Опубликовано в журнале Знамя, номер 1, 2016
Об авторе | Лиана Алавердова — поэт, прозаик, эссеист
и переводчик. Живет в Нью-Йорке, работает в Бруклинской публичной библиотеке.
Постоянный автор «Знамени», прошлая публикация «Один в поле, или Размышления о
волонтерской работе» (2014, № 12).
«Все азербайджанцы, встаньте!» С
мест поднимаются Аббасова, Агамиров,
Ализаде, Фаталиева, Курбанализаде,
Мамедова, Нариманбекова и другие иже с ними. «Все
армяне, встаньте!» На призыв откликаются Аванесов, Бабаханова, Гарибов, Григорьян, Карамова, Махмурян, Мнацаканова, Оганов, Петросов и прочие. Армян много, может, даже больше,
чем азербайджанцев — представителей коренной национальности. И неудивительно.
Ведь стоит пройти несколько кварталов от школы № 23 — и начинается район,
который так и называется — «Арменикенд» (перевод, мне
думается, излишен)…
«Все русские, встаньте!» Призыв
услышан, и замаячили блондинистые головы Бартенева, Верьясова,
Крамаровой, Лежнева, Попова, Семенова, Степанова…
«Евреи, встаньте!» Пришел черед
Воловика, Гилевича, Гинзбурга, Мордухаева, Смоляр…
Тут память дает осечку. И то правда: нацменьшинств не должно быть слишком много по
определению. А я все сижу, и до меня очередь никак не дойдет.
Уже не помню, когда, наконец, выпав
в осадок, я призналась в своем узкоплеменном
происхождении (черкешенка), числясь таковой строго по дедовой патриархальной
линии. Так, еще малявкой-первоклашкой, я осознала
важность национальной принадлежности. До сих пор вспоминаю знаменательный
пересчет…
Учительница не была виновата.
Сверху было спущено задание пересчитать, кто есть кто
и в каких количествах, вот она и упростила задачу. А возможно, сказалась
традиция считать поголовье, группами. Где уж там пресловутое
американское privacy, о котором в Баку в 1960-х и слыхом
не слыхивали! По прошествии времени я узнала, что этот
формальный пересчет не отражал полной картины национальной пестроты нашего
школьного бакинского мирка. Что многие из нас смешанных кровей и культурных
наследий и что подобная мешанина присуща моему родному
городу. В городе некогда проживали греки и немцы, персы и талыши, казанские
татары и грузины, горские евреи и лезгины… Пришло время — и кое с кем
пришлось распрощаться: родная советская власть забрала в места довольно
отдаленные персов, греков, немцев, но все же многоцветный ковер бакинской ткани
оставался уникально богатым и плодородил талантами.
Не могу удержаться, чтобы не перечислить некоторых знаменитых бакинцев: Рихард
Зорге, Виталий Вульф, Юлий Гусман, Серго Закариадзе,
Гарри Каспаров, Лев Ландау, Мстислав Ростропович, Тимур Раджабов,
Таир Салахов, братья Ибрагимбековы, Максуд и Рустам… Но дело не в знаменитостях, а в
атмосфере многонациональности, пронизывавшей духовную атмосферу города при всех
издержках ленинской национальной политики.
Мы росли, и постепенно, по моим
наблюдениям, происходило сближение, кучкование по
национальному признаку. Нестрого, конечно, но преимущество в дружбе стали
отдавать своим. В моей семье национальному вопросу при выборе друзей никогда не
придавали значения, и я пошла по родительским стопам. Все десять школьных лет я
дружила с армянкой, пребывавшей в почетном статусе первой подруги-конфидентки.
В университете уже я сблизилась с азербайджанской студенткой. Она мне казалась
недалекой, но забавной в своих суждениях. Ее категоричность иногда граничила с… Не хочу называть слова,
оборвусь. Дружба продолжилась и в ту пору, когда я стала работать в Институте
философии и права Академии наук Азербайджана. Элитное заведение, красивый парк,
просторные мраморные холлы. В сие почтенное заведение, бастион местного
национализма, я попала благодаря чистой случайности. Предпочтение
последовательно отдавалось местным, своим кадрам. Такова была «мудрая» политика
партии в моей республике и во всем Союзе. Через какое-то время моя новая
подружка также оказалась там, но уже в Институте истории. Дружба продолжилась
до определенного момента, когда я услышала от нее нечто, меня поразившее. Мы с
ней ехали вместе в автобусе, чтобы посетить кинотеатр под благородным названием
«Знание». Уже не помню, как разговор зашел об армянах. Тогда она и высказала
негодование по поводу этого соседнего племени, возложив на них ответственность
за резню в двадцатые годы двадцатого же века.
