием пальца приводится в движение машина, подметающая и полирующая пол. Когда работа окончена, нажатием пальца машина возвращается на свое место». Чтобы хозяйке не надоедала ежедневно одинаковая кухня, установлено по желанию хозяйки меняющееся освещение. В светлую, жаркую летнюю погоду — (включает), в холодный темный зимний день (включает).
— Вы, конечно, понимаете, что «чудо-кухни» нет ни в одной американской квартире. Это является лабораторный опыт. Спасибо вам за ваше внимание. <…>
В отделе живописи: молодой гид, похож на студента. По профессии историк. На него наседает девушка, пожалуй, тоже студентка. Ленинградка.
— Что можно найти, какое эстетическое наслаждение, в абстрактном искусстве?
Он говорит, что приходит не сразу. Что прежде он тоже не находил, а затем стал вдумываться и начал воспринимать. Что это связано с психологическим воздействием, с эмоциями. Она не понимает собора100 : «Какой же это собор, если нет никакого собора?»
Я не выдержала: «Надо спорить все же убедительно. Я не сторонник абстракции, но ведь он говорит об эмоциональном воздействии, а вы требуете предметности». Из толпы (возмущенно): «Нашлась защитница!» <…>
— А как рабочие относятся к абстрактной живописи?
Гид: «Вам, может быть, покажется странно, но у нас против абстрактного искусства выступает самая крупная буржуазия. Она очень консервативна. У нас есть сенатор (называет имя). Шутливо: по-секрету — самый плохой. В общем, очень реакционный. Он предлагал везти сюда только реалистическое искусство». <…>
Конечно, застаю на выставке Сашу. Он громко, собрав толпу, объясняет абстрактные картины. Я не советую: теряешь время. Ведь то, что ты говоришь, тебе известно, лучше послушать гидов. Не тут-то было. Сашке импонирует внимание слушателей. В это время меня раздражает одна пожилая пара, которая громко и демонстративно плюется. Я высказываю свое мнение по поводу плевков. Они наседают на меня. И до самого метро. Я вынуждена вести скучный бесполезный спор с обывателями, считающими, что они борятся с мещанством. Вершина спора: «Из таких мальчиков, как этот (имеется в виду Саша), вербуются шпионы и диверсанты». <…>
Оказывается, гиды подарили Саше каталог, который дают только художникам. Сила! Он вписал в книгу <отзывов>:
Мне нравится улыбка ваших гидов,
О антиподы, жители Земли!101
Я так хотел увидеть вашу гидру,
Но вы ее с собой не привезли.
5 марта 1960
Театр
Володину102
Не сюжетец заверчен,
не рецепт врачунов.
Проживаем за вечер
пять чужих вечеров.
Не морозец по коже —
шкуру сдернет живьем.
— Ах ты, господи-боже,
как мы живем!
10 июня 1960 [командировка в Иркутск — Шелехов]
Вокзал. Меня провожают… <…> Рюкзаки пришли в мое купе. Мама (проводнику): Довезите хорошо нашу дочку. <…>
Поезд трогается. Рюкзаки переезжают. Мы остаемся вдвоем с молодой женщиной. Цветы не помещаются в банке. В ход идет кружка. И то тесно. Моя попутчица любит цветы. Жалеет, что им так тесно. Ландыши нельзя ни с чем соединять, они все цветы убивают. Но выхода нет. Приходится соединить их с фиалками.
Начинается санаторный режим — ложимся спать в половине двенадцатого. Ложусь, не могу заснуть. Почему-то вижу полуденную светлую летнюю улицу и поток машин. Я в одной из них. Понимаю: это я скучаю по Москве. Хочу заснуть, и, чтобы сосредоточиться, придумываю рифму на слово «дорога».
11 июня
Попутчица моя Валя — картограф. Работает с геологами. Женщин-геологов называет геологинями. А сама, значит, — картографиня. «Работу свою не люблю. Если бы была тайна. А то — нетворческая. Хотела переучиться на геолога». Было несчастье, здоровье подорвано.
— Однажды в тундре заблудились геологи с картографом. Геологи карту читать как следует не умеют… — А как же вы? — Карта старая, все наврано.
Работали в экспедиции заключенные. Бегут в тундру. Погибают. Находят скелеты. А то насильно захватывают с собой охранников и съедают их или перерезают лагерь геологов.
Две партии геологов встретились — друг друга боялись. На расстоянии спрашивали:
— Вы кто?!
— А вы кто?!
Ведь оборванные все, обросшие.
Повар экспедиции пошел собирать морошку. Ягодка по ягодке, ягодка по ягодке. Вдруг видит — человек стоит. С места не двигается. Он залег. И до прихода геологов пролежал. Оказалось — сам плащ повесил. <…>
На работе спорят — герои ли четверо в океане103 . Образовались две партии. Даже ссорились, не разговаривали по нескольку дней.
Раньше даже бы не стала смотреть импрессионистов. А теперь многие картины мне очень понравились. Вот как все меняется.
Щипачева не любит. <…> Симонова считает лучшим поэтом, чем прозаиком. Ремарк нравится, но считает его однообразным:
— Зря я читала все подряд.
По вагону ходят белые курточки из ресторана: — А ну, кто хочет супчику!
12 июня
Мои новые попутчики. Тамара. Красивая скуластая сибирячка. Гладко зачесана на прямой пробор. Высокий крутой узел. Ездила в Цхалтубо. Радикулит. Останавливалась в Москве. <…> Работает бухгалтером в студии кинохроники.
— Какая вы счастливая. У вас и мама и папа есть.
— Зато у меня детей нет. Каждому свое.
— А у меня вот никого. Ни мужа, ни детей, ни родителей.
Позднее: Рая. Девятнадцать лет. Платьице синее в белый горошек. На спине промокло от усталости. У нее золотое сердечко. Оно бьется сверху, на платьице, висит на золотой цепочке на шее.
Валя: Зачем ты носишь это сердце.
Рая: Дык. Можно снять. (Нерешительно и застенчиво.) Мне подарили, повесила. Можно снять. (Но не снимает.)
Я не поддерживаю предложения снять. Это надо делать тогда, когда ей разонравится самой. И потом, неизвестно кто ей подарил. Может, кто-нибудь очень дорогой.
Жили возле Качуга104 <и> под Свердловском. Две еще сестры. Отец сидел.
