Опубликовано в журнале Знамя, номер 4, 2017
Об авторе |
Евгений Беркович — математик,
историк, публицист. Родился в 1945 году в Иркутске. Окончил физический
факультет МГУ им. Ломоносова, кандидат физико-математических наук, доктор естествознания
(Германия). Создатель и главный редактор журналов «Семь искусств» и
«Мастерская», сетевого портала «Заметки по еврейской истории». Автор книг
«Банальность добра. Герои, праведники и другие люди в истории Холокоста»
(2003), «Томас Манн и физики ХХ века. Одиссея Петера Прингсхайма»
(2014), «Антиподы. Альберт Эйнштейн и другие люди в контексте физики и истории»
(2015) и др. В «Знамени» печатается впервые.
Человек по природе доверчив. Люди охотно верят в то, что
видят в газетах и по телевизору, слышат в сообщениях очевидцев. Особенно
некритично относится человечество к свидетельским показаниям. Речь идет не
только о легковерной толпе, готовой поверить сообщениям о любом чуде. И
выдающиеся мыслители подчас не свободны от общих предрассудков. Если Мишель
Монтень прочитал у Плиния Старшего, что «есть народы, которые <…>
выбирают себе в цари собаку», то он без колебаний вставляет этот факт в
свои рассуждения и поучения1. Раз факт засвидетельствован, то он не
вызывает у Монтеня никакого недоверия, хотя непроверенные слухи и ложные идеи
он разоблачает с непревзойденным остроумием.
Оценка правдоподобия тех или иных легенд — не новая задача
для историка. Марк Блок рассказывает, что в XVIII веке среди тем,
предлагавшихся Парижским университетом на конкурсе философских работ, чаще
всего появлялась тема с названием «О свидетельствах людей по поводу
исторических фактов»2.
История строится на документах и свидетельских показаниях.
Они могут содержать факты бесспорные. В качестве примера Марк Блок приводит
выражение знаменитого французского мыслителя Пьера Бейля
(Pierre Bayle, 1647–1706):
«Никогда нельзя будет убедительно возразить против той истины, что Цезарь
победил Помпея, и, какие бы принципы ни выдвигались в споре, нельзя будет найти
что-либо более несокрушимое, чем фраза “Цезарь и Помпей существовали в
действительности, а не являлись плодом фантазии тех, кто описал их жизнь”»3.
Но если бы история как наука ограничивалась только абсолютно
достоверными фактами, вряд ли она была бы кому-нибудь интересна. К счастью, на
деле все не так. Историки научились работать с документами и свидетельствами, в
достоверности которых нет стопроцентной уверенности.
Оставим пока в стороне документы, которые могут по той или
иной причине содержать ложные сведения, поговорим о свидетельских показаниях.
Весь опыт истории учит, что нет таких свидетелей, словам которых можно верить
всегда и при любых обстоятельствах. В природе нет «абсолютно правдивого
свидетеля», есть только правдивые или ложные свидетельства. У любого человека
возможны провалы памяти. Точность образов, которые запечатлеваются в мозгу,
может нарушиться из-за усталости, волнения или отсутствия внимания. Нельзя
исключать и сознательный обман. Иногда он вызван желанием приукрасить себя или
своих близких, придать поступкам героический ореол. Возможна и другая цель —
затушевать неблаговидные действия, стереть их из своей памяти и памяти
потомков. Свидетели лгут, чтобы сделать свой образ красивее. У историков
сложился даже специальный термин: «эстетика лжи». Тем не менее многие очевидцы
обманываются вполне искренно.
Что же делать с недостоверными источниками? Оказывается, и их
можно успешно использовать в построении величественного здания исторической
науки, нужно только внимательно анализировать психологию свидетельства. Именно
на этом построен упомянутый выше «критический метод» в историческом
исследовании.
Безусловно, анализ свидетельства с учетом психологии
персонажей события является делом тонким, граничащим с искусством. Здесь не
может быть готовых рецептов и универсальных алгоритмов. Но все же это искусство
поддается рациональному анализу, здесь можно выделить некоторые важные
умственные приемы, подчиненные законам логики.
Чтобы не быть голословным, рассмотрю анализ свидетельской
психологии на примере двух легенд, связанных с преследованием академика Андрея
Дмитриевича Сахарова в Советском Союзе.
