Опубликовано в журнале Знамя, номер 6, 2017
Об
авторе | Лилия Семеновна Карась — вдова Бориса Алексеевича Чичибабина.
Составитель посмертных изданий поэта. Заместитель председателя Фонда памяти
Б.А. Чичибабина. Живет в Харькове.
В августе 1979 г. в доме известного харьковского
правозащитника Генриха Алтуняна мы познакомились с
двумя молодыми симпатичными женщинами, приехавшими из Армении. Звали их Каринэ и Сусанна. Борис Алексеевич Чичибабин во время войны
служил в Закавказье: Евлах, Степанакерт, Гори. В архиве сохранились
стихотворения, в настоящее время частично опубликованные, наполненные молодым
азартом и любовью к тем местам. Но в Армении побывать так и не пришлось. Каринэ и Сусанна в один голос стали приглашать приехать к
ним в Ереван. Генрих поддержал их, сказав, что страну надо обязательно увидеть
воочию и познакомиться с ее историей и культурой.
В декабре 1980 года Алтунян был
арестован и осужден «на полную катушку»: 7+5, т.е. 7 лет лагерей и 5 лет ссылки
(за хранение «Архипелага ГУЛАГ», за связь с украинскими националистами и т.д.).
Все друзья, и мы в их числе, очень переживали за него, и, чтобы хоть чуточку
«приблизиться», решили побывать в его любимой Армении. И в очередной отпуск, в
сентябре 1981 г., совершили такое путешествие.
Дорога в Армению проходит на каком-то отрезке по
черноморскому побережью, и, естественно, появилась мысль: не остаться ли в этом
раю? Покупаться в море, позагорать — ведь это наш единственный отпуск. Ярко
светило солнце, мелькали за окном деревья, усыпанные оранжевыми плодами. Но
Борис никогда не был склонен к авантюрным решениям.
Проснувшись утром, увидели совсем другой пейзаж: пасмурно и
за окном простиралась пустынная каменная земля. Эта была Армения, и все, что мы
видели накануне, померкло перед этой первозданной суровостью.
Прежде чем устроиться в гостинице, а нам почти удалось, что
по советским временам было совсем не просто (научили еще в Харькове побывавшие
в Ереване знакомые), решили позвонить Каринэ и
напомнить о себе. Она обрадовалась звонку и попросила, чтобы мы ничего не
предпринимали: она сейчас отпросится с работы и встретится с нами. Прошло два
года с той короткой встречи, и мы не были уверены, что узнаем ее. Но еще
издалека я приметила Каринэ. Невысокая, с короткой
стрижкой густых черных волос, с приветливым, милым лицом, она очень располагала
к себе. Выяснив про гостиницу, Каринэ энергично
запротестовала, приведя убедительные доводы: «Как вы будете питаться, с кем
будете общаться, кто вас будет опекать?». Мы в самом деле призадумались.
Издалека все казалось проще. Все-таки Армения совсем незнакомая страна, и
хорошо, чтобы рядом были люди, неравнодушные к нашей судьбе. После некоторого
колебания мы приняли предложение Каринэ остановиться
в доме, где она жила с родителями. И хотя гостиница была расположена в центре,
а дом далековато от него — решение оказалось верным, и неизвестно, смогли бы мы
так хорошо узнать и полюбить Армению, если бы не семья Степанянов, и особенно Каринэ. Нам выделили большую, светлую комнату. Чувство, что
мы приехали в гости к старым добрым друзьям, не покидало нас во время
пребывания в Армении. Сказать, что это был гостеприимный дом, — почти ничего не
сказать. Нам объяснили, что у армян так принято: гость в доме — праздник в
доме. Какую вкусную еду готовила хозяйка дома Амалия! Это были разнообразные
армянские блюда из овощей и мяса, всевозможные салаты, и обязательно водка,
наверно, в нашу честь, что даже для не пренебрегавшего этим напитком Чичибабина
было тяжеловато. Вообще ему представлялось, что в Армении пьют коньяк, но оказалось,
что предпочитают водку. По вечерам, когда спадала жара, во дворе устраивалось
чае- или кофепитие, иногда готовили шашлык или что-то
в этом роде. Дом был частным, двухэтажным, и все жившие в нем состояли в
родственных отношениях. Глава семьи Степан Степанян занимал высокий пост в
профсоюзах Армении, в то время как Каринэ, его дочь,
и Сусанна, его сестра, дружили с диссидентами. Именно в это время Сусанна
отсутствовала, так как навещала своего друга, сидевшего в лагере.