— Он у нас сидел. Потом, когда вышел, не стал жить с нами, стал жить с другой. Мамку бросил. Наконец мамка подала на алименты. Он сперва платил, на меня и на сестренку. Потом не стал платить, бросил ту, переехал к нам. Тут мамка заболела. Он забрал нас на Урал. Мать долго болела. Говорили, просто желудок не в порядке, потом переворот кишок какой-то, потом солей каких-то не хватало. Потом она поехала в Свердловск. Там врачи велели операцию делать, а ее сестра и ее мать отсоветовали. Потом она приехала домой в сентябре. И врачи из Свердловска прислали сюда письмо, чтоб за ней наблюдали. А она только до 31 декабря дожила. <…> Ее взяли в больницу, а она только два дня пожила. Говорила: мне бы только мать увидеть, и все. Бабушка приехала, мы ей телеграмму давали. Она ее только два дня повидала. И все. Рак, наверное. А тетя не приезжала. Работает. Теперь отец только пьет и все.
Поселок. Заключенные. Света почти никогда нет. Включат в 10 часов, а в 11 гаснет. Когда нет света, нет и радио. Газеты приходят через две недели и нерегулярно. Клуба нет. Солдат Миша. Гармонист. Любит ее, кажется, серьезно. Каждый день ссорятся. Причины: он играет на танцах. А там один сказал, что «я все равно у тебя Райку отобью». Вот он сказал: если он тебя приглашает, не смей с ним танцевать. А тут дамский вальс. И я нарочно сама его пригласила. «Если ты здесь такие штуки откалываешь на глазах, как же я могу надеяться, на что, когда ты уедешь! Остается один день, а ты такие номера выбрасываешь».
Рая едет навсегда к тетке и бабушке. Хочет на стройку. Я предлагаю ее устроить.
Валя: Что-то мне не верится, что ты будешь на стройке.
Рая: Вот обязательно буду. Я еще когда в седьмом классе была, надеялась, может, мы всем классом поедем.
О матери: «Не верится. Все кажется — она просто уехала далеко. Так странно жить без нее».
15 июня [Шелехов]
16 июня исполняется четыре года с тех пор, как посланцы комсомола — орловская молодежь, приехали строить алюминиевый завод. <…>
Татьяна Константиновна. Ленинградка. Инженер. Проектировала центральную часть завода. Теперь готовит к установке. Будет пускать, очевидно, в декабре 1961 года. Тип выпускницы высших женских курсов. Стрижка. Щитовидные глаза. Безапелляционная ленинградская отрывистая речь с оттенком усмешки. Смущенная гордость, когда я заговорила о том, как радостно видеть дело рук своих. Не хотела признаться. Вспыхнула. Расспрашивает других. Сдержанна в разговорах о себе. Дети взрослые.
— А что писать о Шелехове. Тут и города никакого нет.
«Так все города начинаются».
— Интересно, что вы напишете о Шелехове.
— Слушайте. То, что вы напишете о Шелехове, вы обязаны подарить мне.
Я поняла. Ведь весь этот город она затеяла там, в Ленинграде. Ей хочется, чтобы о нем написали. Не признаётся.
Проектировала такой же завод в Сталинграде и такой же в Сталинске105 .
17 июня
Иванова. Редактор газеты, член парткома. Моя ровесница. Семейные неурядицы. Книга моя очень близка. Прослезилась. Не может доучиться в пединституте давно 3 курса. Сейчас держала экзамены в университет. Сотрясение мозга. Через несколько лет попала в автобусную аварию. Теперь не разрешают учиться. Колеблется. Все-таки хочет учиться.
Надо было умудриться здесь найти плохой участок для пионерлагеря. Волнуется, как французы на него посмотрят. Экскурсий в этом году будет пятьдесят. (Иностранных.)
Вырубили тайгу, а теперь снова засаживают, озеленяют зелень. Деньги тратят.
Ругалась с Ленинградом из-за стандарта домов. Но это только пригород. Город еще впереди. <…>
Ужасно! 77-а-16 адрес. Надо дать всем улицам романтические названия. Алюминиевская— трудно произносить. Улица Алюминия! Много мемориальных досок: «Здесь был палаточный городок», «Здесь родился первый ребенок».
Улица Радости. Улица Романтиков. Улица Молодости. Улица Таежная. Улица Орловская.
Улица Марьины Коренья. Памятник строителям города.
21 июня
Люба: «А вот скажите, что это в тридцать седьмом году была какая-то ежовщина. Я даже не понимаю, что это. А дедушку забрали. И… с концом». <…>
— Привет вам от вашего цеха.
— Ну как?
— Самый красивый.
— Там еще не начали фунтировать?
— Пардон. Вы мне сначала объясните, что такое фунтировать. Тогда я отвечу на ваш вопрос.
— Фунтировать — это … … … … (долго объясняет) … … … …
— Нет, думаю, что не начали. Потому что там никаких работ нет. И вообще не видно ни одного человека.
29 июля. Вечер бригад
коммунистического труда
Замогильный голос: В феврале 4 и 36, сейчас 9 и 63 (бригад со званием и борются).
Призывает бригады коммунистического труда бороться с ездой на подножках поезда. <…>
Управляющий трестом: Трудности: План жилстроительства не выполняется. Нет жилья ни для строителей, ни для работников, привлекаемых к заводу и ТЭЦ. <…> Если не пустим ТЭЦ в сентябре — тяжелейшие условия. В октябре бывают заморозки до –20. «На выданьи, через несколько дней сдадим. На выходе». <…>
Плохое качество работ в жилье не дает жить счастливо.
4 смерти за последние 4 месяца. Погибли молодые люди, которые могли бы жить, нас пережить и вступить в коммунистическое общество. Вопрос о борьбе за безопасность ставлю как самый первый.
16 августа [Общежитие]
Комната № 15. Трафарет: по голубому голубые цветочки. Четыре кровати — голубые с никелем. Рая106 — голубое канёвое107 одеяло. Розовые наволочки. Накидка: кружево по марле. Персидский ковер по трафарету на одеяле — покупной. Репродукция крупная в рамке. На гвозде сумка и пяльцы. Свой увеличенный цветной портрет. Вешалка для полотенца, с рисованым пейзажем полочки. На ней как украшение мохнатое китайское полотенце и бусы. <…>
Дальше зеркало, под ним натюрморт из папье-маше: яблоки и виноград. Ножницы и красные бусы. Тумбочка накрыта белой дорожкой с мережкой. Дорогой радиоприемник на ней накрыт дорожкой ришелье. На ней шкатулка из глянцевых открыток. Окно с тюлевой занавесью. На нем цветы. Вышитые крестом дети с цветами. Аляповатые базарные голуби. Тумбочка — салфетка с мережкой, шкатулка покрыта бархатной салфеткой. Целлулоидный пупс. Базарные гипсовые балерина, собака и боярышня.
Кровать Мариты накрыта простыней, подзор домашнего кружева. Накидка как у Раи. Над кроватью коврик с базара: олень на фоне… Розы из папье-маше. Ужасная копия шишкинских медвежат с того же базара. Шифоньер с кружевной оторочкой наверху, с маленьким зеркалом.
