Роман Богословский. Трубач у врат зари
Опубликовано в журнале Знамя, номер 4, 2017
Роман
Богословский.
Трубач у врат зари. Роман. — М.: Дикси Пресс (Романы от Дикси), 2016
Этот
роман стоит прочитать не только потому, что во всем романе-воспоминании нет ни
одного глагола «быть», и не только потому, что в нем много информации о Липецке
и Лебедяни 90-х, и не только потому, что в нем описан мир
подростков-неформалов. Самое главное, из-за чего стоит читать этот роман, —
язык.
Поэзия в прозе. Проза в поэзии. При этом поэзия современная,
в меру приправленная красивостями, и точными, как выстрелы, метафорами. Язык
музыкальный и ритмичный. И образы, от которых человек читающий, несомненно,
получит удовольствие. И, конечно, юмор, здоровая ирония писателя, живущего в
эпоху постмодернизма: «Мягкая и теплая, словно непрожаренная
котлета из столовой музучилища, навалилась тоска».
Повествование увлекает за собой, тянет, ведет и вдруг —
обрубает грубым словом на самом нежном месте, а потом опять, снова, по
нарастанию: «Играть с ней в гляделки мы начали пару месяцев назад. На улице еще
вьюжило, и она носила длинные свитера бежевого или светло-зеленого цвета.
Золотистые волосы шли к бежевому, к зеленому шли серые глаза.
Даже сквозь толстую шерсть я без труда выхватывал очертания
грудей. Казалось, что свитер надет на голое тело — так они выпирали, груди.
Дойки стояли, словно обидевшись друг на друга, повернувшись вздернутыми
носиками в разные стороны — так я их представлял».
Лирика сменяется грубостью, а привычные романтические образы
разбиваются о бетонный серый город: «В каком веке последний раз ты вставал так
рано?
Трубач у врат зари.
Поймал сонную еще мысль: забыл, как заря выглядит. Да ничего
особенного, лишь мусорные баки за окном другого цвета и непривычно размыт
горизонт».
Роман на автобиографической основе о юноше из маленького провинциального
Лебединска. Ничего хорошего не предвещает заря
трубачу. Парень за год освоил пять лет по классу трубы, чтобы поступить в
музыкальное училище в Лисицке на духовое отделение.
Но, по правде говоря, он предпочел бы играть хеви-металл
в гаражах своих друзей. Он — маленький человек в маленьком городе, с самого
начала не принадлежащий себе: «Когда пошел в девятый класс, мать решила, что
хватит мне играть в группе всякую ерунду с друзьями и пора заняться «настоящей»
музыкой».
Олег Кастидзе — так зовут главного
героя — благодаря стараниям матери и, конечно, собственному таланту поступает в
«храм искусств», успешно отыграв на экзамене «Детский концерт» Щелкова. Но,
обнадежив всех, Олег дальше не сдвинется, через два года на отчетном концерте
он выступит с тем же самым «Детским концертом» и провалится. А что за эти два
года? Духовные поиски и метания, оргии, наркотики, алкоголь, беспорядочный секс
и музыка.
Музыке посвящено отдельное место. Часто ощущения героя
описываются музыкальными терминами, повествование насыщено музыкальными
метафорами, а в конце книги Роман поместил плей-лист
Олега Кастидзе, в котором причудливо перемешаны Шнитке и «Гражданская оборона», Metallica
и «Сектор газа» с пометкой от автора: «Рекомендуется скачать, послушать
подряд и не сойти с ума». Как, видимо, сошел с ума герой романа Олег, под конец
учебного года проигрывая лишь одно: «до-ре-ми-до-ре-до», что на музыкальном
сленге означает: «да иди ты на…».
Довольно удачная тема с «до-ре-ми-до-ре-до» доходит до
предела в своем накале под конец романа и постоянно варьируется. На очередной
вариации этой темы хочется поторопить автора с развязкой — мы все поняли,
господин писатель, давайте дальше. Но дальше — открытый финал. Отделившаяся на
отчетном концерте — провале — от тела душа Олега видит парня с трубой на
балконе многоэтажки. Воспоминание? Вознесение? Смерть? Реинкарнация? Надежда?
Хорошо сделанный роман — вот как хочется охарактеризовать
«Трубача…». За каждым словом чувствуется реальность: прожитая и осмысленная. И
хотя Богословский в своих интервью уверяет, что все описанное в книге (кроме
вознесения) имело место быть в реальности, и что он сам не знал, что из таких
бесполезных лет его жизни можно сделать качественный материал, ценность романа
не в автобиографической точности или исторической правдивости. Ценность — в
выпуклости образов, живости и точности метафор, тонко настроенной оптике
автора. Здесь хорошо прописаны образы неформалов — мающейся молодежи. В первую
очередь центральный герой — Олег — парень без вектора, легко вписывающийся в
тусовки, без яркого «да» или «нет», тихий бунтарь, лишь своими длинными
волосами и узкими джинсами бросающий вызов обществу. Очарования и
разочарования, которые стихийно захватывают подростка, — легко приходят и легко
отступают. Олег не встречает поддержки, опоры или настоящей любви — он мается,
мечется, неприкаянный, типичный подросток 90-х, когда идеалы, в которые верили
родители, — рухнули, а новых еще не придумали. Единственный доверительный
взрослый — бабушка, которая ничего не спрашивает, не стыдит, не учит, а просто
любит внука. Но в авторском повествовании нет ни сочувствия к Олегу, ни
менторского тона — Роман отстраненно, последовательно перебирает образы и лица.
