Рассказ
Опубликовано в журнале Знамя, номер 8, 2017
Об
авторе
| Дмитрий Веденяпин (род. в
1959 г. в Москве) — поэт, эссеист, переводчик поэзии и прозы. Автор поэтических
книг: «Покров» (1993), «Трава и дым» (2002), «Между шкафом и небом» (2009),
«Что значит луч» (2010), «Стакан хохочет, сигарета рыдает» (2015), «Домашние
спектакли» (2015). Лауреат престижных литературных премий, участник многих
поэтических фестивалей. Ведет поэтический класс в Институте журналистики и
литературного творчества (ИЖЛТ) и цикл встреч «Человек в других людях» в
доме-музее Б.Л. Пастернака в Переделкино.
Постоянный
автор поэтического раздела журнала «Знамя». Последняя публикация — «Стихи
шестнадцатого года» (2017, № 1).
— Миша, сегодня 30-е или 31-е?
— 31-е. А месяц ты помнишь?
— Июль, правильно?
— Помнит.
— Подожди, а разве в июле тридцать один день?
— Тридцать один.
— Ты уверен?
— Ну, не то чтобы абсолютно…
— А какой сегодня день недели?
— Понятия не имею. А ты знаешь?
— Нет.
Молодого человека, затеявшего этот бестолковый разговор, тоже звали Миша. Оба Миши закончили второй курс когда-то популярного, но давно и безнадежно захиревшего московского института, сдали сессию и впервые сами по себе, без родителей, отдыхали теперь в маленькой карельской деревушке, куда много лет назад одного из них привозил на лето отец. Одногруппники звали их в путешествие по югу Испании, другая дружественная компания приглашала в арендованный в складчину (так что выходило совсем недорого) коттедж в Финляндии, но Миши выбрали вот такой не слишком современный способ проведения студенческих каникул.
Прошло уже три недели с того момента, как они, старательно улыбаясь негостеприимной проводнице, затащили в поезд рюкзаки и огромный брезентовый чехол с байдаркой, а потом долго стояли у окна, за которым вперемешку с какими-то облупленными строениями мелькали поля и перелески. На душе было весело и особенно.
И тот и другой Миша относились к «существам среднего рода», как иронично именовал мечтателей Достоевский, любили кино, писали стихи, а один Миша еще и рисовал. Оба много читали. И прозу, и стихи, в том числе — как ни странно — поэтов XIX века. При этом один Миша особенно ценил Пушкина и Баратынского, а другой — Тютчева и Фета.
— Значит, по-твоему, сегодня 31-е? То есть Новый год?
— Конечно, — обрадовался второй Миша.
— Тогда надо елку нарядить!
Несколько часов Миши — воодушевляясь все сильнее и сильнее — делали из подручного материала елочные игрушки и вешали их на большую, метров пять высотой, елку, растущую перед домом. Вышло не просто красиво, а, как удовлетворенно заметил один из Миш, потрясающе. Потом они купили шампанское, приготовили салат оливье (в вынужденно аскетичной версии) и пригласили соседей — дачников из Питера. Ровно в полночь они чокнулись чашками (бокалов, увы, не нашлось) с шампанским и, как положено, загадали желания. А потом проболтали до трех утра.
Когда первый Миша проснулся и отдернул занавеску, в воздухе, сверкая на солнце, плавали снежинки. «Куртины» (строчку-то он вспомнил, а вот что такое эти самые «куртины», забыл, хоть убей), «кровли» и вообще все вокруг было засыпано снегом.
— Миша, — крикнул Миша, — у нас получилось! С Новым годом!
Но никто не отозвался.
Миша посмотрел на стенные часы — восемь. Учитывая, во сколько они вчера (точнее, сегодня) легли, он решил не будить друга, тихо оделся, накинул висящий в сенях старый хозяйский ватник и, не до конца веря, что происходящее происходит на самом деле, охваченный счастливо-тревожным, нет, тревожно-счастливым, предчувствием, вышел на улицу.
Сразу за их участком начиналась вырубка, а за ней метрах в ста темнел огромный сосновый лес. Со стороны леса к их дому кто-то шел. Вообще-то Миша был близорук, но сейчас совершенно отчетливо видел, что идущий — мужчина лет тридцати в солнечных очках, ярком трехцветном шарфе, светло-коричневой кожаной куртке и темных расклешенных брюках. Что-то французское было в его облике и что-то… надменное. (Миша сам удивился, откуда вдруг прилетело к нему это слово). Почему-то чем ближе этот человек подходил, тем хуже Миша его видел. Ему даже показалось, что, приближаясь, тот как будто становится ниже ростом. Снегопад усилился. И вдруг Миша услышал внутри себя, сразу и в затылке и где-то в районе солнечного сплетения, незнакомый мужской голос, читающий нараспев и немного в нос:
Загалдит народное гулянье,
Фонари грошовые на нитках,
И на бедной, выбитой поляне
Умирать начнут кларнет и
скрипка…
Путник находился уже метрах в десяти от их калитки.
И услышит вдруг юнец надменный
(ага, сказал себе Миша)
С необъятным клёшем на штанах
(ничего необъятного, подумал Миша)
Счастья краткий выстрел, лёт мгновенный,
Лета красный месяц на волнах.
Мише показалось, что вот сейчас он войдет к ним во двор, но человек в темных очках повернул и пошел вдоль забора по направлению к деревне. Голос, читающий стихи, умолк.
— Борис, — позвал Миша.
Однако незнакомец продолжал удаляться, при этом заметно увеличиваясь в размерах. За плечом у него висел вместительный красный рюкзак, похожий на мешок Деда Мороза.
Снегопад начал стихать.
Миша зашел обратно в дом и долго-долго, как тогда в поезде, стоял у окна в глубокой задумчивости. Потом вытащил блокнот и написал:
Как будто человек открыл окно,
А там не в рифму на́ тебе
— светло.
И день, скажу ль, искрящийся жемчужно,
Стоит, как елка в солнечной
пыли,
Заснеженный от неба до земли,
Добру и злу внимая равнодушно.
Когда второй Миша проснулся, было начало первого. Снег уже растаял, но трава, иголки, крыльцо были мокрыми и блестели, как после дождя. Миша прочитал приятелю только что написанное стихотворение. Ожидаемых восторгов не последовало. «И как нашел я друга в поколеньи, читателя найду в потомстве я», — миролюбиво процитировал Миша и, решив отложить рассказ о невероятных событиях до вечера, вернулся в свою комнату. Настенные часы по-прежнему показывали восемь. Миша вздрогнул, но быстро вспомнил, что никакой мистики тут нет — уже третий день он забывал поменять батарейку. И все-таки не удержался и пробормотал: «Девиз Таинственной похож на опрокинутое 8».
Вдруг он почувствовал, что ужасно не выспался, лег и мгновенно уснул. Сначала ему снились пустые трамваи и сиреневая новогодняя елка, а потом — женщина-птица в белом балахоне и кавалеристы в красных мундирах. Во сне он начал рассказывать Мише о снегопаде и о чудесном пришествии Бориса Поплавского, Миша смеялся и не верил, но вдруг заплакал «черным пивом из вспотевших рук» и понес какую-то выспренную чушь о звуке «ч», одновременности, счастье и смерти.