Дверь. Уголок отделен двумя простынями. Вешалка, рабочая одежда, посуда. Шкафчик, на котором обедаем. Полка с посудой. Полочка с умывальными <…>. Стул, на котором умываемся. Окно с кружевными занавесками с цветами на подоконнике. Кровать там. Желтое канёвое одеяло. Пестрая наволочка. Накидка домашнего кружева. Коврик базарный, получше. Такая же, как у Раи, вешалка. И тоже полотенце-украшение. Фото — дети, в рамках из белой пластмассы. Очень плохой базарный натюрморт — огромный, масло. В центре стол круглый <нрзб> скатерть — букет цветов.
Две дорожки. Лампочка без всякого абажура.
22 августа
Вера
Решила не ходить на танцы до конца экзаменов.
Поставили меня работать на вибро-помольную еще в самом начале февраля, и вот уже 1 1/2 мес. прошло, а я еще ни одного дня на ней в полную мощность не работала. То там не так сконструировали, то там. Переделывать не спешат, и как-то начальники к этому абсолютно равнодушно относятся. Мы ходим без работы, получаем с государства деньги, а отдачи за них абсолютно никакой не даем. На работу даже не хочется ходить. Приходишь с опозданием, на обед часа на два раньше, домой тоже. И уже как-то это в систему вошло. Часа два побудешь на рабочем месте, делать нечего, и бежишь домой. Правда, дома время всегда можно занять делами, поэтому и уходишь раньше. И все это не трогает. Сегодня на собрании разбирались и принимались предложения иркутских строителей о областном, районном и заводском соц. соревновании. Разговор зашел о заводских недостатках. Выступали рабочие с критикой руководящего персонала. Черепанову не совсем это понравилось, как я поняла, и он даже старался прекратить выступления рабочих, но сами же рабочие повернули так все дело, что ему пришлось умолкнуть. <…>
Утром пришли девочки из стрелковой секции и сказали, что надо итти стрелять. Я еще лежала в кровати, читала «Молодую гвардию».
Ходит на лыжах.
Я все время пела полюбившуюся мне песню «Тишина». Ни о чем не хотелось думать. Хотелось итти, итти, без конца итти. По дороге вспоминала Славку. Хотела, чтобы только он один слышал мою песню.
Я дала ответ. За ответом еще получила письмо.
У нас в комнате стоит большой цвет — роза. Она стала уже зацветать. Появился только первый бутон, у которого лепестки вот-вот уже должны выбраться на свободу. Я очень боялась нашей встречи со Славкой. И боялась не его, а того, что вдруг он мне не понравится, а этого так не хотелось. И я решила загадать: если бутон до его приезда распустится, то, значит, мы полюбим друг друга, а если не распустится, то… Каждый день смотрю на него: лепестки все больше и больше показывались, и вот подходит пятое, день нашей встречи. В душе какое-то неприятное ощущение. Из рук все валится, везде все забываю. И так хотелось, чтобы он не приезжал. Хочу читать книгу, но ничего абсолютно не вижу. Слова все переплетаю, буквы прыгают, как искры.
На улицу шли молча, никак не находились первые слова.
Мне хотелось побыть одной, отдохнуть от его общества (после поцелуя).
Настроение какое-то, что не могу понять. Что-то хочется такого, необыкновенного. Погода теплая, тихая — весна. Мне не хотелось итти и в кино. Хотелось бродить и бродить по этим красивым, мною же стриженным улицам. После кино Света звала меня на танцы. Мне вначале хотелось пойти, когда после кино увидела молодежь в зале ожидания, которая ждала освобождения зала. Такая веселая, оживленная, которую видишь и на работе, но здесь она какая-то другая. Но вспомнила обещание Рае и твердо сказала Свете, что не идет на танцы.
Прочитала «Молодую Гвардию». Книга очень понравилась. И сейчас я ее как-то совсем по-другому поняла.
Готовит доклад об образе Ульяны Громовой.
6 февраля 1961 [Калуга]
Прочла перед сном повесть Володи Войновича «Мы здесь живем». Я так поняла, что она вся в этом номере108 . Что ж, Володю можно поздравить. Она написана рукой истинного художника и мастера, молодого, но мастера.
Другое дело, что мне есть о чем поспорить с этим художником. Как ни странно, а концепция-то барская. Идиллия простушества. Город и деревня — два таких разных мира, что и взаимопроникновение невозможно. Хоть Бородавке никогда не сравняться с Вадимом. Но лучше свой неграмотный Бородавка, чем чужой Вадим. Не дай бог Саньке поехать учиться в Москву.
Мы здесь живем.
А вы живите себе там.
При всем при том точное изображение жизни. Но автор материала связан этой концепцией. Но это уже другое дело. Пусть ошибается (а может, и я ошибаюсь). Пусть поспорим, но в подлинном искусстве и об истинной концепции автора. Очень обаятельная повесть. Почему только Вадим претендует на образную речь? А моя Галка что говорит: «Земля имеет форму чемодана»?
8 марта 1961
Недавно в «Литературке» была очень хорошая карта Африки109 . Сделал ее Михайлов. Я ее сохранила и повесила на дверцу шкафа.
Там часто висят карты.
В ящике я теперь храню такую же газетную карту Испании. Она как-то сохранилась с тех времен. Многое пропало, но она сохранилась. Совсем случайно. Внешне, конечно, случайно.
Кажется, это была первая карта, которая висела здесь. Потом были Финляндия, Европейская часть СССР, большая подробная Германия, потом газетная Индонезия, Китай, Куба. И, наверное, много еще всего: Смоленская, нет, наверное, раньше Брянская область, потом Смоленская. Потом Иркутская (да, еще Куйбышевская раньше).
Но первой была Испания.
А теперь вот Африка.
Африка оказалась похожей на сердце, как и Смоленская область. Это такое среднее между анатомическим и символическим сердцем.
Испания была похожа на Рот-Фронт.
Мне всегда кажется, что, когда Матеу сжимает кулак, его рука похожа на Пиренейский полуостров.
Как хорошо, что первой была Испания.
19 апреля 1961, среда
Как всегда, самое важное некогда записывать. Попытаюсь это сделать сегодня. Уже через неделю. Хотя бы схематично.
12-го меня должны были принимать в Союз, в три часа дня. Я собиралась волноваться, но, кажется, еще не волновалась, только раскачивалась. И вот за завтраком позвонила Алла Стройло: человек в космосе.
Все потом говорили, что были потрясены неожиданностью. Для меня неожиданности не было не только потому, что папа сказал давно, что человек полетит на днях. И в тот день, когда папа сказал это, я не была поражена. И в октябре 1957-го, когда взлетел первый спутник. Радость у меня другая — свершения.