Справедливости ради отмечу, что резня была обоюдная, в
память о ней сохранилось название улицы Канатопинской.
В этимологии там — гэнэ тэпэ
(qan tp), что значит
«кровавый холм». Говорят, что тогдашняя бойня прекратилась благодаря
азербайджанскому мулле и армянскому священнику, которые
совместно призвали народ остановить кровопролитие.
Так вот, разговор продолжился и
перед входом в кинотеатр, где я услышала из уст подруги (чей статус
стремительно приближался к званию «бывшей») надежду на то, что придет время и
всех армян из города выгонят. Мысль эта показалась мне абсурдной, идиотской. Как могут исчезнуть из Баку армяне, которые здесь
жили испокон веков? В моей школе, как мне кажется, армян было если не больше,
чем азербайджанцев, то, во всяком случае, они составляли почти добрую половину
учеников. Моя мама работала в школе в Завокзальном
районе, где было много армян, у отца на работе было множество сотрудников-армян
— словом, бакинские армяне были неотъемлемой частью этого города и участниками
его истории. С комсомольской прямотой я объявила молодой радикалке,
что рассуждать подобным образом могут только фашисты, нацисты и прочие не
заслуживающие уважения элементы. Подругу мое заявление задело. Она чуть не
расплакалась, чем, признаться, меня удивила. До сих пор продолжаю недоумевать:
неужели у человека может быть столь туго с рефлексией, чтобы не понимать, как
другие могут воспринять ее слова? После этого болезненного эпизода бывшая
подруга, назовем ее Н., стала меня избегать, а я, в свою очередь, встреч с ней
не искала. Дружбе пришел конец, уже навсегда.
Тогда я и представить себе не
могла, что пройдет совсем немного времени — и Баку, мой любимый город, яркая
разноплеменная мозаика, станет постепенно тускнеть и приобретать монохромную
серую тональность, уныло однообразную, как апшеронский плоский пейзаж, который
видишь из окна поезда, подъезжая к Баку. Нет, сравнение
неудачное: пейзаж этот, с его колючками, нефтяными вышками, редкими плоскокрышими невысокими домиками, казался родным, он
приближал встречу с близкими, горячую, как летний бакинский зной. Уж не
знаю, с чем сравнить унылый и суровый мир национальной неприязни, тревожные
настроения, ожидание беды…
Все началось, как известно, с
горбачевской перестройки и гласности. Окрыленные надеждами, подняли головы
национальные чаяния, придавленные доселе плитой коммунистической идеологии с ее
казенным и фальшивым интернационализмом. Какой тут, к черту, интернационализм,
когда во всех союзных республиках должности и звания раздавались не по
заслугам, а по национальной разнарядке? Не был исключением и Азербайджан.
Национальная политика партии работала без перебоев. Первыми лицами на любом
объекте, будь то обком или завод, институт или больница, непременно назначались
представители коренной национальности. В заместители допускались евреи, армяне,
русские, но выше стремиться было — ни-ни. В Америке такое положение называют
«стеклянным потолком». Вроде нет его, а не пробьешь. Чтоб сверчок знал свой
шесток, не иначе…
По замыслу большевиков, границы
союзных республик кроились так, чтобы сделать невозможным их отпадение от
советской империи. Не по местам проживания национальных анклавов, а в нарушение
всякой логики, чтобы границы республик и компактных мест проживания не
совпадали. Неудивительно, если вспомнить, кто был Комиссаром по делам
национальностей. Не его ли дьявольской логике мы обязаны тем, что во всех
республиках сохранились мины замедленного действия?
Пришло время — и выросли «зубы
дракона» (привет Ясону). Достаточно посмотреть на карту Армении и Азербайджана,
чтобы увидеть ее безумие. На чьей территории расположена Нахичеванская
автономная область? Там издревле жили азербайджанцы, или, как их называли в XIX
веке, кавказские татары. По замыслу национально-государственных закройщиков
СССР, Армения отделяла территорию автономии от Азербайджана. Нахичеванская
область «зависла» между Арменией и Ираном. В Нагорно-Карабахской автономной
области Азербайджана на протяжении столетий большинство проживавшего населения
составляли армяне. Давно или недавно — это уже другой вопрос. Оставим его
историкам: каждая из сторон приводит якобы неопровержимые аргументы, что эта
земля принадлежала им испокон веков. Большая матрешка, однако, таила в себе
матрешку меньшую. Жемчужиной края был высокогорный город Шуша, где большинство
составляли азербайджанцы. Город этот дорог еще азербайджанцам и тем, что он
сыграл большую роль в становлении национальной культуры. В конце XVIII — начале
XIX века там была заложена своя школа мугамата. Там
жил и творил знаменитый азербайджанский поэт Молла Панах Вагиф. В Шуше впервые начали
устраивать концерты азербайджанской народной музыки, и именно в этом городе
начался творческий путь родоначальника и звезды новой азербайджанской
музыкальной культуры, основоположника национальной оперы композитора Узеира Гаджибекова.