А.Д. САХАРОВ И АКАДЕМИЯ НАУК СССР
Андрея Дмитриевича Сахарова приняли в действительные члены
Академии наук СССР в 1953 году, когда ему исполнилось только тридцать два года.
В более раннем возрасте в Академию приняли только математика С.Л. Соболева,
тому на момент принятия в 1939 году было всего тридцать лет. До этого Сергей
Львович успел шесть лет побыть членкором, в то время как Сахарова приняли сразу
в академики.
Со стороны властей СССР это был своего рода аванс и желание
видеть во главе атомной физики человека с русской фамилией. Академик В.Л.
Гинзбург в интервью для журнала «Вестник» в 1967 году высказался откровенно:
«Как я уже сказал, в 53-м году меня, по предложению Игоря
Евгеньевича Тамма, выбрали в членкоры. Он же предлагал избрать в членкоры и
Андрея Дмитриевича, но его избрали сразу в академики. Почему? Им нужен был
герой — русский. Евреев хватало: Харитон, Зельдович, ваш собеседник. Скажу,
чтобы не было недоразумений: я Сахарова нисколько не ревную, не собираюсь
бросать на него тень, но, говоря в историческом плане, его очень раздули по
военной линии — из националистических соображений. Он — национальный герой,
очень, правда, всех потом подведший»4.
Новому академику давали рекомендации его старшие товарищи
Ю.Б. Харитон и Я.Б. Зельдович, бывшие тогда еще членами-корреспондентами.
Поначалу А.Д. Сахаров полностью оправдывал доверие властей, и
его щедро награждали высшими орденами и премиями. Один из немногих, он был
трижды Героем Социалистического Труда, лауреатом Сталинской и Ленинской премий,
кавалером ордена Ленина…
Но потом положение изменилось — из верного защитника
социалистического отечества он стал с конца 60-х годов прошлого века одним из
лидеров правозащитного движения в Советском Союзе, последовательным и
принципиальным критиком политики КПСС. Соответственно радикально поменялось и
отношение власти к непокорному академику. Против него была развернута настоящая
травля в прессе. В газетах печатались письма-осуждения, подписанные знаменитыми
деятелями искусства и литературы, известными всей стране людьми, а также
простыми рабочими и колхозниками. Сахарова клеймили как врага народа, агента
империализма, поджигателя войны и требовали для отступника самого строгого наказания.
Для нашей темы важно подчеркнуть, что санкционированная
властями травля Сахарова в печати началась с осуждающего письма сорока
академиков. Оно было опубликовано 29 августа 1973 года в газете «Правда». О
стиле письма можно судить по первым фразам:
«В последние годы академик А.Д. Сахаров отошел от активной
научной деятельности и выступил с рядом заявлений, порочащих государственный
строй, внешнюю и внутреннюю политику Советского Союза. Недавно в интервью,
данном им зарубежным корреспондентам в Москве и опубликованном в западной
печати, он дошел до того, что выступил против политики Советского Союза на
разрядку международной напряженности и закрепление тех позитивных сдвигов,
которые произошли во всем мире за последнее время».
Письмо составлено так, что может служить заявлением в
прокуратуру: слова о заявлениях «порочащих государственный строй СССР» — это
цитата из статьи 70 Уголовного кодекса РСФСР, угрожающей тюремным заключением
сроком до семи лет.
Среди подписавших письмо сорока академиков можно найти немало
громких имен, например, предыдущего и действующего президентов академии — А.Н.
Несмеянова и М.В. Келдыша, руководителя Сахарова по атомному проекту Ю.Б.
Харитона, коллег-физиков Н.Г. Басова, Н.Н. Боголюбова, А.М. Прохорова и других.
Впоследствии только два физика, подписавших это письмо, при
первой возможности отказались от своих подписей и принесли Андрею Дмитриевичу
извинения. Это Сергей Васильевич Вонсовский и Илья
Михайлович Франк.
В защиту Сахарова выступил с открытым письмом только
член-корреспондент, впоследствии академик Игорь Ростиславович Шафаревич.
В 1975 году Сахарову была присуждена Нобелевская премия мира.
Это событие может служить водоразделом двух эпох и в истории академии наук
СССР. Именно в 1975 году А.П. Александров сменил на посту президента Академии
М.В. Келдыша, бывшего президентом в 1961–1975 годах.