Видно, тогда, в сороковом, в 10-м классе, когда Витька Авербах сказал мне, что он полетит, и что Циолковский уже сосчитал, что это сделает наше поколение, я как-то с ходу, без всякого сомнения, поверила, мне почему-то не показалось это странным, а стало очень необходимым, и я всегда знала, что это будет при мне.
Пожалуй, больше всего я радовалась, что это в такой день, именно в тот день, когда меня принимали в Союз. Но, по правде говоря, я считаю такое совпадение справедливым. Ведь я писала об этом, когда никто, не считая погибших на войне, не писал. Когда все надо мной смеялись и даже Гриша относился снисходительно. (И даже Витька Авербах.)
Сначала я не могла ничего. Только волновалась, как он там. Но я уже научилась по голосу Левитана, по интонации, понимать — хорошо или плохо. Так что волноваться пришлось мало. <…>
Хотя имя было известно сразу, пока он не приземлился, все называли его только «он». Теперь же имя Гагарин стало обобщающим для всего события. Не говорят о полете в космос — говорят «о Гагарине».
Как-то сразу стали писаться стихи, что со мною редко случается. А тут сразу, как только оказалось, что приземлился. И в половине третьего они уже были. Никогда не думала, что это будут стихи о Вовке110 . Я совершенно влюбилась в этот вымысел свой, что и Вовка собирался лететь с нами. Но это как раз неважно. Ведь наверняка не один мальчишка, уверенный, что именно он полетит, погиб. Но как это я, думая о Гагарине, сразу, незаметно для себя, начала с войны? Это, видимо — просто я. <…>
Удивительно удачно выбрали человека. Обаятелен, ведет себя безукоризненно. Умен, талантлив. Словом, всё. Всем нравится на редкость. Хотя некоторые ворчат: За что ему, что он сделал?! Любого можно было посадить. А именно они, те, кто ворчат, бьюсь об заклад, не сели бы. И главное, чего они не понимают — какую огромную работу он проделал. Но правда, что готовили многих. А из них, наверное, мог бы любой. И потому — не так, как тем завистникам — мне впервые почувствовалось во всей полноте: «Когда страна быть прикажет героем, у нас героем становится любой». <…>
Как хорошо, что он хвастает тем, что коммунист. У него это звучит не формально, а как у Хикмета111 . Мне такая партийность очень близка.
А кто-то назвал статью «Коммунист в космосе».
[Запись от 1 июля: Новая прическа: «Полюби меня, Гагарин».]
15 мая 1961
Гриша рассказал две секретных вещи. Почему секретных — не понимаю, но секрет хранить буду.
1. Межиров помогает ему делать книгу112 и постарается быть ее редактором. Слава богу! Наконец кто-то занялся Гришей. Вообще, все, что я слышу последнее время о Межирове, пошатывает мое представление о нем в лучшую сторону.
Тут же — анекдот: он пытается дисциплинировать Гришу. «Если ты не придешь вовремя, я уйду». С каждым днем Гриша приходит ближе ко времени. Сегодня вместо девяти пришел уже к половине десятого. «Если завтра не придешь к 9, я уйду в пять минут десятого». Гриша: «Ты, кажется, сделаешь для меня больше всех». (Имея в виду не книгу, а это воспитание.)
2. Тот же Межиров делает большую книгу Володе Львову113 . Состоялось об этом специальное постановление. Он тоже потрясен архивом. Ставит его выше многих великих мира сего поэтов. Беспрестанно говорит то о том, то о другом стихотворении: «Твардовскому никогда так не написать».
Видно, у Володи будет судьба Кедрина. Надо будет сделать ему вечер в будущем январе в Союзе. И вообще — серию вечеров, по выходу книги.
27 июня 1961, вторник
В Литгазете статья Бенедикта Сарнова114 без дураков за своей подписью115 о Евтушенко. Статья посерьезнее всех предыдущих, потому что в ней много правды. И все же не могу отрешиться от ощущения, что сейчас не надо этого — получается камень в свой огород. А самое главное — что главную мысль ему приходится недоговаривать. Это мысль об объективных условиях и причинах успеха Евтушенко. Исторический фон и отсутствие глубокого поэтического разговора на темы, затронутые Евтушенкой. Статья не кончена, и я с трепетным нетерпением жду четверга116 . <…>
Вчера были у меня Сашка с Черняком117 . Приносили куски Сашкиной книги118 . Получается. Только мне вот сейчас кажется, что надо отбросить всякие разделы. Но я еще буду ее смотреть. Сашка успокоился. Говорит: «Раз ты не велишь — никуда не поеду. Буду искать нагрузку в Москве».
4 октября 1961
Нагрянул Коля Панченко. Я была рада. Говорили ни о чем и обо всем. Опять отлично понимая друг друга. Главным образом о поколении, о зрелости. Он сказал: «Я лишился спасительного легкомыслия». Я в этом не уверена. Но интересен эпитет. Он сказал: «У Булата оно еще есть». Я: «Мне это не нравится». Он: «Это защита».
2 октября 1962, вторник
Я живу странной для меня очень тихой жизнью. То есть хлопот много. Но нет большого, шумного коллективного дела, в центре которого я бы вертелась. От этого даже друзья кажутся мне не друзьями. Наверное, без этого долго не проживу. Но что это будет после «Магистрали»?
А «Магистраль» для меня кончилась. Полное отчуждение. Прихожу туда — уже все не то. Последний могиканин для меня, Гиленко, нашел себе новые привязанности. С Аллой, чувствую, до конца никогда не сблизимся. Да, что-то новое ждет меня впереди. А пока душевная пустота. Может быть, так и надо. Сосредоточиться и работать. Но боюсь, что это не для меня. Нечем жить. Не тихий, не индивидуальный я человек.
19 октября 1962. Пятница
Окуджаву пригласили было в кафе «Молодежное». МК комсомола запретил. Позвонили ему, извинились. Спросили, кого он порекомендует. Булат сказал: «Я вас понимаю. Пригласите Забелышенского»119 .
5 ноября 1962. Понедельник
Якобы повесть «День З.К.» показывал Твардовский Хрущеву. И якобы ее размножили в тринадцати экземплярах или в скольких там по числу членов Президиума. И якобы они единогласно проголосовали за публикацию. Якобы Хрущев сказал: ничего не надо смягчать. Надо писать правду. Не надо думать, что мы уже покончили с культом личности. Он оставил последствия в каждом из нас. И художественная литература должна помочь это преодолеть.
Я не уверена, что все это было так сказано. Думаю, что многое здесь желаемое, а не действительное. Но известно достоверно, что в 11-м номере она идет, а это главное.