Как нередко бывает, крупную долю в
межнациональную смуту внесла национальная интеллигенция, которая изрядно
подогрела национальные чувства своих одноплеменников. И вот уже пошли
демонстрации в Нагорном Карабахе, требующие отделения его от Азербайджана. Пока
Горбачев и его приближенные уверяли и ту и другую сторону в законности их
притязаний, из Армении были изгнаны сельчане-азербайджанцы. Дело в том, что в
Армении существовали целые районы, населенные азербайджанцами. Около 140 тыс.
человек были изгнаны из родных мест. Люди бежали, спасаясь от преследований, по
горным дорогам, оставив могилы предков, свои пожитки и дома. Слухи о страданиях
беженцев распространились в Азербайджане со скоростью подожженного хвороста. В
феврале 1988 г. в Сумгаите прокатилась волна погромов, направленных против
армян. Пролилась кровь невинных людей. Десятки убитых, сотни раненых. Заживо
сожженные люди, изнасилования. Вокруг погромов наплетено много лжи, поэтому
буду опираться на факты. Страшное дело, средневековье. По-настоящему никто не
понес ответственности за содеянное.
Никто из моих родственников в
Сумгаите не жил, но не составило труда узнать о том, что произошло. Баку
стремительно чернел митинговыми толпами, пасмурным настроением жителей. Шли
беспрерывные митинги в центре города, не в осуждение погромщиков, а
направленные против армянских притязаний на Карабах. Мы на эти митинги не
ходили, но ходило наше окружение. Кандидаты и доктора наук с пеной у рта
доказывали свою правоту в национальном вопросе. Лейла Юнусова (позднее — Юнус), подпрыгнув, залепила пощечину академику, Герою
Советского Союза Зие Буниятову.
Если не весь мир сошел с ума, то две соседние республики сошли с ума, это уж
точно. Я чувствовала себя чужой в этом споре. Было больно и стыдно видеть, как
под откос катится страна, как исчезают знакомые и незнакомые лица.
Людей стали увольнять с работы
из-за национальной принадлежности. Многие из армян тогда уехали. Но не все.
Люди держались за свои квартиры, мебель, нажитое барахло.
Оставались работы, семейные узы. В Баку, как я уже писала, было очень много
межэтнических браков. Наиболее частый сценарий: муж азербайджанец, жена
армянка. Кое-кто разводился, кто-то бежал в Россию, кто-то спешно переправлял
документы, переделывая национальность на какую угодно,
только не армянскую. Бакинцы (и это давно стало общеизвестным) — особый народ. Особая культура, вобравшая в себя восточную мягкость и манеры, и европейские
представления о прекрасном, будь то музыка, книги, кино; русский язык, в
котором и по прошествии множества лет сохраняется неповторимый бакинский
акцент. Влияние азербайджанского языка с его лексическими законами,
когда глагол неудержимо стремится в конец предложения и вопрос становится
тягучим, словно нуга. «В кино пойдем?», «Шашлык хочешь?»… Азербайджанская и
армянская кухни близки друг к другу, как и музыка, как и судьбы людей,
вплетенные в ткань истории…
Многие из бакинских армян жили в городе
еще до революции. По данным дореволюционной царской переписи, в начале ХХ века
в Баку проживали 35,5% русских, 21,4% азербайджанцев и 20,1% армян. Бакинские
армяне по характеру были иными, чем ереванские, к примеру. Армянский язык они
знали хуже, хотя историей своей гордились. Поищите армянина, который не знает
своей истории и не гордится ею? Долго же вам придется искать! Многие бакинские
армяне прекрасно говорили по-азербайджански, притом
что русский был главным языком общения. Бакинские анекдоты про армян,
азербайджанцев, евреев, хоть и неполиткорректные, но такие родные…
Но в январе 1990 года нам было не
до анекдотов. Так уж вышло, что мы снимали квартиру у армянки, уехавшей в
Москву. А между тем в Баку стекалось все больше беженцев-азербайджанцев, не по
своей воле покинувших районы Армении. Поджигательские митинги собирали толпы
людей на центральной площади Баку, рядом с Домом правительства. Армяне выгоняют
наших людей, им негде жить, а тут бакинские армяне расселились в нашей столице!
