Глеб Морев. Диссиденты
Опубликовано в журнале Знамя, номер 11, 2017
Глеб Морев. Диссиденты. —
М.: АСТ, 2017. — (Ангедония. Проект Данишевского).
«Идешь по глухой, нищей деревне, а за
тобой едет черная «Волга» с пятью антеннами», — вспоминает один из героев книги
Сергей Григорьянц. Эта зарисовка и множество других,
описанных в «Диссидентах», больше похожи на наполненный сарказмом анекдот.
Следователь, который оправдывается перед обвиняемым, понимающие, что «лечат»
здорового, врачи… В этом театре абсурда все роли
яркие!
Энтузиазм, идейность и желание
справедливости — все то, что так ценилось при становлении Советского Союза, в стагнированной системе обрело враждебный смысл. Да,
парадокс. Новое время ими богато. Оттого диссидентство и выглядит теперь как
что-то само собой разумеющееся, что-то такое, что обязательно должно было
случиться. Ведь Солженицына и Бродского мы уже три десятилетия читаем,
перелистывая качественно изданные книги, а не ветхую папиросную бумагу. Отчасти
факт благополучной на сегодняшний день литературной судьбы притупляет
пронзительность прошедших событий. Но стоит ли считать эту страницу истории
завершенной?
Автор одного из предваряющих основное
повествование текстов — Йенс Зигерт
(руководитель Фонда имени Генриха Бёлля в России с 1999 по 2015 гг.) пишет о
понятии свободы на Западе и Востоке. Желание перемен хотя и объединяло
идеологов, находящихся по разные стороны баррикад, но имело разную природу. «На
Западе звучало требование дать больше свободы (свобод) и возможностей (а уже
имеющейся свободой можно было пользоваться для реализации этих требований), в
то время как на Востоке нужно было сначала обеспечить себе основные права и
свободы и не оказаться в тюрьме, лагере или ссылке из-за своих требований». По
мнению Зигерта, острая потребность в справедливости
стала предвестником актуального и в наши дни явления, которое он называет
«языком права». Этот язык был сформирован благодаря интеллектуальной идейности
и разноликости диссидентства.
Еще одна вступительная статья,
написанная координатором программы «Демократия» Фонда имени Генриха Бёлля в
России Нурией Фатыховой,
посвящена дружбе немецкого писателя Генриха Бёлля и германиста Льва Копелева и
ее серьезному влиянию на судьбы советских диссидентов. Эта история не просто
предваряет интервью с героями книги, а становится частью кольцевой композиции.
И если вначале описание больше напоминает исторический экскурс, то
опубликованное на заключительных страницах книги письмо Копелева имеет совсем
иной эффект.
Книга Глеба Морева
(сам автор называет ее «проектом») — словно документальное кино, где нет
авторской оценки, но есть прямая речь, воспоминания и чувства, благодаря
которым картина становится более ясной и понятной. Автор максимально нейтрален,
используя даже в названии глав прямую речь. Он лишь задает вопросы, оставляя за
героями право не отвечать. Размышления участников плавно вплетаются в
хронологию диссидентства. Голос каждого из них не теряет своей уникальности. За
счет описания бытовых подробностей, любовных страстей, дружбы, ненависти и
предательства временные границы словно бы стираются.
Все в этой книге — по-диссидентски. Даже
сам формат интервью, максимально демократичный вариант подачи материала,
снимает академический налет, свойственный, кажется, любому обращению к
прошлому:
«— А ваше нежелание с ними сотрудничать
их бесило, да?
— Абсолютно!
— А сама суть вашего процесса, дикость
обвинения — при том, что тексты, которые вы распространяли, в основном были
литературные, стихи или проза, — это их не смущало? Вы же не закладывали бомбы,
не организовывали независимых профсоюзов, не призывали к забастовкам…
— Они говорили: “Мы — исполнители
законов, мы крови не жаждем, но закон исполним”. Вот такое римское право,
видите ли…» (из интервью с Михаилом Мейлахом).
В какой-то момент начинает казаться, что
в руках журнал, один из тех, что издавали и распространяли среди
своих. А кому же еще интересно, чем и как жили борцы за права и свободу в
Стране Советов?
Книга разделена на двадцать глав. В
каждой из них новый главный герой рассказывает о том, что повлияло
на его взгляды и как система боролась с его инакомыслием. Чаще всего,
говоря о своих убеждениях, диссиденты оперируют понятием нравственности. «Моя
нравственная позиция обнаружилась и дальше не менялась, а вот школьный еще
интерес к праву и истории, вновь давший о себе знать, не был удовлетворен», —
рассказывает Сергей Ковалев. Вера Лашкова, вспоминая
меткую фразу Солженицына «жить не по лжи», говорит, что эти слова максимально
точно описывали повседневность диссидентов: «Была каждодневная жизнь, без
рисовки и без позы. Но только с сохранением своих нравственных обязательств,
устоев». Такое качество нельзя приобрести по случаю, оно врожденное. Именно это
и объединяет всех участников проекта при наличии разных целей. У каждого из
героев — своя история, но очевидным становится тот факт, что невозможно стать
диссидентом или прекратить им быть. Ирина Кристи признается в своем интервью:
«Я антисоветчица, извините, буквально с рождения».