Говорят, что Маршак сказал: это напоминает дебют Толстого и Достоевского. Гриша читал. Ему очень понравилось. Но Толстого и Достоевского не напомнило.
Говорят, есть уже вторая повесть, кажется «В каждом селе есть праведник».
Автор не профессионал. Но когда-то учился заочно в ИФЛИ. Реабилитированный.
Говорят, что Анна Андреевна спросила его: «Вы знаете, что на другой день после выхода журнала вы проснетесь человеком с мировой славой?» — Знаю. «А как вы думаете справиться с этим бременем?» — Не знаю.
24 января 1963, четверг
ЦДЛ. Академик Берг120 . Кибернетика и экономика. Приобрели кибернетические машины, а считать не умеем, и нет информации первичной. Построили скрипку Страдивариуса. А нот нет, и нет музыкантов. «Зачем играть на скрипке Страдивариуса, когда есть турецкий барабан?» Несчастье с ценами. Предложения без объективного обоснования рентабельности. <…>
Говорит отрывисто, безапелляционно, но по тону очень спокойно, по-домашнему. Создается впечатление, что он выступает в учреждении, где он единоначальник. Объективно, не на основании цитат из классиков за отсутствием собственной мысли. <…>
Где вы, писатели, бываете? Вы здесь сидите. А вам надо было быть у академика Вишневского121 на сессии. Сейчас в институте Вишневского операция не делается без консультации с кибернетической машиной.
Я хочу, чтобы вы помогли. Если вы полезные люди, помогите. В области распространения знаний, умений и способности мыслить мы должны быть всегда далеко впереди. <…> Средний возраст докторов 52 года (при защите). Неэффективно учим. Затрачиваем много времени зря. Просчет с техниками. Языки учим в 40-летнем возрасте всерьез. А надо от 4 до 12. Порядочно: второгодников, отстающих и разочаровывающихся. Если бы мы с таким браком работали в промышленности, мы бы прогорели. Но педагоги, к сожалению, не прогорают. Техника и наука развиваются быстрее, чем педагогика и психология.
Работают над машинным языком и над проблемой одновременного индивидуального обучения. Одни говорят — через 3 года, другие — через 50 лет. В связи с этим я хотел бы просить вашей помощи. Конечно, мы без вас обойдемся. Но это нам будет дорого стоить. Педагогический процесс станет таким же точным, как технологический.
30 января 1963, среда
Гришу уволили приказом. Я не выдержала и сказала: — Так тебе и надо!
Ну действительно, надо же было доводить до этого. <…> А ведь я говорила ему: надо уходить и не потакать этим провокаторам, не дрожать перед ними и не помогать им. Надо было разоблачать, но перестать немедленно работать с ними. Он же делал все наоборот: оправдывался, нигде не разоблачал их, выполнял панически все их провокационные требования. И вот — результат.
Я сказала ему, что он должен восстановиться, а затем немедленно уйти. Но не знаю, что он сделает. Не похоже, чтобы он собирался поступать так. <…> Ну что ты с ним поделаешь?! Им-то ведь наплевать на то, какую роль они сыграли, загубив «Магистраль». До истории ли им. Ах, гады, гады! <…>
Слушала как бы со стороны «Магистраль» в этот катастрофический день — отличный парад интересных и разных поэтов.
4 февраля 1963, понедельник
Аронов: «Как ты думаешь, «Магистраль» кончилась?» Я: «Это неудобная тема. Я лично считаю, что если она сейчас кончится, это будет наилучший вариант».
5 февраля 1963, вторник
У Генриэтты. <…>
Я: «Что слышно в подшефном сумасшедшем доме?» (о ЦДКЖ)
Инна: «Не знаю, говорить ли тебе все подробности. Гриша приедет, если захочет — расскажет. <…> Они вынуждены итти на попятную, жизнь их опровергла. Вот Гриша пойдет в райком. А потом — может, он придет, может, нет. Я боюсь, не было бы у него моральной травмы. Все-таки пятнадцать лет жизни».
Я утешала — можно перейти на другую почву. Настоящие люди останутся с ним.
6 февраля 1963, среда
Очень беспокоит меня кампания против Эренбурга122 в «Известиях».
Говорят, продолжение правительственной встречи 19-го123 . Совещание молодых 28-го. А сегодня Френкель124 сказал, что он вызывается в МК (очевидно, как член партбюро) в связи с выступлением молодых в Лужниках125 . В чем дело — не знает сам.
12 февраля, вторник
В Лужниках, как я поняла, все подлаживались, как могли, под Вознесенского и Ахмадулину. В результате Балин и Анциферов попали в крамольные поэты. Вознесенский читал то, что с Царёвым не было согласовано. <…>
А я как-то почувствовала крамольность этого вечера. Не то чтобы крамольность, а ту кашу, которая должна была возникнуть от этой туманной темы «Поэзия будущего» и смешения имен. Подумать только, я выступаю почти безотказно. А тут у меня душа не легла и я отказалась.
Кроме всего прочего, делаю вывод: все свои выступления по звонкам домой буду адресовать за шефскими путевками в бюро пропаганды. Пусть они будут официальны.
7 марта 1963
Сведения о встрече на высшем уровне: добивали Эренбурга. И еще якобы Хрущев ругал Рождественского, спутав его с Вознесенским.
12 марта 1963, вторник
Дошкольник, глядя в телевизор с колен дедушки: «Деда! А когда коммунизм уже кончится, тогда что будет?»
Публикация, комментарии и вступление Владимира Орлова
1 П. Вайль, А. Генис.
«60-е. Мир советского человека». — М.: НЛО, 1996.
2 Там же, чуть позже, он
извиняется за эту иронию: «При этом я должен сказать, что Нина Бялосинская, и Виктор Гиленко, и
Виктор Забелышенский, все уже покойные, и многие
другие, разделявшие Нинины взгляды, были порядочными и достойными людьми. Их
вера в коммунизм была трагическим и трагикомическим заблуждением…».
3 См. послесловие к книге воспоминаний Н. Константиновой
«Приоткрытая дверь». — М.: «Новый хронограф», 2018.
4 Отдел хранения личных
собраний архива г. Москвы, ф. 254, е.х. 375.
5 Яков Миронович
Белицкий (1930–1996) — журналист, краевед. Участник
лито «Магистраль».
6 Здесь и далее — Виктор
Аркадьевич Урин (1924–2004). Поэт, участник войны, служил в танковых войсках,
был ранен. В описании фонда Нины Бялосинской он
назван ее вторым мужем, однако подтверждающих документов этому нет. В
описываемый период Урин был женат на Маргарите Агашиной. В 1977 году
эмигрировал.