Следующий этап правозащитной деятельности Сахарова и
очередной виток гонений на него выпадает на годы президентства Анатолия
Петровича Александрова (1975–1986). В этот период произошел ввод советских
войск в Афганистан, против чего Андрей Дмитриевич решительно протестовал. В
декабре 1979 года и январе 1980 года он выступил с рядом заявлений, которые
были напечатаны на первых страницах западных газет. Терпение власти лопнуло, и
в январе 1980 года упрямый академик был лишен всех правительственных наград, в
том числе и трех Золотых Звезд Героя. Его также лишили и званий лауреата
Сталинской и Ленинской премий. Это было сделано, соответственно, Указом
Президиума Верховного Совета и Постановлением Совета министров СССР. Но эти
органы законодательной и исполнительной власти не могли лишить Андрея
Дмитриевича звания академика, т.е. исключить его из состава Академии наук СССР,
куда его приняли в 1953 году. А лишить непримиримого диссидента этого
почетнейшего научного звания очень хотелось. Тут-то и начинается наша история.
ЛЕГЕНДА ПЕРВАЯ: ЗАЩИТНИКИ —
АКАДЕМИКИ КАПИЦА И СЕМЕНОВ
Рассказывают5, что в семидесятых годах двадцатого
века руководство Советского Союза собиралось исключить Андрея Дмитриевича
Сахарова из Академии наук СССР.
По поручению Политбюро ЦК КПСС президент академии М.В. Келдыш
собрал узкий круг ведущих ученых, среди них присутствовали П.Л. Капица и Н.Н.
Семенов, и спросил, как бы они отнеслись к постановке на общем собрании
Академии наук вопроса об исключении Сахарова.
После долгого молчания Н.Н. Семенов произнес: «Но ведь
прецедента такого не было». На это П.Л. Капица возразил: «Почему не было
прецедента? Был такой прецедент. Гитлер исключил Альберта Эйнштейна из
Берлинской академии наук».
Думаю, что оба уважаемых академика сознательно чуть-чуть
отступили от истины, чтобы добиться главной цели — не допустить исключения
Сахарова из академии. И действительно, после этого разговора вопрос о лишении
А.Н. Сахарова академического звания больше не ставился, хотя Андрей Дмитриевич
был лишен всех правительственных наград и званий лауреата государственных
премий.
Сознательная, скорее всего, неточность академика Н.Н.
Семенова состояла в том, что из Академии наук СССР не раз исключали членов,
попавших под колеса сталинских репрессий. Еще в 1931 году на чрезвычайном общем
собрании АН СССР были лишены звания академиков арестованные Платонов, Тарле,
Лихачев и Любавский, проходившие по так называемому Академическому делу6.
В 1938 году из членов академии исключили списком сразу
двадцать одного человека, некоторых из них уже посмертно, после расстрела как
врагов народа. Среди исключенных был известный авиаконструктор,
член-корреспондент АН СССР Андрей Николаевич Туполев.
Незадолго до смерти Сталина в 1953 году лишили звания
академика историка И.М. Майского (настоящая фамилия Ляховецкий).
И это далеко не все примеры, показывающие, что «прецедент был».
На неточность академика Капицы, тоже, думаю, сознательную,
указал в цитированном выше докладе Борис Михайлович Болотовский,
совершенно справедливо отметив: «В действительности Эйнштейн сам вышел из
Берлинской академии наук».
Правда, далее Борис Михайлович пытается уточнить время и
причину выхода великого физика из академии: «…после того, как получил
письмо от руководства академии, где от имени членов академии его осуждали за
антифашистские выступления», и тоже допускает неточность в хронологии.
Эйнштейн узнал об обличительной декларации руководства
Прусской академии уже после того, как написал заявление о сложении с себя
звания академика.
Легенда о Капице и Семенове, заступившихся за Сахарова, была
широко распространена среди физиков и диссидентов в конце ХХ века. Поверить в
то, что так и было, мешает ее явная театральность, это скорее результат
народного творчества, чем точный отчет о реальном событии. Известно несколько
вариантов этой истории, например, говорили, что сцена имела место не на
совещании у Келдыша, а на пленуме президиума АН СССР.