И мир «взрослых» с его деланым надзором и мир подростков с его напускным безразличием
— все это просто и точно описывается автором.
Одна из самых сильных сцен в книге — беседа со священником.
Мать Ларика, приятеля Олега, приглашает в дом отца
Артемия, чтобы тот поговорил с ее сыном о «сатанинской» музыке, которую тот
слушает. Олег оказывается в этот момент в гостях у Ларика
и тоже попадает на беседу. «Вот такие люди должны делать хорошую тяжелую
музыку, а они становятся священниками», — думает сначала про священнослужителя
Олег, а потом оказывается, что именно такие люди и делают музыку этой жизни.
Неслучайно автор проводит параллель между подростком и священником: «Отец Артем
взглянул на Ларика. Ларик
медленно поднял голову и посмотрел в глаза батюшке. Я молча наблюдал за ними.
Черные хвосты их, перетянутые резинками, одинаково расползлись по плечам, часть
волос выбивалась наружу. Их брови, чуть поднятые словно в удивлении, отражали
друг друга. Их губы, скулы, ресницы, кадыки, носы, их жизни… Отражаемое и
отражение с разницей в двадцать лет»…
Вопреки ожиданиям матери Ларика,
священник не собирается грозить пальцем и сулить адское пламя за прослушивание
тяжелой музыки. Сначала отец Артемий раскладывает по полочкам историю музыки,
отмечая детскость и нелепость так называемого сатанизма — а по факту просто
рекламных ходов. Парни поражены его познаниями в тяжелой музыке и слушают,
раскрыв рты. И тут отец Артемий методично, шаг за шагом разбирая роль искусства
и значение родителей в воспитании детей, докапывается до настоящего дьявола:
«настоящее зло и прячется в этих хихиканьях, недосказанностях,
в том, когда люди считают одних хуже себя, других — глупее, третьих — страшнее.
Я вот иду такой красивый, весь увешанный цепями, и футболка у меня вся в
черепах и рогатых мордах! И я против вас, ведь вы в кроссовках, спортивных
штанах и лысые. Или хоть в рясе — все одно: вы — не наши. Я пойду, выпью с
друзьями водки, и вместе мы посмеемся над вами. Я выкрикиваю лозунги своих
кумиров, поэтому я умнее, я знаю истину, и она, истина эта, хохочет над вами. А
то, что лозунг этот сочинен дядей в костюме и галстуке с кожаным портфелем под
мышкой, так об этом же никто не знает — правильно? Представляете, сколь много в
этом лжи и глупости? Но кто же объяснит все это детям, Юлия? Вы много
интересовались рок-музыкой, много пытались помочь своему сыну? Вы вникали, что
это за явление, каковы его истоки? Всегда легче пригласить священника, который
погрозит пальчиком — да? Ведь надо вникнуть в культуру, которую потребляет
собственный сын, чтобы помочь ему отделить зерна от плевел, блестки и крашеные
шевелюры от настоящей музыки. Поймите: дьявол прячется в разрыве между нами и
нашими детьми, в отрыве от диалога на равных, в псевдолюбви, в нежелании идти
до конца с собственным ребенком».
Если бы роман был плох, то после этого разговора-кульминации
Олег должен был бы полностью измениться. И душой, и телом. Как минимум тут же
отрефлексировать и пересмотреть все свои идеалы, найти «путь истинный». Но
роман, как уже отмечалось выше, сделан хорошо и точно списан с натуры, поэтому
разговор проходит мимо — почти мимо — ушей главного героя.
Еще стоит отметить сцены наркоманских «трипов» Олега,
написанные в лучших традициях постмодернизма. Особенно хорош момент, где Кастидзе попадает в свое будущее, видит беременную жену,
детей и текст романа на мониторе. Книга «Трубач у врат зари» черпнула у «новых
реалистов» прямолинейность и тщательную описательность и немного абсурда у
постмодернистов: Прилепин плюс Пелевин на
провинциальном черноземе. Но голос Богословского здесь, конечно, есть. И по
сравнению с дебютной книгой Романа «Театр морд» — в «Трубаче…» авторский голос
звучит более четко и звонко, набирает обороты, раскрывается личность писателя.
И, конечно, вырисовывается собственный язык — язык Романа Богословского.