7 Члены Еврейского
антифашистского комитета.
8 Владимир Юльевич Львов
(1926–1961). Поэт, переводчик. В 17 лет добровольцем ушел на фронт.
9 Подруга Нины Бялосинской, на тот момент литконсультант
при СП СССР.
10 Наталья Георгиевна Астафьева (1922–2016) — поэт, переводчик.
Дебютировала в «Литературной газете» в июне 1956 года, ее представил читателям
Илья Сельвинский. Участник лито «Магистраль». Далее упоминается как Наташа.
11 Андрей Дмитриевич Дементьев
(1928–2018 ) — советский поэт. Главный редактор журнала «Юность» (1981–1992).
12 Здесь и далее — Левин
Григорий Михайлович (1917–1994). Поэт. После войны с отличием окончил
Литинститут. В 1946 году основал литературное объединение «Магистраль» и вел
его до конца своей жизни.
13 «Литературная газета» от 7
января 1956. Статья была посвящена обзору творчества участников лито
«Магистраль».
14 «Серьезная неудача
драматурга». «Правда» от 5 января 1956 года.
15 «Труд», «Литературная
страница» от 8 января 1956 года; полностью состоит из произведений участников
литобъединения «Магистраль». В публикацию вошло стихотворение Нины Бялосинской «Коммунист», посвященное Н. Островскому.
16 Котляр Эльмира Петровна
(1925–2006) — поэт, переводчик. Дебютировала со стихами в 1955 году (в
«Литературной газете», с предисловием Владимира Луговского).
Участник лито «Магистраль». Стихи Котляр в конечном счете в «Труде»
опубликованы не были.
17 О разбираемом стихотворении Бялосинской Илья Сельвиннский
писал: «Перед нами раскрывается внутренний мир женщины, которая пережила драму,
но не ожесточилась, не ушла в свою боль».
18 Сортировочная станция
Харьковского железнодорожного узла.
19 Владимир Любовцев. «О лесных
родниках и третьем снеге», альманах «Молодая гвардия» № 15, 1955.
20 Миронер
Инна Ефимовна (???–2012), жена Григория Левина, сестра киносценариста Феликса Миронера. Участник лито «Магистраль».
21 Имеются в виду строчки из
стихотворения Евтушенко 1956 года «И другие»: «Я не люблю в ее надменной
ложности / Фигуру Долгорукого на лошади».
22 Халиф Лев Яковлевич (р. 1930)
— поэт, прозаик. С 1977 года живет в США.
23 Литературное объединение при
Центральном доме культуры железнодорожника в Москве (Комсомольская площадь, д.
4). В конце 1950-х — начале 1960-х одно из самых интересных из разрешенных
властями мест для встреч поэтов разных поколений и направлений. С лекциями и
чтением стихов в «Магистрали» в то время выступали Николай Заболоцкий, Илья
Эренбург, Арсений Тарковский. Среди участников лито были Булат Окуджава,
Александр Аронов, Владимир Войнович. Сюда приходили на читку и обсуждение своих
стихов «неподцензурные» поэты Всеволод Некрасов,
Дмитрий Авалиани и др.
24 Статья Эренбурга была
опубликована во втором выпуске альманаха «Литературная Москва» (1956) как предисловие
к подборке стихов Марины Цветаевой. Отдельная книга Цветаевой в советском
издательстве вышла только через пять лет, с предисловием Вл. Орлова.
25 Курганцев (Грисман)
Михаил Абрамович (1931–1989). Переводчик, участник лито «Магистраль».
26 Регулярное вещание русской
службы Би-би-си началось в 1946 году. С 1949 года ее передачи подвергались
глушению.
27 8 апреля 1950 года над
прибрежными водами Балтийского моря был сбит самолет американских ВВС. По
утверждению советских летчиков, нарушитель вел по ним огонь. Тела членов
экипажа так и не были обнаружены.
28 В октябре 1956 года почти
одновременно начались военные действия Великобритании, Франции и Израиля против
Египта (в связи с национализацией последним Суэцкого канала) и восстание в
Будапеште против просоветского правительства Венгрии.
29 Големба
(Рапопорт) Александр Соломонович (1922–1979). Поэт,
переводчик. Как оригинальный поэт при жизни практически не печатался. Первая
книга вышла в 2007 году.
30 Нина Бялосинская
могла знать Самойлова под этой фамилией еще до войны, т.к. тоже училась в ИФЛИ.
31 Борис Васильевич Правдин
(1887–1960). Поэт и переводчик, друг Игоря Северянина, один из составителей
русско-эстонского словаря. После 1917 года остался в Тарту, преподавал в
университете при всех режимах до 1954 года, когда вышел на пенсию.
32 В войну Нина Бялосинская участвовала в
боях в составе 2-го и 3-го Прибалтийских фронтов.
33 Хоровой дирижер. В 1929 году
основал хор железнодорожников «Руудам». Народный
артист Эстонской ССР (1955).
34 Припортовая улица в Таллине.
35 Дудинцев Владимир Дмитриевич
(1918–1998), прозаик. В 1956 году вышел его роман «Не хлебом единым», вызвавший
острые дискуссии.
36 Дядя Миша пропускает строчку
«Выпьем за Сталина» (из песни «Волховская застольная»
на слова П. Шубина).
37 Имеются в виду
подготовительные материалы; книга Бялосинской
«Дорогой мой человек» выйдет только в 1959 году.
38 Молодежный клуб в Харитоньевском пер., открытый в августе 1955 года в
преддверии фестиваля молодежи и студентов.
39 Н.А. Заболоцкий.
Стихотворения. — М.: Гослитиздат, 1957.
40 Сельвинский И.Л. «Стихия
русского стиха. Курс лекций, прочитанный в Литературном институте им. А.М.
Горького». Был выпущен брошюрой на правах рукописи в 1958 году.
41 Анциферов Николай Степанович (1930–1964). Поэт. Публиковаться начал
с 1952 года. Учился в Литинституте.
42 Киршон Юрий Владимирович (1928–2001). Сын
писателя В. Киршона (1902–938). Окончил Литинститут.
43 Стихотворение «В полуподвале тесный уют…»; могло вызвать претензии
советской цензуры из-за неприкрашенного описания быта рабочей семьи. Включено в
посмертную книгу В. Львова «С начала жизни до конца» (1963).
44 Имеется в виду стихотворение «Я шел домой, мурлыкал песенку…»,
тоже непривычно жесткое для того времени.
45 Здесь и далее — Панченко Николай Васильевич (1924–2005) — поэт и
журналист. На войне дважды контужен и тяжело ранен. Окончил Калужский
учительский институт (1949). С 1961 года редактор Калужского книжного
издательства, инициатор и член редколлегии альманаха «Тарусские страницы».