Мне довелось беседовать с Дмитрием Гольданским, сыном
академика Виталия Иосифовича Гольданского и внуком Нобелевского лауреата
Николая Николаевича Семенова. На мой вопрос, упоминалось ли когда-нибудь в
семье деда его участие в совещании у президента академии, где обсуждалась
проблема Сахарова, Дмитрий дал уверенный и четкий ответ: никогда! В то же время
в семье Гольданского слышали эту легенду в такой интерпретации: Капица сказал
фразу об исключении Эйнштейна из немецкой академии на общем собрании АН СССР7.
Это, конечно, еще менее вероятно, чем выступление на Президиуме академии.
И тем не менее в основе этой легенды лежит реальный факт,
правда, немного отличающийся от красивой истории, ходившей в народе.
Документальное подтверждение мы находим в воспоминаниях Павла Евгеньевича Рубинина (1925–2006) — многолетнего референта П.Л. Капицы,
ближайшего к нему человека, хранителя его архива и биографа, директора
Мемориального музея Капицы. Воспоминания были опубликованы в послеперестроечном журнале «Коммунист»8 в 1991
году:
«Август 1973 года. М.В. Келдыш в своем кабинете в течение
полутора часов уговаривает Капицу подписать Коллективное письмо, клеймящее
Сахарова позором. В конце разговора, отчаявшись получить подпись Петра
Леонидовича, Мстислав Всеволодович спрашивает: “Были ли на вашей памяти случаи исключения
академиков из академии? Я что-то о таких случаях ничего не слышал…” — “Как
же,— сказал Капица,— был такой прецедент. В 1933 году Гитлер исключил Эйнштейна
из Прусской академии наук…” На этом разговор в кабинете президента АН СССР
закончился. Разговор был с глазу на глаз. Прощаясь, Келдыш настоятельно просил
Петра Леонидовича никому об этом разговоре не рассказывать. Когда Петр
Леонидович вернулся в тот день в институт, он рассказал мне лишь о том, как его
уговаривали подписать письмо против Сахарова. Он был очень возбужден. Я давно
не видел его в таком состоянии. Несколько дней спустя он уехал в Финляндию, где
проходила очередная встреча Пагуошского движения
ученых за мир и разоружение. И в эти же дни в “Правде” было опубликовано
печально знаменитое письмо сорока академиков. Подпись Капицы под этим письмом
«блистательно» отсутствовала… В Финляндии на пресс-конференции после
окончания Пагуошского совещания кто-то из журналистов
вдруг спрашивает Капицу, действительно ли он сказал… И далее почти слово в
слово, с некоторыми “художественными” добавлениями, пересказывает сугубо
конфиденциальный разговор в кабинете Келдыша. Петр Леонидович, который умел
хранить секреты, был поражен. И, наверное, тут же попытался мысленно
представить себе механизм утечки информации из президентского кабинета.
По-видимому, Келдышу очень не хотелось браться за исполнение полученного сверху
задания, и он с великим удовольствием рассказал о “прецеденте” своим ближайшим
помощникам. А поскольку “новость” эта была из взрывчатых, она и пошла гулять по
Москве…»9.
Любопытно, что существует и еще одна легенда о спасителе
Андрея Дмитриевича Сахарова — академике Анатолии Петровиче Александрове.
ЛЕГЕНДА ВТОРАЯ: ЗАЩИТНИК —
АКАДЕМИК АЛЕКСАНДРОВ
Осторожный академик Анатолий Петрович Александров не оставил
воспоминаний, хотя родные много раз просили об этом. О его роли в сохранении за
Сахаровым академического звания мы знаем со слов его племянника Евгения
Борисовича Александрова, напечатанных в книге Петра Анатольевича Александрова —
сына президента Академии наук СССР10.
Е.Б. Александров убежден, что именно его дядя защитил
Сахарова, не дав поставить на голосование вопрос об исключении. Евгений
Борисович приводит рассказ академика о дипломатическом триумфе на собеседовании
в Политбюро ЦК КПСС. А.П. не называл имен: «Меня спрашивают, есть ли в уставе
Академии процедура лишения звания академика. Я отвечаю — есть, с формулировкой
«за действия, порочащие…». Меня спрашивают — так за чем дело стало? Я отвечаю —
видите ли, по уставу Академии все персональные вопросы решаются тайным
голосованием на общем собрании, и я не уверен, что 2/3 академиков проголосуют
за исключение Сахарова. Может получиться громкий политический скандал. Меня
спрашивают — а нельзя ли организовать открытое голосование? Ведь трудно
поверить, что в этом случае заметное число академиков открыто пошло бы против
линии партии. Я отвечаю — можно, но для этого надо изменить устав Академии. Мне
говорят — так за чем дело стало? Я отвечаю — видите ли, по уставу Академии
любые изменения устава утверждаются тайным голосованием на общем собрании, и я
не могу гарантировать, что 2/3 академиков проголосуют за такое изменение. — И
тут они от меня отстали!»11.