Прогоним бакинских армян!
После одного из очередных митингов
толпа принялась действовать: людей избивали, убивали, выбрасывали из окон в
костры на улицах, попутно грабили. Бабушку моей подруги избили, их квартиру
ограбили. Дом, тесно набитый всяким добром — белье и хрусталь, семейные
драгоценности и собрания сочинений классиков, памятные безделушки и кухонная
утварь, — был разорен. Слава Богу, жива осталась. Вся семья еле ноги унесла:
скрывались у друзей. Я с детьми пришла к родителям. Нельзя было рисковать:
оставаться в квартире, у которой хозяйка — армянка. У родителей моих попросили
убежище и наши родственники: двоюродный брат моего дедушки с женой. На улицу
было страшно нос высунуть. И в наш двор пришли погромщики, но каким-то чудом
ушли, никого не тронув. Кто-то из соседей оказался искусным дипломатом и сумел
их убедить, что армян в доме нет.
Из воспоминаний одной из тех, кто
пережил события: «Я сказала младшей сестренке, что, если придут убивать, я ее обниму и мы вместе спрыгнем с балкона. Я погибну, а она
уцелеет»…
Через несколько дней на чьей-то
квартире я встречусь с подругой, полагая, что в последний раз. Бакинских армян
отправляли на пароме в Красноводск. Говорят, что им помогал в этом Народный
фронт.
Где же были войска в то время,
когда безоружное население нуждалось в защите? Где и положено, в казармах.
Солдаты сидели да изучали, кто устав, кто материальную часть, кто готовился к
ленинскому зачету, иные в дембельском альбоме последние штрихи наводили… С
милицией долго теряться в догадках не приходится; те, скорее всего,
переодевшись в гражданское, сами пошли громить! Они и
в мирное время добровольно брали на себя рэкетирские обязанности, им не
привыкать…
Лишь когда страсти понемногу
улеглись, через неделю в город вошли войска, посланные Горбачевым. Вошли тогда,
когда реально встала угроза советской власти в Азербайджане, когда стали
штурмовать ЦК… Негодующие молодые люди из местного населения встали на защиту
своего суверенитета. Многие погибли: нелепые, случайные смерти. Позднее из них
сделают героев, им посвятят целую аллею, назвав ее «Аллеей шахидов», то есть
мучеников. Бакинским армянам никто и не подумает ничего посвящать.
Разгромленное кладбище, оскверненная церковь, разбитые в осколки иллюзии дружбы
народов.
Впрочем, не могу не сказать, что во
время страшных этих событий многие азербайджанцы, рискуя жизнью, спасали своих
друзей или родственников-армян. Все было: предательство и благородство,
ненависть и любовь. Не было только возврата к прежнему.
Исчез тот город, который я знала и
любила. Хрупкая и уникальная бакинская культура изменилась непоправимо,
навсегда. Вслед за армянами город стали покидать евреи, русские и пр. Школу мою
переименовали. И чем им не угодил Пушкин? Доску с фамилиями золотых медалистов
(мой дедушка приходил полюбоваться на фамилию внучки) снесли. Как же было
утерпеть — столько армянских фамилий? Улица тоже поменяла название.
Революционер Камо, поедавший собственные нечистоты, дабы симулировать безумие,
уступил место некоему Сулейману Рагимову, азербайджанскому писателю курдского
происхождения, о котором большая часть бакинцев слыхом
не слыхивала. С мемориальным комплексом имени 26 Бакинских комиссаров было
покончено. Помните знаменитое: «26 их было, / 26. / Их могилы пескaм / не занесть.
/ Не забудет никто / их расстрел / на 207-ой / версте»? Горельеф работы Сергея
Меркулова, где был запечатлен расстрел комиссаров и где обнаженный Степан
Шаумян был прикрыт не фиговым листом, а каменной глыбой, был незамедлительно
разрушен. Вообще история с комиссарами, как оказалось, довольно темна.
Советские историки и тут, возможно, наврали. Теперь
говорят, что их не расстреляли, а отрубили им головы местные туркмены в
Красноводске, и что англичане тут вообще ни при чем. Прошлое темно — перейдем к
настоящему.