Но самое главное: в доме были замечательные книги по истории
Армении, альбомы по искусству и архитектуре, дающие представление об
удивительных храмах, о древней духовной культуре. Вместе с Каринэ
и Араиком — ее младшим братом, впоследствии ставшим
зятем Генриха Алтуняна, мы часто рассматривали
альбомы, читали стихи на армянском и русском языках. Помню, как Бориса
развеселило заявление Каринэ, что «Я помню чудное
мгновенье…» Пушкина звучит лучше по-армянски, чем по-русски.
И хотя Борис был знаком с армянской поэзией и прозой, —
открывал много нового. В будние дни мы были предоставлены сами себе и совершали
ближние и дальние прогулки по советам Каринэ. Мы
обошли почти все музеи, включая музей современного искусства, — такого,
пожалуй, не могло быть ни в одном городе бывшего Союза, уникальную галерею
детского рисунка, долго поднимались и молча сидели на каменных ступенях
памятника жертвам геноцида, слушая музыку Комитаса. Однажды, гуляя по Еревану,
встретились случайно с Юлием Даниэлем и его женой Ириной Уваровой
— они жили в той самой гостинице, куда нас направляли. Очень обрадовались
неожиданной встрече: отпраздновали ее сначала у них в номере, потом в каком-то
ресторанчике. Ира приехала по своим искусствоведческим делам, а Юлик вместе с ней за компанию. Борис хорошо знал Юлика и Ларису Богораз, прежнюю
жену Даниэля, жил у них в начале 1960-х в Москве: готовил к изданию первый
сборник стихов. Ира и Юлик взяли нас с собой в гости
к известному армянскому художнику-абстракционисту. Они активно обсуждали его
работы, восхищались, в то время как Борис отмалчивался, сознавшись, что ничего
не понимает в такой живописи. Любил он Репина, Сурикова, Серова,
импрессионистов: Ван-Гога, Ренуара и многих других.
Благодаря Каринэ, подрабатывающей в
выходные дни внештатным экскурсоводом в Ереванском туристическом бюро, мы
смогли увидеть Эчмиадзин, Гегард, Звартноц,
Гарни. Наконец, нам посчастливилось попасть с
экскурсией на Севан, который в тот солнечный день был сказочно красивым. Над
синей зеркальной гладью озера, на горе возвышались две почти игрушечные церквушки:
одна чуть выше другой. И над всем обозримым простором синее-синее, без единого
облачка небо. Мы стали свидетелями обряда жертвоприношения, сохранившегося в
Армении. По тропинке, ведущей к церкви, вели вверх упирающихся барашков, несли
на руках домашнюю птицу — зрелище не для слабонервных. Этот почти библейский
обычай настраивал на какой-то мистический лад, будто мы не в Армении, а в
древней Иудее. Когда склон горы опустел, мы смогли зайти внутрь церквей.
Армянские церкви не отличаются пышным убранством, основным украшением являются
хачкары с растительным или декоративным рисунком, наряду с интересными
архитектурными украшениями. Свечи ставятся в специальный металлический короб,
наполненный песком, и появляется ощущение связи с почвой, с землей…
Кофе, густой, ароматный, тоже варят в Армении на песке.
Вспомнился непобедимый запах молотого кофе в музее Сарьяна в Ереване. Когда мы
вошли (музей бесплатный, кажется, работают в нем родственники художника), нас
обдало солнечным светом, исходящим от картин, и кофейным ароматом — молодые
девушки вручную крутили зерна в металлических кофемолках. (У нас дома была
подобная, и Борис в охотку молол зерна таким способом, а не на электрической
кофемолке.)
Я отвлеклась от Севана, а между тем с высоты горы открывался
великолепный вид. Мы обратили внимание, что слева на дальнем берегу виднеются
современные корпуса. Каринэ объяснила, что это
профсоюзный дом отдыха. И мы неожиданно для самих себя решили изменить
черноморскому побережью. Не хотелось верить, что видим Севан в первый и
последний раз. Когда вернулись домой, Каринэ спросила
отца: не может ли он достать нам путевки в этот дом отдыха? Великое дело блат:
Степан Степанян приобрел для нас две путевки на двенадцать дней; итак, мы
остались в Армении!
