Елена Чижова. Китаист
Опубликовано в журнале Знамя, номер 10, 2017
Елена
Чижова.
Китаист. Роман. М.: АСТ (Редакция Елены Шубиной), 2017.
Наслушавшись
всякого рода отзывов на новый роман Чижовой, по большей части отрицательных:
«вязко», «затянуто», «невнятно», «начала хорошо, но потом не справилась с
замыслом» и т.д. плюс реплики просвещенных критиков про всякого рода огрехи с
хронологией и использованием китайских реалий и т.д. — книгу эту я открывал без
каких-либо ожиданий (так сказать, по долгу службы), пробежал глазами на
автомате первый
абзац, еще пару абзацев, первую страницу, вторую, и — зачитался. Не скажу, что
читал я с холодком восторга, но тяга у романа — для меня — оказалась вполне
достаточной. Особенно понравилась, скажу, забегая вперед,
последняя треть романа, та самая, которая, по мнению многих, — провальная.
Небольшая справка для тех, кто не читал: роман написан в
жанре «альтернативной истории» или «ретроантиутопии».
Изображается Россия после Второй мировой войны, разделившаяся на две страны: в
европейской части — новая, оставшаяся под немцами Россия, за Уралом — СССР.
Время действия — середина восьмидесятых прошлого века. Сюжет выстраивает
история поездки в Россию («немецкую») на научную конференцию «зауральского» молодого
аспиранта-китаиста Алексея, по совместительству советского разведчика. В кадре, соответственно, — Россия «европейская» в постфашистском варианте, со своим языком — русским в
основе, но с легким немецким интонированием и жаргонным словарем «реального пацана»;
со своей идеологией, своими телеведущими, своей церковью. По многим
приметам страна, напоминающая ту, в которой мы живем сегодня. Зауральский СССР
в романе остается как бы за кадром, но представлен, и достаточно выразительно,
самой фигурой главного героя, его восприятием иностранной капиталистической
России, его воспоминаниями о доме, его рефлексией.
Основной мотив антиутопии обозначен уже в первых же главах:
перед читателем два возможных облика одной и той же страны — России
капиталистической и России социалистической, советской и антисоветской. И одна
Россия отражается здесь в другой, как позитив и негатив. Но при всем различии
изображения на негативе и позитиве объект изображения один и тот же. Переезжая
через границу, герой видит плакаты по разным ее сторонам: с советской стороны —
«Народ и партия едины!», с другой («российской») — «Фольк и партай едины!»
Идеология у России фашистская, у России — социалистическая. Но оформляют эти
идеологии примерно одно и то же: диктаторский режим, бесправие граждан, бытовой
национализм и т.д. То есть роман начинается как историко-философская
публицистика. Ответ тем, кто, возможно, предполагал когда-то, что вот если бы
нас завоевали немцы, мы бы стали в конце концов
нормальной европейской страной. Ну да, завоевали, ну да,
стали «европейской страной», но, извиняюсь, — по-русски.
Соответственно этой схеме выстраивается и система образов в
романе. Ну, скажем, почти обязательное для такого рода конструкций
противостояние двух героев в центре повествования: советского историка Алексея
и «немецко-российского» — Ганса. Ганс, несмотря на то, что он, как потом
выясняется, тоже работает на советскую разведку, остается для Алексея до конца
одной из персонификаций пост-фашистской «европейской
России». Оба героя молоды и оба искренне, насколько позволяет ситуация,
пытаются дойти в своем размышлении до «сути вещей».
К этому следует добавить, что за кадром повествования
присутствует и тоже определяет тональность рассказа некий, уже глобальный,
геополитический сюжет, в котором Алеша и Ганс — пешки в большой политической
игре: где-то там, на самом верху, обсуждаются и выбираются дальнейшие варианты
сосуществования двух Россий: война друг с другом или мирное объединение.
Перед нами классический вариант романа-антиутопии (ретро),
или «альтернативной истории» — текст не столько для «вчувствования»,
сколько для «вдумывания». И таковым он остается
где-то до середины романа. А потом Чижова делает нечто неожиданное, ломающее
законы жанра: воспользовавшись очередным сюжетным ходом — у Алексея в
«немецкой» России обнаруживаются родственники, у которых он по распоряжению
своего куратора из СССР должен поселиться, — автор расширяет пространство
сцены, вводит новых персонажей, новые сюжеты и сосредотачивается на изображении
бытовой жизни и психологии «немецких» русских. Меняется сам характер
повествования: мы уже читаем не шпионский роман с элементами «исторической
фантасмагории», а роман семейный с упором на «социально-психологическое». Одним
из центральных (и самых удачных, на мой взгляд) образов в романе становится
обретенная героем сестра Люба, которая в семье Алексея считалась погибшей.
Автор в этой части романа как бы ставит перед собой еще одну
задачу: проникнуть внутрь психологии («ментальности») русского человека, в
загадку его пластичности и одновременно — «неизменяемости»; то есть делает
попытку разобраться в том, что питает оба режима изнутри, снизу. Отчасти
меняется и техника письма Чижовой — к «графическим» приемам письма как более
подходящим для интеллектуального, публицистического текста добавляются элементы
живописной техники, появляются тона и полутона, автор пишет уже не персонажей
глобальной «геополитической игры», а живых людей. И для меня, например, уже
подуставшего от жесткой заданности и предсказуемости
сюжетных ходов, уже освоившего к середине романа его основную мысль и
ожидающего только эффектной развязки с выходом в повествовании на первый план
«геополитического сюжета», вот эта смена оптики возвращает вкус к чтению. Изображение «частной» «низовой» жизни «немецких» русских и просто
русских, их социальной психологии, их сознания и подсознания (в частности, сны
Алексея, его «глюки» и неконтролируемые фантазии) ломают колодку
«альтернативного романа» и дают повествованию Чижовой «второе дыхание».
Короче, странный роман получился — как бы два в одном. Что,
возможно, и смущает публику и критиков. Нет, не могу сказать, что у меня нет
претензий к этому роману. Их достаточно. Но все-таки главное для меня здесь —
вот эта попытка автора обновить жанр. Подчинить его законы себе. И если это и
«неудача» Чижовой, как почти единодушно решила публика, то из тех неудач,
которые «дорогого стоят», которые делают этот роман гораздо интереснее
(«необходимее») романов, написанных правильно и, соответственно, не требующих
особенного интеллектуального или эмоционального напряжения при их чтении.