Американцы меня иногда спрашивают,
когда я была последний раз в Баку. Им трудно понять, почему я не возвращаюсь в
родной город. Ведь многие иммигранты колесят туда-обратно: и похвастаться
успехами, и узнать свежие сплетни, и помочь родне. Мы же не были ни разу. Город
стал краше, понастроили небоскребов — сказались нефтедоллары и активная
строительная деятельность Турции… Много внешних успехов, есть и внутренние,
включая и борьбу с оппозицией. Лейла и Ариф
Юнус, которых я знала еще со времен учебы в
университете, сидят в тюрьме по сфабрикованным обвинениям. В результате
кровавого конфликта Нагорный Карабах не только не был отвоеван, но Азербайджан
потерял еще и часть других территорий, не имеющих отношения к армянам вообще.
Нагорный Карабах остается непризнанной международным сообществом территорией.
Официальная идеология Азербайджана не желает признаваться в погромах в Сумгаите
и Баку, как не желает Ереван виниться в другой трагедии — гибели мирных жителей
азербайджанского города Ходжалы, как Турция не желает
признавать геноцид армян 1915 года. Каждая сторона видит только свое горе и в
упор не замечает общечеловеческой трагедии в том, что натворили стороны
конфликта. Худой мир все же лучше доброй ссоры, и пусть два народа-соседа живут
бок о бок. Авось когда-нибудь, через десятки лет, смогут решить свои проблемы
миром? Похоже, никто не горит желанием развязывать новую войну и посылать своих
детей на бойню. И на том спасибо.
В родительском доме, в нашей
квартире, живут чужие люди. Кто сейчас сидит около камина, который своими
руками сложил мой папа? Кто выглядывает на родную улицу из эркера, угла
комнаты, некогда нестерпимо солнечного, а позднее затененного платанами? Растет
ли до сих пор ореховое дерево в нашем дворе, с которого мальчишки сбивали еще
зеленые орехи? И что случилось с кривой сосной? Исчез неповторимый колорит
города, его многоцветье. Небоскребы и новые памятники ничего не говорят душам
старых бакинцев. Соседи наши рассеяны по белу свету, как и мои одноклассники.
Многие — в России, Израиле, Америке, а кто-то до сих пор живет в Баку, но это в
основном те, кто принадлежит к «титульной нации». А подругу я вновь встретила в
Нью-Йорке. Мы дружим и до сих пор, хотя жизнь забросила нас в разные концы
иного мультинационального города, современного
Вавилона — Нью-Йорка.
Дети мои часто смущались в школе,
когда их спрашивали, откуда они родом. Связано это было с тем, что американцы в
массе своей не имеют представления ни об Азербайджане, ни о Баку. Иммигранты из
Европы знают про Азербайджан, а американцы обязательно спросят: «А где это?».
Знание о том, как написать правильно по-английски название страны, доступно
только избранным. Справедливости ради надо заметить, что американцы лучше
осведомлены о странах Карибского бассейна (какие-нибудь Ямайка или Тринидад и
Тобаго), чем о Казахстане или Молдавии, к примеру. В школах плохо учат
географии, и многие американцы путешествуют только локально. Местная культура
почти исчерпывающе самодостаточна. Прошлогодний снег волнует американцев больше
зарубежных международных конфликтов…
Но я о Баку без армян.
Он изменился, этот город: он весь
утратами прополот, он перестроен, перекроен, он чинен и благопристоен. Глазеют вставленные стекла уже на вывески иные, и выглядят
свежо и мокро залатанные мостовые. Подчищен, вымыт, принаряжен невестой во
вторичном браке, он далеко не так отважен, как Пенелопа на Итаке. Вся в
озабоченности новой, а в глубине запрятан ужас, чтоб кто-то не сказал ни слова
о прежнем и несчастном муже. Как будто не было здесь битвы и не лились потоки
крови, а раздавались лишь молитвы о благоденствии и воле. Метались крики,
словно птицы, а птицы — как и не бывали, и лозунги, устав браниться, потом на
стенах оседали. А вот и битая посуда. Здесь кто-то уезжал навеки. Скажи мне,
Господи, откуда такая злоба в человеке? Ну а потом — иные речи, иные вывески и
нравы. Мир прошлый далеко-далече. Мир нынешний — в своем он праве. Скажите мне,
как называлась та улица, что я любила? Куда тот памятник девался? Чья
разворочена могила? Но что пристала я к прохожим, всегда спешащим оголтело? Ты только подскажи мне, Боже, что с памятью моей
поделать?