Побыв еще некоторое время в Ереване, собрались в дорогу.
Хорошо чувствовали себя, когда нас возили по стране в экскурсионных автобусах,
где мы были почетными гостями, и в доме Степанянов нам комфортно жилось. А
теперь, когда мы остались одни среди пассажиров в поезде, где звучала только
армянская речь, почувствовали себя неуютно. И погода испортилась — поезд
продвигался сквозь сетку мелкого дождичка. Выйдя из вагона, мы начали
оглядываться: кого бы расспросить, как добраться до дома отдыха, который был
виден уже со станции. Вдруг из маленького «запорожца» выглянул человек, и,
указывая на машину, произнес: «Садысь». Мы даже
оглянулись: к нам ли он обращается, и постарались сделать вид, что не
расслышали (Амалия нас предупредила, что не надо вступать в разговор с
незнакомцами). Но водитель вышел из машины и повторил приглашение. Попытались
объяснить, куда нам ехать, и удивились, когда он уверенно сказал: «Знаю».
Буквально через пять минут мы подъехали к дому отдыха. Я достала деньги, чтобы
расплатиться, но незнакомец сделал рукой отталкивающий жест, сопроводив его
восклицанием: «Их!» Когда мы уже отошли от машины, он прокричал нам вслед:
«Завтра приеду — будем жарить шашлык». Мы что-то невнятно промычали.
Гостиничный номер выглядел вполне прилично. Надо сказать, что
в течение всего времени пребывания в этом заведении нас сопровождали
вопросительные взгляды. Казалось, что русских отдыхающих здесь никогда не было,
хотя среди обслуживающего персонала были русские женщины. Приехали мы утром и,
вкусив трехразовое дневное питание, поняли, что в этом отношении нам придется
туго. Хотя Борис был непритязательным в еде, нас это огорчило, тем более что
ничего съестного мы не привезли с собой. Позднее из окна мы могли наблюдать,
как к дому отдыха частенько подъезжали машины, из которых выносили пакеты с
провизией для отдыхающих. Те, в свою очередь, встречали дары радостными
восклицаниями, целовали спасителей, и довольные возвращались в свои комнаты.
Нам не оставалось ничего, как надеяться на посещение кафе возле горы.
На следующий день, после так называемого завтрака, мы
собрались навестить кафе, полюбоваться церквушками и заодно избежать встречи с
вчерашним незнакомцем. Оказалось, что дорога от дома отдыха до места, куда
привозят экскурсии, довольно длинная. Мы решили идти по берегу озера, но не всегда
это удавалось, приходилось подниматься и идти по шоссе. Навстречу то и дело
мчались автомобили, и мы были вынуждены отступать на самую кромку дороги, чтобы
не попасть под колеса. Мы поняли, что будет сложно совершать такие переходы. И
там нас ожидало разочарование: кафе не работало: еле уговорили приготовить по
чашечке кофе. Когда вернулись, дежурная сообщила: «Вас целый час ожидал Размик с машиной, и, не дождавшись, уехал». Так, —
оказывается нашего вчерашнего «знакомого» зовут Размик,
и его здесь знают! Шкала доверия к Размику выросла,
но мы были рады, что он уехал. Не успели привести себя в порядок, как раздался
стук в дверь — на пороге стоял Размик. Чувствовалось,
что он немого обижен. «Почему не обождали? Шашлык уже поздно делать». По-русски
он говорил плохо, но понимал почти все. Оказалось, что машина с «левой» рыбой
стоит на дороге только до десяти часов. Рыбный шашлык был для нас новинкой, но
мы согласились совершить эту операцию завтра. «Куда поедем сейчас?» — спросил Размик. Мы не знали, что отвечать. Вдруг меня осенило:
«Боря, мы обещали позвонить Степанянам и сообщить, как доехали. Может быть,
попросить Размика довести нас до работающего
телефонного автомата, а заодно купить что-нибудь съестное, включая фрукты». Мы
уже пытались дозвониться с «горы», но ни один автомат не работал. Размик все понял, и мы поехали в город, имеющий такое же
название, как и озеро. Проехали гору с церквушками (на машине все было быстро,
а как намучились пешком!), и вскоре въехали в небольшой городок Севан. С почты
удалось дозвониться в Ереван, а затем заехали на рынок. И тут началось
непредвиденное: что бы я ни хотела купить, Размик
опережал меня, переговариваясь с продавцами по-армянски. Нам было очень
неловко, и я постаралась уменьшить аппетит до минимума. На обратном пути, он
остановился возле какой-то забегаловки и вернулся с бутылкой водки и
несколькими порциями люля-кебаб. Мы молча переглянулись. Машина проехала
территорию дома отдыха и съехала по склону оврага. «Размик,
что ты собираешься делать, у нас скоро обед», — сказал Борис. «Их!» — был ответ
Размика. Он аккуратно разложил еду, достал два
стакана и налил водку. Нам оставалось только произнести тост за знакомство.