46 Ёлкин Анатолий Сергеевич (1929–1975). Журналист. Окончил журфак ЛГУ
(1952). Заведовал отделом культуры в «Комсомольской правде» (1957–1962). В
январе 1962 года опубликовал фельетон «Кубарем с Парнаса», направленный против
несанкционированных поэтических чтений у памятника Маяковскому.
47 Так до 2 октября 1957 года называлась Пермь.
48 Галина Васильевна Смольянинова
(1926–1965), первая жена Окуджавы.
49 Фельетон в «Комсомольской правде» от 28 апреля 1957 года. Подписан
Л. Парфеновым (по-видимому, писателем и журналистом Львом Ивановичем Парфеновым
(1927–???)).
50 Коган Александр Григорьевич (1921–2000) — критик, литературовед. С
Ниной Бялосинской был знаком еще до войны, оба
учились в ИФЛИ. Вел семинар по современной советской литературе в Литинституте.
51 Озеров Виталий Михайлович (1917–2007) — критик, литературовед. В
1955–1958 годах — ректор Литинститута.
52 Харабаров Иван Митрофанович (1938–1969).
Поэт. В фельетоне «Чайльд-Гарольды с Тверского бульвара» приводится отрывок из
его стихотворения «Люди ржавые, железные…» и высказывание о том, что он хотел
бы учиться не у Пушкина, а у Андрея Белого.
53 В письме зам. директора Литинститута И. Серегина названа другая
причина отчисления: «За систематическое непосещение занятий, неявку на зимнюю
экзаменационную сессию и несдачу экзаменов в
дополнительно установленный срок».
54 Джеральд Гордон — южноафриканский
писатель. Роман вышел в издательстве «Иностранная литература» в 1955 году.
55 На сайте театра сказано: «Патриоты, составив план Симферополя,
собирали и наносили на него разведданные о военных объектах противника,
сообщали населению правдивую информацию о событиях на фронтах. В апреле 1944
года, за три дня до освобождения Симферополя, фашисты казнили подпольщиков».
56 Журавлёв Василий Андреевич (1914–1996). Поэт. В 1940 году окончил
Литинститут. Добровольцем ушел на войну. Работал в редакциях журналов «Молодая
гвардия» и «Москва», вел семинар в Литинституте.
57 Ильин Виктор
Николаевич (1904–1990) — бывший комиссар госбезопасности. С 1955 по
1977 год работал секретарем по организационным вопросам Московского отделения
Союза писателей СССР.
58 Вторая жена поэта Ярослава
Смелякова.
59 Терещенко Дина Анатольевна (1915–2008). Поэт. Участник лито
«Магистраль». Первая публикация — в «Литературной газете» от 28 апреля 1956
года, со вступительным словом Михаила Светлова.
60 Долдобанов
Георгий Иванович (1923–2014). Автор многотомной «Хроники жизни и творчества
А.С. Пушкина». Участник лито «Магистраль».
61 Гиленко
Виктор Наумович (1930–2001). Печатался как поэт с середины 1950-х. Участник
лито «Магистраль».
62 Сын Ксении Некрасовой.
Упомянутый в дневнике вариант усыновления не был осуществлен. Опекуном Кирюши
после смерти матери стала О.Е. Наполова.
63 День русской поэзии.
Альманах. — М.: Советский писатель, 1958.
64 Грибачев
Николай Матвеевич (1910–1992) — советский писатель, председатель ВС РСФСР
(1980–1990).
65 Видимо, nihil
— ничто.
66 Видимо, домашнее прозвище
дочери Г. Левина и И. Миронер,
Елены Левиной.
67 Атнилов
Даниил Атнилович (1915–1968) — горско-еврейский
(татский) поэт.
68 Сурков Алексей Александрович
(1899–1983) — поэт и общественный деятель. На тот момент — первый секретарь СП
СССР.
69 Миронер
Феликс Ефимович (1927–1980) — кинорежиссер и сценарист. Наиболее известен его
фильм «Весна на Заречной улице».
70 Жена Сергея Наровчатова. Наровчатов Сергей
Сергеевич (1919–1981) — поэт, журналист. Окончил ИФЛИ (1941).
71 Хулио Матеу
(1908–1985). Испанский поэт. Эмигрировал в СССР во время диктатуры Франко,
руководил Испанским центром СССР. Участвовал в работе лито «Магистраль».
72 Боков Виктор Федорович
(1914–2009) — поэт, прозаик, собиратель фольклора.
73 Джамбул Джабаев
(1846–1945) — долгожитель, т.н. «поэт-акын», воспевавший советский строй.
74 Сын Г. Левина Владимир Левин
(1942–1994). Поэт, автор песен. Единственная поэтическая книга вышла под
псевдонимом Владимир Ивелев в 1991 году.
75 Стихотворение Наровчатова, написанное в 1945 году, о еврейском мальчике
из варшавского гетто, спасенном советскими солдатами.
76 Любовь Саввична
Руднева (наст. фам. Фейгельман; 1914–2003) — писатель
и театровед, мемуарист. С Михаилом Светловым была знакома с юношеских лет.
77 Заславский
Давид Иосифович (1880–1965) — публицист. Автор статьи «Об одной
антипатриотической группе театральных критиков», возвестившей кампанию против
«безродных космополитов», «О художниках-пачкунах», направленной против
художников-формалистов, «Сумбур вместо музыки», обличающей Дмитрия Шостаковича.
78 Ср. у Ильфа и Петрова: «А пророку Самуилу задают одни и те вопросы:
«Почему в продаже нет животного масла?» или: «Еврей ли вы?».
79 Похоже на искаженные слухи, опубликованные в журнале «Der Spiegel», где было сказано,
что Пастернак договорился с приезжавшим в Переделкино «на правах друга семьи»
Владимиром Толстым, «племянником Л.Н. Толстого», о выпуске авторизированного
издания романа, чтобы подготовить почву для Нобелевской премии.
80 Считается, что идея организации бригад коммунистического труда была
выдвинута 11 октября 1958 года на собрании комсомольско-молодежного коллектива
роликового цеха депо Москва-Сортировочная Московско-Рязанской ж. д.
81 Участник лито «Магистраль».
См. у В. Войновича: «Среди пожилых выделялся некто по фамилии Любцов. Он всегда рвался выступать, но каждый раз это
кончалось насмешками и совершенно разгромной критикой молодежи».
82 30 ноября 1961 года
переименована в «Семеновскую».
83 Московский городской
педагогический институт имени В.П. Потемкина, существовавший с 1931 по 1960
год.
84 Алла Ивановна Стройло (1928–???) — поэт, редактор. Участник лито «Магистраль».
85 Грушко Павел Моисеевич (р.
