Роман Сенчин. Зона затопления
Опубликовано в журнале Знамя, номер 3, 2016
Роман Сенчин. Зона затопления. — М.: АСТ, 2015.
Не
прошло и года со дня смерти Валентина Распутина, как у повести «Прощание с Матерой» появилось продолжение —
«Зона затопления» Романа Сенчина. Новый виток истории о деревенских жителях, выселенных
в город с родной земли, которая вот-вот будет затоплена — на этот раз из-за
строительства гидроэлектростанции, «гидры», как говорят местные. В романе
описаны реальные события: в 2005 году действительно возобновились работы над
недостроенной и заброшенной в 80-е Богучанской ГЭС.
Проект успешно завершился, по злой иронии судьбы, в год смерти Валентина
Распутина.
Как только стало известно о
строительстве, Роман Сенчин начал следить за новостями, собирать материалы,
редактировать отдельные тексты (они публиковались в «толстых» журналах как
главы будущего романа); над самой книгой работал полтора года. «Мне кажется,
я имею право поднимать эту тему. К тому же она меня волнует с детства, когда я
увидел Красноярское водохранилище, которое в 70-е годы чаще называли «морем».
Но это было не море, а именно хранилище воды…»*.
Однако продолжение темы никого не
удивило: Распутин неоднократно говорил, что она не закрыта, к тому же на самом
деле проблема гораздо масштабнее. Речь идет не об одной маленькой деревне, а о
сотнях, тысячах сел и городов, затопленных в 30–70-е годы XX века на Волге
из-за строительства цепи водохранилищ. Обо всех некогда населенных пунктах и
исторических памятниках, похороненных вместе с ними, рассказано в путеводителе
В. Ерохина «Города под водой» (РУЗ Ко, 2013). И каждый город, каждый памятник
заслуживает как минимум известности, если не отдельной повести.
Но Сенчина больше волнует XXI век,
где повторяются прошлые ошибки: «…ничего не менялось — одной рукой президент
ему [Распутину] вручал премию, а другой подписывал приказы по достраиванию ГЭС»**.
Главный герой романа — власть. Что принципиально отличает Сенчина от Распутина,
не коснувшегося этой темы, зато уделившего больше внимания психологизму.
Несколько раз настойчиво повторяется уже набившее оскомину сравнение чиновников
с фашистами. Затертое слово, едва не потерявшее свой изначальный смысл, сейчас
— просто банальное ругательство, которое произносят по поводу и без: «люди…
казались изможденными, чудом уцелевшими под игом врага. Да, будто не две тысячи
одиннадцатый год и не Сибирь, а сорок третий, какая-нибудь Смоленщина».
«Зона затопления» полна намеков на события политической жизни России нулевых;
несложно догадаться, кто такие «начальники» Володя и Толя, принявшие решение о
строительстве ГЭС. Книга начинается с их разговора, причем телефонного — мы не
видим лиц. Так уже с первых страниц подчеркнута отделенность власти от народа. Повесив трубку, «начальники» будто исчезают (далее действуют через
мелких чиновников), и начинается движение «сверху» «вниз», от «большого»
человека к «маленькому», от власти к умирающим деревенским старикам.
Одновременно происходит смена
настроения от лучшего (энтузиазм политиков) к худшему (ужас тех, чьи
родственники похоронены на затопленном кладбище). Сенчин нагнетает атмосферу,
описывая одно печальное событие за другим: сцены прощаний, семейных ссор,
ругани с соцработниками, переездов, похорон, эксгумаций, стычек с бандитами. На
целую главу растягивается повествование об одинокой
старушке, не решающейся перед переездом убить любимую курицу. И даже когда в
конце романа появляются прямолинейные радостные символы — подготовка к Пасхе,
появление единственного ребенка (дети символизируют веру в светлое будущее), —
Сенчин садистски отнимает надежду: на последней странице происходит прорыв
плотины и кладбище оказывается затопленным.
Хотя есть и попытка расширить
горизонт, показать масштаб: Сенчин написал не повесть, а роман, книга больше по
объему, в ней охвачена история не одной, а сразу нескольких деревень, больше персонажей
и сюжетных линий, но нет ни одного яркого, индивидуального образа. Несмотря на
обилие имен, нет ни одной запоминающейся личности — все одинаково растеряны и
бессильны перед государственной машиной. Персонажи даже говорят почти
одинаково: Сенчин злоупотребляет многоточиями (лучший способ выразить
невыразимое), междометиями, унылым «хм» и невеселыми
поговорками вроде «трудно быть человеком — люди мешают», смешивая
разговорную речь героев, несобственно-прямую речь и
речь автора-рассказчика так, что они становятся едва различимыми и сливаются в
один жалостливый поток.