В отличие от истории с Капицей, эта версия имеет
определенного автора — племянника академика Александрова. По смыслу текста
ясно, что речь идет о периоде его президентства, т. е. о времени после 1975
года. Автор этой версии упоминает, что ему известна и история с Капицей и
Семеновым, происшедшая при президенте Келдыше, правда, он зачем-то относит ее к
заседанию Президиума АН СССР, что сам же называет нереальным: «Эта история
имела хождение в нескольких вариациях и, возможно, имела реальное основание,
однако очевидно, что вопросы такого политического значения решались тогда не на
собраниях Президиума».
Стоит отметить различное отношение к А.Д. Сахарову со стороны
П.Л. Капицы и А.П. Александрова. Об отношениях Петра Леонидовича и Андрея
Дмитриевича Геннадий Горелик пишет в своей книге о Сахарове:
«Внутри Академии наук наибольшую поддержку Сахарову оказывал
Петр Капица — ярко выраженный научный индивидуалист с сильным общественным
чувством. Началось это с выступления Сахарова против Лысенко в Академии наук в
1964 году. Тогда Капица утихомирил сидящего рядом с ним в президиуме партначальника, объяснив ему, что выступающий — “отец нашей
водородной бомбы». После появления “Размышлений…” Капица пытался сделать идеи
Сахарова предметом открытого обсуждения. И, наконец, старался вытащить его из
горьковской ссылки и спасти от смерти в первой бессрочной голодовке. 4 декабря
1981 года, на двенадцатый день голодовки за выезд Лизы Алексеевой, 87-летний
Капица послал очень короткое письмо Брежневу: “Я уже очень старый человек, и
жизнь научила меня, что великодушные поступки никогда не забываются. Сберегите
Сахарова. Да, у него большие недостатки и трудный характер, но он великий
ученый нашей страны. С уважением. П.Л. Капица”. 8 декабря выезд разрешили»12.
Другими словами, Капица высоко ценил и уважал Андрея Дмитриевича
и делал все, что было в его силах, чтобы отвести от него гонения. Его помощь
Сахарову была, как говорится, по зову сердца. Совсем иначе относился к Сахарову
академик А.П. Александров, когда занял пост президента АН СССР.
Анатолий Петрович Александров Сахарова откровенно
недолюбливал. Дело тут даже не в личных, человеческих отношениях. Для
президента академии опальный академик стал как кость в горле. Из-за
непрекращающейся правозащитной деятельности Сахарова Александров должен был
постоянно объясняться в ЦК, отвечать на вопросы зарубежных и советских
корреспондентов, объясняться с зарубежными коллегами… Как вспоминал племянник
президента:
«Все это очень нагружало А.П. и поддерживало в нем постоянное
раздражение против Сахарова. Он не любил говорить на эту тему, но когда об этом
заходила речь, то он не скрывал своего неудовольствия действиями Сахарова и им
самим, как личностью. Он считал действия Сахарова общественно опасными, боясь,
что они могут спровоцировать новую волну репрессий, направленных на Академию
наук и на интеллигенцию в целом»13.
Искренность правозащитной деятельности Андрея Дмитриевича
была для Александрова под большим сомнением, ведь он знал его еще в тот период,
когда молодой и энергичный создатель знаменитой «слойки Сахарова» искал способы
уничтожить как можно больше мирного населения предполагаемого противника.
Трудно было представить, чтобы недавний ястреб вдруг обернулся голубем мира. И
обращение к мировой общественности тоже бесило лояльного государственника,
каким был директор Института имени Курчатова. Е.Б. Александров подтверждает:
«Недоверие А.П. к искренности действий Сахарова усугублялось
обращениями последнего за помощью к американским властям, от которых А.П.