1931) — поэт, драматург и переводчик. Участник лито «Магистраль».
86 Здесь и далее — Александр
Яковлевич Аронов (1934–2001) — поэт и журналист. Участник лито «Магистраль».
87 Генриэтта
Леопольдовна Миловидова — поэт, драматург. Внучка Клары Цеткин. Участник лито
«Магистраль».
88 Открылась 26.12.1958.
Полемику вызвал раздел польского искусства, где были представлены абстрактные
работы.
89 Имеется в виду картина Сергея
Григорьева «Прием в комсомол» (1949). Получила широкую известность, поскольку
открытка с ее репродукцией неоднократно выпускалась массовым тиражом (после
разоблачения культа личности — в исправленном варианте, с замазанным бюстом
Сталина).
90 Коган Павел Давидович
(1918–1942). Поэт. Учился в ИФЛИ. Погиб на войне.
91 Первая жена — Елена Моисеевна
Ржевская (1919–2017) — писатель. Вторая — Нина Александровна Бать, переводчик,
редактор издательства «Лиесма».
92 Анатолий Тихонович Гладилин
(р. 1935) — писатель, «Бригантина подымает паруса» — его вторая повесть.
Высказывание Наровчатова оставим на его совести.
93 Расхождения с общеизвестным
вариантом могут объясняться как неточным воспроизведением текста в дневнике
(что более вероятно), так и тем, что приведен первоначальный авторский вариант.
94 В 1959 году в Парке культуры
и отдыха «Сокольники» прошла первая Американская национальная выставка, на
которой была представлена бытовая техника, оборудование для предприятий
городского и коммунального хозяйства, транспортные средства и многое другое.
95 Поэт, участник лито
«Магистраль».
96 Хочется напомнить, что в это
самое время Александр Ильич Гинзбург (1936–2002) готовил первый номер
самиздатского журнала «Синтаксис», за который в 1960 году получит два года
лагеря.
97 Игорь Давыдович Шаферан (1932–1994) — поэт-песенник. Участник лито «Магистраль».
98 Термин, употреблявшийся в то
время для обозначения классической генетики, которая характеризовалась как
«реакционная буржуазная лженаука».
99 Лысенко Трофим Денисович
(1898–1976). Основатель псевдонаучного направления в биологии — мичуринской
агробиологии.
100 «Собор» (1947) — картина американского художника Дж. Поллока, идеолога и лидера абстрактного экспрессионизма.
101 В дневнике строчка пропущена, воспроизводится по статье Алексея
Фоминых «Картинки с выставки: Книги отзывов Американской выставки в Москве 1959
года — возвращение источника» в журнале «Ab imperio» ? 2, 2010, где сказано, что автор четверостишия
неизвестен.
102 Александр Моисеевич
Володин (1919–2001) — драматург, сценарист, поэт. Речь
идет, по-видимому, о постановке пьесы «Пять вечеров» в студии «Современник».
103 В январе-феврале 1960 года
четверо военнослужащих СССР провели в неуправляемом дрейфе в океане без пищи 49
дней, после чего были подобраны американским авианосцем. По возвращении домой
они были награждены орденами Красной Звезды.
104 Поселок городского типа в Иркутской области.
105 До 5 ноября 1961 года так
назывался Новокузнецк.
106 Возможно, Нина Бялосинская приходила
проведать ранее упомянутую попутчицу по поезду.
107 Искаженное тканевое.
108 «Новый мир», № 1, 1961.
109 «Литературная газета» от 18 февраля 1961 года; черным цветом на
карте были выделены колониальные страны, а белым — уже независимые к тому
времени государства.
110 Стихотворение Нины Бялосинской «В тот час», опубликованное в «Московской
правде» 9 мая 1961 года, начиналось так:
Я не знаю, где твоя могила,
Вовка, Вовка,
храбрый человек,
тот, с которым вместе я ходила
берегами марсианских рек,
тот, кто в сорок первом,
первым летом,
мне и маме писем не прислал
и давным-давно по всем предметам
от своих ровесников отстал,
и не стал космическим пилотом…
111 Хикмет Назым
(1902–1963) — турецкий поэт и общественный деятель. Коммунист с 1922 года. На
родине неоднократно арестовывался за свои политические убеждения. С 1951 года жил
в основном в СССР.
112 Первая книга Григория Левина
«День в отпуску» вышла в 1963 году, много позже некоторых его студийцев.
113 В посмертной книге В. Львова
Межиров не упомянут. Предисловие написано В. Боковым, составитель не указан.
114 Сарнов
Бенедикт Михайлович (1927–2014) — литературовед, литературный критик.
115 В «Литературной газете» Сарнов также публиковался под псевдонимом «Ст. Бенедиктов».
116 «Литературная газета» тогда
выходила по вторникам и четвергам. В продолжении статьи Б. Сарнов
разбирал творчество Андрея Вознесенского.
117 Черняк Вадим Григорьевич
(1934–2008) — поэт и журналист. Участник лито «Магистраль».
118 Первая книга Александра
Аронова «Островок безопасности» вышла только в 1987 году.
119 Поэт, автор скетчей и
пародий. Участник лито «Магистраль».
120 Берг Аксель Иванович
(1893–1979) — ученый-радиотехник и кибернетик. С 1959 года — председатель
научного совета по проблеме «Кибернетика» при Президиуме АН СССР. Возглавлял
координацию исследований по кибернетике.
121 Александр Александрович
Вишневский (1906–1975) — хирург, доктор медицинских наук, профессор.
122 30 января 1963 года газета
опубликовала статью В. Ермилова, в которой Эренбург был назван чуть ли не
соучастником сталинских чисток в рядах писателей. Эренбург обратился в газету с
возмущенным письмом. Ермилов в своем ответе (“Известия” от 6 февраля) обвинил
Эренбурга в “оскорблении целого поколения советских людей”. Редакционный
комментарий поддержал эту точку зрения, сместив при этом острие нападок на
симпатии Эренбурга к формализму и авангардному искусству.
123 17 декабря 1962 года
состоялась встреча партийных руководителей с деятелями искусства и литературы.
Секретарь ЦК по идеологии Л. Ильичев обрушился на философию “идеологического
сосуществования”, которую “пытаются протащить” в советское искусство некоторые
художники, скульпторы, музыканты. Тогда же было объявлено о подготовке второй
подобной встречи, которая в итоге состоялась 7–8 марта 1963 года.
124 Френкель Илья Львович
(1903–1994) — советский поэт.
125 Речь о «Дне поэзии», который
30 ноября 1962 года прошел во дворце спорта «Лужники», собрав рекордную
аудиторию. После декабрьского визита Хрущева в Манеж власти устроили
показательную порку выступивших там поэтов.