Выпили, и Размик спросил, как нас зовут (что мы из
Харькова, он уже знал), чем мы занимаемся. Про Бориса я сказала, что он поэт,
но не была уверена, что он понял меня. Потом наступил мой черед расспрашивать,
и тут я дала волю своему любопытству. «Размик, почему
ты не на работе?» «Их, уже всю картошку в колхозе собрали. Вон мой трактор
стоит». И махнул рукой в сторону виднеющихся вдали построек. «А где ты живешь?
Жена у тебя есть, дети?» Он снова кивнул в ту же сторону: «Село — Цовагюх». Мы
сошли с поезда на остановке с таким названием. «Вон мой дом. Жена есть —
Амалия. Детей десять». — «Что десять?» — «Десять человек. Старший сын уже армию
отслужил, жениться собирается». И по-детски рассмеялся. Мы переглянулись.
Сколько же ему лет? Наверно, за сорок. Сам он был коренастый, среднего роста,
лицо смуглое, скулы обветрены, глаза и волосы черные — восточный человек.
Вопросы я, конечно, задавала не подряд, а между принимаемыми порциями водки.
Все раскраснелись, расслабились. Вдруг на противоположном склоне оврага
появилась худая женщина с двумя козами и, заметив Размика,
стала гневно кричать на него (козы вторили ей). Нам было не по себе: будто
застали нас на чем-то нехорошем. Размик что-то
прокричал ей в ответ, махнул рукой и снова рассмеялся. «Что она кричит? Она
тебя ругает? Это твоя жена?» — спросила я. «Нет, не жена, соседка. Кричит,
чтобы я шел домой». Трапеза была испорчена. Размик
подвез нас к дому отдыха и напомнил, что завтра «будем делать шашлык».
Назавтра, как было договорено, купили рыбу, купил ее,
конечно, Размик, ни под каким предлогом мы не могли
заставить его взять деньги, и поехали в отдаленный конец озера. Рыба была
великолепная, большие куски белого «рыбного» мяса Размик
нанизал на шампуры, намазал томатной пастой и специями и оставил пропитываться.
Затем разжег небольшой костерок и начал поджаривать рыбу, переворачивая
шампуры. Я помогала разделывать рыбу, и Размик,
воспользовавшись нашей общей работой, начал расспрашивать о Борисе, обо мне,
есть ли у нас дети и т.д. Борис же, оставаясь не у дел, мог спокойно
наслаждаться тишиной, смотреть на озеро и, как всегда, о чем-то думать. Шашлык
получился вкусный, мы благодарили Размика, но при
этом чувствовали себя должниками. По-видимому, этот совсем небогатый
крестьянин, управившись с колхозной работой, хотел какого-то праздника («Размик хочет праздник» — говорили мы, оставшись наедине).
Может быть, общения? Но на бытовые темы Борис не умел поддерживать разговор, о
стихах же не могло быть и речи, хотя «Оду русской водке» по моей просьбе он
все-таки прочитал. Неизвестно, понял ли что-нибудь Размик.
Когда мы подъехали к дому отдыха, я сказала, что Борису надо поработать и что у
нас есть кое-какие дела. Он проводил нас до двери комнаты, что-то прокричал
дежурной и удалился. Мы вздохнули с некоторым облегчением, а Борис спросил: «Не
обиделся ли Размик?».
Мы захватили несколько книг, посвященных армянским храмам. По
нашему представлению, недалеко от Севана должен был находиться храм Агарцин. В давние времена это был монастырь, стоящий в
глухом лесу над живописным ущельем. Во мне проснулся туристический азарт, и я
начала уговаривать Бориса, что надо обязательно там побывать. Конечно, очень
заманчиво было попросить об этом Размика. Борис
категорически отверг мое предложение.