ничего доброго по отношению к России никогда не ожидал»14.
И еще один аспект темы надо принять во внимание. Многие
академики, которых власти вынудили публично выступить против Сахарова,
понимали, что за лояльность коммунистическому режиму они расплачиваются своей
репутацией в глазах коллег, отечественных и иностранных. Евгений Александров
выразил это так:
«Фронда Сахарова выставила множество академиков в
неприглядном виде, когда их вынудили публично отмежевываться от Сахарова, чья
правота мало у кого из них вызывала сомнения. “Он ходит героем-мучеником в
белых одеждах, а мы все в дерьме”»15.
Поэтому, если Александров и защитил Сахарова от исключения из
академии, то не из-за симпатий к нему, а желая избежать крупного политического
скандала с участием зарубежных коллег и журналистов.
Но есть мнение, которое озвучила вдова Андрея Дмитриевича
Елена Георгиевна Боннэр, что во времена президентства Александрова вообще
опасности исключения Сахарова не было. Как пишет Е.Б. Александров, «Елена
Боннэр заявила, что нет никакой заслуги А.П. в сохранении членства Сахарова в
Академии, потому <…> что никто на это членство не покушался»16.
Евгений Борисович это мнение опровергает, считая опасность
вполне реальной, а заслугу своего дяди — бесспорной: «Еще как покушались! И
защитил его именно А.П., какие бы легенды по этому поводу ни ходили»17
(в книге частица «ни» написана с ошибкой, которая при цитировании исправлена).
НАМЕРЕНИЯ И ПЛОДЫ
Для того чтобы разобраться, кто же защитил Сахарова от
исключения из академии, нам нужен независимый свидетель, который подтвердит
либо мнение Елены Георгиевны, либо мнение Евгения Борисовича. И такой свидетель
нашелся — это академик Аркадий Бейнусович Мигдал, непосредственный участник тех событий, один из тех,
кто буквально спас держащего смертельную голодовку в городе Горьком Андрея
Дмитриевича Сахарова.
В воспоминаниях, опубликованных в декабре 1990 года в «Литературной
газете» и напечатанных в сборнике «Он между нами жил…»18,
Аркадий Бейнусович говорит как раз о горьковском
периоде жизни Сахарова, т. е. о начале 1980 года. Президентом Академии наук СССР
в то время был Анатолий Петрович Александров. По словам Мигдала,
именно тогда прошел слух, что на очередном собрании Сахарова собираются
исключать из академии19.
Но это только начало. Далее Аркадий Бейнусович
рассказывает о своих действиях:
«Накануне собрания я поехал в Узкое, чтобы выяснить
справедливость этих слухов и посоветоваться с находившимся там секретарем
одного из отделений Академии»20.
Как мы видим, слухи были вполне реальные и заставили Мигдала приложить конкретные усилия, чтобы предотвратить
позорное для академии решение. Очень важным для нашей темы является следующий
его шаг.
«Вечером того же дня я приехал к Петру Леонидовичу Капице. Я
сказал ему, что никогда не был диссидентом, но если будет поднят вопрос об
исключении Андрея Дмитриевича, заявлю на собрании все, что думаю. Среди прочего
повторю то, что сказал мне Лев Андреевич Арцимович незадолго до своей смерти:
“Если зайдет речь об исключении Сахарова, я выйду на кафедру и попрошу показать
мне хотя бы одного из присутствующих в этом зале, кто сделал для страны больше,
чем он”. Петр Леонидович сказал мне: “Начните, а более пожилая часть Вас
поддержит…”»21.
Таким образом, история о заступничестве академика
Александрова представляется вполне реалистичной. Главное косвенное
подтверждение состоит в том, что вопрос об исключении Сахарова, к чести
академии, так и не ставился. Штрихи к психологическому портрету академика
Александрова, добавленные воспоминаниями Аркадия Мигдала,
не противоречат «александровской» версии. Да,
Александров не очень стремился помочь гонимому Сахарову, считая, как думали и в
КГБ, что во всем виновата его жена, Елена Георгиевна Боннэр. Но когда в ноябре
1981 года ситуация вокруг сосланного в Горький академика стала критической
из-за продолжавшейся более пятнадцати дней голодовки, Александров поддался
уговорам и использовал последний шанс спасти Андрея Дмитриевича. Анатолий
Петрович лично пошел к Брежневу и добился выполнения условия Сахарова —
отпустить Лизу Алексееву поехать к ее мужу, сыну Елены Георгиевны22.