«Все читали самиздат, все слушали
Окуджаву, Высоцкого, Галича», — вспоминает атмосферу того времени Александр
Даниэль. Узкий круг равных по духу и общие литературные интересы, напряженность
и ожидание обысков стали плодотворной почвой для развития острого специфичного
юмора, свойственного людям интеллектуальным. В нем — и сарказм, и грусть, и
житейский оптимизм. И чем абсурднее реалии, чем катастрофичнее сакральный смысл
сказанного, тем гармоничнее и забавнее звучат
подбираемые слова. Так, например, основатель Литовской
Хельсинкской группы Томас Венцлова, рассказывая о
том, как его лишили советского гражданства: «Мы называли это “космонавтами”…
А я был девятый, то ли Терешкова, то ли Попович, во всяком случае, в первой
десятке “космонавтов”. Причем Солженицына в этой плеяде первопроходцев сравнивали
с Гагариным». Или как в истории Виктора Давыдова, которому обвинение предъявил
знакомый семье следователь прокуратуры: «Ситуация сложилась слегка дурацкая.
Дело в том, что, во-первых, Иновлоцкий был студентом
моих родителей, а во-вторых, отец Иновлоцкого был
другом моего деда, по профессии Иновлоцкий-старший
был портной и даже шил мне костюм, когда я был еще в школе. Теперь его сын
“шил” мне дело».
Кому-то удалось избежать ареста, у
кого-то их было несколько. О том, с чем пришлось столкнуться в тюрьмах, лагерях
и психиатрических больницах, подробно и без прикрас рассказывают участники,
прошедшие жернова «исправления». Три, пять, семь, десять лет лагерей строгого
режима… Или двадцать лет, как в случае Егора Егоровича
Волкова. За организацию забастовки бригады строителей в
Находке он отсидел в Благовещенской спецпсихбольнице
двадцать лет.
Но и после пережитого героев не покидает
ирония: «Поскольку же большая часть тепла уходила ментам за зону (в бараке в
морозы было +6°), то я определил для себя такой принцип: в мороз нечего
стараться — все равно не натопишь, а когда тепло, нечего и топить, и вообще
источник тепла должен быть внутри человека». Тут же Михаил Мейлах замечает, что
про источник тепла — это шутка. Так аллегорично ученый
говорит о самом важном — о духовном стержне. Ведь только благодаря
цельности, в которой заключается осмысленность существования, получается не
потеряться и идти вперед. Именно внутренний источник тепла и помогал Мейлаху
писать стихи, находясь в лагере: «В письмах маме мне удалось
переслать буквально по строчке целую книгу стихов, которую я там
написал, сопровождая комментариями: вот какое замечательное стихотворение
Евтушенко я прочитал в газете “Правда” — а в следующем письме — следующая
строчка. А мама из полученной мозаики склеивала тексты. Книгу я озаглавил “Игра
в аду”, хотя Бродский потом предложил другое название — “Камерная музыка”».
И теперь, когда на смену одной эпохе
пришла другая, герои книги продолжают транслировать свои убеждения, находясь в
разных городах и странах, занимаясь преподаванием, журналистикой, правозащитной
деятельностью.
В заключение автор публикует одно из
писем Копелева и его жены Раисы Орловой к чете Бёллей, датированное 1973 годом.
Прямая речь, не прерываемая ремарками, больше похожа на крик души. «Но ты уже
достаточно хорошо нас знаешь, чтобы понимать и представить себе, насколько твои
друзья здесь нуждаются в тебе, причем не только в твоей практической помощи,
твоей поддержке — хотя для многих это всегда имело и имеет величайшее значение,
в 1968 году ты решительным образом помог и мне. Тем, что я выжил в эти годы, я
главным образом обязан именно тебе», — признается советский ученый.
Он просит помощи, перечисляя фамилии
людей, которым угрожает особенная опасность. Список большой, и кажется, что в
него включены абсолютно все, о ком когда-либо слышал Копелев. Голос надежды,
искренняя боль за будущее товарищей словно разрывают пространство и время, и
послание обретает черты молитвы о здравии и помощи, где перечисляются имена
всех близких.
Глеб Морев во
вступительной статье замечает: «История советского диссидентства не написана до
сих пор». Есть публикации и книги, но фундаментального научного труда пока нет.
Может быть, это связано с тем, что диссидентство как явление не представляло
собой цельного организма. История каждого из участников движения — история
личности человека, его восприятия реальности и существования в ней. Вот и
проект «Диссиденты» — о том, что один в поле все-таки воин.