Прошло несколько дней, и Размик
появился снова. «Куда поедем?» — спросил он. Я не помню, куда мы направились,
может быть, пить кофе возле горы, но помню, что начала его расспрашивать, есть
ли поблизости какая-нибудь церковь. Он утвердительно кивнул и повез нас через
свое село в какую-то отдаленную местность, где среди холмов стояла маленькая
церковь. Она была совершенно простой внутри, только стояла подставка с песком
для свечек, а снаружи на подходе к ней развешаны на деревьях и натянутых
веревочках разноцветные лоскутки. Что-то языческое было в этом. Для нас церковь
не представляла особого интереса, но чувствовалось, что Размик
дорожит ею. Я спросила, знает ли он, где находится храм Агарцин.
Он задумался и ответил, что спросит. «Вот бы там побывать!» Борис слегка
прикрикнул на меня — на этом разговор закончился. Размик
довез нас до дома отдыха, и мы расстались.
На следующий день или через день приезжает Размик и говорит, что его жена приглашает нас в гости и
ехать нужно прямо сейчас. Отказываться было неудобно, хотя мы удивились — он
дома тоже рассказывал о нас. Мы попросили его сначала заехать в магазин, чтобы
не прийти с пустыми руками. Возле дома нас встречала Амалия с отрядом
ребятишек, примерно от 4 до 12 лет. (Такое совпадение: ее звали, как нашу
хозяйку в Ереване.) Когда мы сели за стол, дети выстроились в один ряд и не
сводили с нас глаз. Амалия что-то сказала им, и они отошли от стола, но
продолжали смотреть на нас, как на диковинку. Стол стоял на застекленной
веранде, тянувшейся по всей длине дома, с нее можно было попасть во внутренние
комнаты. Обувь мы сняли перед тем, как пройти на веранду. Стол был застелен
белой скатертью, пол тщательно вымыт. Мне запомнился момент, когда кошка
ухитрилась стащить на пол шашлык. Вместо того чтобы отобрать его или хотя бы
прикрикнуть, Размик залился радостным смехом. (Шашлык
явно был приготовлен по случаю приема гостей, и мне казалось, что дети немного
завидовали кошке.) Чувствовали мы себя до такой степени неловко, что никакой
шашлык не лез в горло, хотя мы немного выпили и слегка разговорились. Я имею в
виду себя, так как Борис молчал, а Амалия почти не понимала по-русски. Была она
смуглой, худощавой и казалась старше своих лет, по крайней мере Размика. Черты ее лица почти не сохранились в моей памяти.
Мне кажется, что они были похожи. Когда прощались, Размик
неожиданно сказал: «Починю машину, и поедем в Агарцин,
Амалия тоже поедет с нами за шиповником и кизилом». Мы стали отказываться от
поездки, но было поздно — они уже все решили между собой. Это еще не все: надо
было переночевать у них, чтобы выехать ранним утром и засветло вернуться.
Помню, что мы спали на кровати с высоченной периной и множеством подушек —
точно как у гоголевской Коробочки!
Дорога оказалась дальней: ехали через Дилижан, откуда
открывалась потрясающая картина на темно-зеленый лесной массив, расположенный в
котловине. Размику хотелось показать нам как можно
больше: он свернул к какому-то храму, но дорога была перекрыта, так как шло
строительство. Нас удивляло, что всюду что-то строили: или обновляли дороги,
или возводили дома. Чем ближе к Агарцину, по обеим
сторонам дороги начали появляться холмы с кустами шиповника и кизиловыми
деревьями. Амалия с легкостью козочки взбиралась по крутым откосам и собирала
плоды. Наконец, мы подъехали к Агарцину, выбрались из
машины и замерли от красоты Храма и открывшейся панорамы. Храм стоял на
площадке, расположенной ниже уровня дороги, и, когда мы спустились к нему,
перед нами открылся вид на глубокое лесистое ущелье, где росли могучие деревья,
и не было видно ни конца, ни края этого леса. По преданию, на дне ущелья должен
был находиться родник, откуда монахи добывали себе воду. Может быть, сейчас уже
восстановили Храм и служебные помещения, но тогда все было в запустении. Но все
равно можно было переходить и рассматривать потолки, стены, где сохранились какие-то
росписи. Кажется, там была лестница, и, поднявшись по ней, можно было через
пустые оконца разглядывать окружающий мир. Нас удивило, что ни Размик, ни Амалия не проявляли особого любопытства. Они,
наоборот, торопили нас ехать обратно. И еще Размик
беспокоился — не подвел бы «запорожец», который все-таки заглох на обратном
пути при выезде из Дилижана. Затемно мы добрались до Цовагюха, высадили Амалию,
а затем Размик доставил нас к дому отдыха. Мы не
переставали благодарить его за прекрасное путешествие.
