Вальдемар Вебер. 101-ый километр, далее везде
Опубликовано в журнале Знамя, номер 9, 2016
Вальдемар Вебер. 101-ый километр, далее везде. —
СПб.: Алетейя, 2015.
Вальдемар
Вебер — поэт и переводчик, бывший когда-то одним из ведущих германистов в нашей
стране, сын этнических немцев, в настоящее время живущий в Германии. Его новая книга
— это собрание рассказов-воспоминаний, в том числе о родителях, о послевоенном
детстве, проведенном в городе Карабаново: «До Москвы отсюда 101 километр. Те,
кого в Москву после лагерей и тюрем не пускали, поселялись у нас».
Это собрание полусмешных-полупечальных
историй о сложной и неустроенной жизни, о сороковых, пятидесятых, шестидесятых,
о случайных и неслучайных встречах, о людях, о вере, о любви, снова о людях,
русских и немцах. Об отце Василии, о бабушке и дедушке, о дяде Паше, о
военнопленном Густаве, о тете Фриде и тете Насте, о наладчике ткацких станков
Иване Ильиче, о Райнхольде Бартули,
возвращавшемся в 1979 году, в день всесоюзной переписи населения, из Средней
Азии в Туву:
«Утром в вагон вошли с протоколами
два казаха.
На первые вопросы Бартули
ответил автоматически. Когда же казахи спросили: “Какой нацьи?”
— он задумался. Посмотрел на выцветшие искусственные гвоздики в пластмассовой
вазочке на купейном столике, испещренном следами от перочинных ножей, на
репродукцию перовских охотников на стене, на желтые
вылинявшие занавески со штемпелем МПС; взгляд его перенесся за окно на плоскую
еще сумеречную степь с торчащими из-под снега колючками и ковылями, на редкие
уродливые деревца вдоль полотна дороги, — и ему почему-то вдруг вспомнилась
мать, как пришла она к нему за день перед смертью в детский сад при трудармейском лагере, мать-доходяга, в первый раз не
принесшая ему хлеба, вспомнились жестокие драки в детском доме в бурятском
захолустье, бревенчатая школа с библиотекой из одной полки, первая прочитанная
самостоятельно книга под названием “Алитет уходит в
горы”…
Казахи терпеливо ждали.
…затем был лесной техникум, работа
лесником в Эвенкии, вой таежной вьюги, пятидесятиградусные морозы, еще позднее
— пединститут в Чите, где он заинтересовался своим происхождением, стал рыться
в городских архивах, заказывать книги из других городов по абонементу, — не
знал, что органы уже с того самого времени начали следить за этим его
интересом, что с тех пор, куда бы он ни переезжал, сотрудниками архивов передавался
гебистам список заказанных им книг. Наконец его
арестовали за распространение рукописи об истории российских протестантских
сектантов. Отсидел пять лет, преподавать историю ему запретили, и он вернулся к
своей прежней профессии лесника, нашел место под Кызылом, жил бобылем. Ни о
своих предках, ни о своей погибшей в трудармии и
ГУЛАГе семье он так толком ничего и не разузнал…
И Райнхольд
Бартули ответил:
— Шумер».
«101-й километр…» — это именно книга,
то есть нечто целое, а не сборник отдельных рассказов. Сами по себе отдельные
рассказы вполне хороши, некоторые из них были опубликованы в толстожурнальной периодике задолго до выхода книги в свет.
Но под одной обложкой эти тексты представляют собой нечто большее, чем просто
подборка воспоминаний, переставая быть «сообщением о». Так же как жизнь — это не последовательность дней и событий, не собрание историй, а
сама история.
Дело здесь, я думаю, не только в том,
что рассказываемое невозможно отделить от того, как это рассказывается. Слова
точны, все попадают в цель, но, помимо художественной ценности, есть в этой
книге то, что делает сборник рассказов поступком. Это голос. Собственно, это
тот же голос, та же интонация, которая звучит в верлибрах Вальдемара
Вебера:
Когда
мы играли в войну
мне
приходилось мириться с тем,
что
я вечный Гитлер.
Семе
Грановскому
отводилась
роль тыловика-снабженца,
в
паузах он приносил из дома
блинчики
с чесноком,
что
так неподражаемо пекла его мать,
иначе
Сему не принимали.
А нам так хотелось
Брать
Берлин и Потсдам!
Он
был мой одногодка,
но
опытней и мудрей,
и
уже знал,
что
ради общего дела
нужно
жертвовать личным.
И
в конце ему позволялось
вместе
со всеми кричать «ура».
Вероятно, вся тайна, вся кровь и
плоть литературы — это тайна человеческого голоса. У документа, у факта, у
сообщения голоса нет, нет его и у субъектов прав и свобод, нет его у лозунгов и
призывов, потому что голос — это всегда личность. Я бы сказала — это только
личность, то есть то в человеке, что превышает в нем все частности.
Немецкий философ Мартин Хайдеггер в
своей книге «Бытие и время» назвал такой ни к чему не призывающий голос зовом
совести. Именно этот голос — могу теперь заключить — слышен мне в книге Вальдемара Вебера. То целое, к которому она стремится и
которое ощущается после ее прочтения, — это не поддающееся пересказу ощущение
общности жизни, судьбы, истории. Эта общность шире любых обстоятельств времени
и места, она указывает на внутренне единство мира, на тот простой факт, что
жизнь — одна на всех, и любое в ней разделение и разобщение — это пустая
внешность, видимость и неправда.
В книге Вебера нет жалоб, приговоров
и осуждений, нет «частного мнения» и «частного взгляда», притом
что она глубоко личная и рассказывает о конкретных людях и их судьбах,
напоминая о том, что люди не делятся на «людей» и «не людей» (по крайней мере
самими людьми) и заслуживают прежде всего любви и жалости. А жизнь и история —
это не совокупность частей, то есть частностей, а наше общее дело.