В тексте есть несколько
диалектизмов, смысл которых без труда восстанавливается из контекста, а если
нет — общая суть от этого не страдает. Что «болотина» — болотистое место, «снежина» — глубокий снег, можно и догадаться; «братан» (двоюродный или троюродный брат) давно
воспринимается как сленговое словечко. Стилизация под деревенскую речь не
удалась, и в «словарике» в конце романа, по большому счету, нет нужды. Но об
этом не говорят: остросоциальный пафос настолько затмил художественность, что
критики склонны обсуждать не столько книгу, сколько ее тему. И спорить,
правильно ли Сенчин оценил ситуацию.
Однако сейчас необязательно писать
роман, чтобы обратить на что-то внимание. Время, когда книга была единственным
источником правдивой информации, а писатель — «голосом народа», давно прошло.
Сейчас уже нет необходимости читать роман, чтобы узнать о затопленных деревнях
и селах — все можно найти в новостных порталах и блогосфере
(что и делал Сенчин, собирая материалы для книги), а также в справочнике
«Города под водой». Да, это не художественные тексты, восприятие совсем другое.
Но форма принципиально ничего не меняет: те, кого волнует эта тема, найдут
источники. Равнодушным же и книга ничего не даст — они просто не купят ее.
Сенчин пытается привлечь внимание
массового читателя за счет игры на стереотипах, наивных, совсем детских
рассуждений: «В школе учительница часто повторяла: «Литература учит. Учит,
как надо, как не надо, что хорошо, что плохо». Да, может, и учит, да толку-то…».
Не обошлось без пресловутого «поэт в России — больше,
чем поэт»: «Призови они, уважаемые, известные на всю страну люди не
выезжать, остаться там — «Где у вас свободная избушка? Мы с вами!» — большая
часть людей поддержала бы <…> и там бы, наверху, перепугались».
Однако Сенчин понимает, что литература вряд ли что-то изменит в обществе***; но вовсе
не потому, что люди «перестали верить литературе», а потому, что просто
пресыщены подобными историями. Мы живем в условиях информационного бума, причем
информация преимущественно негативная, и многие осознанно перестают смотреть
новости, чтобы сберечь нервы. Даже не столь важно, действительно ли произошло
все описанное в романе и насколько текст соответствует фактам, — правдоподобие
этой абсурдной истории не вызывает сомнений. Но реалистичность — не
единственный и не главный критерий хорошей книги.
Говорят, что Сенчин — «бесстрашный
певец действительности», который «не боится» сравнений с Распутиным. Но сейчас
нет цензуры, как при Советах, и, чтобы критиковать государство, смелость не
нужна. Не нужна она и для того, чтобы давить на жалость и навязывать свой
пессимистичный взгляд на вещи — напротив, это самое простое. Смелость нужна,
чтобы даже в безвыходной ситуации увидеть надежду. У Распутина она выражена в
полумифических образах духа острова — Хозяина и царь-дерева листвень,
которое санитары не смогли ни спилить, ни сжечь: «дерево спокойно и
величественно возвышалось над ними, не признавая никакой силы, кроме своей собственной». У Сенчина нет места для духа,
а если речь заходит о природе, то в контексте экологии — опять же, с претензией
к власти, которую экология не волнует. Смелость нужна, чтобы показать, что в
любых условиях человек может остаться человеком. Можно вспомнить многих «певцов
действительности» XX века, описывающих несравнимо более страшные события, чем в
«Зоне затопления», — однако не скатившихся в чернуху. Кроме того, у Распутина
показано противостояние Природы и цивилизации, духа и циничного рассудка,
традиционного и нового. У Сенчина — только конфликт с властью.
История повторяется уже в условиях гласности: сейчас люди больше, чем поколение
Распутина, знают о власти — и не доверяют ей; отсюда — неизменная популярность
текстов на злобу дня. Но актуальность темы — не повод ею ограничиваться.
Может, если бы такой роман
опубликовал начинающий писатель, вряд ли его интерпретацию темы и аллюзию на
Распутина восприняли бы как смелость. Однако Сенчин — уже состоявшийся
писатель, ему не надо работать на имя — имя работает на него; роман «Зона
затопления» вызвал в целом положительную реакцию критики. Сенчин затем получил
за нее третью премию «Большой книги». А ведь не секрет, что премию могут дать
не за саму книгу, а за творческие заслуги в целом, книга же станет просто поводом.
Посвятив свою книгу Распутину,
Сенчин тем самым попытался ответить классику. Но, чтобы вступить в диалог,
нужно иметь что сказать нового, в противном случае
вместо ответной реплики прозвучит эхо. Это, может, и неплохо — почему бы лишний
раз не напомнить о писателе-классике и не подумать о судьбах сибирских
деревень. Критика власти — ход почти всегда беспроигрышный, злободневность
пользуется спросом. Но будет ли иметь такая книга самостоятельную
художественную ценность — большой вопрос.
* http://vm.ru/news/2014/03/19/roman-senchin-svet-v-kontse-tunnelya-est-eto-nashi-lyudi-240404.html
**
http://vozduh.afisha.ru/books/vsya-nasha-industrializaciya-eto-varvarskiy-kamennyy-vek/
*** http://www.rg.ru/2015/03/04/rasputin.html