Оставалось несколько дней до конца нашего пребывания на
Севане. Размик давно не появлялся, нам сообщили, что
он чинит машину. Тем временем мы совершили героическое деяние: собрали ягоды
облепихи, которой много росло на берегу Севана. По-моему, кроме нас с Борисом,
никто этим не занимался, так как дело довольно кропотливое и даже болезненное:
все время натыкаешься на облепиховые колючки. Зато, когда мы вернулись в
Ереван, из собранного был сделан вкусный и полезный витаминный экстракт,
который увезли в Харьков.
Мы записались на автобус, отвозивший отдыхающих в Ереван.
Вдруг появился Размик и сказал, что в Ереван он
повезет нас сам. Мы стали протестовать, ссылаясь, что его машина еле дышит. Размик был непреклонен, даже пошел куда-то и вернул нам
деньги за автобус. Попрощавшись с Севаном, бросив копеечки в воду, как
поступают, прощаясь с морем, поехали с Размиком в
Ереван на железнодорожный вокзал, откуда могли самостоятельно добраться до
Степанянов. Но он нас так просто не отпустил: решил покормить, беспокоясь, что
мы проголодались, а сам куда-то исчез. (Потом мы поняли, что он выяснял
расписание нашего поезда.) Почему он опекал нас, видит Бог, — осталось
загадкой. Расставание было грустным и неловким — мы чувствовали себя в долгу
перед ним.
Несколько дней, которые нам было суждено прожить в Ереване,
были самыми насыщенными и суетными. Отпраздновали день рождения Каринэ. Она была очень хорошенькая в свободном золотистом
платье, пришли ее сотрудники, атмосфера за столом была теплой, дружеской и
веселой. Борис подался общему настроению и произнес многословный, почти
восточный тост, вызвавший восторг у ее друзей. В тосте прославлялись Армения,
ее уникальная красота, храмы, Севан, музеи, Матенадаран и другие чудеса, но
самое прекрасное, что он увидел в Армении, — это, конечно, Каринэ!
Борис был склонен, я бы сказала, к «высокому» юмору. Он ценил
Зощенко и не очень жаловал Ильфа и Петрова. Он любил хорошую шутку и не любил
анекдотов, жаждал общения, разговоров о насущном, о литературе в добром
застолье. Пустые разговоры не получались в его присутствии, а если были, он
закрывал глаза (что делал, когда читал стихи) и уходил в себя.
Провожали нас Каринэ, Сусанна и Араик. И вдруг, когда мы уже собирались войти в вагон,
появились Размик и Амалия! Боже мой, из какой дали
они приехали, чтобы проводить нас! Они подбежали к вагону, протягивая на ходу
какие-то свертки, произнося вперемешку армянские и русские слова. Мы были
тронуты до слез… Увидев провожающих нас друзей, Амалия что-то сказала Каринэ, кивая в нашу сторону. Каринэ
перевела: она говорит, что вы очень приличные люди! Вот с какой репутацией мы
покидали Армению!
Но это было еще не все! Где-то в середине декабря получаем
телеграмму от Размика, что он приезжает в Харьков. Мы
были немного удивлены и встревожены: чем мы можем порадовать Размика в Харькове? К тому же из текста телеграммы
невозможно было понять, когда именно он приезжает: или это дата выезда из
Еревана, или приезда в Харьков. Два дня мы вдвоем встречали ереванский поезд,
но все безрезультатно. Приходил он довольно поздно, около 23 часов, а наступили
уже настоящие холода. На третий день Борис пошел один и, слава Богу,
возвратился с Размиком. Деревянный чемодан, с которым
приехал Размик, по-видимому, был семейной реликвией.