Надо отметить, что в верхних эшелонах власти Сахарова знали
и, было время, хорошо к нему относились. Борис Альтшулер
со слов Андрея Дмитриевича описывает эпизод 1962 года, когда Леонид Ильич
Брежнев, тогда еще только секретарь ЦК КПСС, после очередного «разноса» у
Хрущёва шел за академиком «по очень, очень длинному кремлевскому коридору… и
говорил, как он уважает Сахарова — и как ученого, и его общественные позиции»23.
Тем не менее нельзя преуменьшать сложности задачи, стоявшей
перед Александровым, так как всесильный Андропов, в чьем ведении при Брежневе
находился Комитет государственной безопасности, категорически возражал против
каких-либо уступок академику-диссиденту. Как часто бывает при недемократических
режимах, среди руководителей страны не было полного согласия, различные
группировки тайно боролись друг с другом, и президенту академии нужно было быть
большим дипломатом, чтобы добиться своего. Во время одной из встреч с
руководителями страны и мог состояться разговор, описанный в книге П.А.
Александрова.
Так что исключение Сахарова из академии предотвратили оба
персонажа наших легенд. В 1973 году, в относительно вегетарианские времена до
афганской авантюры, сыграло роль остроумное, хотя и неверное по существу
замечание Капицы в разговоре с Келдышем. А после вторжения в Афганистан, когда
власти пошли на жесткие меры против своих идеологических противников, удалась
хитрая дипломатическая увертка Александрова на Политбюро в 1980 году.
Оба академика приняли участие и в спасении А.Д. Сахарова в
1981 году, когда речь шла уже о его неминуемой смерти от бессрочной голодовки в
Горьком. Петр Леонидович Капица написал письмо Брежневу с просьбой спасти
Сахарова, потому что любил и ценил Андрея Дмитриевича. Анатолий Петрович Александров
лично пошел с той же просьбой к Брежневу, несмотря на то что недолюбливал
создателя советской водородной бомбы. В критической ситуации важны не эмоции и
чувства, а важен результат: Сахаров был спасен, его условия приняты, голодовка
прекращена. Не зря сказано, что судить каждого будут не по намерениям, а «по
плодам дел его» (Иеремия 17:10).
1 Монтень, 1980, с. 393.
2 Блок, 1986, с. 50.
3 Там же, с. 60.
4 В. Нузов.
Идея № 2 (Интервью с академиком В. Гинзбургом). — Вестник, 1997, № 14
(168).
5 Б. Болотовский. Государство, наука, ученые. Доклад, прочитанный на конференции DAMU
(Немецкого общества выпускников Московского университета). Берлин: s.n., 2001.
6 А.Н. Цамутали.
Академическое дело. Репрессированные
геологи. М. — СПб.: МПР РФ, ВСЕГЕИ, Росгео,
1999, с. 391–395.
7 Д. Гольданский. Электронное письмо автору от 13.06.2016. s.
l. Архив автора, 2016.
8 Я признателен Геннадию
Горелику за указание этого источника. — Е.Б.
9 П. Рубинин.
К истории одного письма П.Л. Капицы. — Коммунист,
1991, № 7, с. 51–68.
10 П.А. Александров. Академик А.П. Александров. Прямая речь. — М.:
Наука, 2002.
11 Там же, с. 241.
12 Г. Горелик. Андрей
Сахаров. Наука и свобода. — М.:
Вагриус, 2004.
13 П.А. Александров. Академик А.П. Александров. Прямая речь. —
М.: Наука, 2002, с. 241.
14 Там же.
15 Там же.
16 Там же.
17 Там же.
18 А.Б. Мигдал.
К портрету Андрея Сахарова. [Buchverf.] Сборник. Он между нами жил… Воспоминания о
Сахарове. С. 434–441. — М.:
Практика, 1996.
19 Там же, с. 436.
20 Там же, с. 436–437.
21 Там же, с. 437.
22 Там же, с. 438.
23 Б. Альтшулер.
Андрей Сахаров как физик во всех сферах своей деятельности. Заметки по
еврейской истории, 2009, № 16.