Когда он его открыл, там оказались грецкие орехи, немного гранатов, какие-то
сушеные фрукты, несколько бутылок армянского коньяка, облепиховое варенье,
приготовленное Амалией. В который раз мы почувствовали себя должниками! Но
самое главное — мы не знали, как с ним общаться. Расспросили о детях, об
Амалии, о хозяйстве. Он отвечал однозначно или вообще только кивал головой.
Прожил Размик у нас неделю. С утра куда-то уходил из
дома, у меня закралась мысль: может, он кого-то ищет? В доме отдыха на Севане
работала молодая женщина из Харькова. Но это только мой вымысел — от Размика ничего нельзя было добиться. Однажды он купил
нутрию, сам приготовил, и мы, чтобы не обидеть его, ели, хотя раньше не
решались. Борис переживал, что не может ничем отплатить Размику
за его доброе отношение к нам. В один из дней мы пошли с ним в гости к нашим
друзьям Ладензонам. Остроумный Борис Яковлевич очень
старался развеселить Размика, но ничего у него не
получалось. Тогда по телевизору впервые показывали «Дядюшкин сон», мы позвали Размика посмотреть кино, но он махнул рукой: «Их, уже
видел!». Нам оставалось только незаметно улыбаться. Был момент, когда я застала
его в комнате чуть не плачущим. Я перепугалась и спросила: «Что случилось?», он
ответил, что скучает по Амалии.
Мы тепло относились к нему, жалели и в то же время
чувствовали свою неспособность порадовать его. Кончилось тем, что перед
отъездом он повел нас в пивной ресторан, расположенный в нашем районе.
Оказалось, он здесь не впервые: с ним здоровались. Приезд Размика
в Харьков так и остался для нас загадкой. В конце недели он уехал, и с тех пор
мы его не видели. Наверно, он и по сей день живет в своем селе Цовагюх вместе с
Амалией и детьми. Всякий раз, когда я пыталась рассказывать о Размике, Борис хмурился и просил прекратить: ему было
стыдно вспоминать, что так и не смог ничем отплатить человеку за его доброе
отношение. Но я все-таки решилась написать, потому что без Размика
Армения осталась бы в памяти не такой живой.
Три проникновенных псалма Борис Алексеевич посвятил Армении
после первого посещения, о котором я попыталась рассказать. А четвертый псалом,
как бы заключительный, просветленный, не лишенный юмора, появился после
вторичного пребывания в Ереване.
В бывшем Советском Союзе существовали замечательные
туристические маршруты, обеспечивающие не очень состоятельных граждан
возможностью проведения интересных отпусков. В 1985 году мы приобрели путевки
по маршруту Ереван — Батуми. Начинался маршрут с Еревана, и мы оповестили
Степанянов о нашем пребывании в Ереване, они пригласили нас в гости и по
обыкновению устроили настоящий пир, нашедший отражение в стихотворении.
Еще раз по маршруту посетили Агарцин,
и сохранилась фотография, где мы вместе с туристической группой на фоне Храма.
По дороге мы проезжали Цовагюх, Дилижан и, конечно, сердечно вспоминали нашего
доброго Размика. Если бы он знал, что мы так близко
от его дома…
Однажды, когда мы были в Москве, нас пригласил к себе
Александр Петрович Межиров, предупредив, что с Борисом хочет встретиться Левон
Мкртчян, чтобы познакомиться и записать на магнитофон «Псалмы Армении». Не могу
точно вспомнить, какой это был год: 1989 или 1990. Псалмы уже были
опубликованы, но Левон хотел записать их в авторском исполнении. Надо сказать,
что Борис замечательно читал стихи, и свои, и любимых поэтов. Встреча
состоялась, и Мкртчян записал на магнитофон все псалмы. Интересно узнать,
существует ли эта запись в архиве Левона Мкртчяна?..
Еще несколько слов об Армении из письма Бориса Чичибабина
Генриху Алтуняну (Генрих в то время находился в
заключении): «…Армению я не просто полюбил, она вошла в мою душу, стала частью
моей души. Я полюбил ее, даже не полюбил, а узнал ее, узнал, что всегда вот это
любил, вот это должен был увидеть, вот здесь должен был родиться и жить, с
первого взгляда, когда рано утром посмотрел в окно вагона…».